.
     Сведения о брате Лукницкого, так же  как сведения  о родителях в начале
книги, я  ввела для того, чтобы читатель  мог лучше понять  мысли и поступки
моего героя. Но как выбрать самое необходимое  из нескольких  тысяч  страниц
дневника?
     Ко  времени  выхода  заметки  в  "Красной  газете" Павел Лукницкий  был
"ветераном" Союза поэтов и его активистом. Он - секретарь Л/о Союза поэтов и
член  правления; член  ударных бригад  ФОСПа1 и  коопбюро  ФОСПа; постоянный
участник   выступлений  писателей  в  фабрично-заводских  и  красноармейских
аудиториях,  в  клубах  и  библиотеках; один из организаторов  подготовки  и
проведения различных встреч.
     Стремление Лукницкого  осмыслить идеи  революции,  колебания творческой
интеллигенции, ощущение себя  самого будто бы избавившегося  от тех же самых
колебаний  - все это было естественным для него, честного труженика  в новом
обществе. Человеческая природа так  устроена: "меня  обманывать  нетрудно, я
сам  обманываться  рад". Человек стремился  верить.  Человек  верил.  Точкой
отсчета  был  всего один путь, обязательный, непреложный.  Человек  искренне
старался найти ему обоснование. А у Лукницкого вдобавок  было еще и ощущение
если  не  "вины", то  "клейма", потому что он родился  не  в  "той семье". И
ползла, наверное, змейка  страха в подсознании, и  парализовывала любое  его
рассуждение.
     И как  старательно  он  искал разные оправдания  этому, обходя  главную
причину. Потому он и страдал, умирая в семьдесят третьем. Он так  и не  смог
писать о том, о чем хотел.
     Некоторые  писали  в  стол.  Он не  умел. Он  был чрезвычайно активным,
живым,  общественным  человеком. Он хотел  давать людям Знание.  Не позволяя
себе сомневаться  (значит,  сомневался!)? в том,  что такая, как есть, - это
единственная  форма жизни, он -  из-за дворянского  происхождения, Пажеского
корпуса, из-за арестованного брата, архива по Гумилеву, из-за близкой дружбы
с "врагом народа" академиком Н. П. Горбуновым, с опальной Ахматовой -словом,
из-за всех вместе "криминальных" причин  ушел в путешествиябродяжничество, с
глаз долой. Это  - его Памир, его  Сибирь, его Заполярье,  его Отечественная
война.  К счастью,  он нашел себя  и путешествиях,  и в  исследованиях,  и в
выполнении военно-патриотического долга; он не шел на  сделку с совестью, он
приносил людям реальную пользу, знание и добро, насколько мог..
     Отечественная,  освободительная  война  для  каждого,  кто  человек,  -
нравственна. Для Лукницкого это было как дыхание. Его природный патриотизм и
воспитанные  им самим в  себе  храбрость, усердие, полная отдача соединились
здесь  как бы с искуплением тех "грехов", за  которые,  в отличие от других,
таких же людей  он не пострадал  (не сел  в  тюрьму ) по причине постоянного
отсутствия дома.
     Но может быть это лишь мои неверные предположения ?
     В 1948-1949годах,  помню,  несколько  дней подряд сжигал  он  подробные
записи о  партизанском движении в  Югославии, в  котором сам участвовал.  Он
"ошибся", описывая  войну в Югославии и фотографируя  освободителей. И сотни
страниц  дневников, тщательно  собранные по  стране  документы о Тито и  его
людях - партизанах, сотни фотографий - почти все было брошено в огонь.
     Верил ли  он, теперь  в  1949-ом,  что  он  тогда, в 1944  и  1945годах
ошибался, фиксируя осввободительные действия югославского народа
     Вот он пишет 13  января 1942 года, когда еще не знает, останется ли жив
или погибнет от снарядов, от бомб или от голода (его вес был тридцать восемь
килограммов, и ел он в собственной квартире  даже бульон от сваренных обоев,
которые в 1934-м сам обклеивал, смазывая мучным клейстером, когда приходил с
фронта  для  того,  чтобы срочно обработать и передать материал в ТАСС. "  Я
думал еще о том, что и сейчас, и в будущем, воспитывая людей,  партия должна
прежде  всего  искоренять в  них  четыре  качества,  лежащие  в  основе всех
наблюдаемых  мною  недостатков,  бытующих еще в нашем обществе... Эти четыре
кита, на которых старый мир еще держится в душах людей, следующие: трусость,
корысть,  равнодушие  и  невежество.  Все,  что  есть  плохого  в  человеке,
вырастает из этих качеств, взятых порознь или вместе, в любых сочетаниях.  И
тот,  кто хочет стать настоящим коммунистом, должен вытравить в себе  именно
эти  четыре  качества,  в  какой  бы  малой  доле  они  в  его  существе  ни
присутствовали. А тот член партии, который с этими качествами мирится или не
сознает необходимости искоренения их в  себе, - тот не подлинный  коммунист,
тому  не место  в  рядах партии, возглавляющей ныне святое дело освобождения
нашей Родины от фашистских захватчиков..."
     Но  незабывчивому  читателю   может  показаться  странным,  что   такой
энтузиаст, активист, общественник, такой  сознательный, идейный человек  сам
не вступил в партию. Отвечу: а кто бы его принял тогда, скажем, до войны? Он
- из дворян, из  "пажей". Во время войны,  в самый страшный  период блокады,
решил,  и рекомендации  были достойные,  и собрание  уже было  назначено  на
определенный  день. Да не состоялось.  Секретарь упал в обморок от голода, и
кворума не набралось по той  же причине. Когда  об  этом узнали на  фронте -
предложили  принять безоговорочно,  в первой  же  воинской части. Но тут  он
отказался, объяснив, что он ведь не боец какой-то определенной части, идущий
в  атаку, а мотающийся по разным частям фронта и задерживающийся в каждой на
два-три  дня  или  максимум  одну-две  недели  военный  корреспондент.  Счел
неэтичным, нескромным. Ждал лучших  времен. Ну а  после войны... сохранилась
запись,  жуткая, тяжкая, о  том, почему он  этого не сделал. Но поскольку  в
этом  небольшом томе  я рассказываю о  том, что  Лукницкий сделал и  оставил
людям,  то,  с извинениями,  возвращаю  читателя  к  продолжению истории его
жизни- в 1929 год.


     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     14.11.1929

     У  Н.  Тихонова  на  Зверинской.  Читал  ему  свой  очерк о  Туркмении,
оконченный вчера... Вечером у меня заседание бюро секции.

     23.11.1929

     Весь день  в канцелярской работе Союза поэтов и кооп. Бюро, а вечером -
у меня заседание ревиз. комиссии
     ...  Итак,  еще месяц  прошел...  Для меня  это месяц усиленной работы.
Давно не было такой уверенности в своих силах. "Молодая  гвардия" напечатала
мое  стихотворение. Первый очерк мой весьма одобрен Н. Тихоновым и  принят в
"Звезду". "Балладу о топоре" взяла в литературную страницу газета "Смена", в
12-м номере "Звезды" идет "Первая женщина в Куули". Начал новый очерк.

     2.12.1929

     Вчера  был у Тихонова,  вместе  сочиняли слова  марша школы  милиции...
Кто-то из соседней квартиры украл мои калоши. Долго искали их с Тихоновым...
     Прием моей  книги стихов к  изданию в значительной мере зависит  от  В.
Эрлиха. В. Эрлих, однако, держится "моя хата с краю"...
     Сегодня у меня  был Н. Тихонов. Долго говорили обо всех занимающих меня
мыслях. Надумал создать в секции поэтов ядро из наиболее соответствующих мне
по образу мыслей. Цель  ядра-совместная  творческая работа; обсуждение всего
написанного участниками; воздействие друг на  друга; борьба  с  литературной
пошлостью, рутинным бытовизмом стиля,  преодоление его; приведение в систему
мышления в направлении левого попутничества. Кто бы мог быть в таком ядре из
секции  поэтов?  В.  Эрлих,  В.  Ричиотти,  Л.  Борисов, М.  Комиссарова, Н.
Заболоцкий? Хорошо было бы - лапповцы: Б. Лихарев, А. Гитович, Б. Корнилов.

     18.12.1929

     Звонил А.  Крайский, просил назначить кого-нибудь из секции поэтов  для
руководства литературным  кружком в Художественно-промышленном  техникуме. Я
сказал,  что  могу  взять  кружок  на  себя, хоть это  и бесплатная  работа.
Крайский обрадовался - видимо, никто не хотел брать его бесплатно.

     19.12.1929

     Закончил  очерки:  "Уфра"  и  "Обиды  героя".  Пишу  рассказ   "Тетрадь
капитана".
     Ходил на вневойсковое обучение. Первый раз - меня учили.  Второй раз  -
назначили командовать  половиной отделения.  Завтра иду опять - хожу  каждый
четвертый день.
     Приехал из Москвы Б. Лавренев, сказал, что "Мойра" моя издается. Послал
письмо  в  ЗИФ  (изд-во "Земля  и  фабрика".  - В. Л.) с  просьбой  прислать
корректуру  романа. В  "Смене"  напечатана "Баллада о топоре"  и  печатается
очерк  "На Суриндже".  Послал  в  "Землю Советскую"  очерк "Обида героя" и в
"Октябрь",  М. Светлову, -  стихотворение  "Телефон".  В  альманах  "Красной
газеты" взяли стихотворение  "Пятилетка чувств". Между прочим, я  читал  его
АА.
     Последнюю неделю обдумывал новую книгу и  читал всяческую литературу  о
Каспийском море, об истории торгового мореплавания, о рыбных промыслах и пр.
Сюжет в грубых  чертах разработан, но надо получше завязать узелки. Вечерами
работаю и читаю.



     23.12.1929

     Начал 3-й очерк о Туркмении, потом был у Тихонова.

     Очерки Лукницкого о  Туркмении  вызвали  живейший интерес  Тихонова. На
следующий  год  бригада   писателей   под  его  руководством  отправилась  в
Туркменистан.
     И  может  быть, кто  знает,  творческая  "туркменская"  дорога Тихонова
включила в себя "туркменскую" тропу одиночки Лукницкого? И отсюда надпись на
книге: "Старому памирцу дружески седой туркмен"?
     Впрочем, надписи  их  на книгах  друг другу -  это  настоящий  "роман в
надписях",  начавшийся  в  1922-м  и  завершившийся  надписью  после  смерти
Лукницкого,  уже мне, на книге,  которую я сама  выбрала по желанию Тихонова
-"Вамбери":  "Вере  Константиновне Лукницкой, хозяйке фантастического города
документальных поэтических воспоминаний, владелице поэтических тайн прошлого
русской поэзии - с удивлением к исполненной ею работе в области  поэтических
открытий - сердечно Николай Тихонов. 1977 г.".
     Николай  Семенович написал эти  слова  после того,  как  я показала ему
"его" архив Лукницкого. Он воскликнул:  "Собрать столько моего  и обо мне? А
сколько же у него тогда Ахматовой и Гумилева?"
     В архиве  Лукницкого -  в основном или  дареные  подлинники, или копии,
сделанные точно и аккуратно самим  собирателем. На  тетради стихов Тихонова:
"Эта рукопись подарена мне Н. Тихоновым  в 1922 году. Настолько мне известно
- не опубликована, так Н. Тихонов говорил мне, даря. П. Лукницкий
     На страничке с автографами К. Вагинова приписка: "Получил от Тихонова в
конце  марта 1926 года, а Тихонов подобрал на  столе  в  какой-то редакции -
кажется, "Звезды". П. Лукницкий".
     Когда   Павел   Николаевич  пришел   работать   в   Союз   Поэтов,  Вс.
Рождественский, очищая  ящик письменного  стола, отдал  ему несколько, тогда
казалось,  уже  ненужных бумаг,  а на корректуре  собственной поэмы  написал
вполне серьезно: "В Музейный фонд П. Н. Лукницкого".
     Архив собирался с помощью друзей, и почти все документы  с пометками  -
от кого они получены и когда.

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     24.12.1929

     Опять  и Н.  Тихонова.  К нему всегда  иду со  удовольствием.  У них по
случаю сочельника человек 15  народу. Ирина1  привезла в чемодане  маленькую
елку.  Все дарили друг другу шуточные подарки.  Из литературных  людей  были
только я, Н. Браун и В. Эрлих.
     Написал за неделю рассказ о капитане Голубеве.

     26.12.1929

     Был у Тихонова и читал рассказ ему. Тихонов много говорил о литературе,
разбирал  современное  положение  поэзии.  Суть:  есть  две  группы поэтов -
"конструктивисты"  и "опрощенцы".  Первые  называют себя  так  условно,  ибо
название  это  решительно  ничего  не   определяет.  Они  -   все   те,  кто
действительно работает над словом,  чтит  культуру слова, стремится  к ней и
борется  с  неорганизованным  материалом.   В  их  среде  могут  быть  самые
разнохарактерные  поэты.Прочие -  "опрощенцы" и,  подразумевается, вообще не
поэты: они кричат о себе и живут только своей "идеологической ценностью", ни
в какой мере не являясь ценностью художественной.

     Именно эту мысль Тихонов развил в своем докладе  на  Первом  Всесоюзном
съезде советских писателей в 1934 году:
     "...  Лирическая  поэзия в  практике  ленинградских поэтов представляет
иногда ту  купель, в  которой вода  бывает возмущена, но чуда не происходит.
Ритмическая  бедность,  словесные  штампы,  прямое  эпигонство,   как  путь,
избранный  под  знаком опрощения,  неотчетливость мысли,  проза,  переданная
короткими  строками,  конечно, не могут обогатить молодую поэзию. Но  есть и
другая беда, значительнее, - это беда не только ленинградских поэтов.
     Глаз поэта еще не устремлен на жизнь. Комнатные переживания, мир только
литературных  ассоциаций,  споры  о  книгах,  заседания, редакции,  изучение
маленьких тайн  ремесла вместо изучения  нового человека  и нового общества,
вместо  изучения большого  героя  нашей  эпохи,  - все это сводит поэзию  на
степень  упражнения, где  обыгрывается  слово  ради слова,  метафора  влечет
метафору,  -  увлекательная  игра, в которой разгоряченное самолюбие  автора
играет немалую роль".

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     26.12.1929

     Приезжал сюда Маяковский. В Москве он уже  почти не выступает, там  его
загрызли  конструктивисты. Сюда он приехал с "Клопом" и "Баней".  20 октября
выступал в университете, в Доме печати, потом еще где-то. Из рассказов знаю,
что  публика приняла его, что называется, "мордой об стол", а в университете
его чуть было не избил какой-то университетский  "поэт"  -  детина громадных
размеров. Вступились  в дело милиционер и военные моряки, присутствовавшие в
зале,  и   восстановили  порядок...  С  вечера  в  Доме  печати  вернулся  в
"Европейскую"  гостиницу в ярости и  бешенстве,  свидетелями чего стали Лиля
Брик и Пунин2, который был в то время у нее.
     В Русском музее обнаружены  плакаты Маяковского. Их  хотят выставлять в
числе прочего плакатного материала. Пунин хочет.
     Позавчера был на военной службе, но все это было так плохо организовано
и  так глупо,  что  не  выдержал  и  удрал.  Не знаю,  посадят ли  за это на
гауптвахту?..
     Предпринимал попытки устроиться  в какую-нибудь научную экспедицию. Был
в Институте ихтиологии, у И. Ник.  Арнольда. По его совету  был у профессора
Самойловича в  Институте  Севера. Тот сказал: "Наше  судно уходит в Северный
Ледовитый океан на месяц.  Надо выезжать завтра". Но...  у  меня не было  ни
копейки денег (надо 150 руб.), ни теплой одежды, ни возможности достать то и
другое. Даже валенок, как и калош, в продаже нет, и Институт Севера для этой
экспедиции искал 10  пар валенок  две недели.  Пришлось отказаться  от этого
предприятия,  взяв с  Самойловича  обещание,  что  он устроит  меня летом на
судно, уходящее  в плавание  по  Ледовитому океану.  Если  не удастся,  буду
устраиваться в какие-либо южные или восточные экспедиции.
     Сегодня из  Москвы приехал  папа,  он  был  в ЗИФе,  видел  Свистунова,
редактора, тот говорит, что  сдает "Мойру" в  печать  и сам сделает какие-то
изменения. Какие  такие  изменения?  Почему он, а не я? Не позволю, конечно,
"свистуновить" мою рукопись, но надо все выяснить.
     Напечатал 8 стихотворений: "Звезда"  - 2,  "Резец" -  3, "30 дней" - 1,
Молодая гвардия" - 1, "Смена" - 1.

     31.12.1929

     Вчера  начал занятия литературного  кружка в Художественно-промышленном
техникуме в здании Академии художеств. Вел его всю зиму и весну.
     За это время  был  у  АА  несколько раз. На днях она приходила ко  мне.
Шереметьевский  дом  передают   в  какую-то  другую  организацию,  музей   -
упраздняется, вероятно, всех жильцов будут выселять весной. Куда же переедут
Пунин с семьей и АА?
     У  них мало  кто  бывает...  Вчера опять зашел к ней.  Читает  "Красное
дерево"  Пильняка  по  рукописи,   текст  исправленный,  подготовленный  для
Госиздата. К ночи гуляли и  много говорили  о  литературе и о том, как можно
писать  в   современных  условиях.  Взгляд  ее  категорический:   "настоящей
литературы сейчас быть не может"...
     АА  рассказала   мне,  что   слышала  от   Замятина  об  организующейся
литературной  группе "Современника", куда войдут  Б. Лавренев,  О. Форш,  Н.
Баршев, М. Фроман,  Вс. Рождественский и, в качестве присяжного  критика, З.
Штейнман. Мотив создания объединения - "пишущие об интеллигенции". По мнению
АА, из этой группы  ничего не выйдет  -  не разрешат.  Странно, что  впервые
слышу об  этой группе не  от  Б. Лавренева, М.  Фромана  или других, а через
"третьи руки". Виделся я с ними со всеми за эти дни...
     АА живет по-прежнему тихо и печально. Холод в квартире, беспросветность
и уныние. Встречи Нового года не будет - нет ни денег, ни настроения...
     Бываю там редко и ненадолго. Выходит так. Хотел бы видеть АА и чаще, но
уже не так тянет, как прежде. А если по совести, то почти не тянет...
     Ну а "те", от которых уходишь?..
     Их  любил  когда-то, их считал драгоценными. Если разбираться тонко, то
их  любишь  и  уважаешь и  сейчас.  Но  сознаешь,  что они  -  драгоценности
прошлого. Высокие, культурные ценности. Они -  единственное,  что жалеешь  в
прошлой эпохе... В этом трагедия всякого рубежа, трагедия всякого прогресса,
трагедия, без которой не может существовать мир  и которую -  значит -  надо
оправдывать...

     17.10.1930

     ...Полгода  -  с 18 апреля по 10 октября  -  я провел в  путешествии по
Восточному  и  Западному  Памиру  с  экспедицией  Геолкома.  Был  в плену  у
басмачей, после освобождения из плена участвовал в ликвидации банды, пережил
многое, ежедневно подвергаясь опасностям. Уезжая на Памир, сказал  себе: вот
случай  проверить  себя,  вот испытание  подлинное и трудное.  Если выдержу,
значит, достоин жизни,  а не выдержу, значит, был слаб  и к чертовой  матери
тогда, не заслуживаю и сожаленья.
     С  винтовкой в руках, с  крепкою  волей в сознанье  испытание выдержал.
Увидел многое,  и на многое  еще  раскрылись глаза. То время,  когда  я  еще
продумывал  свое отношение  к  современности,  к жизни, когда  я  колебался,
шатался внутренне, то время  теперь  кажется мне необычайно давним, далеким.
Сложным был  внутренний  путь для  меня.  Но  я преодолел  его  так же,  как
преодолел горные цепи  Памира. Ни тени сомнений, колебаний. Теперь я уверен:
со всеми окружающими  меня  в  великой переделке  страны - я связан  тесно и
навсегда. Теперь я научился защищать наши завоевания не только словом...

     29.11.1930

     Заключил договор  с ГИЗом на книгу о Памире (10 печ. листов),  рукопись
должен сдать к 1 апреля 1931 г.
     Заключаю договор на книгу очерков "Второй переход".
     Трудно  начать книгу о Памире, надо осмыслить весь  громадный материал,
дать ему отстояться, надо перечитать кучу литературы.

     О Памире Павлом Лукницким написаны десятки книг: "Ниссо" и "Путешествия
по Памиру", "Таджикистан" и "Всадники и пешеходы", "Застава - Двуречье" и "В
горах и сердцах  людей", "За синим  камнем" и "У подножия смерти" -  романы,
повести, очерки, рассказы... Книги переведены на несколько десятков языков.

     Памир-30

     Идущий впереди - остальным мост


     Академик Ферсман, как и должно  было быть, ответил на  письмо, и  ответ
его был дельным. Весною  тридцатого года он  рекомендовал Павла  Николаевича
для  участия  в  геолого-разведывательной  экспедиции  на  Памир  "за  синим
камнем". И когда осенью Павел Николаевич вернулся в Ленинград с лазуритом  в
рюкзаке, Ферсман попросил его  сделать доклад в Академии наук, который потом
был опубликован в "Трудах Памирской экспедиции 30 года".

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     Март 1930 г.

     Телефонный звонок.
     -  С вами  говорит начальник Памирской геолого-разведочной партии Юдин.
Вы поехали бы на Памир?
     Конечно, - ответил я с волнением.
     Юдин подробно расспросил меня, бывал ли  я в экспедициях раньше, здоров
ли я, в порядке ли мое сердце. Предупредил, что люди с нездоровым сердцем не
переносят  разреженного   воздуха  пами