т  в  порядок  жилища.
Налаживается, радуя всех, мирная жизнь!
     Но вот я уже глубоко в  кварталах города...  Один среди незнакомых мне,
но наших, советских солдат, ощущаемых мною как близких и родных людей - лица
усталые,  но  жизнерадостные,  глаза  у всех  возбужденные,  острые.  Трудно
описать  выражение  глаз  людей, находящихся  в  ежеминутной  опасности,  но
привыкших к ней и знающих, что дело их - правое, справедливое, за которое не
страшно и умирать, но лучше все-таки жить и добиваться победы...
     Борьба  здесь  идет   за  каждый  метр  улицы,  за  каждый  этаж  дома.
Развернуться  негде,  широким  строем  здесь не пойдешь.  Уже  врубившись  в
кварталы Зугло, танкисты повели бой штурмовыми группами  - каждая состоит из
саперов,  минеров,  стрелков,  автоматчиков  и   нескольких  танков.   Танки
прокладывают себе путь, прежде  всего подавляя  огнем  вражескую артиллерию,
бьющую  из   подвалов  и  с  перекрестков.  Пехотинцы,  обеспечивая  фланги,
прочищают дома.  Саперы  удаляют мины и подрывают баррикады.  Трудно описать
ожесточение происходящего здесь боя.
     А  наша  авиация,  расчищая  путь  наступающим  наземным войскам, висит
непрерывно в воздухе. Вражескую  оборону, кружась каруселью, штурмуют "илы".
Взлетает на воздух огромный склад боеприпасов в парке Варошлигет,  и рушится
узел обороны на  пересекающей  город железной дороге у ипподрома, с которого
немцы по ночам вывозят своих генералов на транспортных самолетах.
     Битва  за  Будапешт  с  каждым  часом  переносится  все  ближе к центру
огромного города!..

     10.01.1945, Будапешт

     Утром  из  Хевеша  мчусь  в Будапешт  по уже знакомым улицам  к  центру
города. Вечером, полный новых впечатлений, - обратно в Хевеш, чтобы написать
и отправить очередную корреспонденцию.
     Бой идет на центральных улицах.
     Ожесточение  боя усиливается с  каждым часом борьбы. Сжимаемые в центре
города  нашим наступлением, как исполинской пружиной, гитлеровцы и салашисты
сопротивляются  исступленно,  в  мрачном  отчаянии.  Им  некуда  бежать,  им
надеяться не на  что, им нечего рассчитывать на пощаду, их удел - гибель.  В
смертный час их провожают только проклятия  будапештского населения Гитлеру,
предавшему огромный  город  огню и мечу. Горожане уже две недели прячутся  в
подземельях,  в подвалах домов  и выходят из него только с появлением воинов
Красной армии. Солдаты подсаживают на отправляемые в  тыл грузовики  детей и
женщин, и  те,  избавляемые от  ужасов  войны,  впервые вздыхают свободно, с
радостью покидая свой ставший страшным город.
     Но не всем детям и женщинам удается до прихода Красной Армии отсидеться
в подвалах. Гитлеровцы силою выгоняют  гражданское население в самые опасные
места  под разрывы снарядов, под пулеметный огонь, заставляя даже школьников
подтаскивать строительный материал для дзотов и баррикад, подносить оружие и
боеприпасы. Немцев, заслоняющих себя  детьми и женщинами, наши бойцы обходят
с тыла и уничтожают за подлость беспощадно...

     13.01.1945,
     131-й гвардейский штурмовой авиаполк

     Все мысли, все дела, все напряжение - Будапешт!  С 4 января даю  в ТАСС
корреспонденции,  а то  и  по  две ежедневно.  Бешеная работа, некогда  даже
поесть. А чтобы выполнить свою задачу, надо непрерывно  погружаться в боевую
обстановку  в разных воинских частях, штурмующих Будапешт, наблюдать  все на
месте и, собрав материал, мчаться и  в оперативный отдел, и в разведотдел, и
писать в пути, в машине, или в какие-то предрассветные часы, за счет  сна, и
"пробивать" очереди депеш на всегда перегруженном фронтовом телеграфе, а как
только отправишь,  измотанному мчаться  опять на места боев, и так  снова  и
снова...
     Вся советская  печать питается  нашими корреспонденциями. Мы делаем все
возможное,  работаем   сверх  сил,  ибо  ощущаем  себя  солдатами  в  боевой
обстановке. Все иное сейчас забыто...
     Живем дружно - Синцов ("Правда"), Никитин ("Известия"), Костин (радио).
     С 11 января за  два дня  отправил  в ТАСС пять корреспонденций:  No2867
("Искупление"), 2868 ("В движении на Камарно"), 2866 (служебную), и 3116 ("В
центре города") и 3117 (служебную)...

     18.01.1945

     И вот сегодня он наконец перед нами весь - дымящийся, побитый, голодный
Пешт, огромный город, восточная половина столицы Венгрии.
     Кончилась битва за Пешт.  Он - наш! И, освободив Пешт, мы  вручаем  его
судьбу народу Венгрии и всячески помогаем ему...
     ...На  улицах  Пешта  сегодня встречают  нас  как  избавителей от  всех
перенесенных  несчастий. Несчастья  еще продолжаются: кругом визг,  свист  и
разрывы фашистских снарядов и мин, летящих с холмов на  воздух;  оставленные
гитлеровцами дома.  И  там и здесь  в  городе  орудуют  немецкие диверсанты.
Тишины еще нет. Но тишину, мир, свободу мы принесем и сюда, и в Буду...
     ...Пешт пал... Я пробираюсь по улицам к парламенту, к набережной Дуная,
сквозь  проломы  в   кирпичных   стенах,  по   баррикадам,  по  бульварам  с
расщепленными деревьями,  сквозь хаос битого камня и  кирпича, исковерканных
сгоревших автомобилей, пушек, всякого лома. Не видно ни одного дома, который
не  был бы избит  снарядами  или  бомбами - все в  пробоинах, все с  побитою
штукатуркой, все без единого оконного стекла, все пустые, ибо жители  ютятся
только в  подвалах, называемых здесь бункерами. Но сегодня жители  уже робко
выходят  из бункеров,  тянутся по  всем  мостовым  и тротуарам с  котомками,
мешками,  тянутся тележки, тачки, повозки, санки, нагруженные скарбом. Улицы
опутаны оборванными  проводами,  засыпаны  стеклом, обломками.  Наши  саперы
работают, извлекая и обезвреживая натыканные повсюду мины. Разъяренные немцы
ведут  из-за  Дуная  неистовый обстрел  оставленного  ими Пешта.  Уродливыми
громадинами громоздятся на Дунае  взорванные ими мосты.  Внешний вид  города
напоминает мне вид  Ленинграда  зимой 1941/42 года... Но ленинградцы  всегда
были горды  своей  правотой, своей  силой духа, своей  ни с чем не сравнимой
стойкостью и непобедимостью...
     ...Все будет теперь  хорошо, все  будет  так,  как  захочет  трудящийся
венгерский н а  р  о  д.  Мы  поможем ему воссоздать  Будапешт  в  еще более
прекрасном облике, чем он был до этой, начатой не нами войны!..


     Чехословакия

     Ночь на 9.05.1945, Братислава

     ...0  часов  09  минут...  Это  уже  первые  минуты  9  мая. Передается
оперативная сводка  за  8  мая  (почему-то с  опозданием на  девять  минут).
Записываю на слух  сводки по 1-му  Украинскому, по 4-му Украинскому, по 2-му
Украинскому фронтам...
     В два часа ночи - Москва, сообщение - долгожданное!..
     Стрельба, ракеты.  Ярко  совещена  четырехбашенная  крепость.  В  окнах
темных  домов  слышны голоса  -  люди тоже  не спят, смотрят  на  феерически
расцвеченное трассирующими пулями и ракетами небо.
     Все  ясно!.. Теперь -  скорей  в Прагу!  А  пока надо унять  волнение и
непременно хоть немного  поспать - ведь и запастись горючим удастся только с
рассветом! От Братиславы до Праги примерно 400 километров!..

     Прага

     Под встречными лучами закатного солнца впереди  показалась Прага.  В ее
пригородах мы  видим  баррикады, разбросанные рогатки  колючей проволоки. По
шоссе  от Ржичаны  въезжаем  на  магистральный,  ведущий  к  центру  столицы
проспект. Все дома здесь целы, не задеты ни бомбами,  ни осколками снарядов.
Окна на всех  этажах украшены чехословацкими и советскими  флагами. Немало и
флагов  наших  союзников.  В  проходящие  армейские  грузовики летят  букеты
цветов.  Вокруг любого останавливающегося на проспекте танка или  автомобиля
немедленно собираются маленькие митинги.
     Вдоль стен домов, пестрящих разноцветьем флагов, плакатов, лозунгов; на
подоконниках, на  балконах, на  крышах  - люди, люди,  нарядные, говорливые,
радостно кричащие люди... На мостовой, по всей длине проспекта они оставляют
медленно  движущимся  машинам  только  узкий,  тесный  проезд  -  все  хотят
протиснуться ближе.
     Не считаясь с густой долгодорожной пылью, с замасленной робой танкистов
или  артиллеристов  самоходных орудий,  нарядные девушки в  белых кофточках,
протягивая  огромные  букеты  цветов,  вскарабкиваются  на  танки,  обнимают
офицеров и солдат экипажа.  И  ничуть  не смущаются взрывами общего дружного
смеха:  яркой белизны  кофточки  насквозь  пропитаны,  пропечатаны  машинным
коричневым маслом, а розовощеких, за минуту до этого свежих девичьих лиц уже
не узнать. Каждая  такая пражанка тоже хохочет, счастливая, и даже не  ищет,
чем  бы  обтереть лицо, а  пускается в  пляс на броне  танка  и  танцует - с
изяществом, с грацией юности в тесном кругу танкистов.
     Разноголосое, полное жизни, задора, радости пение летит отовсюду, везде
гремит  бравурная животворная  музыка.  От  нее  еще  ослепительнее  кажется
солнечный свет!
     Наш открытый "хорьх" еле движется, весь  охваченный стремящимися пожать
нам руку  людьми. Длинная мощная  машина уже, кажется,  не  может  выдержать
заваливших нас цветов, из высокой груды которых торчат только наши головы...
     А ведь мы в Праге уже далеко не первые!..
     Какое счастье!.. Вот чем так упоительно, так  ощутимо, так сердцебиенно
завершилась наконец тяжкая, мужественно пережитая нами война!
     Сплошной чередой,  во всю длину  проспекта стоит народ, единочувственно
славящий своих, успевших прийти вовремя - главное, вовремя! - освободителей.
Сквозь плотные  ряды  стоящих проталкиваются  дети  и  женщины,  подносят  к
медленно  проезжающим машинам блюда и тарелки с горячей  едой, со сластями и
кувшины  с  прохладительными напитками -  только  возьми, только выпей, хоть
попробуй, хоть глоток отпей!
     Наздар! Наздар... Руде Армада!..
     По-своему, по-чешски,  что-то  кричат, но и понимать язык  нам не надо,
все  понятно  и так! Россия!..  Красная  Армия! Советский  Союз!..  Любовь и
благодаренье, хвала и великая честь освободителям!..
     Ведь  сколько  ни  шло машин  - все  в цветах, каждый солдат  обласкан,
дотянуться бы только, прижаться к его плечам! Поднести к нему своего ребенка
для поцелуя: пусть увидит  малютка, пусть почувствует, пусть запомнит на всю
свою жизнь - теперь уже можно  не сомневаться - долгую и счастливую... Какая
радость!
     Пение и музыка никогда не бывали так всеохватны.
     Кажется, весь  город,  как  гигантская  фантастическая птица,  парит на
широких, поднимающихся над нашей планетой музыкальных волнах!
     Магазины и рестораны  открыты,  Открыты квартиры. И души людей открыты.
Город  впервые за долгие  годы  испытывает  великую  силу  жизни  -  мирной,
свободной, избавленной от тревоги и страха!
     Только  брусчатка,  вытянутая на  мостовых и  уложенная по переулкам  в
баррикады, рассказывает о происходивших здесь уличных боях.  Въехав  в центр
города,  мы видим, что здесь происходило. На улицах своей столицы восставшие
горожане сражались  с  оккупантами  храбро и вдохновенно, как могут  драться
только свободолюбивые патриоты.  Несколько суток  подряд, скудно вооруженные
или  совсем  не  вооруженные, не обученные,  не имеющие боевого  опыта,  они
осмелились  выступить   против   оснащенной  всеми   видами   оружия   армии
головорезов. Пятьдесят, сто чехов против тысячи  немцев! Те били  восставших
тяжелой артиллерией, давили танками, засыпали с  небес авиабомбами. Огромный
дом против городского музея  разрушен, завалил обломками весь край  площади.
Дальше  по  Вацлавске наместе - широкой богатой  площади - еще  немало домов
разбито,  превращено  в   руины.  Эти  завалы  прохожие  огибают  осторожно,
внимательно их разглядывают, посылая проклятия фашистам.
     Но дальше весь город невредим, за разбитыми  окнами огромного ресторана
гремит музыка, все  столики  заняты  посетителями,  проводящими  свое  время
по-праздничному.
     Везде разговоры о  том,  что при спасении  Праги Красная  Армия  - Руде
Армада еще раз проявила свое умение наносить по врагу внезапные уничтожающие
удары,  искусство  вести  маневренные  бои  в  чрезвычайно  сложных условиях
местности,  изобилующей  многими  естественными  препятствиями,  огражденной
рассчитанными на длительное сопротивление инженерными сооружениями.
     Это -  так!  В  своем сверхстремительном  марше  наши  войска наступали
одновременно с  трех  сторон света:  с севера, востока и юга  - и  сошлись в
освобожденной столице в один день, как по расписанию, и, главное, повторяю -
вовремя!.. Нам есть чем гордиться. Все, кто честен и прям, воздают нам хвалу
по заслугам!..

     12.05.1945

     Праздник  в  столице  Чехословакии  продолжается уже  четвертый день  с
момента освобождения города.
     Огромное доверие и уважение к воину Красной Армии, искреннее стремление
сделать ему приятное проявляются  во  множестве  самых разнообразных фактов.
Стоит   спросить  дорогу,  как   десяток  горожан  становится   на  подножки
автомобиля,  чтобы проводить его куда нужно.  В  ресторане официанты наотрез
отказываются от денег и просят - на память! -  лишь  одну русскую монету или
пуговицу  с пятиконечной звездой. Остановившийся на  минуту автомобиль сразу
же превращается в цветочную клумбу - его  закидывают сиренью со всех сторон.
Огромные  толпы  зрителей  стоят на  углах  перекрещивающихся улиц, наблюдая
работу  девушки-регулировщицы. И многие ждут, когда  она сменится,  чтобы ей
поднести  цветы.  Каждая  такая  девушка  в  армейской  форме,  ощущая  себя
представительницей  Советской  страны,  на своем посту работает с  отменными
четкостью и изяществом.
     "Я  мечтал  наконец  увидеть такой  город, в котором все цело,  который
немцы не  успели  разрушить!  -  говорит  сержант, прошедший  боевой путь от
Сталинграда. - Душа болела глядеть на разрушения, и вот я дождался.  Красива
Прага! И особенно тем еще хороша, что все  цело  в ней - и мосты, и музеи, и
театры,  и вообще вся жизнь не  расстроена!  А  если бы мы не вошли сюда так
головокружительно (именно  этим словом  определил свой боевой путь сержант),
то гитлеровцы  взорвали бы все мосты, как сделали это в  Будапеште. И вообще
страшно  подумать,  во что превратили бы  они  город! Спасибо  нашей  армии,
помогла чехам. Успела уберечь Прагу!"

     2   июня   1945года   в  шестидесятивагонном   "эшелоне   победителей",
разукрашенном  флагами,  цветами  и  ветвями молодых берез, Павел Николаевич
выехал  из  Братиславы и 26 июня,  оставив за  собою  Чехословакию, Венгрию,
Румынию, Карпаты, Украину, Белоруссию, приехал домой. В Ленинград.

     В эшелоне Братислава - Ленинград

     Сорок моих тетрадей
     С записями войны, -
     Как мы дрались в Ленинграде,
     Как в Вене и как в Белграде
     Мы солнцу были равны.

     И путь мой через Карпаты,
     По русской земле, домой,
     Строящиеся хаты,
     В мирном труде солдаты,
     Покончившие с войной.

     Июнь. Двадцать второе.
     Четыре часа утра.
     Небо точь-в-точь такое,
     Как в утро первого боя,
     Что был, казалось, вчера.

     Но с сотней лет не сравнится
     Пережитый нами срок.
     Как бронзой окованы лица
     У тех, кто свою столицу
     И землю свою сберег!

     А дальше... Ему была дарована еще целая жизнь...

     Часть третья

ИЗ ДВУХ ТЫСЯЧ ВСТРЕЧ
(ACUMIANA)

     Начиная  эту  часть  книги  об  отношениях  Павла   Лукницкого  и  Анны
Ахматовой, прошу уважаемого читателя  помнить, что это  не исследовательская
или  литературоведческая  работа,  не  творческая  или  житейская  биография
Ахматовой.   Лишь   "сверху"   взятые,   пожелтевшие  от   времени   листки,
запечатлевшие некоторые из тысяч встреч этих двух людей...

     ...И многие века падут,
     И люди новые придут,
     И ты придешь в сиянье новом,
     И в камне вырастут цветы,
     Когда его коснешься ты
     Одним непозабытым словом.

     Она была уже  давно  Анна  Ахматова. И казалось бы,  что  мог  дать  ей
неизвестный юнец - студент Петроградского университета с курсовой работой по
Гумилеву?  К 1924 году, году  их встречи, было уже издано пять сборников  ее
стихов;  написано о ее творчестве  много  работ  -  Виноградова, Эйхенбаума,
Чуковского,  Иванова-Разумника,   Голлербаха;   сделаны   ее  живописные   и
скульптурные портреты Петровым-Водкиным,  Альтманом, Бешеном, Модильяни,  Н.
Данько,  Анненковым,  О. Делла  Вос-Кардовской, десятки фотографий. Ей  были
посвящены  стихи  Блоком,  Цветаевой,  Мандельштамом,  Лозинским,  Кузминым,
Сологубом, Рождественским, Городецким...
     Павел Николаевич был студентом и начинающим поэтом...
     Конечно,  он не мог, работая  с Ахматовой над биографией  Гумилева,  не
записывать "живую Ахматову"...
     Круг ее друзей был очень узок. И жила она замкнуто, сложно, несвободно.
С  радостью  взялась немного помочь студенту  в курсовой  работе - исправить
неточности, добавить факты... и скоро  почувствовала, что сама  нуждается  в
нем, как в человеке и друге.
     По  многим  его  записям видно, что Ахматова пребывала в вечном поиске.
Как  большого  русского  поэта,  ее не  могло  не  интересовать все то,  что
происходило  в  ее стране и  как  это  отражалось  в людях, в литературе.  И
студент, пришедший в  университет со  строек гражданской войны,  сам того не
сознавая, нес ей  собою  заряд нового  восприятия действительности, давал ей
добавочную пищу для размышлений.
     Окружавшие  Ахматову  люди  -   личности  незаурядные,   сложившиеся  и
увлеченные каждый  своим собственным делом  -  были сами  по себе.  Они, все
вместе взятые, ни  восторгами в ее адрес, ни посвящениями ей  своих творений
не могли удовлетворять ее чуткую натуру. Иногда шутливо, иногда великодушно,
но всегда иронично принимала она от них признания ее достоинств, объяснения,
бывшие принадлежностью скорее литературы, чем подлинной ее жизни. Лукницкий,
почувствовав это, писал о ней:

     ...Господи, прими молитву мою:
     Ангельских лучше ее песнопенья,
     Прежде чем дать ей друзей в раю,
     Оставь ей друзей на земле, в утешенье.

     И еще:

     ...И ежедневно пышную зарю
     Я унижением твоим корю,
     И знаю я: бывает счастлив гений
     Лишь в памяти грядущих поколений...

     В безысходности  не только от нависшего над нею неизвестного будущего в
связи с  социальными катаклизмами,  а  и  в своем  глубинном одиночестве она
нуждалась в поддержке, искала абсолютной преданности. Она нашла ее в молодом
исследователе, первом биографе Гумилева.
     Он абсолютно поклонялся ей: Женщине, Человеку, Поэту
     Он никогда не ставил оценок ее стихам.
     Он был почитателем.
     И почитателем ее он был необъективным.
     .
     Еще до знакомства с  нею простаивал часами у Мраморного дворца, где она
жила в то  время. Трудно ему приходилось в трескучие декабрьские морозы и не
легче в  седые  промозглые  ночи. Фонари расплывались  в туманной  изморози,
постепенно истаивали. И тогда, казалось ему, за окном  ее тоже мрачнело... И
он брел на Михайловскую площадь, пересекал ее и оказывался у входа в бывшую,
далекую  от него по времени, "Бродячую собаку". Он  мысленно присутствовал в
том   талантливо   расписанном   художником   С.   Судейкиным   подвальчике,
присутствовал с нею,  а вокруг - захмелевшие поэты, художники, комедианты...
Он был  немало  наслышан  о  "Бродячей  собаке",  в том числе от М. Кузмина,
который в свое время предпослал сочувственно-покровительственное предисловие
к "Вечеру" - первому ахматовскому сборнику 1912.г. Для  Павла Николаевича же
Ахматова  оставалась  божественно  недосягаема.   Она  и  оставалась   такою
всегда... Потому их дружба стояла обособленно. Он был почитателем.
     Предчувствуя, что в будущем процессе развития советской культуры немало
критиков  в разное  время  и  по-разному  скажут  об  Ахматовой, появятся  и
библиографии,  и  антологии,  и  "опыт анализа",  и лаборатории  эволюции ее
творчества, Павел Николаевич взял на себя иную задачу - стал записывать речь
Ахмат