работу  и  женщин.  Уже  работают  три.  Это  -  важный
агитационный фактор. За одну  из них  просил ее  муж: "Моя жена очень  хочет
работать!"  При мне  еще  две женщины  просились - одна ходила полдня вокруг
дома Федорова,  не решаясь  войти.  Наконец,  вошла  со стариком-туркменом и
встала  так,  чтобы ее из окна  никто  не увидел, - стыдится своих.  Федоров
охотно предоставляет им легкую, но заметную для других работу.
     Дал мне верховую лошадь для поездки на солеразработки...
     Путь  верхом по степи,  потом по  соляному озеру, к месту разработок...
Маленький домик  и  навес для лошадей...  Спешился.  На озере - только  слой
соли, воды нет, вода бывает зимой...
     Коканов  -  в  прошлом  беспризорный  киргизенок, а  теперь комсомолец,
выдвинутый  Федоровым  в  десятники. Он  один  заведует  всеми  работами  на
солеразработках, справляется прекрасно, управляет рабочими, ведет отчетность
табеля. И другие есть. При  этом характерно: пока за плечами такие работники
чувствуют  моральную  поддержку Федорова  - все  идет  прекрасно.  Но  стоит
Федорову уехать,  например, в  Красноводск, люди сразу теряют  уверенность в
себе,  и  все  разваливается.   Вот  этот   момент  Федоров  стремится  тоже
преодолеть. Поэтому и не едет в отпуск пока. Сейчас он подготавливает себе и
всем русским здесь смену из местных.
     Коканов  говорит: "Мы киргиз  дурак  будем"  -  и  хлопает себя по лбу,
объясняя,  что  русские,  коммунисты, себе  денег  в  карман  не  кладут,  а
заставляют киргиз работать для самих же себя и что деньги  идут киргизам же,
а  киргизы  все  еще  чего-то  боятся и  сторонятся русских. Напрасно,  мол.
Русские строги -  гонят с работы плохих работников, зато хороших  заваливают
работой  и всячески выдвигают. По словам Коканова,  есть  три актива: 1-й  -
"нервный" актив (горячащиеся  в работе), 2-й  - "деловой" (спокойные хорошие
работники),  3-й -  "вредный"  (те, кто  на  глазах у начальства вылезают  с
работой, а чуть начальство отошло в сторону  - лодырничают и вредят работе).
Такой  актив  Коканов видит в среде мулл, ишанов, баев, еще попадающихся  на
работе. Их Коканов ненавидит...

     Путешествие тем временем подходило к концу. Пришел в Куули "Богатырь" -
большой пароход, которому предстояло отправиться с грузом соли в Баку.
     Простившись  с туркменскими берегами, Павел Николаевич не простился еще
пока с моряками-туркменами. И вот -  очередное  знакомство с новым экипажем.
Вечером Павла  Николаевича  пригласили  в  каюту:  Ходжи-Берди читал  вслух,
нараспев стихи Махтумкули. Здесь  собрались все. Аман-Мемет, лежа на животе,
занес  ноги  на нары, цокал языком и восклицал,  качая  головой. Читалось  о
праведной  и о посмертной  жизни, о том, что ждет праведников и грешников за
гробом. Ходжи-Берди, интонируя на носовых звуках, доводя их почти  до звона,
делая длинные  завывания на рефренах,  - читал. Разные стихотворения он гнал
на  разные мотивы, то быстрым  темпом  и  громко,  то  снижая голос почти до
шепота.  Он полулежал  на кошме, подложив  под бок подушку  и  уперев  рукою
голову. Иногда отрывался, отдавал  приказания  рулевому  и тут  же продолжал
опять нежным тягучим голосом. В  каюте  на  полу слабо  светила  керосиновая
лампочка.  В  люк заглядывали  звезды... Судно  шло без огней,  вода неслась
мимо, шипя...








     1  Выписка из "Указа  Его  Величества  Государя  Императора  Александра
Александровича,  Самодержца  Всероссийского  и  прочая  и  проч."  No  4756,
хранящаяся в домашнем архиве.
     1 Гаврила Принцип (1894 - 1918) - национальный герой Югославии, главный
организатор "Молодой Боснии". По заданию организации убил 28 июня 1914  года
австрийского престолонаследника Франца Фердинанда (Сараевское убийство).
     2  Русский  дипломат,   генерал-лейтенант  Сов.   Армии,  автор  широко
известных мемуаров "50 лет в строю" (Прим. Н. Н. Лукницкого.)
     1 Собор Андрея Первозванного, колокольня, колоннада, беседка, береговые
башни -  словом,  вся архитектура Грузина была во  время Отечественной войны
разрушена фашистами. Остались уникальные, бесценные снимки П. Лукницкого.
     1  В  то  время  его  официальное  название  -  Туркестанский  народный
университет.
     1 Мария Константиновна Неслуховская - жена Тихонова.
     1 КУБУч - Комиссия по улучшению быта ученых.
     1 Григорий Александрович  Гуковский (1902 - 1950), литературовед, и его
жена Наталья Владимировна, урожд. Рыкова, - друзья Ахматовой.
     2 Наталья Яковлевна Данько  (1892 - 1942) - скульптор. Ее сестра  Елена
Яковлевна Данько (1900 - 1942) - художница по фарфору.

     3  Иннокентий  Александрович  Оксенов  (1897 -  1942)  - критик,  поэт,
переводчик.
     4  Виктор  Андроникович  Мануйлов   (1902   -   1987)   -  впоследствии
литературовед, поэт.
     1 Название сборника стихов Н. Гумилева.
     1 Т. - Тотя - Антонина Николаевна Изергина, искусствовед, позже жена И.
А. Орбели, директора Эрмитажа. Близкая подруга Лукницкого.

     МАНДАТ
     На  основании  мандата  главному  инженеру  постройки  А.В.  Будасси  и
телеграммы
     т. Ленина от 12/1  1920  года предъявителю  сего тов. ЛУК-НИЦКОМУ Павлу
Николаевичу настоящим мандатом пре-доставляется:





     Я вернулся в мой город,
     знакомый до слез


     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     28.10.1929

     ... Это  было  чудесное  лето,  казалось,  оно  оживило  меня навсегда.
Казалось, бодрости и радости не будет конца...
     28 сентября вернулся в Питер, и все сразу рухнуло.  Сегодня ровно месяц
я здесь, и как он прошел - стыдно говорить. Глупо прошел, уныло, хотя в этом
месяце   случилось   несколько   событий,   занимавших   "умы"   окружающих:
реорганизация Союза писателей  в  Союз советских писателей и  др. - статьи в
"Литгазете" и  в  прессе вообще; заседание  правления Союза писателей; выход
Замятина из Союза; выход К. Федина из правления Союза и письмо его,  зажатое
Л. Леоновым; поведение Козакова, Баршева, Форш,  В. Шишкова и  других; общее
собрание  Союза писателей с  Авербахом, Фадеевым, Белицким, Либединским; мои
разговоры с В. Шкловским, Л. Н. З1. , О. Форш, АА по поводу всего этого...

     13.10.1929

     Утром  был  у  АА,  позже у  Б.  Лавренева...  К 6 вечера  пошел в Союз
писателей  на  общее  собрание  и  перевыборы  правления... В  моем  кармане
заявление АА о  выходе из  Союза  писателей: "В правление  Союза  писателей.
Заявляю о своем выходе из Союза писателей.  13 окт. 1929.  А. Ахматова" Но я
не подал его. Все эти дни работа над темой сценария "Главиндж".

     14.10.1929

     В Издательстве писателей. Позже у  Виктора Шкловского, потом прогулка с
ним. Вечером работа над "Главинжем".

     15.10.1929

     С утра в Совкино.  Сдал сценарий Пиотровскому.  Позже работа  по Союзу.
Позже,  в 3, пошел  в Эрмитаж... Наводнение  8  футов... вернулся мокрый  до
нитки. Завтра опять работа по Союзу.

     17.10.1929

     ...Завтра  у меня общее собрание в  Союзе поэтов, будет руготня. Мы тут
исключили  10 человек  и постановили слиться всем союзом с Союзом писателей.
Очень бурно сейчас...

     19.10.1929

     Мы вчера закрыли Союз  поэтов. Вводим его в качестве отдельной секции в
Союз писателей. Заседал вчера 7 часов и совершенно обалдел. Вместо правления
- теперь Бюро секции, я избран его секретарем.
     В  Федерации  писателей  дров  нет,  потому  что  надо было  заказывать
летом... Очень холодно уже. Ночью был мороз.
     "Металлист"  обещает  печатать  мои маленькие  рассказы ежемесячно, это
лишних 10 - 15 рублей в месяц.
     "Звезда" взяла мое стихотворение для декабрьского  номера. Написал  еще
одно - из цикла "Туркмения".
     Большой  вещи пока не пишу -  все не могу  начать, раскачиваю в  голове
сюжет...
     В день рождения у меня была АА.

     "КРАСНАЯ ГАЗЕТА"(26.10.1929)

     В апреле  1929г. Ленинградский Союз поэтов праздновал пятилетие  своего
существования.   Ленинградские  поэты  могли  с  некоторым   удовлетворением
оглянуться на пройденный путь.
     При проведении пятилетних итогов у "ветеранов" молодого Союза возникали
воспоминания о шумных  вечерах в тесных комнатах Союза писателей или в "Доме
печати"  (своего помещения у  Союза поэтов  не  было.  - В. Л.),  о  горячих
прениях  по  поводу прочитанных  стихов,  о выездах  в  районы,  наконец,  о
трудностях, связанных с изданием сборников Союза.
     С  самого  начала  жизни  Союза  была  взята  правильная   общественная
установка  всей его работы, Ленинградский  Союз  поэтов  все более  и  более
становился  подлинно   советским,  живо   откликаясь  на  запросы  советской
общественности.  Общественная  деятельность Союза  заключалась  не только  в
организации выступлений  в рабочих  клубах, домпросветах, вузах и т. д.,  но
также в той общественно-воспитательной  работе,  которую Союз проводил среди
своих членов, дисциплинируя их, повышая их  творческую активность. Некоторые
члены  Союза занимали и занимают те или иные  "командные высоты" в Федерации
объединений советских писателей, в Литфонде и т. д .
     ...Преобразование  Союза  писателей  в   Союз  советских   писателей  и
перерегистрация  членов  последнего  поставили  перед  Ленинградским  Союзом
поэтов вопрос об отношении к обновленному Союзу писателей.
     Ленинградский Союз поэтов, путем ежегодной чистки проверявший свои ряды
и создавший  общественно-здоровый  и  художественно-сильный кадр  работников
стиха, не был  застигнут  событиями врасплох.  В период, когда внимание всей
советской  общественности было  приковано к литературным организациям, когда
история   диктовала   необходимость  объединения  всех   подлинно  советских
литературных сил, - Ленинградский Союз поэтов в лице своего правления принял
правильное решение, уже утвержденное общим собранием: заявить о своем выходе
из  Всероссийского Союза  поэтов и  в  полном  составе  вступить в  качестве
самостоятельной  секции поэтов  в Ленинградский  отдел  Всероссийского Союза
писателей.

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     28.10.1929

     Весь этот месяц думал о прозе, о романе,  который  надо было бы  теперь
писать, большой роман - года на два работы, роман  из быта интеллигенции, из
быта некоторых окружающих меня писателей, в котором  я высказал бы  все, что
на  душе  наболело,  в  котором я показал  бы их  такими,  какие  они  есть:
действующими за  страх, а не за  совесть. Я написал бы не так,  как Вагинов,
который  "сам  такой",  который  сластолюбиво  ковыряется  в  своих  героях,
сочувствуя  им. Я  написал бы его с  ненавистью  к  трусости,  подхалимству,
карьеризму и всему  их сопровождающему, ибо не  должна  наша  земля выносить
мерзавцев. Маяковский говорит, что у  нас  не только победы,  но еще  "много
разной  дряни и ерунды",  что  очень  много  разных мерзавцев ходят по нашей
земле вокруг.
     Я не боюсь разрыва ни с кем, но я боюсь одного  - и вот причина, почему
я  не  сажусь  за  этот роман:  я  боюсь  впасть  в  неверный  тон, я  боюсь
сфальшивить  хоть  в чем-нибудь.  Такой роман не потерпел бы ни  миллиграмма
фальши. Очень уж много здесь психологических тонкостей.
     Дело в том,  что многие интеллигенты - раздвоены, находятся в состоянии
колебания между старым и новым. У них бывают моменты, когда советская власть
и  все то,  что с ней связано - новый быт, новое мировоззрение, - кажется им
чуждым, ненужным и  неправильным, порабощающим их  индивидуалистическое "я".
Тогда они недовольны, они несчастны и они боятся. Боятся, что новое ляжет на
них  непосильной тяжестью, раздавит  их, уничтожит. В этот  момент  они таят
злобу на все свершающееся в стране.. Но приходит другой  момент  - и они уже
думают  иначе: им  кажется,  что  революция права, что  это  они чего-то  не
поняли, что-то неправильно истолковали. Они несчастны, сознавая  собственную
слабость  и  слепоту...  Они,  может  быть,  и  хотели  бы стать  другими  -
современными,  нужными,  сильными,  но  тут  приходит  опять боязнь. Страшно
отсечь в себе  все  старое,  что, как шлейф, волочится за ними. "Вот  если я
громко заявлю о  своей солидарности с советской властью,  если я приму новое
со всеми вытекающими отсюда последствиями, то, что скажут те мои знакомые  и
друзья,  которые еще не пришли к сознанью и миропониманию, к  какому  пришел
уже я? Я увижу с их  стороны презрение. Хорошо. Пусть, положим,  я  плюну на
них  и уйду.  Но...  примут ли меня  те, к которым я  иду,  те,  кто  делает
революцию?  Поверят  ли   они   мне,   не   заподозрят   ли   они   меня   в
приспособленчестве,  в двурушничестве?  Не  случится ли так,  что, отстав от
одних, я не пристану к другим? Не окажусь ли я между двух стульев?"
     Вот между этими боязнями и колеблется та часть интеллигенции, о которой
я  говорю. И вот  почему  надо очень чутко, очень  тактично  вглядываться  в
интеллигенцию и влиять на нее.  Сейчас уже вся интеллигенция лояльна, но она
- мягкотелый народ, нерешительный.  Сужу по себе: был  и у меня  мучительный
период колебаний и душевной борьбы.
     За эти два последних  года  я  сильно переменился, и  самому  интересно
наблюдать за собой. ...
     Я чувствую  себя  участником  дел  великой  эпохи.  Пусть  думают иные:
Лукницкий  уезжает в  путешествия  в поисках  экзотики. Пусть думают.  Не  в
поисках экзотики, а  для того, чтоб  видеть шире, чтоб понять современность,
чтоб найти  свое  мироощущение.  В  пыльных, засиженных мухами  писательских
кабинетах не  увидишь  жизни, ничего не узнаешь и не поймешь.  Останешься за
бортом самого себя. Я счастлив, что я - современник.  И я рад, что могу быть
полезным. Теперь мне горько, что я так  поздно завершил круг моего развития.
Надо было бы раньше. Сколько  драгоценного времени, энергии и  сил потеряно.
Все никак не мог уйти "из барских садоводств поэзии", из "соловьиного сада".
     Времени совсем  не  хватает  - сейчас вошел в работу,  и каждая  помеха
злит. Дни коротки, ложусь не раньше 3-х. Совсем не бываю на воздухе, спасают
обливания  холодной водой по утрам. Нет  дров.  Топим  печи торфом, случайно
раздобытым. Я истрепался  до  крайности - буквально  нечего  надеть. Спасает
пока  серый  костюм, хоть и  затасканный страшно. Это,  впрочем,  мелочи, не
обращаю внимания.

     Под "барскими  садоводствами  поэзии" из  "соловьиного  сада" Лукницкий
подразумевал, очевидно,  ту  часть литературной среды,  в которую он попал в
1922 году  в Ленинграде. Представители некоторых маленьких  салонов, отдавая
дань  гладкописи,  слишком  перепевали  упаднические  настроения,   интимные
ощущения, копошились в себе самих. И Лукницкий, несмотря на то, что  повидал
и испытал многое, писал иногда тоже так, как члены тех салончиков.
     Н. А. ШИШКИНОЙ

     Не в комнате, - такой в ней не бывает дружбы,
     В шатре степном и в отблеске костров
     Мы пьем восторженно, спешащей жизни чужды,
     Святую брагу песен и стихов.

     Колдунья Шишкина! Из старины чудесной
     Перенесенные сюда тобой,
     Трепещут в омуте - уже не в сердце - песня,
     Ночь звездная и табор кочевой.

     Разлуки не было... Но тихо вдруг... И снова
     Блеснул как будто потухавший свет.
     И я ищу глазами Гумилева,
     Забыв на миг, что Гумилева нет.


     ИЗ КНИГИ Н. К. ЧУКОВСКОГО "ПРАВДА ПОЭЗИИ"(М., изд-во "Правда", 1987)

     С 1923 г.  наппельбаумовские сборища стали посещать  два  поэта, только
что приехавшие в Петроград из Ташкента, - Павел Лукницкий и Михаил Фроман...
В квартиру Наппельбаумов его  (Лукницкого - В.Л.)привела пламенная  любовь к
Гумилеву, которого он  никогда не  видел.  А Фромана  привела сюда не  менее
пламенная любовь к Ходасевичу, и оба они опоздали. Гумилева не было в живых,
а Ходасевич находился в Германии.
     Любовь  Лукницкого  к  Гумилеву  была  деятельной  любовью.  Не  застав
Гумилева в живых, он стал расспрашивать о  нем  тех, кто встречался с ним, и
заносил  все,  что они  ему  рассказывали,  на  карточки. Карточек набралось
несколько  тысяч. Эта  драгоценная биобиблиографическая картотека хранится у
Лукницкого до сих пор...
     Наверное,  человек  должен  был  быть  удовлетворен  такой   насыщенной
общетвенной  деятельностью, какая открылась Лукницкому в Союзе поэтов.  Все,
что впереди  в моей?  жизни, будет только развитием  этого процесса. То, что
совершилось внутри меня, неминуемо  будет облекаться  и во внешние  формы"?.
Это была  чистая правда. Лукницкий был искренним и честным. Тем паче эту его
правду надо объяснить, потому что жизнь оказалась  гораздо сложнее,  чем ему
представлялось тогда.  И его  внутреннее "я" оказывалось несбалансированным.
Забегая  несколько  вперед,  привожу записи,  сделанные три  года  спустя  и
позже...

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     1.12.1932

     Случайно  попалась в руки тетрадь 1929 года. Перелистал.  И поморщился,
потому что прочитал ее с враждебным чувством к автору ее, ибо тот, кто делал
записи в ней в 1929 году, - чужой, чуждый мне  человек. Нехорошо  отрекаться
от  самого себя, но,  видимо,  я  действительно  здорово  переменился,  если
некоторые  настроения мои периода 1929 года, о которых  я  сужу по отдельным
страницам,  сейчас вызывают  во  мне брезгливость. Как много еще  там во мне
слизнячества, нытья. Хорошо только, что я резко боролся с самим собой тогда,
и жаль, что борьба эта началась, как я помню, в 1927 году, а не раньше.
     Запись 1930  года уже  мне  нравится.  С тех  пор все сказанное  в  ней
подтвердилось и  укрепилось  во мне. Три  путешествия по  Памиру,  громадные
энергия и воля, которые мне удалось воспитать в себе,  очень расширившийся с
тех пор горизонт сделали меня человеком полезным и нужным своей стране.

     15.12.1932

     15  октября  арестован, и сегодня - два месяца, как ДПЗ содержится  мой
брат Кира. Я не  знаю,  что именно  ему  инкриминируется, и  очень печалюсь.
Человек,  который  по глубокому идейному  убеждению  в  1923 году  вступил в
комсомол, который  все свои силы вложил  в  громадную  любовь  и преданность
социалистической революции,  который  всегда  был для  меня  образцом  воли,
честности и  идейности,  -  сейчас  арестован. Это  не  укладывается  в  мое
сознание. Это нелепо. И хотя я глубочайшим образом убежден,  что история эта
основана на  каком-то  диком  недоразумении и  Киру  по  окончании следствия
освободят  совершенно   реабилитированным,  -   меня  удручает   самый  факт
возможности такого недоразумения. Он может тяжело отразиться на нем, на всех
моих домашних он действует очень плохо.
     Папу  арест Киры выбивает  из работы, мама совершенно больна, и нервы у
всех напряжены до крайности.

     23 мая 1933 года Кирилл Николаевич Лукницкий был освобожден из тюрьмы и
сослан в Ташкент на три года.
     До  ареста  в  1930  году  в  издательстве  "Прибой"  вышла книга  К.Н.
Лукницкого  "Экономический  кризис   СШСА   "  (Соединенные  Штаты  Северной
Америки).  Младший брат  Павла Николаевича  был экономистом по  образованию.
Специализировался  по  каучуку.  Он  был  одарен,  трудолюбив  и  в  будущем
несомненно вырос бы в крупнейшего ученого. Но будущего у него не было.
     В 1934 году, во время ссылки, в Ташкенте  в  САОГИЗе вышла его вторая -
документальная  книга  под   названием   "Дикий  каучук",  с   подзаголовком
"Колониальная повесть", которую он заканчивает фразой: "Человек рубит цепкие
лозы  джунглей  капитализма,  опутавшие  мир"  -  и строчкой из песни  Уолта
Уитмена:  "Человечество  стало  -  единое тело, сплотилось в  единый  народ,
тираны дрожат, их короны, как призраки, тают..." Эту книгу он надписал Павлу
Николаевичу 28 апреля 1935 года,  когда приехал в Ленинград: "Талантливому и
удачливому в жизни брату автор дарит свое  недозрелое, но исполненное благих
намерений и некоторых надежд произведение".
     Но "благие  намерения и некоторые надежды" Кириллу не помогли. Вскоре в
Ленинграде  он  был  вновь  арестован,  и  уже  до  конца...  до  посмертной
реабилитации