аш Акум.

     Ахматова  очень  не любила своего почерка, собирала  у друзей и  подруг
все, что было написано ее рукой, и уничтожала...
     Шилейко  переводил  клинописи,  диктуя  Ахматовой прямо "с листа", даже
стихи в его переводе  она писала  под его диктовку.  По шесть  часов  подряд
записывала.  Во  "Всемирной литературе"  должна  быть целая  кипа  переводов
ассирийского эпоса, переписанных рукой Ахматовой...  И это при ее отвращении
к процессу писания!..

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     7.11.1925

     ...В 6 часов мне позвонил Пунин, спросил, буду ли я дома, и сказал, что
часов в 7 ко мне собирается АА.
     Я обрадовался, стал приводить комнату в порядок. В половине восьмого АА
вошла...
     ...Не  прерывая разговора и отказавшись от второй чашки чая, АА встала,
подошла  к печке и  прислонилась к ней спиной, выпрямившись во весь рост. На
яро-белом блестящем  фоне - еще стройнее, еще изящней  казалась ее  фигура в
черном шелковом платье... Руки за  спиной она приложила к  жарко натопленной
печке. Чувствовалось, что АА радуется теплу, так непривычному для нее... Она
даже  заметила мне,  что в комнате  очень  тепло. Разговаривая,  АА приучала
взгляд к комнате...  Смотрела быстрыми, скользящими взглядами  на портреты и
картины, висящие по стенам, на книжный шкаф, на все "убранство" комнаты...
     Села опять к столу, разбирала опять материалы...

     Ты быть внимательной хотела,
     Ты в комнату мою пришла.
     Все книги, вещи, стены - смелым,
     Коротким взором обвела.
     Ушла... И прежнего покоя
     Я в комнате не нахожу:
     На стол, на книги, на обои
     С печальной завистью гляжу.
     И прежде ласковые вещи
     Теперь, храня твой серый взор,
     Насторожась, молчат зловеще,
     Как будто я - голодный вор.

     22.01.1926

     В 9 часов вечера АА позвонила мне  и сказала, что через   часа  придет.
Пришла. В руках пакетик - сыр  и батон: ужин Владимиру Казимировичу, который
она  отнесет на обратном  пути. Снял ей шубу. Провел  в мою  комнату.  Белая
фуфайка. АА расстегнула ворот и заложила его вовнутрь, открыв  шею. На ногах
топочущие боты. "У вас  - по-новому?" -  и взглянула на мой  приставной стол
для работы. На столе навалены бумаги -  работа по биографии Гумилева. Села к
столу. Зеленый свет  лампы залил  лицо, - глаза нездоровые, плохо  выглядит,
лицо усталое, но разговаривает в веселом тоне.
     Стала  рассказывать о том,  как вчера показывала  Шилейко  свою работу.
Шилейко долго  не  хотел смотреть, чтобы не  отрываться  от  своей.  Наконец
согласился.  Внимательно выслушал, "выглядел"  все, что  АА  показывала ему.
"Когда  Вам  пришлют  горностаевую  мантию  из  Оксфордского   университета,
помяните меня в своих молитвах!.."
     Шилейко занимается сейчас изучением связи Гомера с Гильгамешем, а АА  -
Гомера с Гумилевым и Анненским...
     Интересно было бы, если б треугольник замкнулся.

     9.02.1926

     На столе  моем  лежала вырезка из газеты  -  извещение о  смерти Ларисы
Рейснер. АА поразилась этим известием и очень огорчилась, даже расстроило ее
оно. "Вот уж никак я не могла думать, что переживу Ларису!" Много говорила о
ней - очень тепло, очень хорошо, как-то любовно. С большой грустью. "Вот еще
одна  смерть. Как умирают люди!.. Ей так  хотелось жить, веселая,  здоровая,
красивая... Вы помните, как сравнительно  спокойно  я приняла весть о смерти
Есенина?.. Потому  что  он  сам хотел умереть и  искал  смерти. Это - совсем
другое дело... А Лариса!.."  -  и АА долго говорила,  какой  жизнерадостной,
полной энергии была Л. Рейснер...
     Рассказывала о  ее выступлении (кажется  -  первом). "Возьмите меня  за
руку  -  мне  страшно",  -  сказала   16-летняя  Л.  Рейснер  на  вечере  (в
Тенишевском?).

     11.06.1927

     Сегодня в 4-м часу дня  к АА  пришел К.  С. Петров-Водкин.  Человек, не
знающий, что  надо  уходить. Ушел он  только  потому,  что я уговорил его не
опаздывать на поезд, отходящий в 7.40 (он  живет в  Шувалове). Он совершенно
замучил АА своим сидением...
     Когда АА жила вместе  с Судейкиной,  Петров-Водкин приходил, просиживал
бесконечное количество часов.
     ...Разговаривала с ним сегодня с колоссальным напряжением, тем большим,
что старалась не показывать этого напряжения ему.
     Петрова-Водкина АА считает очень хорошим художником.

     27.07.1927

     Ежемесячно платит Пуниным 40 рублей за еду и комнату.

     12.10.1927

     Вечер провела у  меня.  Пришла часов  в 9, нарядная, в черном  шелковом
платье, в ослепительных  шелковых чулках... Очень  скоро мама нас  позвала в
столовую.  Ужинали. Пили чай  и  вино -  мускат Люнель и Абрау  - вчетвером:
папа, мама, АА и я.
     Потом я с АА вернулся  в мою  комнату. Прочел ей стихотворение "Дикарка
милая,  скорее забывай",  спрашивал  ее  мнение. Сегодня высказывала охотно.
Потом читала стихи сама:  "Ты прости мне, что я плохо правлю" (сказала,  что
написала его в  августе  в этом  году),  "Здесь Пушкина изгнанье началось" и
другие...
     Ушла в 12 с половиной, и я пошел провожать ее в ШД.

     По  дневникам  Лукницкого, в 1926 году Ахматова, обретя "крышу" в  доме
Николая Николаевича Пунина, вынуждена была подчиняться распорядку быта этого
дома.  Здесь обстановка отличалась  от шилейковской. Здесь была  семья. Круг
близких ей  людей  тоже  несколько  изменился,  вернее,  сузился.  Гуковский
похоронил  жену  - подругу Ахматовой  - Наташу Рыкову; Лозинский в этом доме
почти не бывал; материальное положение  Ахматовой благодаря пенсии несколько
улучшилось...

     ПУНИН - ЛУКНИЦКОМУ

     1.09.1927

     Павлик, гроза дельфинов! (узнаете стиль?)
     Живем очень хорошо, в мире. Не  пишут Вам, говоря: "Уехал от меня, и не
буду писать" - и тут же прибавляет:  "Уедет дурак в море с дельфинами своими
и еще потонет...  Николаша, напишите, чтоб не  смел ловить  дельфинов" (тоже
цитата!). Очень гуляют и хотят идти к Фроману, но туда не пускают.
     АА   нарядная,  красивая,  в  новых  туфлях.  Тапа  привела,  Вольдемар
(Владимир. - В. Л.)  Казимирович приедет к 1  октября. Собираемся с  6 сент.
жить  в Детском,  только  очень плохо с деньгами; не знаете ли, у кого можно
занять рублей 50 - на Детское, если знаете, сообщите. Отдать могу в декабре.
Собираемся также в Москву  в конце сентября, т.  к. к этому времени прибудут
картины из Японии.
     Был в "Звезде", спасибо за протекцию; пишу для них статью, если уедем в
Детское - там быстро кончу.
     Погода приличная, похолодало только последние  три  дня, но у Тапа  все
четыре уха  здоровы.  Карточки почти не вышли, недодержали, и не  в  фокусе;
внимал  АА  в  виде  "борца"  -  ничего  борец,  "что  надо";   посылаю   не
фиксированную  новую карточку - если бы не фон,  пожалуй, было бы интересно,
"Борца" посылать не велит.
     Приезжал Лева, гуляли и были у нас, снял их.
     Мануйлов сидит на  диване  и с жаром разговаривает о  "Графе Нулине"  и
"Онегине", по-моему, это  серьезный соперник и зря Вы его  сюда посылали. До
Вашего  приезда обещаю уберечь, а  там уж смотрите сами. Пушкинианцев вообще
следует попридержать, почва слишком благодатная!..
     Воображаю, как  мне попадет, когда АА прочтет это письмо, но я рыцарски
верен Вам, как и Вы мне, поэтому все готов выдержать.
     С полным самоотвержением жму Вашу руку. Н. Пунин.

     ЛУКНИЦКИЙ - ПУНИНУ

     14.09.1927

     Дорогой Николагасаки!
     Получил письмо Ваше - радовался много. Уж очень бедовал, что нарядная и
красивая. В том,  что  "нарядная", еще нет греха, а  вот  попросили бы, чтоб
подождала  быть красивой до...  ну, хоть  до моего возвращения. И  завидовал
Мануйлову - эдакий сорванец  - и  о Нулине и об Онегине!..  Но попридержите,
пожалуйста, попридержите, а то худо мне теперь будет. Я и то уж  по  духанам
пошел... Вот  сейчас слева  - музыка, конечно,  абхазская,  охает  в бубнах,
извивается на смычках, лепетом ходит по бандурам, сверху - полная луна осела
в  пальмовый  белый  цвет;  справа  -  плющ,  и за  ним  гуторит  гортанная,
непонятная  абхазская  речь;  внизу. У ног моих,  - зверь... лежит, скрестив
передние  лапы,  и  глядит на меня умильно, видно, и он  кахетинского хочет.
Впереди -  море, как жидкая медь; качаются пузатые черные шхуны, и от них на
слабом   ветерке  прилетает  клохочущая   греческая  ругань.   На  горизонте
собираются тучи и  медленно-медленно пожирают трепетное звездное  небо. Ночь
душная,  тяжелая,  разлилась  вокруг,  как  черное молоко.  И  электрические
лампочки совсем разъярились, побелели от жара...
     Сегодня был в Синопе. Тропики забрались сюда и совсем расхозяйничались:
какая-нибудь пальмовая, сплетенная с бамбуковой роща, даже солнце не хочет к
себе  пускать. Стоит  темная,  как  первородный грех.  Влажно  в  ней,  чуть
страшно,  и  кажется,  за каждым стволом обезьяны  попрятались. Да и вправду
есть  здесь обезьяны. Видел их, за  руку здоровался: здесь большой обезьяний
питомник  с профессором Тоболкиным во главе... Вот он, Сухум какой!.. Отсюда
уеду   либо  пароходом,  либо  на  шхуне  "Алешка   Чепаридзе".  Управделами
Предсовнаркома Абхазии обещал организовать поездку.
     А  забавен  же сам Предсовнаркома Абхазии  т.  Нестор Лакуба.  Простота
здесь необычайная: заходи к нему в Совнарком или на дом всякий, кто захочет,
никаких формальностей не надо. Запросто. А вечером если увидишь его в духане
- подсаживайся,  пей турецкий  кофе, разговаривай  о  чем  хочешь и  сколько
хочешь. Очень мне это нравится...
     Оленю  ручки  целуйте,  скажите,  что...  "Но  ты  сказал,   и  я  буду
покорен"...  и  не   обижайте   Оленя,  знаю,  все  вы  такие,  погонщики...
Самозабвенно П. Лукницкий.

     В  1926 году в  Москве  устраивали Пушкинский вечер в пользу Ахматовой.
Лукницкий имел неосторожность, придя в ШД, рассказать об  этом ей. Она очень
рассердилась и стала говорить о том,  что она этого не хочет, не желает, что
она не примет этих денег, что нельзя  устраивать вечер в чью-либо пользу, не
спросив  разрешения.  В студии Морозова град упреков  из-за  того же упал на
Лукницкого от Замятиной. Потом Пунин напустился на него с тем же.
     Безумная  щепетильность  Ахматовой...  Она попросила  Павла Николаевича
написать  скорее, что она  денег  все равно не  примет, что  она  совсем  не
нуждается...
     Маршак оказался мудрее. Правда, это было гораздо позже...

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     19.11.1927

     Звонил С. Я. Маршак, спрашивал, нет ли у АА в  виду  человека, которому
можно было бы поручить написать детскую книгу о Пушкине.
     По-видимому, это была скрытая форма предложения самой АА - Маршак знал,
что АА ничего не зарабатывает...
     "А  вы в Москву не раздумали  ехать?" - спрашиваю  АА. Быстро ответила:
"Денег нет", но спохватилась и,  желая убрать эту причину, заговорила о том,
что она  больна, да и желания у нее  сейчас  особенно  ехать в Москву нет...
"Нашли вы еще что-нибудь интересное в области сравнений произведений Пушкина
разного времени?"  Сказала, что ничего не нашла,  потому что не искала, - ей
нужно переводить монографию о Сезанне, она перевела еще очень  мало, страниц
20 - 30, а в книге 400 страниц, и это отнимает  у нее все время, и  для себя
уж ничего не может делать - не остается времени...

     Это  была  весна  1926  года. Когда  Лукницкий  пришел  к  Ахматовой  в
очередной раз, она лежала в постели с повязанной платком головой и грустно и
тихо говорила  ему, что совершенно  не имеет времени для работы по Гумилеву,
потому  что  все  ее  время  уходит  на перевод  Сезанна. Что  ей приходится
работать для  Пунина  -  переводить  статьи  по  искусству, с  французского,
подготавливать  доклады  для Института истории  искусства.  Что время у  нее
разбито  из-за того, что она не имеет своего жилища и живет между ШД  и  Мр.
Дв.
     Вот тогда-то Ахматова и сказала Лукницкому: "Выходя из дома Гумилева, я
потеряла дом!"
     Итак,  все  восполнялось  неукротимым увлечением духовными богатствами.
Особенно она пристрастилась к изучению архитектуры старого Петербурга.
     Павел  Николаевич  рассказывал, что  она  могла  перечислить и  описать
творения  многих  десятков  архитекторов,  создававших  город  с  петровских
времен. И не было в Ленинграде старинных зданий, монументов, решеток, ворот,
мостов,  подведя  к которым  спутника, Ахматова  не могла рассказывать об их
творцах все  подробно  и  в деталях. Под  влиянием Пунина  она вошла в среду
изобразительного  искусства.  Со своей  стороны  Пунин  пользовался  помощью
Ахматовой. Это было, конечно, обогащением взаимным.

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     22.11.1926

     Пунин, узнав вчера, что сегодня ему нужно доклад читать... стал просить
АА приготовить его к сегодняшнему дню.
     Всю  ночь АА работала, прочла книгу об  Энгре в 120 стр.,  и к 7  часам
утра все было сделано...

     20.03.1926

     Пунин  говорил о том, как хорошо с АА проработал Давида. Сегодня у него
был кто-то из Эрмитажа, кто, казалось бы, должен знать о Давиде очень много,
и  однако Пунин превзошел его своими  познаниями и дал ему  много указаний о
Давиде.
     Пунин при  мне  выражал свое неудовольствие по поводу того, что Шилейко
не  уезжает,  потому что  его  присутствие  здесь препятствует АА  регулярно
работать по Сезанну...


     18.11.1926

     АА  не любит  говорить по-французски, потому  что сознает, что не может
находить  слова  с  той  точностью,  с   какой  находит  их,  когда  говорит
по-русски...
     Три дня подряд  прилежно переводила французскую монографию об одном  из
художников  и  составляла  конспект  лекций  для   Пунина.  Занимается  этим
постоянно. Так, подготовила старых  - XVIII века - французов и французов XIX
века. Раньше конспектировала с трудом 2 - 3 страницы. Теперь  в один присест
- страниц  по  150.  Об одной из школ, о которой  были  только английские  и
немецкие монографии, не могла прочесть  и сделать конспекта по незнанию этих
языков.

     1927-1928 годы в Фонтанном доме  Лукницкий продолжал бывать у Ахматовой
так же часто, как и в Мраморном дворце.  Ахматова,  в свою очередь, бывала у
Павла Николаевича - чаще одна, редко с Пуниным.
     Сложность ее  быта Лукницкий,  как мог, ей  облегчал  со всей  энергией
юного, здорового  человека. С родителями  его Ахматова  поддерживала  доброе
знакомство. И когда она подолгу лежала в постели,  Евгения Павловна посылала
ей обеды. Павел Николаевич отвозил их на велосипеде и разогревал на примусе.
Он доставал ей  лекарства, ездил по разным  делам к  ее друзьям и  знакомым,
получал по  доверенностям ее пенсию в ЦКУБУ и зарплату Шилейко  в  академии,
когда  тот отъезжал в Москву, писал  за  Ахматову письма, телеграммы, иногда
под ее диктовку, иной раз  под ее контролем,  а то и просто по ее поручению.
Кроме того,  ей  всегда  нужен был человек, с которым она могла  бы делиться
всеми трудностями своих  отношений с людьми в ее сугубо  личной жизни. Можно
было бы  сказать "семейной жизни",  если  бы слово "семья"  хоть в  какой-то
степени могло  быть приложено к "отдаленной"  от всех  натуре  Ахматовой. Ее
суждения о людях,  даже самых близких, оставались при нем. Он никогда  ни  в
чем не подвел ее.Лукницкий выполнял ее  поручения, а она охотно возлагала их
на  него,  ощущая  абсолютную  веру в  преданность  человека,  бескорыстными
услугами которого пользовалась.
     Не было вопроса, какой он не мог бы ей задать. Хотя, впрочем, благодаря
высоко  ценимому  Ахматовой  его  такту, он этим  не пользовался.  И не было
случая  с  ее стороны,  когда  он прочел? бы  фигуру умолчания или  неполную
доверительность.
     Создателями этой формы отношений  были они  оба, потому что  если бы не
его - и  природные, и воспитанные им самим - качества,  так устраивающие ее,
не его всецелая преданность, то дружба вряд ли бы состоялась.

     И ты меня не упрекнешь
     Ни в чем - ни сердцем, ни мечтою,
     Ты знаешь, что не может ложь
     Лечь между мною и тобою.

     Все так же чту, все так же верю,
     Все так же, до конца, люблю.
     И страстью дух не оскорблю,
     И тайны никому не вверю...

     ...Она  все чаще  и  чаще  призывала его  к себе  по разным  поводам. И
высказать  мнение   о  книгах  и  людях,  и  поделиться  своими  творческими
пушкиноведческими  планами,  и  прочесть только  что  написанные  стихи  или
отрывки или давние, брошенные на полуслове.
     Беседы с Ахматовой давали Павлу Николаевичу, конечно, много - в  смысле
развития чувства слова, ощущение культуры языка, выработки  вкуса. У  нее же
научился он беспредельному почитанию Пушкина и высокой любви к нему. А когда
разговор касался тех областей искусства, в которых Павел  Николаевич пока не
мог "соответствовать"  ей, она терпеливо разъясняла ему, советовала прочесть
ту или  иную  книгу, посмотреть ту или иную  картину,  познакомиться ближе с
предметом темы по архитектуре Петербурга
     Память у  Ахматовой была поразительной. Эрудиция  -  огромной. Единожды
прослушанное  ею  лет десять -  пятнадцать назад стихотворение близких ей по
духу поэтов она могла  полностью прочитать наизусть  и только  иногда, забыв
одно-два слова, говорила: "А здесь... точнее... точно... забыла!"
     Помнить раз услышанные стихи  у Ахматовой  считалось хорошим тоном. Так
же запоминали их и Лозинский, и Шилейко - сам поэт, писавший и публиковавший
свои стихи.

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     3.03.1925

     В ответ на мои слова о большой  эрудиции АА она сказала,  что она очень
мало знает.
     "Я знаю только Пушкина и архитектуру Петербурга. Это сама выбрала, сама
учила".

     8.04.1927

     Сегодня  я учинил  АА нечто вроде  экзамена  по  знанию  Пушкина.  Взял
однотомного  и  раскрывал  на  любой  странице. Выбирал  какую-нибудь  самую
малохарактерную  для   данного  стихотворения  строчку,  читал  ее  вслух  и
спрашивал,  из  какого она  стихотворения,  какого  года...  АА  безошибочно
называла и то и другое и почти всегда наизусть произносила следующие за этой
строчкой  стихи... Перебрав так пятнадцать -  двадцать  примеров, я  перешел
сначала к прозе, а потом к письмам Пушкина. Оказалось, что АА знает и их так
же безукоризненно  хорошо. Я  читал часто только два-три слова, и всегда  АА
совершенно точно произносила следующие за ними слова, а если это было письмо
- подробно пересказывала мне содержание...
     Могу утверждать, что и письма Пушкина АА знает наизусть.

     Когда Ахматова рассказывала что-нибудь, то у нее получалось всегда  так
складно, как будто то, что она рассказывала, - литературное произведение. По
этой  причине  речь  ее при рассказывании  всегда  сопровождалась паузами. И
предпочитала молчать в тех случаях, когда чувствовала, что ее рассказ не мог
быть дан в окончательном, отшлифованном виде.
     Однажды Ахматова  рассказывала, как граждан  выгоняли  из  квартир рыть
окопы - то, что Федин позже изложил в "Городах и годах".
     Для рассказа "Братья" Федин опять обратился к ней с просьбой рассказать
о  Петербурге такое, чтоб  это  было необычным, непривычным  и вместе  с тем
наиболее характерным, и  она рассказала ему  о Васильевском острове и притом
дала рассказу определенную тональность.
     Лукницкий  обычно   читал  ей  сделанные  им   записи.   Она  осторожно
корректировала. Кроме указаний на фактические неточности,  в его суждения не
вмешивалась.

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     22.01.1925

     Когда я читал АА воспоминания Мандельштама о Гумилеве,  АА сказала мне:
"Вы смело можете не  читать,  если что-нибудь обо мне. Я  вовсе не хочу быть
вашей   цензурой.  Гораздо  лучше,  если  вы  будете   иметь  разносторонние
мнения..."

     Лукницкий   рассказывал,  что  способность   ее  к   самоанализу   была
исключительной. В  этих случаях она  как бы  смотрела на  себя  издалека, со
стороны.  Говорил,  что  она  терпеть  не  могла  мифов  о  себе,  созданных
понаслышке или по первому впеча