Перед нами книга о Памире  писателя Павла Николаевича Лукницкого, моего
спутника  по  памирским  путешествиям. Это  не  сюжетный роман и не  научная
книга. Это - увлекательное описание большой научной  работы по  исследованию
еще  недавно  дикой,  заброшенной  и  почти  легендарной  страны.  Лукницкий
рассказывает  о  природе и  людях  Памира,  о  борьбе с  остатками  царского
охвостья,  пытавшимися  использовать  неприступные  местности  Памира, чтобы
создать  себе  какой-то последний плацдарм для  борьбы с  Советской властью,
рассказывает  о советских  людях, которые  пришли  на  Памир для открытия  и
изучения  неизведанного, о социалистическом развитии Памира и покорении  его
природы человеком.

     У  Лукницкого  большое  влечение   к  научно-популярной  литературе,  к
описанию  наших республик,  описанию научной экспедиционной работы. Ему, как
писателю, положено  заниматься созданием чисто  художественных произведений.
Но он "отравлен"  природой Памира, природой всей Средней Азии. И это хорошо.
Пусть  побольше  наших писателей описывает нашу страну  и участвует вместе с
учеными  в ее изучении. Больше  того, пусть наши  писатели, как  делает  это
Лукницкий,  поднимают   до   художественной  высоты  нашу  научно-популярную
литературу. Это неимоверно трудно, но это необходимо. Массы наши стремятся к
знанию. Художники слова должны помочь им в этом стремлении...
     Пусть книга Лукницкого воодушевит сердца  нашей  молодежи на дальнейшее
исследование природы для овладения ею.

     ...Хоть я и помню: людей и вестей
     Хотелось так иногда, -
     Что боль излучалась от мертвых камней,
     Что скрежетала в падучей вода,
     Что кости из тела ломились на ветер,
     Который людей через месяцы встретит...

     В 1934  году в  составе  продолжавшихся экспедиций  Лукницкий  совершил
новое путешествие с Горбуновым и Щербаковым, на этот раз по северным районам
республики (Искандеркуль, Сох, Исфара, Карамазарский район), а перед тем был
консультантом при съемках "Ленфильмом"  на Зеравшане,  Фандарье  и в  районе
Искандеркуля кинокартины "Лунный камень".
     Экспедиции  на  Памир  сыграли  огромную, решающую роль в зарождении  и
развитии всей науки в Таджикистане.
     До  1930   года   в  республике  не  было  научных   учреждений,  кроме
Тропического института. Экспедиция положила начало воспитанию кадров научных
работников  местных национальностей и  заложила  основы научных учреждений в
Таджикистане. Наука в  "седьмой союзной" стала  быстро  развиваться.  В 1932
году силами  ТПЭ  в  Душанбе была  создана база  Академии наук СССР;  восемь
академиков участвовали в ее  открытии. В 1941  году  уже был  создан  ТФАН -
Таджикский филиал Академии наук  СССР. ТФАН,  который возглавлял академик Е.
П. Павловский, был преобразован в  Академию  наук в 1954  году.  Президентом
академии стал классик таджикской литературы Садриддин Айни. К этому  времени
в  республике  существовали десятки научных  учреждений, институтов, научная
жизнь кипела, энергично работали сотни научных работников-таджиков и десятки
крупных ученых, которые были избраны  академиками и членами-корреспондентами
Академии наук Таджикской ССР. Сейчас почти все научные учреждения Таджикской
ССР возглавляют ученые таджикской национальности.
     На  "точках"  месторождений,  которые  были открыты  сотрудниками  ТКЭ,
выросли  комбинаты, заводы, фабрики, города. Поднялись и ГЭС,  самая крупная
гидроэлектростанция  семидесятых  годов  в  Средней  Азии   -  Нурекская,  в
восьмидесятых - Рогунская.

     В 1933  году, когда  Павел  Николаевич шел по горам, обрамлявшим долину
Явана,  он  узнал, что там намечается проект орошения долины Вахша.  К этому
времени относятся записи в его дневнике:
     "Не понимаю,  как  можно  пронзить их туннелем...  Туннель  через толщу
поднятых на полтора километра над долиной  горных хребтов представляется мне
немыслимым..."
     "Вокруг  земля  от  любого  зноя  в  камень  спекается,  от жажды,  как
перезрелая тыква, лопается, люди кровавым потом поливают жалкие посевы, А он
бежит,  как  верблюд,  боится  хоть  каплю  воды уронить,  скалами от  людей
отгородился..."
     "...Узкое  ущелье, сдавливающее ярящуюся, дикую, недоступную в  глубине
пропасти реку. Надо во что бы то ни стало переправиться через нее с конем. И
есть только один мостик, тоненький, ветхий и качающийся так, что кажется, он
состоит  из двух  спичек, положенных  поперек ядовитой змеи. Скалы обступают
его, похожие на мертвый фантастический город. Там, где скалы чуть отступили,
на узкой  полоске берега, -  несколько  жалких глиняных  лачуг.  Это  кишлак
Норак, что в переводе значит - огонек".
     Переправившись по этим  двум  "спичкам", Павел Николаевич уже в который
раз,  как  и  Ферсман,  произнесет: "Ведь  здесь когда-нибудь  будет  живой,
настоящий город!"

     В  1967 году  Павел Николаевич  приехал на строительство самой  высокой
плотины в мире.  Гидростанция в 2,7 млн киловатт. Водохранилище в  10,5 млрд
куб.метров.  Оно  оросило  более млн  гектаров  земли.  Приехал  в  сказочно
красивый город  Нурек,  поселился в  упрятанной в листве  тополей гостинице,
ходил  по  пронизавшим  монолитные  скалы туннелям,  плавал  на  катерах  по
Нурекскому морю.

     Приехав еще  раз туда в  1972  году, он  опубликовал в  газете "Правда"
очерк  "Сотворение мира"  о  людях  сорока  семи национальностей, работавших
тогда на  стройке, об  их  жизни, энергии, дружбе - словом, о сотворении ими
нового мира. Опубликовал его  ровно через сорок лет после появления в той же
"Правде" "своего "Памира".

     В  1952   году,   уже   известный   далеко  за   пределами  СССР  своей
"таджикско-памирской   темой",  писатель   повторил  многие   свои  маршруты
тридцатых годов  по западному,  юго-западному и южному Памиру.  Там,  где  в
оврингах срывались и  погибали лошади, люди теперь ездили  в комфортабельных
автомобилях.
     Нашел он в  горах своих  старых друзей. Был почетным гостем  у плотника
Марода-Али  Сафаева -  героя его  повестей  "Дивана" и  "Безумец Марод-Али".
Состоялось много  интересных встреч.  Был Лукницкий  и  на  Бартанге, был  в
Ишкашиме,  Горане,  Вахане, был на реке, верховья  которой когда-то  в самом
начале  исследований наносил на  карту. Купался в синих озерах, образованных
горячими  источниками  той  самой  Гармчашмы.  Теперь,  кстати,  там  создан
прекрасный санаторий с целебными, чудодейственными водами.
     Пробирался   он  и  по  каналам,  проложенным  в  скалах  над  Хорогом,
Калй-Вамаром, обеспечивающим воду высокогорным кишлакам.
     В том же году объездил горы Кухистана, посетил Искандеркуль, Зеравшан и
Фандарью,  где  некогда  пробирался  на  ишаках.  Теперь  вдоль  реки вьется
асфальтированное шоссе, по которому идут автомашины в четыре ряда.

     ИЗ ПИСЬМА к В. К. ЛУКНИЦКОЙ

     1952 г,Хорог

     Тебе  даже  трудно понять, как может человек так  увлечься какой-нибудь
одной областью, что относится к ней  не как к географическому понятию, а как
- ну что ли - к родному существу!
     Памир  для меня  -  моя молодость, мой творческий путь, мое собственное
лицо.  Здесь,  в  труднейших в  ту  пору  странствиях,  учился  я  мужеству,
выдержке, воле, всему, что так  помогало  мне жить впоследствии.  Перед этой
поездкой сюда я много  думал: как я буду воспринимать Памир теперь, через 20
лет,  когда  сам  я  уже  пожилой  человек,  когда  отношусь  ко  всему  без
романтической  восторженности, трезво, спокойно,  перевидав  за  свою  жизнь
множество   городов,   стран,   переполнивших   меня   массою   впечатлений,
насытившись, кажется, всяческими странствиями? Как? Может быть, теперь и эта
страна, страна моей  "Земли молодости", моей "Ниссо" покажется мне скучной и
неинтересной?..
     И вот я счастлив, что вся прелесть прежних впечатлений вновь нахлынула,
вновь пленяет меня! Как мальчик, радуюсь я всему, что вижу вокруг...
     Много  было лишений, трудностей и даже опасностей, не говоря уже о том,
что  для  моего  возраста  и  сердца  памирские  высоты  были  очень  трудны
моментами... А  ведь мне пришлось  ездить  самыми отчаянными способами: и на
разбитых  грузовиках  по  дорогам,  на  которых  кузов  машины  нависает над
полукилометровыми  пропастями,  а повороты  закрыты  скалистыми  отвесами, и
разъехаться невозможно,  и дороги  эти загромождены  камнями,  или  сносятся
осыпями и обвалами, или бомбардируются камнепадами... Малейшая неточность  в
управлении,  лопнувшая  на  ходу шина,  вылетевшая из-за поворота  встречная
машина, зацепившийся за скалу борт, слабый тормоз, не  вовремя переключенная
передача - катастрофа  неизбежна!..  Есть  участки, где нужно обладать очень
крепкими нервами, чтоб не соскочить с машины (если есть, куда соскакивать) и
не  пойти пешком.  И  все-таки сотни машин  -  идут, идут, потому  что  в те
короткие полтора-два месяца, что  дороги  эти открыты нужно  обеспечить весь
Памир  продовольствием,  товарами,  топливом,  фуражом... Но  я  всегда  был
доволен своей  судьбой, жаден  ко  всему, что  видел, что  узнавал,  опьянен
впечатлениями, и  мне всегда  не хватало времени,  чтоб  все  подметить, все
записать. Лазил много и пешком...
     Я  счастлив,  что  побывал  на  Памире,  что,  как  с   добрым  другом,
распрощался  по-хорошему с ним, ибо, конечно, это мое последнее  путешествие
на Памир,  я это знал, отправляясь  туда, это и теперь знаю, больше побывать
мне  на нем никогда не придется,  потому  что  никто  не вставит в мою грудь
новое  сердце. Но  я  спокоен -  я  выполнил  свой  долг перед Памиром,  как
выполняют его перед дедом, которого не увидишь  больше никогда, попрощавшись
с ним...
     Пожалуй, однако, дед не Памир, а я - потому что Памир молод, молоды его
люди, это самое главное; самое ценное, что переменилось в нем за 20 лет моей
разлуки  с Памиром,  - люди  стали иными,  совсем  иными, они переросли свои
горы, им тесно в этих горах, они учатся так, как, пожалуй, нигде больше люди
не учатся - с такой жадностью. Потому что только в этом - их выход  из диких
гор,  которых не раздвинешь  плечом, которых не  одолеть  человеку, каких бы
дорог ни настроил он в них.
     Здесь,  на Памире,  люди  закалены и духом  и  телом,  здесь  никто  не
считается  с трудностями,  а  иногда  и  опасностями, никто не  жалуется  на
отдаленность, на географическую труднодоступность этих мест. Конечно, теперь
жизнь здесь не та, что была в те годы, когда не было ни автомобильных дорог,
ни радио, ни электричества, ни газет, ни хорошего питания... В Хороге теперь
растет отличная картошка, здесь есть огурцы,  помидоры; в  библиотеках  есть
книги,  журналы  -  Хорог живет полной жизнью, такой же, как любой советский
город.  Но ведь  горы-то здесь все те же! Климат тот же,  высота  - та же! И
однако  этими горами советский человек  уже владеет вполне, не горы  хозяева
здесь теперь, а человек, и это чувствуется во всем...
     И материал, собранный мною для книги, - богат и прекрасен, и мне трудно
будет,  но  очень нужно  будет  достойно обо  всем написать. И  я  это  буду
делать...
     Я уверен, что книга моя о Памире, которую  буду писать, - получится, и,
значит, путешествие мое сюда оправдано  не только в силу личного  стремления
моего, но и потому, что я дал много полезного моим читателям.

     После путешествия 1952  года  Павел  Лукницкий  написал  большую  книгу
"Путешествия по Памиру". В ней он сравнивал Памир тридцатых годов с Памиром,
вновь увиденным в  пятидесятые годы. Жаль, что  Николай Петрович Горбунов не
прочел эту книгу...

     Мне  казалось, что я  знала Памир. Кроме  прочитанных дневников и книг,
помимо  тысяч  фотографий меня  всегда  окружали  в  доме  изделия памирских
мастеров прикладного искусства. Памира не видела, но  любила его,  как любят
родного, далеко живущего человека...
     И  вот встреча с  "живым"  Памиром,  в 1976  году.  Я  сравнивала  свои
сегодняшние впечатления с впечатлениями Павла Николаевича пятидесятых годов.

     ИЗ ПИСЬМА К В. К. ЛУКНИЦКОЙ

     1952 г, Хорог

     Изумительным  по  красоте  был  перелет  сюда через цепи снеговых  гор,
освещенных солнцем.  Словно  застывший  в разгар  шторма  океан,  вздымались
вокруг недвижные пики, снежные цирки, впадины ледниковых каров,  иззубренные
хребты с провалами глубочайших ущелий и узких долин, по которым вились реки,
видимые мною от истоков до устья. Грозные, острые, никогда еще не посещенные
ни  человеком, ни зверем  пики толпились вокруг,  насколько  хватал глаз,  а
видимость была в  каждую сторону на 100 -  150  километров,  и ряд за  рядом
вставали  вдали снеговые цепи с высочайшими вершинами - белыми, призрачными,
и этот рельеф неописуем, потому что невозможно передать словами его красоту.
Многие  пики и все хребты я узнавал, - знал их названия, знал  строение этих
хитросплетенных бесконечных массивов.
     Местами  крыло  самолета  проходило  в  полусотне  метров  от  отвесных
скалистых зубцов, самолет прижимался к ним вплотную.
     В  самолете был кислородный прибор, но  он мне оказался  совершенно  не
нужным,  я чувствовал себя  отлично, и воздуха  мне хватало,  и  я испытывал
душевный  подъем и радость  от всего,  что вижу.  Мы великолепно прошли весь
путь, я все узнавал внизу:  и Ванч, и  Бартанг,  и  Пяндж,  и даже отдельные
кишлаки. И когда мы опускались  в Хороге,  мне показалось, что не 20 лет,  а
всего несколько дней назад я  видел его, - повеяло чем-то родным, бесконечно
знакомым.  Все было,  как прежде. И  все-таки все  было иным... Жизнь внесла
столько нового, что я жадно  ловил его взглядом, и мне все интересно вокруг,
все хочется рассмотреть, узнать, сравнить с прежним...

     Это было похоже на то, что ощутила  и  я в 1976 году. Только в какой-то
момент  смалодушничала немножко,  хотя  этого  и  не  было  видно...Лечу  на
современном  самолете  из  Душанбе  в  Хорог  -  над  вершинами  Каратегина,
Калай-Хумба,  над ущельями  Бартанга,  Ванча, Пянджа.  Спрессованное  время,
спрессованное расстояние: сорок минут - и я на Памире.
     Самолет   небольшой,   он   полностью  загружен  картинами  современных
таджикских   художников,  посвященными  воинам  Советской   Армии,  стендами
передвижной вы ставки из республиканского краеведческого музея...
     Ничто  не  изменилось  на воздушной  трассе,  все, как  описывал  Павел
Николаевич,  но мне  показалось, что крыло самолета, летящего на высоте пять
тысяч метров, гораздо ближе к каменной отвесной скале, чем полусотня метров,
как  в  его  письме. Все  время  так  и хотелось взять  палку,  просунуть  в
иллюминатор и оттолкнуться от скалы. Да и  бортмеханик  говорит, что  до нее
метров  двадцать - тридцать... но, может быть,  он преуменьшил для  большего
эффекта! Острые гребни, бесснежные  пики,  отвесные стены стоят  выше нас. И
вот оно, самое опасное место - "Рушанское окно", выемка в узком ущелье между
скалами. Самолет пролетает над выемкой в  нескольких метрах... И закрутились
мыслишки. Одна такая: "Ну, разобьемся, ну и что?.. Если разобьемся, значит -
судьба. Такое  испытание  прекрасно. Я  вижу  и ощущаю  то,  что  недоступно
многим. Я  богаче познанным". Другая мысль - а чем,  собственно, я  богаче и
богаче кого? Тех памирцев, таджиков, русских, что  летают, обращая  на такой
перелет  внимания  ровно  столько,  сколько  на  утренний  туалет.  Они   не
задумываются и  потому  даже  не знают, что  они рискуют. Они  просто заняты
каждый своим будничным делом, летят домой,  из  дома... Для  них проблема  -
дождаться рейса, который возможен исключительно в том случае, если ни одного
облачка,  даже крошечного, невинного, не приближается к "Рушанскому окну". А
я ловлю себя, глядя на пассажиров, еще на одной невысокой мысли:  "Какая  же
ты все-таки "великодушно доверчивая", доверила свою жизнь - и кому? Летчику!
Виртуозу!  Ведь он, летчик, конечно, необыкновенный, лучший летчик  из всех,
что  летают на  этой  трассе. Разве обыкновенный  взялся  бы?.." Все во  мне
сконцентрировано  на моей собственной персоне. И  машина надежная, даже если
зацепится за скалу... А кислородный прибор и мне не нужен...Вон мальчик, лет
шести, он непослушный, даже бегает по салону, зацепил старушку,  а той  хоть
бы что - продолжает похрапывать. А вообще, что такое сорок минут? А Гагарин?
А Павел Николаевич? А все живущие на  Памире, когда ущелье в тумане облаков,
а перевалы перекрыты снежными заносами и каменными  дождями? И  ползет тепло
стыда, проявляющегося  улыбкой. Ведь пока все  эти глупости потешались  надо
мной, ущелье осталось позади.
     После Бартанга начинаем спуск, перед нами долина, нас  встречает яркий,
сочный город. Не видны  километры  над уровнем  моря.  Даже наоборот: вокруг
горы, а ты вроде совсем где-то внизу. Празднично и торжественно, и скорее не
от  облика  города, а  от  сознания,  что прилет  самолета  в  Хорог все же,
конечно, событие, даже если погода неделю подряд хороша.
     Современные  трехэтажные  дома,  новый мост  через бурлящую реку  Гунт,
цветущие  сады по левую  сторону  Гунта,  тополиные  аллеи, автобусы, такси,
грузовые  и  легковые автомобили,  группы  девушек в  пестрых  крепдешиновых
платьях у остановок  на  центральной  улице,  киоски  со  свежими  газетами,
сувенирами,   мороженым,   бетонно-пластико-стеклянные   здания,   новенькие
телевизионные  антенны на  домах... Город как город. Разместился только он в
узком ущелье...  Павел Николаевич  так  советует  представить Хорог:  "Пусть
любой житель российской равнины, украинских или казахских степей взглянет на
белое кучевое облако, плывущее в небесах  над  его головой.  И от окраинного
дома  своего  села  мысленно воздвигнет  до  этого  облака  наклонную  сухую
каменистую стену. И обведет ею все  село, оставив только с двух сторон узкие
проходы в этой стене. И вообразит, что в один из  проходов врывается большая
бурная река, а в другой, пройдя сквозь селение, глубоко врезавшись в берега,
уходит..."

     Памир семидесятых  также отличается  от Памира пятидесятых,  как тот от
Памира,  впервые увиденного  Лукницким. Если в  первые два десятилетия после
революции  Памир поднимался к современному уровню  жизни,  то  с пятидесятых
годов Горно-Бадахшанская автономная  область  живет и  трудится в ритме всей
страны.
     Задачей Лукницкого было поведать обо всем этом людям мира.
     О Памире,  о "взаимоотношениях"  с ним  Лукницкого  можно  рассказывать
много, но лучше обратиться к его книгам.


     Как мы теперь среди гранитов


     Вот она, связь времен и поколений... Прошлое и настоящее.
     Академик  и  стратег, дипломат и политик Н.  П. Горбунов мечтал назвать
какую-нибудь открываемую точку  на Памире именем Павла Лукницкого. Мечта его
сбылась.  Он  был  бы  рад  узнать, что совсем недалеко от  пика Маяковского
высится  теперь открытый советскими альпинистами и нанесенный на  карты  пик
Лукницкого.
     Слева  - нависшая  скала,  справа -  пропасть, а  там  внизу  -  бурная
Шахдара.  Продолжается дорога, вырубленная в камне, - памятник человеческому
трудолюбию и упорству. Наконец  ущелье расширяется.  Директор крупнейшей  на
Памире  школы-интерната имени Павла Лукницкого показывает на противоположный
берег  и  говорит, что месторождение синего  камня  -  ляджуара  - находится
именно  на той горе  и  сейчас там как раз ведутся разработки. Дальше ущелье
сужается снова,  вмещая  только  реку  и  дорогу, и председатель  сельсовета
рассказывает,  что Рошткала - "Красная крепость"  - называется так из-за той
лазуритовой древней кровавой легенды...
     Подъезжаем к месту, откуда виден пик.

     "ЛИТЕРАТУРНАЯ ГАЗЕТА"(19.05.1976)

     "ПИК ПАВЛА ЛУКНИЦКОГО"

     В редакцию "ЛГ" пришло  сообщение о том, что один из недавно открытых и
покоренных  нашими альпинистами  памирских  пиков  назван в честь советского
писателя,  исследователя  этой  горной  области  П.  Лукницкого.  На вопросы
корреспондента  "ЛГ