е.
     В газете "На страже Родины" работают Б. Лихарев, А. Решетов.
     Приятно сознавать, что  многие ленинградские писатели активно участвуют
в Отечественной войне, и именно на своем - Ленинградском фронте...
     О работе Мирошниченко, Брауна и других, возглавляемых Всев. Вишневским,
Вы, конечно, осведомлены, поэтому я здесь о них и не говорю.
     Привет товарищам! П. Лукницкий

     ИЗ ПИСЬМА ОДНОПОЛЧАНАМ

     9.04.42

     Друзья мои - Друзин, Холопов, Владимиров, Фиш,  -  здор во! Сколько раз
припоминал я  первые  месяцы войны, проведенные с вами вместе, и  сколько же
раз  мне хотелось повидаться с каждым из  вас, поболтать, что называется, по
душам.  Не  удалось,  даже когда Друзин  и  Холопов  приезжали  в Ленинград.
Впрочем, не сержусь, - там действительно было трудно встретиться.
     Что вам сказать о себе? С осени работаю спецкором ТАСС, езжу из части в
часть, с одного  участка фронта на другой,  много  видел, много думал, много
пережил  и  перечувствовал. Полтора месяца - от середины  декабря  до начала
февраля - прожил безвыездно в Ленинграде, занимаясь  делами Союза писателей,
так как нужда в моей организационной работе была большая. Ну, результат моей
беготни каждодневной  по  городу, - километров  этак по 25 -  30 пешочком  в
день, при тамошних условиях чуть было не оказался для меня печальным: я было
слег1.  Но  все  же,  уехав  снова  на  фронт,  быстро  поправился и  теперь
по-прежнему полон здоровья.
     В  марте,  на  два дня, ездил в Ленинград.  Квартира  моя в надстройке2
оказалась  разбита  снарядом. В Ленинграде у  меня родных  нет,  отец  -  на
военной службе.
     Вот  и к нам  пришла весна, и у  меня в связи с весною к  вам,  ребята,
просьба. Уезжая в августе от  вас, я не  взял  в редакции  вещевой аттестат.
Долгое время я не был  в штате,  нигде, кроме ТАССа, а потому такой аттестат
мне  и  не  требовался,  зимние  вещи  у  меня  были  свои.  Теперь  я  -  в
Политуправлении,  но в Ленинград мне  попасть не  удастся в ближайшее время.
Так ли, или иначе, там или  здесь,  где я  нахожусь, мне необходимо оформить
мои "вещевые дела". Мне необходим либо вещевой аттестат, либо справка о том,
что  мне выдан он  не был, -  иначе не оформят здесь. Испросите, пожалуйста,
для меня сию бумажку, и перешлите ее сюда, по нынешнему моему адресу.
     До  скорой  встречи в освобожденном от  фашистской блокады  героическом
Ленинграде! Ваш П. Лукницкий.

     ИЗ ПИСЬМА КЕТЛИНСКОЙ

     21.05.1942

     Дорогая Вера Казимировна!

     Привет Вам! Из газетных заметок, в которых  упоминается Ваше имя, я рад
был узнать, что Вы здоровы и благополучны.  Всякий раз, когда думаю о Вас, -
а это бывает часто, потому что думаю о Вас неизменно, когда представляю себе
мой родной Ленинград, -  у меня возникает желание сказать Вам много хороших,
бодрых  слов,  чтоб Вы знали, что  и в  среде писателей  есть  люди, которые
относятся к Вам не  только как  к  "ответственному секретарю организации", а
просто  как к  хорошему человеку, мужественному, показавшему в  трудные  дни
многим,   как  надо  держаться,  чтоб  иметь  подлинное  право   именоваться
"ленинградцем"... Ну  а  подробнее  в письме не  скажешь, скажу только, что,
тоскуя по Ленинграду,  я всегда думаю  и о том, что очень  хотел бы повидать
Вас, побыть  в  той  комнате, на том  ковре,  у той печки, где -  помните  -
проводили  мы  вместе первый  день  Нового  года,  поднимая  тосты  за общую
радость, которая придет именно в этом году!
     Вот сижу на пне, что внутри огромной палатки, поставил машинку на ящик,
-  а  около  ящика сидит  и  храбро смотрит  на  меня  чудесная  серая  мышь
благородной  лесной  породы.  Ей не  нравится сегодняшний  день, дождь,  она
вылезла  из-под замшелого  пня, ей, наверное, хочется тепла, но какое я могу
дать ей тепло, ежели вся одежда у меня, и бумага,  на которой пишу, - сырые,
влажные  и  высохнут только в лучах  завтрашнего солнца. А  все-таки - лето!
Тепло,  хорошо,  и лес  -  бесконечный, густой, посвежевший, ярко-зеленый  -
наполнен пением птиц. Даже бродягу певуна-соловья и того уже слышу по утрам,
и голос его отлично гармонирует с гулом артиллерийской стрельбы, с кваканьем
перекликающихся пулеметов.
     ...Получилось  так,  что  на  предыдущей строке  мне пришлось  оборвать
письмо...  А  обратно  пришел  пешком  по  девственному  этому  лесу,  вдоль
телефонного провода, который был моей  путеводною  нитью. И вот  - через два
дня - продолжаю письмо. Машинка утверждена на  пне, сам  я  сижу на  другом.
Дождя пока нет, и надо пользоваться теплым вечерком.
     Так  вот, Вера Казимировна, - живу  в  лесах,  езжу и  хожу  по частям,
собираю материалы,  делаю записи впрок - для будущего романа, и все,  что по
моему разумению может пригодиться для ТАССа, - оному. Во всяком случае, все,
что от  меня  зависит, - я  делаю, и  если  не  могу  снабдить  ТАСС большим
количеством ярких боевых эпизодов, то только потому, что  в настоящее  время
здесь их не происходит. Будут боевые дела - будет материал ТАССу, освещающий
их... В  политотделе работой  моею  довольны, -  сужу об  этом по публичному
высказыванию начальника политотдела в речи на собрании 5 мая.
     ... Так или  иначе,  без дела  я  не  сижу,  и  у меня найдется, о  чем
рассказать и написать, как только кольцо блокады, сжимающей Ленинград, будет
прорвано и уничтожено.
     Помимо всего, в свободное время  исполняю кое-какую  работу по  местным
заказам - и для здешней газеты,  и для политотдела. Так,  например, один  из
здешних  политработников, Курчавов, написал  интересную брошюру о понтонерах
на  Невской  Дубровке  - эту  брошюру  и редактировал.  Курчавов написал  ее
интересно, и мне очень хочется помочь ему в издании его труда. Не откажите в
любезности написать  мне,  можно  ли рассчитывать на издание  этой брошюры в
Ленинграде?  Есть  несколько  новых  рассказов  и  у   меня.  Каковы  сейчас
возможности  ленинградских  издательств? Рассказы имеют прямое  отношение  к
Ленинграду,  и  потому  мне  хотелось  бы,  чтоб и  издавались  они именно в
Ленинграде.
     У меня к Вам, Вера Казимировна, большая просьба. Из всего, что осталось
у меня в Ленинграде, меня  тревожит только судьба моих литературных архивов,
рукописей,  дневников  моих  путешествий.  Основная часть  этого осталась  в
квартире моего отца.
     ...Мне хотелось бы, если Союз писателей будет, в связи с постановлением
Ленсовета  от 17 мая,  предпринимать какие-либо  меры по охране  имущества и
квартир писателей, находящихся на фронте, чтобы  в список подлежащих  охране
квартир  была  включена и  эта, тем паче что и отец мой - дивинженер, доктор
технических  наук,  профессор -  находится в  рядах Красного  Флота, работая
начальником кафедры в Высшем военно-морском строительном училище, и числится
в  долгосрочной  командировке.  Что же касается  квартиры на  канале, то там
осталось  немногое, - но есть  все же  немало книг и архивных бумаг. Кое-что
есть  и  ценное...  Очень  просил  бы Вас  также  принять  меры к сохранению
рукописи моего большого романа - "Второе лицо  Луны",  которая находилась  в
редакции  "Звезды". Очень тревожусь о ней, особенно  после смерти Кугеля,  -
как бы не пропала.  Два экземпляра этой рукописи уже погибли, а труд, как Вы
знаете, немалый: отдал ему два с половиной года моей жизни.
     Я  знаю, Вас, конечно, многие обременяют подобными  просьбами.Только  в
том случае,  если кто-либо специально будет заниматься такими  делами, прошу
Вас не забыть и меня.
     Из  писателей  никого  здесь не  встречаю,  кроме В.  Рождественского и
Щеглова.   Оба  работают  в  "Ленинском  пути".  Сердечный  привет.  Ваш  П.
Лукницкий.

     ХОЛОПОВ - ЛУКНИЦКОМУ

     4.06.1942

     Здравствуй, Павел!

     Вот нашел досуг и пишу тебе. Просьбу твою о  посылке вещевого аттестата
никак не удалось выполнить, ибо не найти было концов в архиве АХО. Несколько
раз  сам  ходил  туда, посылал  человека - безрезультатно, И справку они  не
могут дать (как бы чего не  вышло). Советуют тебе на  месте подать рапорт об
утере аттестата, рассказать  о деле -  и уверяют,  что  тебе поверят и  дело
будет в шляпе.
     Остались тут мы трое. Геннадий (Фиш. - В. Л.) уехал на  Север. Работать
приходится  много.  Решил  хотя  бы  с  боями  добиться того, чтобы в газете
уделили больше места  художественному материалу. Газета  у нас 4-полосная, и
возможность ведь есть же. Да вот противятся. Кое-какой выход нашел -  принял
предложение "Известий  " о спецкорстве. Да большего  хочется.  Страшно,  как
хочется писать.
     В редакции из тех людей, кого ты знал, - почти никого не осталось. Да и
штат теперь маленький.
     Ты   пишешь,  что  у   вас  работают  Дмитрий  Алексеевич  и   Всеволод
Александрович  (Щеглов  и Рождественский.  - В. Л.), -  передай  им  горячий
привет  от  меня  и  Валерия  (Друзина.  - В.  Л.).  Кой-какой ваш  материал
встречаем в газете. Читаем и радуемся - Ленинград живет!
     Пиши, Павел. Будем отвечать. Крепко жму руку. Георгий.

     6.07.1942 , 8-я армия. Лес

     ...Еще немало роковых пожарищ
     На нашем кровью залитом пути.
     Но не грусти, мой боевой товарищ,
     За наше горе - подвигами мсти!

     Отстроим вновь мы гордый Севастополь,
     В Одессе наши будут корабли.
     И славу нам воздаст не вся Европа ль,
     Целуя знамя красное в пыли?!

     АУЭЗОВ - ЛУКНИЦКОМУ

     23.09.1942

     ...Читаем  твои корреспонденции в газетах.  Восхищаюсь и радуюсь  твоей
крепкой  бодрости  и  хорошей  настоящей энергии. Суровые дни вашей борьбы и
труда  так  близки и  понятны нам здесь. Думаю,  все  мы живем  непримиримой
ненавистью к врагу и великим чувством братства с вами...
     Сабиту  я  передам твой привет, он сейчас в длительной командировке,  в
районах Северного Казахстана. Пиши почаще. Вспоминай дружеский Казахстан.
     С чувством неизменной дружбы - твой Мухтар.

     ОТЕЦ - ЛУКНИЦКОМУ

     24.12.1942

     ...Мы беспокоились неполучением от тебя писем. Теперь мы знаем,  что ты
был  на  фронте  и  потому  сразу  не  поздравил  меня   с  высоким  званием
Инженер-генерал-майора. Я не  мог  себе представить, чтобы  ты не просмотрел
указа о присвоении званий по  Военно-Морскому  Флоту.  Ты  мог не слышать по
радио, потому что сообщение было в шесть  утра,  но газеты ты просматриваешь
внимательно. Это обстоятельство больше  всего нас и беспокоило.  Получил  от
тебя  телеграмму,  стало  радостно  на душе. Отдавая  свои силы  и знания на
пользу дорогой  Родине, я теперь еще  больше буду работать,  пока еще бодр и
полон энергии, несмотря на  большой возраст,  и пока здоров.  А  в отношении
окружающих меня, ты  знаешь,  что  никакие высокие звания не  могут изменить
моего  всегдашнего  доброжелательного  отношения, независимо  от  служебного
положения.
     Мысленно мы  с тобой и горячо  тебя поздравляем с Новым  годом и желаем
полного здоровья и успеха. А общее всех русских людей желание - окончательно
разгромить немцев и выгнать всех до одного из пределов нашей родины.

     В начале  января 1943 года телеграммой  ТАСС спецвоенкор Лукницкий  был
отозван с передовой для срочного прибытия в Москву. Приехав в  Ленинград, он
добился отмены вызова в связи с  надвигающимися  важными событиями и получил
разрешение  руководства ТАСС  на пребывание  в районах операций  по  прорыву
блокады.
     В  боевом  настроении,  готовый  сделать  все  от  него  зависящее,  он
отправился снова на передовую  и  с 8 по 11 января находился  там,  где было
средоточие подготовки к прорыву блокады...
     В Ленинград приехал на совещание военкоров, которое  было назначено  на
12 января, 19.30, но отложено до следующего дня...

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     13.01.1943

     ...Ночью мне звонил  спецвоенкор  "Комсомольской правды"  Р.  Июльский,
предлагал место в своей машине, чтобы ехать вместе в два часа дня. Успею ли?
Да и каковы будут указания Кулика?
     В городе все обычно, тихо, мороз  небольшой,  и странно думать  об этой
тишине  и о  том, что  сейчас уже идет начавшийся вчера  решительный бой  за
Ленинград,  за освобождение  его  от кольца блокады!  Это  волнует,  думаешь
только об этом!..
     ...Ведь вся страна,  весь мир узнает  подробности  боев только из наших
корреспонденций  и  очерков,  а нас,  спецкоров  центральной  прессы,  всего
шесть-семь человек!..
     ...О начавшемся  на нашем  фронте наступлении население  Ленинграда еще
ничего не знает. Это держится в  строгой тайне от всех. Многие знают только,
что  "вот-вот должно  начаться!".  Не ведают об этом и  писатели оперативной
группы  - ни Лихарев, ни Федоров,  ни  другие. Спрашивают меня, что известно
мне, а  я  не  имею  права  никому ничего говорить. Вот наступит час - и как
радостно будет всем с гордостью все рассказывать!
     ...3  часа  дня.  Пропуск подписан,  сижу  в машине  с  Июльским, шофер
включил мотор, - выезжаем на фронт!..

     За  последние  два  месяца  Лукницкий  получил  не  одну  телеграмму  с
требованием выехать в Москву. Но как-то  увертывался от поездки. И его можно
понять.  Как он, такой патриот Ленинграда, мог  оставить свой город в  самый
горячий момент -  в момент прорыва  блокады! Он хотел,  он  заработал  право
лично участвовать в прорыве.  Он должен сообщать стране о ходе событий.  Он,
наконец,  хотел описать все это в своем  дневнике. Все телеграммы  хранятся,
впрочем, как  и вся нуднейшая переписка с  ТАСС.  Как ему удалось остаться -
это  целая  приключенческая  повесть; лишь  кратко упомянуто об  этом в  его
трехтомнике "Ленинград действует".
     После  прорыва блокады  -  снова  приказ  (по  телефону), категоричный,
приехать  в ТАСС.  Павел  Николаевич  выезжает  в  начале марта  1943  года,
формально на  совещание военных  корреспондентов,  а  фактически,  как  он и
предполагал,  руководству ТАСС он был необходим как разъездной корреспондент
по всем  фронтам,  с тем чтобы  между поездками он жил  в  Москве. Другой бы
согласился с радостью. Чем плохо: столица, разъезды по фронтам в большинстве
случаев  на автомобилях, и  тут и там на хорошем довольствии. А он готов был
расстаться с ТАСС и перевестись в любую часть Ленинградского фронта, лишь бы
остаться в своем городе.  Так он  прямо и  заявил  руководству  ТАСС,  и  ни
убеждения,  ни споры, ни даже в какой-то степени угрозы не  помогли  - Павел
Николаевич вернулся в Ленинград.

     ИЗ ПИСЬМА МУХТАРУ АУЭЗОВУ

     6.03.1943, Москва

     ...Но  я  все-таки доволен и  ни за  что  не променял бы эту  жизнь  на
прозябание   в  глубоком  тылу,  став  подобным   тем  некоторым   из  наших
"эвакуантов", коих, находящихся в жалком состоянии,  ты встречаешь у себя  в
Алма-Ате.  Я  с  грустью  убеждаюсь  в том,  сколь  многие,  в  единственном
стремлении во что бы то  ни  стало сохранить свое существование,  утратили и
чувство собственного достоинства, и вообще человеческий облик.
     У нас, в  Ленинграде,  людей  мало, люди  очень нужны. Я  за это  время
узнал, что родной город можно любить, как близкого родного  человека, - я не
могу жить  без  Ленинграда,  несмотря на то что  в нем  как будто и одинок и
бездомен: квартира моя разбита, ни жены, ни родственников у меня в нем нет.
     И  уж  если  суждено мне будет  дожить до того светлого  дня,  когда ни
одного гитлеровца  под Ленинградом  не станет, - я знаю, что всю  жизнь буду
считать правильным мое  решение не покидать этот город, несмотря  ни на что,
какие бы трудности на мою долю ни выпали.
     Вот, Мухтар-ага, я знаю, ты меня поймешь, ты знаешь, что такое любовь к
Родине,  ты  любишь свой  родной  тебе Казахстан,  мог  ли  бы  ты  покинуть
Алма-Ату, если бы твой город  осаждали враги?  Я  уверен:  ты оказался бы  в
рядах  самых  упорных  ее  защитников...  Вот  ты зовешь меня пожить  у тебя
спокойно. Нет,  Мухтар, я приеду  в Среднюю Азию и в Казахстан  тогда, когда
буду сознавать,  что мой долг перед войной выполнен до конца, что я заслужил
право отдыхать и быть равным среди казахов так же, как я сейчас равный среди
людей на  фронте,  отдавших себя  служению Родине...  И тебя  тогда позову в
гости  к себе в Ленинград,  мне не  совестно  будет  чувствовать  себя в нем
хозяином...
     Кое-кто преисполнен высокомерия, со скептической усмешкой называет меня
романтиком!  Что  ж,  быть  романтиком в  том смысле, что  человек сохраняет
любовь к человеку,  когда многие это чувство утратили быть романтиком в  том
смысле,  что человек не считает извечно высокие понятия словесной мишурой, -
разве это так уж плохо?
     Я, Мухтар, был  свидетелем стольких случаев подлинного героизма, что не
мне утратить веру  в  чистоту  вековечных принципов.  И если многое  в нашем
мире,  даже  до  этой ужасной  войны,  было несовершенно,  то  разве следует
удивляться, что всякий  стремящийся к совершенству художник в и д и т пути к
совершенству  везде  и  во  всем  и  верит в  существование  доброй  воли  к
достижению этого совершенства?
     И разве не  следует все личное направлять в  то единое  русло,  которое
ведет к этой цели?.. А проще сказать: я  могу в этой войне растрачивать свои
силы. Свое здоровье, но не могу и не хочу растрачивать свою душу...

     ИЗ ПИСЬМА ЛИХАРЕВУ

     12.03.1943, Москва

     Боря, дорогой мой!

     войсками обещал сделать все возможное, чтоб все-таки перетащить меня из
ТАССа к себе... Если вытащить не удастся, то  остаюсь в ведении Хавинсона  и
поеду туда, куда он меня пошлет. Прошусь в Ленинград...
     Окончательное решение  выяснится на  днях.  Завтра в  ТАССе открывается
совещание  всех  военных  корреспондентов,  созванных  на  него  с  фронтов.
Распределять их по фронтам Хавинсон будет после совещания.
     Как только выясню мою судьбу окончательно - сообщу тебе телеграммой.
     Очень  прошу тебя,  Борис,  узнать,  как обстоит дело  с  моей  книгой,
сданной в Гослитиздат.
     Я  написал   здесь   изрядный  рассказ,  листа   на  полтора,  "Невская
Шахерезада", о  боевых  действиях на Неве. Пришлю  его,  - хорошо бы  и  его
включить в мою книгу. В "Знамени" No 1 напечатана моя повесть "Сила победы".
     Привет тебе и всем товарищам. П. Лукницкий.

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     10.03.1943

     ...Зонин уверял меня: "Это фетишизм - думать, что твой долг быть именно
в Ленинграде. Будто ты не можешь быть полезен в другом месте..." Но я тут же
ловил себя  на мысли,  что  Зонин  говорит так  потому, что  сам в Ленинград
возвращаться не собирается,  - он уже договорился в наркомате, что поедет на
Черное море...
     Вечером  по   телефону  Лавренев  говорил  мне:  "Зачем  тебе  ехать  в
Ленинград? Плюнь  на  свои обещания, кто  теперь  исполняет  их.  Поезжай  в
Среднюю Азию или на Кавказ ..." Сегодня он говорил мне то же самое, я только
что  был у него. Да, это так хорошо: солнце, покой, обстановка, не требующая
непрестанного нервного напряжения,  - об этом можно мечтать, я это вижу даже
во сне.
     А голос совести говорит: "Поезжай в Ленинград и будь там до конца. Будь
что будет, может быть, ты погибнешь,  может быть, на  всю  жизнь  останешься
полуживым,  но поезжай туда и будь  там..." Что за голос?  Я знаю: это голос
чести. Мое желание одно: поведать своим творчеством народу правду о том, что
я  знал, видел,  испытал.  Чтобы узнали читатели о мужестве, о  доблести,  о
самоотверженности тех, кто завоевывает победу стране в самой жестокой, самой
страшной  войне. Но чтобы  такую книгу написать, необходимо самому  быть  до
конца честным. А это значит не бежать от риска потерять не только силы, но и
саму жизнь, а следовательно - не написать ничего... И вывод прост: пока есть
жизнь -  находить в самом себе силы для прежней стойкости... Быть суровым  и
непреклонным... Писателей много, а Родина одна. И  если она  будет,  будут и
писатели. Они допишут...

     ИЗ ПИСЬМА РОЖДЕСТВЕНСКОГО -ЛУКНИЦКОМУ

     30.05.1943

     ...Отчаялся что-либо узнать о т