иначе, -  есть  много  слов для обозначения меня.
Самое точное и правильное из них - слово "Я!"...

     Эта книга документальна. Записи делались Лукницким далеко  не всегда  в
спокойной домашней обстановке.  Гораздо  чаще он  писал  прямо  на  ходу,  в
дороге,  в вагоне  поезда,  в  тяжелейших условиях передовой. Писал  всегда,
когда удавалось.  Поэтому его манера записывать часто  тороплива.  Например,
числительные  он  всего  записывал  цифрами,   имена  сокращал,  ставя  лишь
инициалы. В какой-то степени эту манеру я сочла возможным  сохранить,  чтобы
передать  точность  и стремительность  его  записей.  По  этой же причине во
многих   случаях  сохранены   стиль,  орфография  и  пунктуация  документов,
приводимых в тексте, - тогда так писали.









































     Часть первая


ПОИСКИ СЕБЯ

     И нету праздного досуга...


     ИЗ ДНЕВНИКА ОДИННАДЦАТИЛЕТНЕГО ПАВЛИКА

     16 (29) июня 1914

     Мы  поехали   осмотреть  Эйфелеву  башню.  Она  поразила   меня  своими
громадными  размерами: саженей  50 (квадратных).  В  ней есть  лифт, который
поднимается  на предпоследнюю площадку  башни. На  самом  верху  телеграфная
станция, маяк для аэропланов и что-то вроде каютки...

     17 (30) июня 1914

     Катались на подземной железной  дороге. Метрополитен заменяет  в Париже
трамваи; уличное движение в 3 раза больше, чем петербургское...

     18 июня (1 июля) 1914

     Музей "Grevin" - это  музей восковых фигур. Все эти фигуры замечательно
сделаны.  Например,  сидит в салоне на  диване  солдат  и курит папиросу. Мы
проходим  мимо,  думая,  что  он настоящий.  А  два других  солдата, сидящих
напротив  него,  смотрят  на  нас,  на него  и  смеются. Тогда мы подходим к
первому,  хорошенько  вглядываемся  и  видим, что  он из воска.  После этого
случая  мы уже внимательнее. Когда  разглядываем кого-нибудь,  то думаем: "А
вдруг он живой! Что тогда?"
     Там были сцены из французской революции, жизни Наполеона на острове Св.
Елены и, кроме того, из жизни христианских мучеников.

     1914 год и июнь месяц - даты не произвольные: именно с этого времени, с
этой "французской" тетрадки он решил вести дневник.
     Тоже в июне, но не 1914 года, а через шестьдесят лет, и не в  Париже, а
в  кунцевской  больнице, тот же человек,  уже не Павлик, а Павел Николаевич,
умирал от инфаркта.
     Он попросил привезти газеты, журнал "Знамя" - тот, в котором печаталась
"Блокада" А. Чаковского, и свою последнюю записную книжку. В ней он написал:
     Лежу, отдыхаю от дел на земле,
     Хоть дел остается немало...
     А сердце швырками выносит во мгле
     Частицы змеиного жала.
     ................................................
     Осколочки жала грызут, как металл,
     Траншеи сосудов кровавя,
     Но тот, кто и в этом бою не устал,
     Кто каждой секунде дыханье давал,
     Тот жить победителем вправе!

     Заполнив странички адресами, телефонами, словами благодарности, мнением
о "Блокаде" и многим другим, о чем думал он в час своей смерти, 22 июня 1973
года, он положил книжку на тумбочку и тихо скончался.
     Последнее, записанное им:
     "... Температура 35,5, пульс 40  ударов, два медленных,  очень сильных,
за  ними мелкие,  едва  уловимые, такие, что  кажется,  вот замрут совсем...
давление  продолжает  падать... дышать  трудно.  Жизнь,  кажется,  висит  на
волоске. А  если так, то вот и конец  моим неосуществленным мечтам. Книга об
отце  и  его  пути;  Гумилев,  который нужен  русской,  советской  культуре;
Ахматова,   о   которой   только   я   могу   написать   правду  благородной
женщины-патриотки  и прекрасного поэта; роман о русской интеллигенции, - все
как есть. А сколько можно почерпнуть для этого в моих  дневниках! Ведь целый
шкаф стоит. Правду! Только правду! Боже мой! Передать сокровища политиканам,
которые не понимают всего  вклада  в нашу культуру, который я должен  был бы
внести, - преступление. Все  мои друзья перемерли или мне изменили, дойдя до
постов и полного равнодушия... Не сомневаюсь: объявится немало  друзей среди
читателей, с которыми я  незнаком. Верю  в бывших  фронтовиков,  блокадников
Ленинграда.  Они-то   знают,  что   настоящий  коммунист  -   я,  а  не  те,
примазавшиеся к партии,  которые только прикрываются партийными билетами. Да
что они могут, блокадники мои...
     ...Меня мутит, тошнит, боли резкие, я весь в поту. Ощущение, что смерть
близка. Я ее не боюсь. Обидно, что не написал лучших своих книг.
     ...Прочел газеты - все о визите Брежнева в США и речи его и Никсона.

     Ну что ж, попробуем,
     Огромный, неуклюжий.
     Скрипучий поворот руля!
     Земля плывет...
     Мужайтесь, мужи!

     Эти слова, пожалуй, годятся для поворота в отношениях между США и СССР,
от  которого во  многом  зависит судьба нашего  шарика, именуемого  планетой
Земля".

     Много было патриотов на русской  земле  во все века, патриотов, которые
проявляли  себя  в  различных  ситуациях.  Но  нечасто в невоенной,  мирной,
больничной  обстановке человек,  умирая, болеет  не  за себя,  а  за  судьбу
Родины,  Земли.  Размышляет  о  мире,  о культуре, надеется на  человеческий
разум...

     ИЗ ПРЕДСМЕРТНОГО ДНЕВНИКА

     ...За  окном туман, белое молоко,  не понимаю, где  я,  кажется  -  там
ворочается  океан, а я на огромном корабле все плыву в фантастическом  мире,
какого описать не  могу, потому  что  этот  и  тот одновременно  в  сознании
существовать не могут. И, войдя  в этот, я немедленно теряю другой,  оставив
себе  в воспоминание  только  призрачно-расплывчатые  и  тающие образы  его,
неизъяснимые и не имеющие названий и  соответствий  в этом. А как этот?  Как
хочется,  чтобы он тоже был прекрасным...  "Окружающая среда" так безнадежно
испорчена,  что  прекрасное в  нем за  семью замками, недоступно  для  малых
теперь сил моих...

     Читателю  может   показаться  невероятным  тот   факт,  что   умирающий
записывает процесс своего умирания, свое состояние, даже свое настроение. Он
ведь не  медик. Но тем не менее - факт действительный, и трудно понять, если
не знать этого человека, что и этим фактом  он давал  людям возможность  еще
хоть немного пополнить Знание...Таким  вот именно он и был, Павел Николаевич
Лукницкий...
     Но   все  же  главное  значение  приведенных  записей,   двух  "точек",
заключается в том, что было между ними. А  между  ними пролегла прямая через
главную точку - "точку отсчета" - Октябрьскую революцию. Прямая в 60 лет, то
есть в 22 000 дней. И ни один из них не остался не зафиксированным писателем
- либо дневниковой записью, либо фотографией, письмом, документом.
     Лукницкий был  воспитан  в  той интеллигентной среде, где умели  ценить
труд и были преданы всей душой своей  Родине, а потому революцию приняли как
волю  народа, которая для них была высшим законом. Патриотизм представителей
нескольких поколений семьи  проявлялся  не  только  в  бескорыстном служении
делу, но и  глубоком понимании  ценности  истории  как коллективной  памяти,
помогающей  им  осознать  себя единым  целым  с народом. Эти  традиции  были
усвоены  или, лучше  сказать,  впитаны Лукницким.  Им он следовал,  следовал
убежденно всю свою жизнь.
     Летописец своего времени.

     Д. Гранин  в  своей повести о  Любищеве говорит,  что он не встречал  в
жизни,  чтобы кто-нибудь так же, как его герой, распоряжался своим временем,
чтобы отчитывался на бумаге перед самим  собой за каждый  прожитый  день, за
каждый  час,  чтобы  расчерчивал схемы  и  фиксировал  даже  израсходованные
минуты.
     А  я  не  встречала в  жизни подобного тому,  что делал  в  этом  плане
Лукницкий.
     Не могу не  привести наглядного примера. Две разные выписки из дневника
Лукницкого,  который  он вел  по-разному, в  зависимости  от  обстоятельств.
Первая запись сделана  точно по  времени и  действию,  сжато, для  быстроты,
чтобы только  не забыть, потом дома расшифровать и записать в другую  книжку
подробнее  и  яснее.  В  данном  отрывке  много  сокращений,  имен,  скрытых
ситуаций, которые требуют пояснения.
     АА - так  помечал Лукницкий в своих записях имя Анны Ахматовой; Н. Г. -
Николая Гумилева. Но чаще называл его Николаем Степановичем.
     Остальные нужные комментарии по этому материалу я позволю себе привести
в  третьей  части  книги,  целиком  посвященной  А.  Ахматовой, ее  жизни  и
окружению.

     ПРИМЕР ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 1970 г.

     Перепечатал из листка "Записи времени с 10 по 23 июня 1928 г." - записи
"клеточки", которые я вел три года без перерыва в годы 1925 - 1928.
     Выписываю относящееся к А. А. Ахматовой.
     10 июня 1928. 11.20. - 15.40. Дома. Работа по Н. Г. (редактировал стихи
и пр.), переписывал на машинке и делал биографическую канву "1917 - 1918".
     19.20 - 21.30. У Н. Тихонова. У них С. Колбасьев, О.Н. Олаф, В. Эрлих и
др. Я делаю работу по Н. Г. - выписки из "Аполлона" за 1914 - 1917 годы.
     22.30 - 1.15. В Шер. Доме. АА  нет  (она у Рыковых). Ждем ее, пьем чай.
Здесь  Пунины и Ник. Конст. В  11.30  АА пришла. Сидим в столовой, говорим о
недостатках продуктов (нет хлеба). Говорим  о Нобиле и пр. У АА днем была А.
И. Ходасевич (и принесла ей книжку Г. Чулкова о Тютчеве).
     11 июня. Понедельник. 15.45 - 16.45.  У  АА. В Шер. Доме. Обед. Говорим
на разные темы. (Позже был у Б.  Лавренева, с 10 веч.  До 3 ночи у меня была
Ольга Берггольц, читал  ей "Гондлу", потом пережидала  грозу - все  записано
подробней.)  Между  17  и  18 часами заходил  на двадцать  минут к Анне Ник.
Энгельгардт, а  потом звонил  по этому  поводу АА.  Она  сказала,  что Пунин
получил письмо  от  Нат.  Гончаровой,  которая обещает  прислать  фотографию
триптиха Н. Г.
     12  июня. Вторник.  9.20  -  10.45.  У  меня Н.  Тихонов,  рассматривал
сделанную  мною "канву" (биографии  Гумилева. -  В. Л.), а в 10.  25 ко  мне
пришел  В.  Каверин.  С ними  вышел  (по предотъездным "кавказским"  делам).
Вечером я был у АА.
     13  июня. Среда. 12.40 - до 15.40 гулял с АА и детьми (Мариной и Ирой).
Встретили Вал. Срезневскую с люлькой. Были в Летнем саду и на Марсовом поле.
Разговоры на общие темы. В 15.  40 на полчаса зашел с АА к ней,  в Шер. Дом.
Вечером - дома, работа по Н. Г.
     14  июня.  Четверг.  С часа  дня несколько часов гулял  с АА - до  7.20
вечера. Потом  зашли на полчаса в ШД и вышли  вдвоем опять,  - пешком, вдоль
канала, по Миллионной (ныне  Халтурина) - на  Дворцовую  площадь, тут сели в
автобус No 7  и  поехали  через Царскосельский  (ныне Витебский)  вокзал  на
Николаевский (ныне Московский) вокзал. Отсюда  в трамвае к Садовой. Зашли  в
магазин  Елисеева,  купили  к  чаю  икры, шоколада, вина  и пришли ко мне  в
квартиру на углу Садовой и Инженерной. С 10 вечера до 12. 30 АА была у меня.
Много и хорошо говорили - об  Н. Г., обо мне, обо всем, что  меня волнует. Я
прочел  стихотворение  "26 мая 1928". Говорили на многие темы. Пили  чай. АА
звонила  Пунину.  К часу ночи  проводил  АА в Шереметьевский Дом. Говорили о
Пунине. Дружественный разговор, искренний и теплый...В час ночи отправился к
Н. Рыковой, - здесь Тотя Шейдт и вся компания, пьют вино, Тотя ведет со мной
длинные психологические  разговоры  об ее интимных делах.  Домой  вернулся в
пятом часу утра.
     15 июня.  От  7  до 10  вечера  дома,  работа  по Н.  Г. -  корректирую
переписанное на машинке (отрывок "Дракона", "Карты" - др.). С 10 веч. Я у АА
в ШД. Дома Пунины и Н. К. (который принес вино). Пунин злится на меня за то,
что я говорил вчера АА о Тоте  Шейдт. В 11.40 я сходил в магазин, потом пьем
вино -  я,  Пунины и  Н. К. (АА  не пьет и ушла к себе в комнату в  половине
второго  ночи, но не  спала. Я пою "Валиньку" и др.). Придя домой в половине
четвертого, взял велосипед и до 6 утра катался: смотрел, как разводят мосты,
поехал на Острова, на Стрелку. Обратно ехал - от Новой Деревни, прицепившись
к автомобилю, - к Литейному мосту, по Бассейной (ныне Некрасова) и домой.
     16 июня 1928. Суббота.  Днем у меня Ирина Стуккей, рассказывала о своих
неладах с Всеволодом  Рождественским. Позже я был у Тихоновых. В 8. 20 зашел
к АА в ШД и через полчаса пошел проводить ее к Рыковым. С  11. 30 веч. я - в
ШД,  вернулась  АА,  усталая.  Говорили  о Рыковых,  до часа  ночи пили чай.
Сегодня днем у Пунина в ШД в гостях была Елизавета Петровна Невгина.
     17  июня. Воскресенье. В  половине шестого  зашел к АА,  но  она спала,
пошел  к  М. А. Кузмину, - здесь О. Арбенина  и Юркун.  Болтали. К 7 часам -
опять в Шер. Дом,  до 10. 20 у АА. У нее -  на полчаса - Л. Н. Замятина (дал
ей 3 рубля), а  позже, с разговором о Лермонтове, зашел  на  час В. Мануйлов
("ветрогон"),  заранее  договорившийся   быть  принятым  и  заговоривший   о
Волошине... От АА  около 11  веч. пришел к  Нине  Шишкиной  на  квартиру  ее
подруги (Кирочная, ныне Салтыкова-Щедрина, 32). Здесь с нею и  ее подруга  -
болтал.
     18 июня. Понедельник. Утром с Н. Тихоновым потратил два часа на покупку
железнодорожных билетов до  ст. Баталпашинск, в центр. ж. д. кассе. С 4-х до
6-ти - я у АА, в Шер. Доме, - встретил ее на Фонтанке - возвращалась домой с
Иркой. Обедал.  Пунин отдал мне половину долга  - 20 рублей. (АА звонила мне
около 9 утра)... Вечером  дома, корректировал "канву",  позже у Н.  Рыковой,
вся компания, пили чай. Ночью, как и 11 июня,  перейдя двор своего дома, - у
А. С. Величко... Был - с час.
     19 июня. Вторник. С утра - работа по Н.  Г. Вечером от 10. 30 до начала
второго  ночи  -  у  АА, в  Шереметьевском  Доме.  Ночью  -  дома  работа  -
корректировал переписанную биограф. канву.
     20  июня. Среда. Папа вчера в 9. 30 веч.  уехал на день в  Москву. С 12
дня до двух - с АА,  сначала у нее -  она  одна, затем с нею и Иркой гуляли,
ходили на Литейный на почту, АА отправила В. К. Шилейко переводом 69 рублей.
Потом проводил АА к Кузьминым-Караваевым. Потом катался на велосипеде (хотел
видеть отъезд Тверяка, Панфилова и Крайского в Астрахань на моторной лодке).
Вечером, с начала одиннадцатого до начала второго  ночи, - у  АА,  вдвоем  в
кабинете. Она читала  мне  письма от Горнунга, от  В. К. Шилейко, говорила о
стихах Осипа Мандельштама (потом, в шутку, гадала по ним). Я принес вино, АА
не пила его, и выпили  его  мы  с Пуниным, которого  я в  третьем  часу ночи
вызвонил от Радловых. А. Е. Пунина  тоже не пьет  вина, - пили  до трех ночи
чай.
     Я надписал АА подаренную мною книгу "Стихотворений" О.  Мандельштама, -
так: "Анне Андреевне Ахматовой. Я  забыл мое прежнее  "я"". АА надписала мне
"Белую Стаю": "Павлу Николаевичу Лукницкому от разрушительницы Ахматовой. 20
июня 1928".
     Сегодня  или  вчера  АА получила  письмо  В. К.  Шилейко с  ответом  на
сообщение  о смерти  Нат.  Викт.  Рыковой. Сегодня  АА  получила  письмо  от
Горнунга.
     21 июня 1928. Четверг. Укладка вещей с утра. Потом в "Звезде", здесь Н.
Тихонов, В. Каверин, В. Эрлих, Антон Шварц, Б. Соловьев и др. В два часа дня
я пришел к АА в Шереметьевский Дом, принес ей розу, папку автографов Н. Г. и
известие о том, что нобиле обнаружен.  Рассматривали географическую карту, в
кабинете,  на диване. Потом  пришла -  А. Е.  Пунина, потом - Н.  Н.  Пунин,
вместе обедали.  Потом - без  четверти шесть я с  АА вдвоем  пошли погулять,
дошли до Симеоновского моста, вернулись,  сидели в саду Шереметьевского Дома
у парадной. Хотелось побыть вдвоем.

     Вторая запись - тоже из  дневника, но она  подробно изложена в записной
книжке от начала до конца; мне остается только переписать ее

     29. 05.1942

     10.30. Внезапно налетело двадцать  два бомбардировщика. Лежу в  кустах,
под  ожесточенной  бомбежкой,  станционная деревня  горит, я нахожусь  между
аэродромом  и  деревней - шел туда.  Записываю в момент  бомбежки.  Немецкие
самолеты  делают заходы  и бросают бомбы. Пикируют на аэродроме,  летают над
головой и, делая круги, заходят опять...
     11.15.  Встал было,  пошел к аэродрому,  но - они зашли опять и бомбят;
огромные взрывы  взвиваются над деревней - тучами дыма,  пламенем... Вот еще
два взрыва... Ревет сирена, сигнал тревоги, - значит, идут сюда еще новые.
     Доносится  треск  горящих  вагонов  за  деревней.  Тень летит!  Тяжелое
гудение приближающихся  бомбовозов, идет  их  много.  Загудел  мотор  нашего
самолета - завели. Идет в воздух, - над деревней новые взрывы.
     Пикирует...  Свист.  Взрыв И ряд  -  взрывов.  Свист  и  новые взрывы -
беспрестанны. Это рвутся снаряды. Затарахтел пулемет на аэродроме.
     11.30. Я встал и  пошел по полю. Наши три взлетели. И  опять гул, опять
зенитки. Строчит пулемет. Я лег опять на лужайку в кустах, потому что близко
взрывы.
     Появился четвертый самолет впереди. И один - сзади.
     11.45. Опять бой  передо мною. Наши заходят,  атакуют...  Немцы ушли...
Заходят на посадку три, за ними - четвертый. Сели... И опять гул...
     Взрывы на станции продолжаются. Пламя, дым, пыль...
     12.15. Я на аэродроме. Опять налет  - сюда. Зенитки бьют, пылает состав
с боеприпасами на станции... Сижу с летчиками.
     - Вот вам материал! Сначала с двадцатью двумя, потом - с девятью, потом
- с тремя!
     Бой продолжался до вечера и описан со всеми подробностями, поминутно.


     19.07.1957.

     Необычное лето
     в своем ярко-зеленом убранстве
     Провожало меня
     в мой далекий, неверный,
     Но, как счастье, заманчивый путь!
     Голубая ракета летит
     в межпланетном пространстве,
     Метеорная пыль ударяется мерно, -
     шелестя и звеня, -
     в ее неуклонную грудь!

     И, качаясь тревожно
     в сфере спорящих сил тяготенья,
     Управляю ракетой, -
     Ах, не думай, -
     гляди да гляди!
     Но я все вспоминаю глаза.
     В них любовь и сомненья,
     С ними так невозможно
     было мне оставаться в то лето!

     Шар земной далеко позади.
     Там, наверно, сегодня гроза!


     1961год, 12 апреля: по радио еще и еще передают невероятное: "Человек в
космосе!" Советский человек Юрий Гагарин.
     Павел Николаевич очень близко, очень остро  воспринимал все космические
новости и всю информацию собирал, хранил.
     Утром  ездил по  делам,  вернулся  домой. Дверь  открывает  Сереженька,
кидается к нему на шею:  "Папа... этот человек летал в космосе!.. Смотри!.."
- на экране телевизора портрет Гагарина. Портфель Павла летит на пол, он - в
пальто - к телевизору, и дальше - телевизор включен весь день...
     Гагарин в космосе! Русский человек, советский!
     Великолепный  подвиг,  чудесный праздник в душах  людей,  всего  народа
нашего! Праздник в каждом доме. И в нашем. Конечно, нас объемлют  гордость и
радость. Павел Николаевич прыгает,  кувыркается. Мы  не можем  остановиться,
говорим, говорим что-то друг другу,  возбуждение не проходит, я все никак не
соберусь с обедом,  мечусь в разные стороны, снова и снова мы переживаем эту
новость,  это событие века, кажется, что пережить его просто невозможно, так
захлестывает  нас  изнутри  грандиозность свершившегося. И хотя  Сереже семь
лет,  он  понимает,  что  произошло неслыханное событие, что мы не  в  силах
сладить с собой,  и  он также одержим радостью,  и  мы радуемся втроем, а  к
вечеру  поедем на Красную площадь радоваться со всей Москвой, всей  страной.
Пока  бегу  в булочную, она  рядом  во  дворе,  возвращаюсь  и застаю  Павла
Николаевича... да,  да,  я не  ошиблась  - плачущим, текут  слезы по  щекам.
Первый  раз  я  видела  его таким.  Испугалась. Выскочил  Сереженька.  Сразу
отлегло, стала спрашивать. Отвечает:  "Не плачу я, это другое, это  от того,
что я не смогу уже туда - не возьмут. Я мог бы еще принести настоящую пользу
людям. Пусть  бы  я  погиб за еще одну  крупицу  Знания для  людей! Я всегда
рисковал.  Я тренирован  Памиром, высотами, лишениями, войной. Пусть бы меня
взяли в этот аппарат, как лайку, я был бы безмерно счастлив, не задумываясь,
дать открытие людям.