акой план  улыбается, напиши сейчас  же. Тебе нужно иметь 15
рублей на комнату плюс 15 - 20 - на питание и билет до Новороссийска.
     Расскажи о Геленджике  Козакову, Лавреневу - одним  словом,  всем,  кто
хочет  выбраться  из Петербурга.  Попроси  Брауна  написать мне  или  самому
приехать сюда. Прокормимся.
     Обнимаю тебя, привет друзьям. Вс. Рождественский

     Воспользовавшись  случаем,  лето  1926 года,  а потом и  1927-го  Павел
Николаевич  провел в  Крыму и  на Кавказе.  Отрывался для горных  прогулок и
прибойных волн. Но волны влекли его,  и  он,  возвращаясь  с гор,  нанимался
матросом  на  парусно-моторные  шхуны   керченских  греков   и   итальянцев,
херсонских   и   одесских   рыбаков,   питался   мамалыгой  и   барабулькой,
пересаживался от одного  "хозяина" к другому. Одетый в парусиновые штаны  да
заплатанную рубаху, обутый в драные сандалии, на полубаках этих шхун он  был
счастлив несказанным счастьем свободы  и вольности. Стоя у самого бугшприта,
орал он встречным  тяжело рушащимся белопенным  валам дикие, веселые  песни,
сочиненные в те же минуты стихи о шаландах, шхунах, бухтах, морских  звездах
- и ничего, казалось, другого ему не было нужно!..
     В следующем,  1928-м, году  он  уже  не просто прогуливался по горам, а
пешком  прошел  Сванетию,  Дигорию,  Абхазию.  И  хотя  компания составилась
литературная -  все изощрялись в остроумии, розыгрышах, шутках,  - для  него
это было пробой сил, разбегом к будущим серьезным путешествиям.

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
     17.06.1928

     Я  уезжаю на  Кавказ  вместе с  Николаем  Тихоновым,  его  женой  и  В.
Кавериным. По Кавказу пешком или на мажарах в  Теберду, там пробудем  недели
две, затем пойдем по Военно-Сухумской  дороге.  Пробудем  некоторое время на
побережье, может быть, побываем в Батуме и Тифлисе и приедем в Новороссийск.
Лично мне хочется из Новороссийска проехать морем в Одессу...
     С деньгами приблизительно устроился: 100 рублей мне ссудил Литфонд да и
из  Союза поэтов, с журнала  "Звезда" и  с литературной страницы  "Правды" я
набрал еще рублей 100, на переписку биографической канвы Н. Г., сделал ее до
1918 года, истратил 35 рублей...
     Ехать  очень  хочется.  С  нетерпением  считаю дни до отъезда, стараюсь
прожить  их  наспех,  как-нибудь, не заметить.  Жалко  очень  отрываться  от
работы, очень трудно не видеть АА  несколько месяцев, но ехать надо, надо...
Набраться впечатлений, обдумать все...
     Каверина совсем не знаю. Жена  Тихонова тоже  чужая. Легко с Тихоновым,
простым и хорошим. Ну да ладно, я уживчивый, обойдется.
     Все полтора  месяца работал по  Н. Г. Эта работа пока  только для меня.
Чтобы  привести  ее  в  окончательный  вид, надо  еще много повозиться, надо
исправить  ее   со   стороны   методологической.  Надо   также   привести  в
окончательный вид все воспоминания, характеристики, материалы для биографии,
письма.  После  этого,  прочитав  всю  литературу, можно будет  приступать к
биографии. То же и со стихами, текстами, библиографией и прочим, чтобы можно
было приступить к изучению творчества.
     Стихов я  почти не писал, а очень хочется скорее  испытать новые  пути,
те, которые я начинаю нащупывать.
     Волнует судьба  Нобиле,  да  и  не  только  меня,  кажется,  всех. Даже
странно: мы так привыкли ко всяким трагедиям, так спокойны к слову "смерть".
И  все же  эта трагедия, хотя  и далеких,  неизвестных  нам людей, всех  нас
волнует и трогает...

     ИЗ ПИСЕМ РОДИТЕЛЯМ

     26.06.1928

     Выехали из Баталпашинска (ныне Черкесск. - В. Л.) во время дождя. Ехали
весь день до темноты. Ночевали в ауле Красногорском  и в 4 часа утра выехали
дальше.  Ехали снова  весь день. Все  аулы, аулы. С  одной стороны  горы,  с
другой - кипящая Кубань, долина  и тоже горы. Навстречу верхами карачаевцы в
черкесках,  совсем лермонтовские.  Поднимались в горы,  шутили,  было  очень
весело.  Увидели   снежные   вершины,  увидели  новую   строящуюся   столицу
Микоян-Шахар (в которую  был переименован город Карачаевск  (1919 - 1944). -
В.  Л.). Нас нагнали два черкеса верхами. Я похвалил лошадь одного из них, и
они  нам  предложили поехать  верхом.  Так  мы  с Тихоновым ехали  верхом, а
черкесы сидели в  линейке с остальными. Вид у них  был разбойничий,  но  они
были радушны и приветливы. Долина реки суживалась, расширялась, раскрывалась
веером  и закручивалась  спиралью. К  темноте  приехали  в  Теберду. Круглая
коробка, сверху прикрытая ватой облаков. Из коробки два выхода -  северный и
южный.  За городом  большой  березовый  лес, где ничто  не напоминает о юге.
Проехали  по  дрожащему мосту.  Местность ничем  не  похожа  на прочие части
Кавказа  и  Крыма.  Это  -  Швейцария,  точно  изображенная. Над  нами  одна
двадцатая обычно  видимого неба, все  остальное - горы,  с  лесом,  густым и
темным, а выше снежные хребты Аманауса. Перевал еще непроходим, будем ждать.




     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
     1.07.1928

     ...Пошли  вверх по Теберде, по ее  левому берегу.  Шли по дороге, потом
сбились и  попали в лес. Шли по стволам лежащих деревьев. Через ручьи, через
заводненные  места, сквозь чащу. Выбрались на дорогу и шли все  вперед, пока
не достигли коша. Девочки-карачаевки продали нам айран  и землянику. Их отец
сказал, что  до Бодукских  озер отсюда  3 -  4  версты.  Мы поверили. Прошли
больше 12 верст, полезли в гору. Лезли безостановочно.  Слева - горный поток
Бодук, справа - гора. Лес, сначала  сосновый, потом березовый. Налево мостик
и разветвление потоков. Пошли по правому. Уже кончились леса, уже ясно было,
что  идем  по неверному пути. М. К. устало плелась сзади, Каверин  ругался и
уговаривал  вернуться.  Забрались  к  облакам...  Мшистые камни,  альпийская
флора,  холод...  Тогда  Каверин  сел и  решительно объявил, что  дальше  не
пойдет. Еле-еле  уговорили.  Я был впереди с Тихоновым. Вверху,  уже  совсем
близко, кончались горы, ничего не было - словно граница  мира. Только густые
облака со всех сторон. На самом хребте увидел людей и овец. Быстро по камням
стали карабкаться. Тихонов, не доходя шагов  сто, вдруг остановился  и стоял
неподвижно несколько минут. Меня встретили лаем громадные сторожевые собаки.
У  поднебесного  коша  сидела группа  горцев-карачаевцев:  пастухов, полтора
десятка  ребятишек и  несколько  женщин и  девушек.  Одна  из них совершенно
поразительной красоты. Встретили смехом и оживленной болтовней на непонятном
языке.  Скоро подошел Тихонов, потом - остальные. В тридцати шагах от коша -
снег. Быстро падали облака, ложились на снег, на гору,  на нас... Мы иззябли
и  вошли в  кош. Сидели у  огня. Вся  семья  собралась тут же.  Пили  айран,
заедали чуреком, пытались разговаривать. Оказалось, мы поднялись по Хаджибию
на перевал, а Бодукские озера остались  далеко влево, внизу. Кош - с крышами
и стенами в громадных щелях, в которые дует ветер; когда  бывает дождь - все
промокает   до  нитки.   Сидели   минут  15,   заплатили  рубль  серебряными
полтинниками. Горец расплылся от удовольствия.
     Облака были всюду: ниже нас, и вокруг, и над нами. Наш быстрый шаг вниз
по крутой тропинке, почти  бегом, был похож  на бегство от этих  облаков. Не
останавливаясь, достигли долины Теберды.  Усталости не  чувствовал.  Тихонов
тоже. Каверин скулил. Возвратились, когда было уже совсем темно.

     4.07.1928

     Совершили путешествие к ледниковым горам Азгека. Подъем и спуск - по 16
верст. Ходили вчетвером. Крутая колесная дорога в лесу, верст 5  - 6, дальше
- альпийские луга в широкой долине. С трех сторон снега. Пока шли вдоль реки
Мухи, видели за собой горы Джемагата, а далеко внизу - реку Теберду. Впереди
- луга и  перевал. Справа - горы, ровные, скалистые, слева вся  в лесах гора
Хатинара. У впадения реки Азгека в Муху спустились, перешли  мост с воротами
от  коров  и  стали взбираться вдоль реки Азгек.  Снеговые,  скалистые  горы
впереди  -  наша  цель. Скоро леса пропадают совсем. Мелкий кустарник. Много
ручьев, вытекающих  из  снегов. Горы  изборождены  следами  потоков и лавин.
Наконец мы у последнего коша. Все время иду далеко  впереди всех. Перед нами
скалы, хаос камней и снег. За ними далеко вверху должны быть озера. Лезем. Я
не останавливаюсь.  Первый снег, пенный, розовый. Влажная земля. Незабудки и
альпийские  цветы. Последнее  карабканье  по  отвесной  круче  над  потоком,
бегущим  в  снежном  туннеле.  И озеро  -  ослепительно голубое,  невиданной
чистоты, прозрачности и спокойствия. Озеро - в воронке снежных скал. В озере
плавают  льды,  белые  наверху и  совершенно голубые  под водой.  Пью.  Вода
ледяная. Если бросить  камень, вода вспыхивает голубым пламенем.  Подтаявший
на поверхности лед разбивается, звеня, как стекло. Справа из озера  вытекает
поток, за ним - пропасть.
     Забрался еще выше, глядел  на озеро сверху, все такой же прозрачности у
берегов  -  голубое,  оно  посредине  -  черное.  Усталости  как  не бывало.
Впечатление другого, первозданного мира,  ничем,  никогда  не оскверненного.
Словно людей на земле еще нет. Словно  я в гостях у бога, и облака надо мной
- большие цветы рая.

     5.07.1928

     Погода  превосходная.  Тихонов и Каверин  грелись  на солнце,  сидя  на
большом камне,  выступающем из реки. Окончив писать,  полез  к ним, но  едва
выпрямился, как ветром  снесло в  реку мою шляпу-осетинку. Тогда я скинул  с
себя одежду и  прыгнул в  воду, прыгнул,  как  прыгаю  всегда - "ласточкой".
Что-то ударило меня по  ноге, я не обратил внимания, доплыл до шляпы и вышел
с ней  на берег.  Резкая боль в  ноге. Глубокая рана. Все поздравляли меня с
"победой",  но замолчали, увидев кровь. Носовым платком туго перетянул ногу.
Тихонов  сел  со мной, и я  предложил ему  сюжет  для рассказа "Путь шляпы".
Придумывали  разные   сюжеты  и   разбирали   их.  Одноножкой   допрыгал  до
раскладушки. Рана пришлась как  раз между  двух вен, не задев  их,  и должна
зажить скоро.

     ИЗ ПИСЕМ РОДИТЕЛЯМ

     11.07.1928

     ... Мы выходим в Сухум  на рассвете.  Компания  наша увеличилась. Кроме
меня,  Тихонова  с  женой,  Лопыревой  с  проводником,  Каверина  прибавился
родственник  Тихонова. Нас сейчас  семь человек, но  в Сухуме, вероятно  уже
разъедемся в разные стороны.

     22.07.1928

     ... Дни  бегут со страшной быстротой.  Дорогу от  Теберды до  Сухума мы
прошли за 5 дней, сделав 160 верст. Шли весело. Путешествие было прекрасным,
только  стоило очень  дорого. Оказывается, дорога почти  всюду  разрушена  и
нужен опытный проводник,  хорошо знающий горные  тропы.  Вьюк был  на ослах,
потом на лошадях.
     Пишу это письмо на  берегу перед отправлением шхуны. Каверин  скис и  в
конце пути ехал верхом  шагом. В последний  день скисла  и жена  Тихонова  -
ехала на  линейке.  Я, Тихонов и еще  двое  (компания разрослась  до  десяти
человек) шли пешком до самого Сухума. Мы буквально "завоевали" море и первое
купание приняли, как заслуженную награду. В Сухуме нет хлеба. Выдают  его по
одному фунту  жителям, и приезжие только  к обеду  в столовых получают  его.
Едят здесь кукурузные чуреки.
     К  Сухуму я остался без копейки  и  задолжал Тихонову  и  Каверину. Все
путешествие  стоило неимоверно  дорого, во-первых, вообще из-за дороговизны,
во-вторых, потому  что  проводники и вьюки  в общей  сложности обошлись  мне
больше  чем  в  сорок рублей, и, в-третьих, потому  что Тихоновы  и  Каверин
привыкли жить в  культурных условиях,  а я  вынужден  был жить с  ними  (все
расходы делились на равные доли).
     Из  Сухума  Тихоновы, Каверин и  барышня  уехали в Новый Афон, оттуда в
Хосту, а я решил с ними не ехать, опасаясь новых расходов не по средствам. Я
остался в Сухуме и на следующий день после их отъезда, 21 июля, "вступил" на
борт мингрельской парусной  шхуны  "Астрапи", куда меня чернорабочим устроил
капитан порта. Три дня я провел в море, ходили за грузом дров на юг.
     24-го на рассвете "Астрапи" вернулась в Сухум, и тот  же  день на шхуне
"Сергей Преображенский" я отправился в  Батум, куда прибыл вчера утром. Пока
шхуна  стояла в  порту, был  на Зеленом Мысе. К  вечеру вернулся, ночевал на
шхуне и сегодня на той же шхуне ухожу в Сухум, и дальше - в Пицунду и Гагры.
В Гаграх  распрощаюсь со шхуной, доберусь до Хосты и если Тихоновы еще  там,
то задержусь на несколько  дней. Из Хосты буду пробираться дальше  на Север.
Вероятно,  буду в Новороссийске. Мое желание - добраться до Одессы. Если оно
осуществится,  то,  вероятно,  буду  в  Херсоне,  в  Феодосии,  в   Ялте,  в
Севастополе. Думаю все время путешествовать морем - частью на шхунах, частью
на   пароходах,  везде   наниматься  рабочим,  матросом,  грузчиком.   Шхуны
парусно-моторные,   по  ходовым  своим  качествам  ничем  не  отличаются  от
пароходов, потому что мотор обеспечивает их от штиля и от бурной погоды...

     Перевалив Главный Кавказский хребет, Лукницкий отделился от спутников -
и в  море. Нанимался на шхуны, и не было порта, какого он не посетил бы. Его
пленили  и Новороссийск,  и Керчь; он забирался во всякие морские уголки - в
Скадовск  и  Джарылгач, Херсон  и  Поти;  он  объездил  все  без  исключения
населенные пункты побережья от Батуми до Одессы. Попадал в  жестокие штормы,
горел на  траверзе Ялты, в совершенстве изучил лоцию Черного  моря, знал все
створные  огни  маяки  и множество  историй,  удивительных  и  интересных...
Сочинял  стихи,  печатал  их  там  же,  в  газетах  "Красный  черноморец"  и
"Норд-ост". В то же время шли его публикации и в центральных журналах. В его
поэтическом сборнике "Переход" -  поэма "Каботаж", "Сказ о банде Сапожкова",
"Баллада о топоре", стихи о Даниле Горелове; в московском издательстве "Зиф"
- роман "Мойра".

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     31.07.1928, Туапсе

     ...Из Батума вышел на парусном моторном судне "Сергей Преображенский" в
Сухум.  Там  работал  на  разгрузке, затем  отправился в Гагры, с  заходом в
Пицунду  - чудесное место с сосновым лесом. В Гагры пришел вечером и,  выйдя
на  берег,  увидел Тихоновых и  ту  девушку, которая  шла  вместе с нами  по
Военно-Сухумской дороге. Встреча была неожиданной и тем более приятной. Весь
вечер пробыли вместе. Ночевать отправился к Тихоновым.

     ИЗ ПИСЬМА РОЖДЕСТВЕНСКОГО
     23.07.1928

     Дорогой  Павлик, геленджикский  краб, я тебе  завидую! Ты  каждый  день
идешь  и плывешь, куда тебе вздумается.  А  я увяз на неопределенное время в
болоте. Да,  только так  и можно  назвать  этот проклятый  Майкоп, город,  у
которого душа спрятана в самый обыкновенный мучной мешок!
     Хочется  мне  на север, в Петербург, в  свою  комнату у Царскосельского
вокзала. Пора  мне  писать. Стихи  по осени считают, а  я  не писал  еще  ни
строчки.
     Спасибо за кавказский привет. Теберда у меня на очереди.
     Грустно, что это лето не проводим вместе.
     Будь я  императором,  я прибавил бы  особым рескриптом  к твоей фамилии
"Павел Верный".
     Крепко тебя обнимаю  - верный спутник,  пылкий  друг пространства, поэт
разграфленных таблиц и неисправимый энтузиаст.
     Вс. Рождественский

     ... И как красавица, шнуровкой
     Стянувшая тугой корсаж,
     Она матросской дрессировкой
     Повиновала такелаж
     .........................................
     Порты и пристани сбегались
     И в белый камень одевались,
     Когда она кидала зов
     И черной розою ветров
     Ум капитана украшала,
     И влажной поступью цыганской,
     Скользя вдоль ночи океанской,
     Двуякорную песню шало
     Гремушным голосом бросала.

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     1.08.1928, Туапсе
     С утра - к капитану порта, в контрольный пункт ОГПУ и на шхуну. Попал к
завтраку  -  помидоры,  барабулька,  хлеб.  Угостили  и меня.  На  "Озирисе"
выгружали  дыни.  Я  взялся помогать. Перекидывали  с рук на  руки и в арбу.
Переругивались шутя. Много гнилых дынь  - торговец терпит убыток,  но  фрахт
уплатил честно.
     Окончили  разгрузку. Приводим шхуну  в порядок: моем палубу,  подметаем
трюм.  Взяли отход. Подтянули якорь, стали поодаль от  мола. Капитан  видел,
что торговец  оставил на  шхуне  мешок  с мукой. Попросил  у соседней  шхуны
шлюпку (своя уже поднята  на палубу), отправил ее к торговцу. Матросу дал за
это дыню.
     Капитан хотел выйти вечером, чтобы к рассвету попасть в Архипо-Осиповку
для  погрузки дров и вечером выйти в Керчь. Но задержали два плавучих крана,
входивших в порт на  буксирах и  отдававших  якоря. Мы боялись, что  они нам
"пересыпят якорь", и  подтянулись  еще.  Вышли в  полночь, при полной луне и
норд-осте. Я  помогал  команде поднимать  якорь,  парус. Ветер  пять баллов,
холодный, Подняли "фок", идем узлов 6.
     Часа  в  2  лег наконец на  палубе.  Идем  ночью  для экономии рабочего
времени.

     2.08.1928, Керчь
     ... Сегодня на  рассвете на шхуне  "Озирис" прибыл в Керчь. Путешествие
было  превосходным: плавание  в море,  без заходов  в  промежуточные порты -
напрямик Туапсе, Керчь - лучше в тысячу раз, чем мучения от жары и работы на
пароходах. Капитаны и  команда быстро становятся моими друзьями, впечатлений
много...

     16.08.1928, Ялта
     ... В Ялте -  крупный строительный сезон и есть большая  потребность  в
технических   силах.    Решил    пока   устроиться   здесь   десятником   на
ремонтно-строительные работы, основываясь на том, что уже работал десятником
десять лет назад.

     МАНДЕЛЬШТАМ И ЛУКНИЦКИЙ - АХМАТОВОЙ

     25.08.1928

     Дорогая Анна Андреевна,
     Пишем Вам с П.  Н. Лукницким из Ялты, где все трое (Мандельштам  был  с
женой - Надеждой Яковлевной. - В. Л.) ведем суровую трудовую жизнь.
     Хочется домой,  хочется видеть вас. Знаете, что я  обладаю способностью
вести  воображаемую  беседу только с двумя людьми - с  Николаем Степановичем
(Гумилевым.  - В. Л.) и с вами. Беседа с  Колей не прервалась и  никогда  не
прервется.
     В  Петербург мы вернемся  ненадолго  в октябре.  Зимовать  там  Наде не
велено.
     Мы  уговорили  П.  Н.  остаться  в  Ялте  из эгоистических соображений.
Напишите нам. Ваш О. Мандельштам.

     Дорогая Анна Андреевна!
     Сегодня меня приняли на службу десятником, и сегодня же рабочком уволил
меня со службы, п. ч. здесь  другие кандидаты, из  "выдвиженцев". Но все  же
работаю все это время на сдельной,  очень  утомительной и  грязной  работе -
делаю обмеры и планы подвалов. Устаю.
     Уеду из Ялты,  как только заработаю денег на дорогу  до Одессы, - через
неделю-полторы.
     Сейчас  8  часов  вечера,  я пришел  к О.  Э. прямо  с  работы; приятно
провести этот вечер не в одиночестве. Сегодня получил письма из Одессы. Мама
пишет  о  Вас, о том,  что  Вы  нездоровы. Не надо,  не  надо; поправляйтесь
скорее.
     Приду домой, буду думать о "Костре"1 и вспоминать стихи.
     О. Э. напрасно пишет о своем эгоизме, даю Вам слово.
     Мне  грустно сейчас  на юге, но надо работать - все это довольно унылая
авантюра.
     Целую руку. И мне, и мне напишите. Ваш Лукницкий.

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО


     26.08.1928

     Сегодня в Ялту пришла знакомая мне шхуна "Озирис" и идет во вторник или
в среду  опять  в Скадовск.  Капитан зовет меня  с  собой, предлагает  опять
работу.  Я  подумал  и решил ехать, пожить  там  немного,  чтобы пописать, а
оттуда двинусь через Голую Пристань, Херсон и  Очаков - в Одессу. Сейчас иду
в Гаспру к Вс. Рождественскому.
     На  шаланде  "Голубка"  ходил на остров Джарылгач,  а оттуда  к соляным
промыслам,  к  пустынным  устричным отмелям и  островам,  где живут миллионы
пронзительно и громко кричащих бакланов, чаек,  "мартынов"  и разных других,
где цапли не боятся людей, а дельфины живут в домашней обстановке - лежат на
песке  и  медленно  и  лениво  жуют рыбу,  которая  сама лезет в рот.  Ловил
камбалу,  дрессировал  ящерицу,  после  работы бродил  по  почве,  усыпанной
устричными ракушками. Все это - Бретань,  Нормандия, все, что угодно, только
не  Черноморское побе