меня  сейчас  Голлербах,   он  хочет  с  вами
познакомиться".
     Я пошел, познакомился с этим "знаменитым"  обладателем ранних писем АА,
плоскощеким сыном царскосельского булочника - Голлербахом. Он был любезен со
мной.   Предложил  мне   дать  все,  что   у  него  есть,  главным   образом
биографические  сведения.  А  остальное  -  "все" -  это:  открытка  Николая
Степановича из Африки к... Кузмину (не к Голлербаху, на это следует обратить
внимание), несколько  писем кого-то,  к  кому-то (тоже  не к Голлербаху),  в
которых  упоминается о Николае  Степановиче, и автограф  (три строчки:  "Вот
девушка  с газельими глазами"...). Через 5 минут я вернулся к АА, сообщил ей
все это. Она сказала:  "Запишите это в дневник, чтоб было видно, как  мало у
Голлербаха  было общего  с  Николаем  Степановичем. Они  очень  мало знакомы
были". И вот я записываю, чтобы в случае, если Голлербах начнет рассказывать
небылицы о своей близости с Николаем Степановичем, это прошло бы безвредно.
     То же надо сказать и о Кривиче1. Сейчас Кривич уже склонен считать, что
Николай Степанович  был самым близким его  другом и что  даже в литературной
своей деятельности Николай Степанович многим обязан ему  - Кривичу. На самом
деле - АА  мне сказала  это - Гумилев  относился к  Кривичу с усмешечкой, не
ставил  его ни во что и говорил: "Было  бы ужасно, если  Лева стал  таким же
обормотом, как этот Валентин Кривич"...
     АА говорит, что если у Кривича письма Николая Степановича к нему, а  не
к Анненскому, то небольшая потеря  будет, если он их  не даст, - ибо они  не
могут представлять собой ничего интересного. Другое дело, если эти  письма к
Анненскому.  АА  про  Голлербаха  и  ему  подобных  дельцов  и   обладателей
"случайно" попавшихся в руки сведений говорит:
     "Все  они  знают  обо  мне  очень  немного  и  очень  неверно.  Все они
собираются в будущем "обрабатывать" меня".
     АА  вспоминает,  что, между прочим, Мандельштам вчера сказал, что за 12
лет  знакомства и дружбы у него с Николаем Степановичем один только раз  был
разговор  в биографическом  плане,  когда  он пришел  к  Николаю Степановичу
(Мандельштам говорит, что это было 1 января 1921 года) и сказал:
     "Мы оба обмануты" (О. Арбениной1) - и оба они захохотали.
     Эта фраза - доказательство  того, как мало Николай Степанович говорил о
себе, как не любил открывать  себя даже близким знакомым  и друзьям. Когда я
сказал  АА,  что запишу это,  АА ответила: "Это  обязательно  запишите, чтоб
потом, когда какой-нибудь Голлербах будет говорить, что Николай Степанович с
ним откровенничал... не "слишком" верить такому Голлербаху".
     АА перебирает свои листки с записями о Николае Степановиче.
     Когда  сегодня днем  я  диктовал  АА  даты  и  сведения,  полученные от
Кузмина,  там  попалась  такая  строчка  (то  есть  то,  что  пишет Кузмин):
"Вячеслав Иванов грыз Гумилева и пикировался с Анненским".
     АА обрадовалась: "...и пикировался с Анненским!  Так-так. Очень хорошо;
это уж  я не забуду записать!  Это  для меня очень  важно! И  пикировался  с
Анненским!.."
     Из  разговора о Николае Степановиче записываю следующие  слова АА: "Цех
собой  знаменовал распадение  этой  группы  -  Кузмина, Зноско  и т.  д. Они
постепенно стали реже видеться,  Зноско перестал быть секретарем "Аполлона",
Потемкин в "Сатирикон" ушел. Толстой в 1912 году, кажется, переехал в Москву
жить.  И тут уже совсем другая  ориентация... Эта компания  была  как вокруг
Вяч. Иванова, а новая - была враждебной "башне" (Вячеслав тоже уехал в 13-ом
году  в Москву.  Пока он был  здесь, были натянутые отношения).  Здесь новая
группировка  образовалась:  Лозинский,  Мандельштам,   Городецкий,   Нарбут,
Зенкевич и  т. д.  Здесь уже  меньше  было  ресторанов,  таких -"Альбертов",
больше заседаний цеха, больше символизма. Менее снобистской была компания".
     О стихотворении "Сон Адама" АА сказала:
     "Что-то такое  от Виньи... Он  очень увлекался Виньи.  Очень любил  "La
col re de Sampson"  (я считала, что это  очень  скучно). ...  Гете совсем не
чувствовал и не понимал, оттого что немецкого языка не знал, отчасти оттого,
что германская культура была ему совсем  чужая. Я помню, как Фауста  читал в
12-м году - совсем без пафоса читал".
     О  биографических  чертах  в  "Отравл. тунике", в  "Гондле", в  "Черном
Дике",   в   "Принцессе   Зара",  в  "Романтических  цветах"   и   в   "Пути
конквистадоров".
     Некоторые из замечаний АА по поводу "Жемчугов" и "романтических цветов"
я, вернувшись домой, отмечу на своих экземплярах.
     АА  посвящены,   кроме   других:   "Озеро   Чад"   ("Сегодня   особенно
грустен..."), "Ахилл и Одессей" и "Я счастье разбил с торжеством свяотатца".
     АА, сообщая все это и умоляя меня ни в коем случае этого не записывать,
сказала,  что  все  это  рассказывает, только  чтоб  я сам  мог уяснить себе
кое-что в его творчестве.
     Откровенность АА действительно беспримерна.  Я  все записываю - не все,
конечно, далеко не все, - и совесть меня мучает... Но если бы этого  всего я
не записал, я бы и не запомнил ничего.
     АА говорит, что много  горя причинила Николаю Степановичу, считает, что
она отчасти виновата в его гибели  (нет, не гибели, АА как-то иначе сказала,
и надо другое слово, но сейчас не могу его найти. Смысл - "нравственный").
     АА  говорит,  что  Срезневская  ей  передавала   такие  слова   Николая
Степановича про  нее: "Она все-таки не разбила мою жизнь". АА сомневается  в
том, что Срезневская это не фантазирует...
     Я:   "Николай  Степанович  слишком   мужественен   был,  чтоб  говорить
Срезневской так..."
     АА:  "Да...  Наверное,  Валя фантазирует!.." -  и АА  приводит в пример
того,  как  мало   о   себе  говорил  Николай  Степанович,  вчерашние  слова
Мандельштама...
     АА грустит о Николае Степановиче  очень,  и то, чему  она невольно была
виной, рассказывает как бы в наказанье себе.
     АА рассказывает, что на даче Шмидта у нее была свинка и лицо ее было до
глаз  закрыто, чтоб не  видно  было  страшной  опухоли... Николай Степанович
просил ее  открыть  лицо, говоря: "Тогда я вас разлюблю!" АА открывала лицо,
показывала.
     АА:  "Но он не переставал любить!.. Говорил только,  что  "вы похожи на
Екатерину II"".
     АА считает "Гондлу" лучшим произведением Николая Степановича. "Звездный
ужас" - любит, считает хорошим произведением.
     "Отравленная туника" АА не нравится.
     "Актеона"  АА,  считавшая  совершенно обособленным произведением, после
обдумывания и размышлений над ним в течение этих дней, склонна изменить свое
мнение...
     АА просит, чтоб я в ее книжке проставил даты "Огненного столпа"...
     О друзьях Николая Степановича АА говорит, что друзей, близких,  которым
бы Николай Степанович  сообщал о своей личной  жизни все,  не  было. Зноско,
Кузмин и др. - типичные литературные приятели. С Городецким было другое, чем
с ними. Потому, что  у Николая  Степановича с Городецким  были  общие  цели,
добивались одного, были такой "боевой группой"...
     Настоящими  друзьями  считались  двое:  Лозинский  и  Шилейко.  Но если
Лозинскому Николай  Степанович  что-нибудь  и  рассказывал,  то  это  как  в
могиле... Лозинский никому ничего не скажет.
     "Товарищ" (Жемчуга). АА говорит, что это более взрослое, по сравнению с
другими стихами того периода, стихотворение.
     Про "Огненный столп"  (в линии отношения Николая Степановича к женщине)
АА говорит: "Жестокая книжка!.."
     "Отравленную тунику" Николай  Степанович принес АА в 1919  году,  летом
(записываю это в исправление прежних записей, если они не такие)...
     АА: "В  1919  году Николай  Степанович часто заходил.  Раз  я вернулась
домой  и на  столе  нашла кусочек  шоколаду... И сразу поняла, что  это Коля
оставил мне"...

     13.06.1925

     Когда АА читала стихи "Вечера" на "башне"  или  в  других местах,  люди
спрашивали...  а  что  думает  Николай Степанович об  этих  стихах.  Николай
Степанович "Вечер"  не  любит. Отсюда создавалось впечатление,  что  Николай
Степанович не понимает, не любит стихов АА.
     Николай Степанович никогда, ни в Академии стиха, ни в других местах, не
выступал с критикой стихов АА, никогда не говорил о них. АА ему запретила.
     Николай  Степанович не  любил  стихотворение АА "О  это был  прохладный
день", - оно автобиографическое очень.
     АА:  "Он это не выражал, но я чувствовала, что ему неприятно. Не любил:
"Муза-сестра заглянула в лицо".
     АА про учеников Николая Степановича говорила ему: "Обезьян растишь".
     Часто повторял  и очень любил строчку Клюева:  "Как взойду я новобрачно
по заре на эшафот".
     АА эту строчку только от Николая Степановича и слышала, не читала.

     28.06.1925

     Разговор про советы Николая Степановича своим ученикам, как надо писать
стихи.  Я  передал  АА   рассказ  В.  Рождественского  о  том,  как  Николай
Степанович, взглянув на Царскосельский вокзал,  сравнил  его с верблюдом. АА
улыбнулась и привела цитату из Гамлета:
     - "А Гамлет...  (дальше  о том, как Гамлет сравнил облако с верблюдом и
его  придворный поддакнул: "Да,  ваше высочество...")  Гамлет сказал  тогда:
"Нет,  это не похоже на верблюда,  это похоже на..." - "Да, ваше высочество,
удивительно похоже".
     Я напоминаю АА о том, как Николай Степанович в своих лекциях говорил  о
количественном соотношении главных  и согласных у разных поэтов -  у Пушкина
50% гласных, у Державина меньше и т. д.
     АА улыбнулась и  ответила, что, конечно,  у  Николая  Степановича  и  в
мыслях никогда не было самому в своих стихах заниматься такой математикой...
И что  бездарные ученики  его слушали и  пытались делать  именно  то, что он
говорил...
     "А настоящий поэт все  бы наоборот сделал!.. У него не было ни гласных,
ни согласных, и мост  лежал бы!" (Последняя  фраза  относится  к тому, что я
рассказывал с чьих-то слов о том, как Николай Степанович советовал, взглянув
на  Троицкий  мост, увидеть  его  поднявшимся на  дыбы  и  писать стихи так,
оставляя все прочие предметы в их неприкосновенности...)
     Николай  Степанович  советовал  это, думая такими  средствами пробудить
учеников к уменью ощущать предметы по-новому, отрывать их от шаблона и т. д.
...
     О  стихотворении  АА в письме Николаю  Степановичу, где  он  протестует
против "Архангела" - "из религиозного чувства протестовал".
     Николай Степанович протестовал также против слова "еле" в строке АА: "И
голос музы еле слышный..."
     Да. Для  него муза  не  могла говорить "еле  слышным"  голосом. Ему она
являлась в славе лучей и звонко говорила ему...
     В 1909 году АА, провожая Николая Степановича (ездила с ним из Lustdorf
в Одессу на трамвае). Николай Степанович все спрашивал, любит ли она его. АА
ответила:   "Не  люблю,  но  считаю  вас  выдающимся  человеком..."  Николай
Степанович улыбнулся и спросил: "Как Будда или как Магомет?"

     К записи 28.06.1925

     Николай  Степанович Фета  не любил.  АА всегда  говорила  ему: "Почитай
Фета, почитай Фета", - не потому,  что сама его очень  любила, а потому, что
считала, что "Фета, вообще  говоря,  неудобно не читать". Николай Степанович
брал  книгу, но, кроме строчки  "Волшебный какой-то сук", не находил  ничего
хорошего.

     3.07.1925

     АА,  рассказывая   нижеследующее,  сказала:  "Не   записывайте   этого,
душенька, потому что выйдет, что я хвастаюсь..." И рассказала, что когда она
первый  раз  была  на  "башне" у Вяч.  Иванова, он  пригласил  ее  к  столу,
предложил ей  место по правую руку  от себя, то, на котором  прежде сидел И.
Анненский.  Был совершенно невероятно любезен  и  мил,  потом объявил  всем,
представляя АА: "Вот новый поэт,  открывший нам то, что осталось нераскрытым
в  тайниках  души  И.  Анненского"...  АА  говорит  с  иронией,  что  сильно
сомневается,  чтоб  "Вечер" так уж понравился  Вяч.  Иванову,  и  было  даже
чувство неловкости, когда так хвалили "девчонку с накрашенными губами"...
     А  делал  это  все  Вяч.  Иванов  со  специальной  целью  -  уничтожить
как-нибудь  Николая  Степановича,  уколоть  его.  Конечно,  не могло  это  в
действительности Николая Степановича уколоть, но Вяч. Иванов рассчитывал.
     Последнее собрание, которое я помню, было, уже когда война  началась, у
Бруни в Академии художеств.
     Когда мы возвращались откуда-то  домой  (1913), Николай  Степанович мне
сказал  про символистов: "Они как дикари, которые съели своих  родителей и с
тревогой смотрят на своих детей".
     "Зимой 13  - 14 г. (в  начале 1914) АА как-то  в виде шутки написала на
бумажке  про  Николая  Степановича: "Просим  закрыть цех.  Мы  этого  больше
выносить не можем  и умрем". И подписала:  "А. Ахматова",  а потом подделала
подписи  всех  членов цеха. Смеясь,  показала это Николаю  Степановичу,  тот
отнесся  к этому  безразлично и  тоже смеялся. Потом АА дала эту  бумажку С.
Городецкому.  Тот  тоже  улыбнулся,  но  довольно   принужденно.  И  написал
резолюцию:  "Всем  членам цеха объявить выговор, а А.  Ахматову  сослать  на
Малую, 63, и повесить"...
     АА  так и  не  знает -  понял ли тогда Городецкий, что  это  поддельные
подписи, или не понял. Хотя АА и не скрывала этого никак! Все это делалось в
виде милой и остроумной шутки.


     31.10.1925

     Я пришел к АА в Шереметьевский дом. Перемолвившись двумя-тремя фразами,
стал читать  воспоминания  Пяста. АА слушала с большим  интересом. Некоторые
выражения  и некоторые эпизоды вызвали ее веселый, непринужденный смех... АА
смеялась - она очень тихо  всегда смеется, но смех  особенный, мелодичный  и
заразительный... АА  осталась довольна воспоминаниями Пяста, - видно, что он
мало знаком с Николаем Степановичем,  но жизнь их сталкивала тем не менее, и
то, что он  помнит, он передает хорошо и правильно. И очень  достоверны  его
характеристики. А  образ Николая  Степановича выступает очень определенно  и
жизненно. "Молодец Пяст - он очень хорошо сделал, что рассказал вам".



     1.11.1925

     Я заговорил о том, что во  всех воспоминаниях о последних годах Николая
Степановича  сквозит:  организовал  то-то,  принял   участие  в  организации
того-то, был инициатором в том-то и т. д.
     АА   очень  серьезно  ответила,  что   нельзя  говорить   о   том,  что
организаторские способности появились у Николая Степановича после революции.
Они были  и раньше -  всегда.  Вспомнить  только о  "Цехе", об Академии,  об
"Острове", об "Аполлоне", о "поэтическом семинаре", о тысяче других вещей...
Разница  только в том,  что,  во-первых, условия проявления  организаторских
способностей до революции были неблагоприятны  ("пойти к министру  народного
просвещения и  сказать:  "Я хочу организовать студию по стихотворчеству!"").
После революции условия  изменились. А  во-вторых,  до  революции  у Николая
Степановича  не было  материальных  побуждений ко всяким таким начинаниям...
Все  эти  студии   были   предметом  заработка   для  впервые  нуждавшегося,
обремененного  семьей  и  другими  заботами Николая  Степановича.  Они  были
единственной возможностью, чтобы не умереть с голоду.
     Разговор об отражении революции в стихах Николая Степановича...
     АА:  "Одно  - когда Николай Степанович  упоминает  о быте, так сказать,
констатирует факт, описывает  как зритель... Это часто сквозит в стихах... И
больше всего в черновике канцоны...
     И совсем другое -  осознание себя как  действующего лица, как какого-то
вершителя  судеб... Вспомните "Колчан" - где  в стихах  Николая  Степановича
война отразилась именно так. Николай Степанович творит войну. Он - вершитель
каких-то событий. Он участник их... Его "я" замешано в этих событиях...
     Таких стихов - в отношении к  революции нет. Николай  Степанович еще не
успел осознать себя так... Такие  стихи  несомненно были бы,  проживи он еще
год,  два...  Осознание неминуемо  явилось бы.  Указанием  на  это  является
стихотворение  "После  стольких лет". Это стихотворение - только росток,  из
которого должно было развиться дерево... Но смерть прекратила развитие этого
ростка".

     Начав помогать  Павлу  Николаевичу  в  1924  году,  Ахматова  увлеклась
сначала воспоминаниями,  личным  впечатлением, советами. Работа  становилась
все  более   углубленной,  потребовала  сравнительного  анализа  поэтических
произведений, расширения круга  имен,  изучения  взаимовлияний,  привлечения
новых  источников, прослеживания исторических  закономерностей  и  примеров,
различных сопоставлений. Работа  стала требовать ежедневных  встреч и долгих
часов кропотливого всматривания  в материалы. Возникла  взаимная потребность
делиться все новыми  и новыми соображениями, возникавшими часто внезапно, из
какой-либо  одной,  по-новому  прочитанной  поэтической  строки.  Появлялась
надобность  спешно  обращаться  в  библиотеки  за  книгой  какого-нибудь  не
интересовавшего их  до  этой  минуты автора. Круг  необходимого  для  работы
чтения все расширялся. Кроме того, поэтов, выросших в изучаемое ими время, в
Ленинграде  в  ту  пору  еще  было  много  -  они были  живыми  свидетелями.
Приходилось обращаться к ним за воспоминаниями  за той или иной исторической
справкой, за суждением.
     Эту миссию  всегда выполнял  Павел Николаевич, Михаил  Кузмин,  Николай
Клюев, Вл. Пяст,  Михаил Зенкевич, Алексей Толстой и  многие  другие крупные
литературные фигуры  и некрупные, а порой  и совсем незначительные, даже  не
утвердившиеся  в  литературе,  становились  объектами  его  интереса,  и  он
возвращался к работе часто с существенными результатами.
     Но  если интерес Лукницкого ограничивался Гумилевым, то Ахматова начала
искать  для  себя  новую  задачу.  Она жаждала быть нужной.  Она менялась на
глазах.  В сущности, до тех  пор она  никогда  не работала так, как работает
умеющий  проникать в  суть поэтических явлений  исследователь. И по  лесенке
найденных ею методов она постепенно поднялась  до  величайшего гения русской
поэзии, любимого ею, - Пушкина...
     Ахматова  всегда дружила с его удивительной  музой,  превосходно  знала
огромную  литературу  о нем, но  постепенно стала изучать Пушкина  по-иному:
каждую  его  строку,  каждое  слово, сказанное  им  в  стихах,  в  прозе,  в
переписке. И  что  бы  она ни делала, о  чем  бы  ни  говорила, с  кем бы ни
встречалась - через все так или иначе проходил образ Пушкина. Пушкин вошел в
ее жизнь, в ее время, в ее существо. Она дышала Пушкиным.
     Ее  общение  с  Лукницким,   оставаясь  таким   тесным,  шло  теперь  в
зависимости от ее работы по Пушкину.


     О гении


     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     11.03.1927

     АА сегодня (как часто и раньше) неодобрительно отзывалась о некоторых п
у ш к и н и с т а х т е п е р е ш н и х.
     Все они  относятся друг к  другу с  недоброжелательностью, с  завистью,
грызут и загрызают один другого по  малейшим поводам. И в то  же время между
ними  существует какое-то молчаливое  соглашение: не  отвечать на вопросы  о
Пушкине, заданные им не "пушкинистами" и, скажем, "дилетантами".

     7.06.1927

     О Гении (в частности, Пушкина).
     Гений - захватчик.  Он собирает, выхватывает отовсюду слова, сравнения,
образы  и т. п.  - самые  простые  и даже  иногда никем не  замечаемые, но -
лучшие. Он берет их - они до того, как он взял их, - ничье достояние, они  в
свободном  обращении всюду. Каждый  может их произнести.  Но когда  гений их
возьмет,  он  их  так  произносит,  что  они  становятся  неповторимыми.  Он
накидывает на них свое клеймо. Они становятся его собственностью, и никто не
может их повторить, и если б кто-нибудь захотел повторить  их - он не мог бы
сделать этого, - ему запрещено. На них клеймо гения.
     Сейчас  от гения Пушкина никто не страдает. Прошло  достаточно времени.
Накопились новые словесные богатства. Но каково было поэтам, которые  должны
были  работать  непосредственно  после   Пушкина  и   Лермонтова!  Словесные
богатства