ник буржуазной Северороссии провалилась.... И он знал, кто в этом виноват.
     - Не раньше, чем получишь на это приказ партии, - холодно произнес Берия.
     - Готов выполнить любые приказания партии, - выпрямил спину Павел.
     - Ты еще докажи, что достоин их получить, - процедил Берия. - Иосиф Виссарионович недоволен тобой.
     Холодный пот выступил на лбу у Павла. По телу побежали мурашки.
     - Почему? - только и сумел выдавить он.
     - Много на себя берешь, - проворчал Берия. - Самодеятельность устраиваешь. Когда видишь врага, надо его уничтожать, а не играть с ним в игрушки. Не ждать, когда стемнеет, и не тратить лишние боеприпасы, с таким трудом произведенные нашей промышленностью. И что ты там затеял с этой народной армией? Какая подготовка?! Их в бой посылать надо было, а не по полигонам таскать.
     - Я использовал удачный опыт североросских вооруженных сил и, в частности, спецполка госбезопасности, для борьбы с ними же, - начал оправдываться Павел.
     - Партия тебе сказала, какой опыт учитывать, а какой нет! - перешел на крик Берия. - И ты и я - ее солдаты, должны исполнять приказы партии, а не проявлять самодеятельность.
     - Но ведь специальные части НКВД очень хорошо себя зарекомендовали, - попробовал польстить Павел.
     - Я знаю, - самодовольно улыбнулся нарком. - Но если партия не сочла нужным подготовить подобным образом большее количество войск, это не значит, что партия чего-то недоглядела и товарищ Сергеев должен это исправлять.
     - Я берег людей, - негромко произнес Павел.
     - Ты дурак или прикидываешься? - прошипел Берия. - Наше главное преимущество перед всеми этими буржуями в том, что мы можем себе позволить тратить людской материал не так, как они. И мы должны этим пользоваться, а не играть по их правилам.
     - Я всегда был против того, чтобы жечь прекрасный старинный гарнитур для обогрева дома, когда рядом лежит связка дров, - сжал кулаки Павел.
     - Ты коммунист и должен знать: товарищ Ленин говорил, что если погибнет девяносто процентов русских, он сочтет это обоснованной жертвой во имя победы мирового коммунизма. И не тебе, Сергеев, решать, что есть обоснованная жертва, а что нет. Если партия скажет, что надо сжечь всю мебель страны, чтобы раскурить одну-единственную трубку, ты будешь ее жечь... или сгоришь сам. Понял? Павел сидел потупясь.
     - Ладно, - смягчился Берия. - То, что вы наваляли, мы поправим. Твой североросский батальон мы переодели в форму красноармейцев и послали на штурм Новгородского УРа. Тех, кто останется в живыхs потом рассуем по разным частям и округам. Правительство ваше должно исчезнуть, будто не существовало. Круг едет сейчас в Хабаровск, артиллерийским заводом командовать. Но ты, со своей самодеятельностью... заслуживаешь хорошего наказания.
     Берия внимательно посмотрел Павлу в глаза. Тот ответил ему долгим взглядом и проговорил:
     - Я готов понести наказание.
     - Смелый, хвалю, - хлопнул себя по ляжке нарком. - Я тоже на тебя сердит... но кое-что в тебе мне понравилось. Поэтому на Колыму... в любом качестве возвращаться тебе рано. Я за тебя замолвлю словечко. Поработаешь в аппарате Молотова, по подготовке мирных переговоров. Не забывай, благодаря кому в лагерную пыль не превратился!
     Он снова посмотрел Павлу в глаза. Тот понял, что его вербуют, однако вслух произнес:
     - Не забуду, товарищ Берия.
     - Ладно, иди. В переговорах будешь заниматься нашими вопросами, так что еще встретимся. Главное, помни наш принцип: того, что взяли, не отдавать и еще чего прихватить.
     Берия откинулся в кресле и заржал.
     - А предложения о переговорах в Петербург переданы? - поинтересовался Павел.
     - Да, - буркнул Берия.
     - И когда они начнутся?
     - Оладьин отказывается идти на переговоры, - пробурчал нарком. - Как я понимаю, в этом его убедил Татищев.
     - Что? - Павел похолодел. - Он что, не понимает, что продолжение войны - самоубийство для Петербурга? Еще максимум месяц, и мы возьмем УРы.
     - Татищев понимает, что такое для вас бомбовые удары по Баку, и он в хороших отношениях с Черчиллем. Он увязывает переговоры с заключением перемирия с Крымом. А товарищ Сталин хочет покончить хотя бы с этим беляцким гнездом.
     - Я убью Татищева, - выдохнул Павел.
     - Только когда получишь на это приказ партии, - нахмурился Берия.-Но на переговорах ты ему вежливо улыбнешься, пожмешь руку и будешь разговаривать так, как тебе прикажут. Иначе покажешь себя врагом народа. Если сложилось так, что в Северороссии в ближайшее время сохранится буржуазный режим, нам выгоднее ее дружба с Британией, чем с Гитлером. А значит, Татищева мы будем оберегать... И ты будешь.

***

     Апрельская капель барабанила по подоконнику министерского кабинета. Совершенно усталый Алексей полулежал в своем кресле. Мысли вяло текли в голове. "Нельзя так расслабляться, - сказал он себе, - еще куча работы".
     Телефон на столе тонко запел. Он поднял трубку и услышал голос секретаря:
     - Господин министр, на проводе Молотов.
     - Соединяйте.
     Усталость слетела с Алексея, словно сброшенный мокрый плащ. Вскоре в трубке прозвучал холодный голос советского наркома:
     - Здравствуйте, господин Татищев.
     - Здравствуйте, Вячеслав Михайлович, - отозвался Алексей.
     - Я звоню вам, чтобы узнать, не изменилась ли ваша позиция по отношению к нашим мирным предложениям, - сухо произнес нарком.
     - Нет, - отрезал Алексей. - Мы готовы обсуждать территориальные уступки, но на следующих условиях. Переговоры должны вестись в Стокгольме, а не в оккупированном вами Таллинне. Мир должен быть заключен трехсторонний, с участием Крыма.
     - Ваше положение безнадежно, - жестко проговорил Молотов. - Наши войска наступают. Через несколько недель мы можем взять Петербург. Мы лишь хотим избежать лишних жертв.
     - Ваши войска взяли лишь первую линию Новгородского укрепрайона, и впереди их ждет еще много сюрпризов. Вы прекрасно знаете, что скоро сюда прибудет экспедиционный корпус из Британии , и вы фактически окажетесь в состоянии войны с этим государством. Кроме того, целый батальон Красной армии в районе соприкосновения с североросской освободительной армией перешел на нашу сторону, перебив офицеров и политруков. Погодите, скоро пойдут дивизии.
     - Советское правительство никогда не признает белокрымского правительства, - произнес Молотов, будто не заметив тирады оппонента. - Соответственно, мирный договор с ними невозможен. Максимум - соглашение о прекращении огня.
     - Извините, - Алексей напрягся, - я правильно понял, что вы согласны на участие в переговорах Крыма?
     - Но не готовы к заключению мирного договора, - пробубнил Молотов.
     - Соглашение о прекращении огня между СССР и Крымом устраивает Северороссию, - быстро ответил Алексей. - Вы готовы на переговоры в Стокгольме?
     - В Женеве.
     - Это нас устраивает. Восьмого декабря прошлого года вы заявили, что признаете только народное правительство Северороссии в Антоновке и не признаете правительство Оладьина. Это заявление необходимо дезавуировать.
     - Этого не будет, - отрезал Молотов. - Правительство в Антоновке уже распущено. Для всех лучше забыть о том, что оно когда-либо существовало. Официального роспуска или заявления советского правительства не будет.
     "Действительно, Мистер Нет, - подумал Алексей. - Хоть в мелочах, но обязательно надо сделать по-другому".
     - Хорошо, - процедил Алексей, - мы это еще обсудим. Когда вы готовы приступить к переговорам?
     - Завтра же, - буркнул Молотов.
     - Благодарю, - тут же отозвался Алексей. - Наш ответ вы получите сегодня.
     Повесив трубку, он закрыл лицо руками. "Господи, - думал он, - неужели отстояли, неужели выдержали?! Больше четырех месяцев страшного напряжения, крови и страданий".
     Он быстро снял трубку прямой связи с президентом и произнес, как только Оладьин отозвался:
     - Ваше высокопревосходительство, Советы готовы на трехсторонние переговоры в Женеве.
     - Ясно, - ответил президент, - войну мы проиграли.
     - Господин президент, - возразил Алексей, - мы отстояли главное - независимость.
     - Мы будем вынуждены пойти на территориальные уступки и платить контрибуцию, - недовольно проговорил Оладьин. - Это поражение.
     - Как хотите, ваше превосходительство, но я считаю это победой! - воскликнул Алексей. - Советы не добились своего, и это главное.
     - Может быть, - проворчал Оладьин. - Что еще?
     - Спасибо, ваше высокопревосходительство.
     - За что? - В голосе Оладьина зазвучало неподдельное удивление.
     - За то, что в этот раз не пошли на сепаратный мир, а целый месяц, в тяжелейших условиях обороны от превосходящего противника, ждали, пока Советы согласятся говорить с Крымом.
     - Ты тут ни при чем, - самодовольно отозвался Оладьин. - Я уже сказал перед выборами, старых ошибок повторять не буду. Готовься выезжать в Женеву.
     Он повесил трубку.
     Посидев около минуты, Алексей поднял трубку аппарата связи с секретарем и потребовал соединить с послом Крыма. Когда граф Безбородко отозвался на другом конце провода, он быстро произнес:
     - Здравствуйте, граф. Советы выразили готовность пойти на трехсторонние переговоры.
     - Спасибо, господин министр, что не оставили нас, как в прошлый раз. - В голосе пожилого посла звучали радость и укор.
     - Кто старое помянет, тому глаз вон, - проворчал Алексей. - Я бы просил вас приехать ко мне немедленно. Так или иначе, нам придется пойти на некоторые уступки Советам. Возникнет ряд проблем. Прежде всего, относительно людей. Численность североросской национально-освободительной армии составляет около трех тысяч человек. Еще более восьми тысяч содержится в лагерях военнопленных. Тех, кто захочет вернуться, мы, безусловно, передадим Москве. Но многие не желают возвращаться, опасаясь репрессий или из нелюбви к большевистскому режиму. На переговорах мы не сможем добиться их неприкосновенности. Отношение Сталина к военнопленным известно. А уж к тем, кто с ним сражался...
     Трубка надолго замолчала, наконец Безбородко произнес:
     - Я думаю, Крым будет готов принять этих... беженцев.
     - Тогда, кроме всего прочего, нам надо немедленно обсудить процедуру их... передачи, - отозвался Алексей.

***

     Алексей прошел по коридорам шикарного отеля "Президент", в котором проводились переговоры с советской делегацией. Дебаты шли тяжело, с напряжением. Глава советской делегации, бывший министр иностранных дел Литвинов, выдвигал одно неприемлемое условие за другим. Военные эксперты, рассматривавшие карту предлагаемой Советами границы, хватались за головы. Советская сторона уже заранее формировала будущий фронт, с чрезвычайно выгодными для нее выступами и провалами. Даже не обладая специальным военным образованием, можно было увидеть направления будущих ударов и охватов. Оладьин торопил. В тот же самый момент, когда начались переговоры, Красная армия предприняла масштабное наступление, стараясь прорвать оборону северороссов. Было ясно, что в случае ее успеха позиция советской делегации неизмеримо ужесточится. Фронт трещал по швам. Пала еще одна линия обороны Новгорода и одна - Пскова. Красная армия вплотную подступила к Лодейному Полю. Стало ясно, что придется уступать. Сейчас Алексей взял небольшой тайм-аут в переговорах, чтобы подготовиться к последнему акту торгов. Он знал: как бы ни сложились сегодня переговоры, мирный договор придется подписывать на этих условиях. Одновременно будет подписано соглашение о прекращении огня между СССР и Крымом. Но сейчас... сейчас он решил сделать еще одно дело.
     Толкнув дверь зала, в котором велось заседание комиссии по перемещенным лицам, он увидел двух людей в темных костюмах и при галстуках. Они склонились друг к другу, будто бараны, приготовившиеся бодаться из-за самки. За их спинами сидели по два советника, перебиравших какие-то бумаги. Глава североросской комиссии, советник Министерства иностранных дел Северороссии барон фон Витгарт вскочил при приближении начальника. "Полный тупик", - говорили его глаза. Но Алексея больше интересовал оставшийся сидеть участник переговоров, член советской делегации Павел Сергеев.
     - Барон, - обратился Алексей к своему подчиненному, - вы не возражаете, если я поговорю с советским товарищем тет-а-тет.
     Витгарт кивнул и вышел. Так же молча с мест поднялись и последовали за ним его советники. Советники Павла, повинуясь грозному взгляду шефа, тоже удалились, сделав вид, будто обоим вдруг захотелось покурить. Алексей опустился в кресло напротив Павла и, склонив голову, всмотрелся в бывшего друга.
     - Постарел ты, - проговорил Алексей после длительной паузы.
     - Ты тоже, - буркнул Павел.
     - Ну что, господин министр несостоявшегося правительства, - произнес Алексей, - не вышло у вас.
     - Это только начало, - процедил Павел. - По крайней мере, тот переход, через который вы меня депортировали, теперь прочно на советской территории.
     - Новый построим, - расплылся в улыбке Алексей. - Новгород, Псков, Архангельск - наши. Большинство населения успело эвакуироваться.
     - Кстати, - встрепенулся Павел, - они должны вернуться.
     - Они должны иметь право вернуться, - отрицательно покачал головой Алексей, - и они получат это право. Мы в Северороссии никого не держим. Только, как я понимаю, желающих жить в СССР не так уж много. Может быть, поэтому у вас и граница на замке, чтобы население не растерять.
     - Хватит, - буркнул Павел. - Не мне тебе говорить, что весь капиталистический мир ополчился против первой в мире социалистической страны.
     - Послушай, - Алексей откинулся в кресле, - ты знаешь, что такое комплекс провинциализма?
     - Ты о чем? - удивился Павел.
     - Небольшое пояснение. Это смешение комплекса неполноценности с завышенной самооценкой. Это когда некто, живущий в какой-то незначительной местности, мнит, что весь мир только и думает о нем. Провинциал полагает свою жизнь единственно верной, а все, что отличается от нее, считает уродливым отклонением. Он ненавидит столицу, хотя при этом в душе мечтает наслаждаться прелестями столичной жизни. Провинциал верит, что весь мир только и думает, как его, хорошего, на неправедный путь совратить. А миру на него плевать. Живи, дорогой друг, в своем Лоханкино, лаптем щи хлебай, только нам не мешай. Провинциалу это до чертиков обидно, ему ведь даже приятнее было бы, чтобы его ненавидели. От этого бы его значимость выросла, он как бы стал вровень с лидерами. Можно, конечно, по миру поездить, уму-разуму набраться. Если не дурак, тогда, поучившись да потрудившись, он бы Лоханкино почище Парижа с Нью-Йорком обустроил. Эти города тоже ведь когда-то деревнями были. Но ведь для этого признать надо, что он чего-то не умеет. Обидно. Проще и приятнее считать себя уникальным и великим, но миром не понятым. Но ведь и в этом общественного признания добиться хочется. И вот он начинает всему миру просвещение нести. Вначале проповедовать. На это, естественно, никто не реагирует. Еще обиднее. Тогда он берет дубину и пытается всему миру втемяшить, что он круче Кавказских гор. Дальше без комментариев. Вы и создали страну с комплексом провинциализма. На всех кидаетесь, как бешеные псы. А нам на вас, если бы вы не были столь агрессивны, было бы просто плевать.
     - Ты так говоришь, - поморщился Павел, - будто это мы тут под территориальными уступками и контрибуцией расписываемся.
     - А разве я говорю, что агрессивный провинциал не опасен? - поднял брови Алексей. - Опасен, еще как. Тем более опасен, что у нормального человека всегда есть чем заняться дома, что улучшить, усовершенствовать, что подмести, пардон. А агрессивный провинциал, он всегда убежден, что у него все прекрасно, а вот соседей подправить, а заодно и пограбить надо. Поэтому и сил он на агрессию может направить больше, чем нормальный человек на защиту. А если ты решил успехами мериться, то я как был министром иностранных дел Северороссии, так им и остался. А твое правительство, друг мой, приказало долго жить. Так что в нашем с тобой споре ты снова не в выигрыше.
     - Ничего, это только начало, - процедил Павел. - Еще будет красная звезда над твоим Петербургом.
     - Может, ты и прав. Только, даже свалившись с простреленной головой на улице Петербурга, я останусь свободным человеком, который защищал свой очаг. А вот ты, как был рабом, так им и останешься. Ты - провинциал. Ничего в жизни не видел, но пришел других поучать.
     - Кто тебе сказал, что я ничего не видел? - злобно спросил Павел.
     - Между "смотреть" и "видеть" большая разница, - улыбнулся Алексей. - Ты вот уже неделю в Женеве сидишь, по городу гуляешь. И все не хочешь понять, что можно... нет, нужно жить свободно. Все не видишь, что человек должен прежде всего работать на себя и свою семью, а не служить всей жизнью государственному монстру. Ты хоть сравнивал, как живут те же рабочие здесь и в твоей стране победившего пролетариата?
     - А ты? - рыкнул Павел.
     - Я видел, - кивнул Алексей. - Я был в тридцать первом в Москве по делам фирмы. И когда мастер на вашем заводе уверял меня, что живет лучше пролетариата Северороссии, я просто не знал, что сказать. Он получал в десять раз меньше моего разнорабочего, не имел, в отличие от моих рабочих, ни отдельного жилья, ни мотоцикла, но был так убежден, словно не я, а он видел все своими глазами. Я знал, что не выпустите, но предложил приехать в гости. Так он отказался. И так, говорит, осведомлен, что у вас пролетариат угнетают. Но ты хоть разуй глаза. Ты хоть западную прессу с двадцатого года читал? А беллетристику? Много там ненависти к СССР и коммунизму видел? Да о вас там вообще не упоминали, только в разделе курьезов. А вы - крику на весь мир: "Нас задушить хотят!" Да кому вы нужны?
     - Что ты все меня низким уровнем жизни попрекаешь? - вскипел Павел. - Ты же знаешь, гражданская война.
     - И у нас гражданская, и в Финляндии гражданская, и в Польше... Даже в Крыму, где ваша же Гражданская была, лучше вас живут, - мгновенно среагировал Алексей. - Германия уж как разорена была после Первой мировой, и то вас обогнала. У вас всегда причины. Гражданская, Отечественная, нелюбовь заграницы. Чтобы есть хлеб с маслом, надо растить хлеб, а не коноплю, делать масло, а не пушки. Научили бы вас даже все это делать, так вы же сами великие, нас учить собрались. Свою экономику загнали, а теперь еще и нас решили захватить? Пограбить хотели? Ну, ограбили бы. Так чтобы жизнь богатая была, работать надо, а не воровать. Любое богатство конечно. Его воспроизводить надо. Господи, тебе, марксисту, это объяснять надо.
     - Производством мы занимаемся и еще займемся, - произнес Павел, - а сейчас нам нужно защититься от капиталистического мира, который, что бы ты ни говорил, хочет нас уничтожить. Если ты этого не видишь, это твоя беда.
     - Да я сам член буржуазного правительства, - расхохотался Алексей, - и давай не будем вспоминать, кто на кого напал в ноябре. Я бы предпочел с вами торговать. А то, что жизнь у вас счастливая... От счастья не бегут.
     - Красиво ты говоришь, - ухмыльнулся Павел. - Провинциалы мы, богом забытые. Только вот от одного упоминания об СССР у многих сейчас поджилки трясутся. И ты знаешь, что дальше будет больше. Мы станем ведущей мировой державой. Нашел провинциалов.
     - Угу, - хмыкнул Алексей, - только давай начистоту. Сын того мастера в восьмидесятом году будет радоваться переезду из коммуналки в отдельную квартиру. Количество личных автомобилей в СССР в восьмидесятых будет тридцать пять на тысячу человек. Для нас это уровень тридцать пятого года. Да что говорить. Гражданин Северороссии путешествует по всему миру и нигде не чувствует себя стесненным. А ваш человек, если и попадет за границу, всегда будет озираться.
     - И все-то у тебя к личной наживе, личному удовольствию сводится, - покачал головой Павел. - Не понимаешь ты, что такое служить великой идее, за которую жизнь отдать не жалко. Не понимаешь ты, что значит служить государству, которое все для тебя. Вы только о своем брюхе печетесь, а мы жиз