потребовал Санин. - Действуйте.
     - Германия, скорее всего, перебросит силы на запад, форсирует Ла-Манш, захватит Британию, потом добьет остатки союзников в Африке и Азии.
     - Дальше.
     - Начнется противостояние с США. К этому моменту, полагаю, у обеих сторон уже будет ядерное оружие, а Атлантика - это не Ла-Манш. Думаю, противостояние может продлиться до бесконечности, если, конечно, не разбомбят друг друга. Но это уже глобальная катастрофа.
     - Так, - проговорил Санин, - вечное противостояние невозможно. Какая-то система обязательно проиграет. Если не обычную войну, то экономическую, идеологическую. А это уже потянет отступление по всем фронтам. Ваши оценки? Каким вы видите положение Евразии в этот период?
     - Концлагеря, террор... В Северороссии тоже установится националистический или фашистский режим. Немецкие спецслужбы сработают... Немецко-итальяно-японский союз, конечно, проиграет, - вскинулся Алексей. - Все эти страны имеют националистические режимы. Значит, будут противоречия между ними и внутренняя борьба. Покоренные народы будут искать любую возможность для сопротивления.
     - Совершенно верно, - подтвердил Санин. - Плюс экономический кризис. По моим подсчетам, экономический потенциал мобилизационной, военной экономики, какую создали перечисленные вами страны, - максимум тридцать лет. Потом, если не дать экономике свободно развиваться, начинаются сбои. Все как у человека, живущего на допинге и стимуляторах. Тоталитарные режимы тоже не могут долго сосуществовать со свободной экономикой. Значит, не позже начала шестидесятых система входит в глобальный кризис, поднимаются национально-освободительные движения. Этим воспользуется Америка. Крови, конечно, потечет много, но так или иначе к концу шестидесятых фашистские режимы рухнут, а победители будут строить новую систему... более человеколюбивую, надеюсь. Переходим ко второму варианту. Вы даете Сталину напасть.
     - После аннексии Бессарабии и создания Молдавской ССР, - произнес Алексей, - Сталин максимально близко подошел к нефтяным месторождениям Плоешти. Авианалетами он постарается уничтожить их в первые же часы войны. В любом случае, учитывая состояние румынской армии, его танки будут там через неделю. С этого момента и Гитлер, и мы испытываем хроническую нехватку всех видов горючего. Это уже на первом месяце войны. Мы продержимся... максимум месяца три. Гитлер подольше... К Новому году Берлин падет. Союзники, безусловно, постараются высадить десанты в Нормандии и на юге Италии. Максимум до Рима и Парижа они дойдут. Но вся Восточная Европа, вся Германия, Балканы, юг Франции, Северная Италия, все это в первой половине сорок второго года будет под Сталиным. Потом СССР нападет на японские войска в Маньчжурии. Это лето сорок второго. Учитывая опыт нашего мира, японская армия, правда, будет еще не столь истощена... К началу сорок третьего все будет закончено. Полагаю, и Япония станет коммунистической, не говоря уже о Китае.
     - И сколько, вы думаете, займет у Сталина подготовка к тому, чтобы выбросить союзников с плацдармов в Европе, форсировать Ла-Манш, оккупировать Испанию, а потом и Индию? - осведомился Санин.
     - Не больше трех лет, здесь он церемониться не будет.
     - Значит, еще до начала массового производства ядерного оружия, - кивнул Санин. - Что получаем к пятидесятому году?
     - Опять противостояние Америки и Евразии. Только Евразии коммунистической.
     - Режим в Евразии? - быстро спросил Санин.
     - Концлагеря, террор... Возможно, и пожестче, чем в варианте с нацистами. В Прибалтике сейчас репрессировано и выслано не меньше трети населения. Вряд ли для Германии с Францией у Сталина приготовлены более мягкие планы.
     - Временной ресурс режима? - жестко спросил Санин.
     На минуту Алексей задумался, потом произнес:
     - Больший, чем у национализма. Коммунистическая идеология хитрее и привлекательнее нацизма. Со всеми экономическими проблемами, до конца восьмидесятых - начала девяностых дотянут, как у нас.
     - Дальше, - бросил Санин.
     - Все то же: глобальный кризис, возможны восстания, участие США в новом переделе мира.
     - Все то же, - подтвердил Санин, - что и в худшем случае первого варианта. С поправкой на то, что тоталитарный режим имеет ресурс на тридцать лет больший. Соответственно увеличивается и вероятность ядерной катастрофы. Выводы?
     Алексей обхватил голову руками и сел, опершись локтями о стол. Просидев так с минуту, он выпрямился, налил себе коньяку в рюмку, выпил залпом, не закусывая, и проговорил:
     - Я не могу. Если бы можно было просто из этого выйти...
     - Уже нельзя, - отрезал Санин. - Даже если вы сейчас пустите себе пулю в лоб, это будет выбор одного из рассмотренных нами вариантов. Ваша смерть ни в коей мере не искупит предстоящих жертв.
     Алексей молчал.
     - А помните, Лёшенька, - продолжил Санин, - в шестнадцатом году вы излагали, как хотите изменить историю, как это будет благородно и скольких жертв позволит избежать. Я вам тогда говорил, что сколь бы ни были благородны цели, реализация ваших планов приведет к многочисленным жертвам. Одно дело, когда вы убиваете того, кто пытается лишить жизни вас. Другое, когда вы стараетесь реализовать какую-то свою идею, некое умопостроение. Действуя подобным образом, вы оцениваете даже не себя, а свою идею дороже чужих человеческих жизней. Не господь же вы, в конце концов, чтобы иметь право решать, кто должен жить, а кто нет. Помню я и как вы сказали, что поняли меня, после обороны Крыма в двадцатом, когда узнали число жертв на Перекопе и в Керчи. Спасли от расстрелов крымских офицериков и солдат, погубили кучу тех, кто служил в Красной армии. Не все добровольно служили, между прочим. Да еще войска Махно в придачу полегли . Кто возьмет на себя смелость говорить, что лучше? Но вот не поняли вы меня. Говорил же я вам в мае, уходите в отставку, возвращайтесь к своим очистительным системам. Так ведь нет, остались. Защита вашего дома окончилась с подписанием мира в Женеве. Начались политические игры, и вы в них преуспели. Теперь вы можете выбирать, каким именно миллионам погибать. Поздравляю, это блестящая карьера. Вы сами поставили себя в эти условия. Ну же, выбирайте.
     Его взгляд, внезапно ставший молодым и колючим, впился в глаза Алексея.
     - Это тоже будет вмешательством в историю, - произнес Алексей.
     - Не хотелось бы выступать выписывающим индульгенцию падре, - проговорил Санин, - но, во-первых, вы лишь нивелируете последствия другого вмешательства в историю. Во-вторых, перед таким же выбором встал бы любой профессионал, занимающий ваш пост. Ваше отличие от него лишь в том, что вы более четко осознаете последствия. Итак, выбирайте.
     - Вы правы... - вздохнул Алексей.
     - Я ни в чем не прав, потому что ничего не предлагал, - отрезал Санин. - Я лишь помог вам проанализировать ситуацию. Выбор за вами.
     - Да, - с трудом произнес Алексей, - я должен сделать это. Превентивная атака Гитлера грозит меньшими бедами Северороссии... и всему миру.
     В комнате воцарилась продолжительная тишина. Наконец Санин снова открыл бутылку коньяка и наполнил рюмочки. Они выпили я закусили.
     - Скажите, Лёшенька, - нарушил молчание Санин, - а как вы, собственно, намерены побудить Гитлера выступить? Он личность, как бы сказать помягче, своеобразная. Вряд ли безоговорочно поверит совету презренного славянина. Тем более если это будет Оладьин, разгромивший его "Ингерманландское возрождение".
     - Вопрос техники, - небрежно махнул рукой Алексей. - Живет в Берлине еще с двадцать восьмого года один субчик. Монгол. Дело темное, не то он от коммунистов сбежал, не то в каком-то монгольском храме что-то украл. Но корчит он из себя посланца Шамбалы. Мы его еще в двадцать девятом завербовали. Гитлер ему верит... Если этот желтолицый друг в очередном эпилептическом припадке прошепчет дату нападения... Морально Гитлер уже готов. План "Барбаросса" в разработке. Продвижение Сталина к Плоешти его страшно напугало.
     Алексей поднялся и произнес:
     - Засиделся я у вас. Пора. Еще на службе много дел.
     - В добрый час, Лёшенька, - улыбнулся Санин, поднимаясь.
     Алексей взглянул на старика и вдруг подумал, что видит его в последний раз. Не в силах сопротивляться непонятному импульсу, он нежно обнял учителя.

***

     Газета "Санкт-Петербургские ведомости" от 30 апреля 1941 года:
     "Вчера в своей квартире на Кирочной улице на восемьдесят первом году жизни скончался доктор исторических наук, профессор Санкт-Петербургского университета Дмитрий Андреевич Санин. Профессор Санин получил широкую известность в научных кругах и среди общественности благодаря своим неординарным выдающимся работам по истории Северороссии и изучению возможных вариантов развития земель, входивших некогда в Российскую империю. Соболезнования родственникам и близким покойного выразили ректор Санкт-Петербургского университета г-н И. А. Турашев и многие другие видные представители научной общественности".

***

     Смолкли звуки оваций. Генерал-майор Сергей Колычев поклонился многочисленным выстроившимся в зале ученикам, облаченным в борцовские костюмы. На самом генерале в честь праздника красовалось его лучшее кимоно. Его прислал император Японии в знак уважения, благодарности за большой вклад в развитие культурных связей между японским и североросским народами и пропаганду истинного воинского пути. Еще раз обведя собравшихся взглядом, Колычев произнес:
     - Благодарю вас за поздравления, господа. Я надеюсь, что высокая оценка моего труда господином президентом вдохновит вас на дальнейший труд и усердие в тренировках. Надеюсь также, что, несмотря на то что наша школа сейчас обласкана властью, вы будете тренироваться не ради чинов и наград, а во имя продвижения по великому пути постижения себя.
     Он снова поклонился и повернулся к стоящим за спиной ближайшим сподвижникам. Это были: один из первых учеников, советник президента Алексей Татищев, двадцатипятилетний сын Федор, недавно получивший мастерскую степень и теперь преподававший в Центре, Василий Радзиховский, чемпион Олимпийских игр в Мюнхене по вольной борьбе, и Рихард Занге, подполковник госбезопасности, начальник группы отрядов быстрого реагирования.
     - Пошли, что ли, - бросил Колычев.
     - Поздравляю еще раз, - произнес, выступив вперед, Алексей.
     - Ах, оставь, - поморщился Колычев. - Сколько у нас до банкета?
     - Два часа, - улыбнулся Алексей. - Зал ресторана "Астории" снят целиком.
     - Хорошо, - безразлично произнес Колычев, - время еще есть. Пойдем потренируемся.
     Все вместе они направились в небольшой зал, расположенный в глубине здания.
     Эти торжества в честь присвоения Колычеву президентом ордена "Северный крест" первой степени за заслуги перед отечеством и присвоения генералу статуса "почетный гражданин Северороссии" уговорил устроить Алексей. Сам Колычев как-то очень спокойно и даже безразлично отнесся к свалившимся на него почестям и титулам. Алексей в последнее время замечал, что его друг-учитель все более задумчив и погружен в себя. На фоне безудержного роста своей популярности в стране и мире, бурного расцвета школы, обласканный в последние годы, казалось, всеми официальными чинами страны, наставник замыкался в себе и лишь иногда становился прежним. Чаще на тренировках, которые проводил время от времени.
     Алексей убедил Колычева, что организация праздника в школе поднимет энтузиазм занимающихся и еще больше повысит ее популярность. Наставник восторга не высказал, хотя и не возражал. Лишь смерил друга печальным и чуточку насмешливым взглядом, произнеся: "Тебе это еще важно?"
     И вот теперь, испытывая явное облегчение от того, что официальная часть закончена, Колычев привел своих ближайших учеников в маленький зал для мастерских тренировок и произнес:
     - Все это чепуха, ребята, насчет орденов и почестей. Вы знаете, сегодня утром внезапно я вдруг понял, что такое борьба. Только теперь, на шестом десятке жизни и пятом десятке практики боевых искусств, я понял...
     Дверь зала скрипнула, и на пороге возник невысокий коренастый человек. Он был облачен в одежду средневекового вельможи и держал в руках длинный, чуть изогнутый предмет, тщательно завернутый в кусок плотного шелка. Он церемонно поклонился и, глядя прямо на Колычева, произнес:
     - Прошу прощения, что прерываю вашу беседу, господа. Могу я видеть господина Сергея Колычева?
     - Я к вашим услугам, - повернулся к нежданному посетителю генерал.
     - Позвольте представиться, - произнес гость, - барон Генрих фон Рункель. Давно наслышан о ваших потрясающих достижениях в области боевых искусств и в фехтовании в частности. Прибыл издалека специально для встречи с вами. Надеюсь, вы окажете мне честь скрестить со мной клинки.
     - Уважаемый господин Рункель, - сделал шаг вперед Занге, - я должен уведомить вас...
     - Рихард, назад, - скомандовал Колычев, не отрывая взгляда от посетителя. - Это вызов мне, и я буду решать, принимать его или нет. Видите ли, господин Рункель, хотя я вырос в семье потомственных фехтовальщиков и немало обучался этому искусству, все же я больше известен как специалист в области рукопашного боя. Если вас это не смущает...
     - Не смущает, - отрицательно покачал головой Рункель. - Мне вы известны как Мастер. А значит, безразлично, пойдет ли речь о поединке вооруженном или безоружном.
     - Поясните, какого рода поединок вы предлагаете.
     - Я предлагаю поединок на боевом оружии.
     - Здесь, в центре, у меня есть только одно боевое холодное оружие, могущее представлять интерес для поединка с вами, - проговорил Колычев, указывая на самурайский меч, установленный на специальной подставке на стене зала. - Отдаете ли вы себе отчет в возможных последствиях поединка на таком оружии?
     - Разумеется. - Рункель растекся в улыбке, легким движением освободил свою ношу от шелкового покрывала и продемонстрировал великолепную саблю в богато украшенных ножнах, явно восточной работы. - Уверяю вас, что мое оружие является не менее грозным. Я приношу свои извинения, что вынуждаю вас выйти на поединок в столь знаменательный момент. В день вашего триумфа и славы. Впрочем, как воин вы, безусловно, осознаете, что в нашем переменчивом мире человек должен быть всегда готов к любому повороту событий.
     - Разумеется, - проговорил Колычев, глядя противнику прямо в глаза. - Извольте приготовиться к бою.
     Он повернулся к ученикам.
     - Сергей... - начал было Радзиховский, но замолчал, наткнувшись на строгий взгляд наставника.
     - Нет, друзья, - спокойно произнес Колычев, - всему свое время. "Время собирать камни, время разбрасывать камни". Мой час настал. Когда я уйду... Я сказал "уйду", а не "умру", Федор. Когда я уйду, президентом центра станет Татищев. Я знаю, Алексей, что у тебя мало времени. Поэтому ты будешь лишь осуществлять контроль за деятельностью школы. Директором центра станет Радзиховский. На тебе, Василий, будет вся хозяйственная часть, развитие филиалов, спортивное направление. Твоим заместителем станет Занге. Ты, Рихард, будешь заниматься подготовкой инструкторов для вооруженных сил, полиции и госбезопасности, работой в спецлагерях. Федор будет учиться у тебя и вести группу инструкторов самообороны для гражданского населения и группу офицеров полиции и армии. Он станет вторым заместителем директора центра. Со временем, когда Татищев решит покинуть свой пост, он назначит главой школы того из вас троих, кого сочтет достойным. Я искренне надеюсь, что это будет мой сын. Но прошу, Алексей, исходи из уровня мастерства и из интересов школы, а не из личных пристрастий. Я прекрасно понимаю, что вы все уже мастера, и не настаиваю, чтобы вы всегда действовали в рамках заданного мной стиля. Полагаю, в свое время вы придете к необходимости создания своих школ и будете иметь на это полное право. Искренне надеюсь, что вы превзойдете меня. Хочу верить, что ваши разногласия во взглядах на борьбу и амбиции не приведут к разобщенности, не разрушат созданную мной школу, а лишь разовьют ее. А теперь, простите, мне пора. Прощаний устраивать не будем. Все лучшие слова должны были быть сказаны прежде, а отношение лучше всего проявляется в повседневной жизни. Не нужны торжественные проводы и встречи. Они создают видимость, но скрывают суть. Я был горд тренироваться с вами. Большое спасибо всем.
     Он низко поклонился присутствующим и направился к самурайскому мечу.
     Наблюдая за тем, как противники обнажают оружие и сближаются, Алексей понимал, что на его глазах оживает легенда. Мысль о том, что он присутствует при событии, когда некий, обычно незримый, живущий по иным законам мир столь наглядно вторгается в жизнь этого, внешне столь логичного, разумного и естественного, но все же ограниченного, являющегося только частью некоего большого целого, будоражила. Внутреннее чутье Алексею подсказывало, что сейчас будет. Состоится бой двух мастеров высочайшего класса. Бой, который заставит обоих противников напрячь все свои силы, отбросить все ненужное, очиститься. Он знал, что никто не погибнет в этом бою, потому что ни один из противников не уступает другому в силе духа. Но знал он и то, что происходящее с Колычевым - прямое следствие его прежних действий. Легенда ожила для него именно потому, что он столь долго отрицал ее правдивость. Судьба любит улыбаться... и учить. А еще Алексей знал, что после боя Колычев уйдет. Уйдет навсегда. Потому что ему уже тесен этот мир, потому что он выполнил здесь свою задачу. Алексей понял, что теряет последнего своего учителя. Теперь он может рассчитывать только на свой ум, отныне ему дано прислушиваться только к советам своей души.

***

     Алексей вошел в президентский кабинет и сел перед Оладьиным. Обведя взглядом пышное убранство помещения, он лишний раз констатировал, что Оладьин все же слишком любит роскошь.
     - Я слушаю, ваше высокопревосходительство, - произнес он.
     - Как тебе известно, - размеренно проговорил Оладьин, - через две недели, двадцать пятого мая, германские войска нанесут удар по Советскому Союзу. Я принял решение в тот же день денонсировать Женевский мирный договор и объявить войну СССР. Мы атакуем его войска, расположенные на территориях, отторгнутых у нас в сороковом году.
     - Это самоубийство, - с трудом вымолвил Алексей.
     - Мы не будем полностью поддерживать Гитлера, - снисходительно улыбнулся Оладьин. - Мы лишь займем наши исконные территории.
     - Вологда - не наша территория, - возразил Алексей.
     - Наша с девятнадцатого года, - отрубил Оладьин. - Кроме того, по согласованию с эстонским правительством в изгнании, я решил атаковать советские части в Эстонии. В Таллинне будет восстановлена автономия, гм-гм... Хотя я сторонник ее вхождения в Северороссию. Это мы решим позже.
     - Сам факт нападения на СССР в этот день, - с напором произнес Алексей, - сделает нас в глазах всего мира союзником Гитлера. После этого Сталин сможет обосновать аннексию Северороссии в два счета. Германии войны на два фронта не выиграть.
     - Мы сможем спрыгнуть с этого поезда вовремя, - ухмыльнулся Оладьин. - У нас есть информация, предоставленная тобой. У нас есть не замутненное идеологией видение политической целесообразности. В конце концов, у нас есть этот твой монгол. Ты сам говорил, что после решительных поражений в первые месяцы войны Сталин предложит Гитлеру мир, аналогичный Брестскому миру восемнадцатого года. В твоем мире Гитлер его не принял. В нашем... используем монгола. Пусть Гитлер признает и те требования, которые выдвинем мы. Как я говорил, еще когда шел на этот пост, прежних ошибок я не повторю. Я создам великую Северороссию. Куда более великую и значимую, чем ту, что прекратила свое существование в тысяча семьсот сорок первом году.
     - Ваше высокопревосходительство, - произнес Алексей, - Гитлер не марионетка, которой можно управлять по своему усмотрению. К нападению на СССР он был готов, и мы лишь убедили его принять конкретный срок. Что касается мира... Я думаю, что в моем мире, с точки зрения выживания режима, Ги