теббер был большим и нищим городом; его широкие  улицы были застроены 
одноэтажными домишками, которые скрывались в тени огромных старых  деревьев. 
Передвигались по  нему  главным  образом  пешком; среди  неторопливых  толп, 
дребезжа,   сновали   велосипеды,   и,   громыхая,  прокладывал  себе   путь 
немногочисленный общественный  транспорт. Под дамбами, вдоль заливных низин, 
где  буйно  шли  в рост  садовые посадки, на  целые  мили тянулись  хижины и 
бараки. Центр города был застроен преимущественно невысокими домами, которые 
сменялись мельницами и  складами. Деловой центр напоминал кварталы типичного 
города Вое Део,  только  более старого, запущенного и  не  такого  мрачного. 
Вместо больших магазинов  для хозяев улицы были заполнены открытыми лотками, 
где  торговали всем необходимым. Здесь, на юге, климат был  мягче, и  легкая 
дымка,  которую приносило  в  город  дыхание  теплого  моря,  была пронизана 
солнцем. Ощущение радости не покидало меня. Господь одарил меня способностью 
забывать  беды и  неприятности,  и  в  городе  Йотеббере  я чувствовала себя 
счастливой. 
     Туалтак  оправилась  от  болезни  и  нашла  хорошее  место  химика   на 
предприятии.  Виделась  я  с  ней   редко,  ибо   подружились  мы   в   силу 
необходимости,  а не по собственному выбору. При  каждой  нашей  встрече она 
неизменно  вспоминала  улицу  Хаба и  свою  лабораторию на Уэреле,  а  также 
жаловалась на работу и на коллег. 
     Доктор  Йерон  не  забыла меня. Я получила записку с просьбой навестить 
ее, что и сделала. Когда я рассказала ей о своих делах, она  попросила  меня 
сходить с ней на собрание  просветительского общества. Как я  выяснила,  оно 
представляло собой  группу  демократов,  главным  образом учителей,  которые 
старались  противостоять автократической власти племенных  и местных вождей, 
врученной тем  новой Конституцией, боролись против  явления, именуемого  ими 
рабским мышлением, тупым  женоненавистничеством, с которым я познакомилась в 
Хагайоте. Мой опыт оказался полезен для них, ибо  все  они были  горожанами, 
которые   сталкивались  с   рабским  мышлением,   лишь  когда  оно  начинало 
командовать  ими.  Самыми неудержимыми  в своем  возмущении из членов группы 
были женщины. Освобождение почти ничего не дало  им,  так что терять им было 
нечего.  Мужчины  в  большинстве  своем  являлись  сторонниками  постепенных 
перемен, женщины же стояли за революцию. Поскольку  я была родом с Уэрела  и 
плохо разбиралась  в тонкостях политики на Йеове, то предпочитала слушать  и 
помалкивать.  Хотя мне было нелегко сдерживаться.  По  природе своей  я была 
оратором  и  порой чувствовала: мне  есть что сказать.  Но я держала язык за 
зубами и слушала выступавших. Их в самом деле стоило послушать. 
     Невежество яростно защищало себя, а неграмотности, как  я хорошо знала, 
могла  быть  свойственна  изощренная  хитрость.  Хотя   комиссар,  президент 
провинции  Йотеббер,   избранный  в   результате  подтасовки   избирательных 
бюллетеней, и не  понимал наших манипуляций со школьными программами, он без 
больших  усилий  мог контролировать школы, просто  посылая туда инспекторов, 
которые вмешивались в ход занятий  и просматривали наши учебники.  Но, как и 
во времена  корпораций, самым  главным он  считал  контроль  над  телесетью. 
Сводки новостей, информационные программы, марионетки в "репортажах с  места 
событий"  --  все  подчинялось  ему.   И  что  могла  противопоставить  этой 
вакханалии  горстка   учителей?   Дети   родителей,   не  имевших   никакого 
образования, с  помощью телесети слышали, видели и чувствовали лишь то,  что 
комиссар  хотел  им  внушить:  свобода  --  это  необходимость  повиноваться 
начальству;  насилие  в  чести и главное --  мужественность.  Поскольку  эти 
истины  каждодневно подтверждались жизнью  и опытом  просмотра  сообщений по 
телесети, что толку было в словах? 
     -- Грамотность  не имеет никакого значения, -- сокрушенно признала одна 
из  членов  нашей группы. --  Начальники  через  наши  головы  обратились  к 
информационной технологии эпохи "постнеграмотности". 
     Я  задумалась над ее словами  и, даже ненавидя эти  понятия, со страхом 
признала, что, вероятно, она права. 
     К  моему  удивлению,  на  следующей  встрече группы  появился  чужак -- 
вице-посол Экумены.  Его  присутствие  в  городе  было предметом несказанной 
гордости  нашего комиссара, ибо чужака  прислали  из Старой  столицы,  чтобы 
поддержать главу  провинции Йотеббер в его противостоянии  Всемирной партии, 
чьи  позиции  были  особенно сильны  здесь  и которая  продолжала  требовать 
изгнания с Йеове всех иноземцев. До меня доносились  смутные слухи  об  этой 
личности, но я  меньше  всего  ожидала встретить  его на  собрании  школьных 
учителей-вольнодумцев. 
     Он  был  невысок, с красновато-коричневой  кожей  и  глазами  почти без 
белков,  но, если не обращать на это внимания, его  можно было  бы счесть  и 
симпатичным. Он сидел напротив меня, неестественно прямо, будто по привычке, 
и слушал, не произнося ни слова, словно и это было для него привычным делом. 
К  концу встречи он повернулся  и в упор  уставился на меня своими странными 
глазами. 
     -- Радоссе Ракам? -- спросил он. 
     Остолбенев, я кивнула. 
     --  Меня  зовут Йехедархед  Хавжива, -- сказал  он.  --  Я  привез  вам 
кое-какие книги от Старой Музыки. 
     Я уставилась на него. 
     -- Книги? 
     -- От Старой Музыки. От Эсдардона Айи. С Уэрела. 
     -- Мои книги? -- повторила я. 
     На лице его промелькнула улыбка. 
     -- Где они? -- вскричала я. 
     -- У меня дома. Если хотите, сегодня вечером можете их получить. У меня 
машина. --  В его словах  чувствовалась какая-то легкая ирония, как будто он 
не собирался иметь машину, но радовался ее наличию. 
     Подошла доктор Йерон. 
     -- Значит, вы нашли ее, -- обратилась она к вице-послу. 
     Он взглянул на нее с таким просиявшим лицом,  что я невольно  подумала, 
уж  не  любовники  ли  они.  Хотя  она   была  значительно  старше,  в  этом 
предположении   не   было   ничего  удивительного.  Доктор  Йерон   обладала 
магнетическим обаянием. Странно, что  я вообще обратила на это внимание, ибо 
меня  не  привлекали сексуальные  особенности  других  людей.  Они  меня  не 
интересовали. 
     Во время разговора он взял ее за  руку, и мне  бросилось в глаза, каким 
нежным  был  этот  жест,  пусть  и неторопливым, но  искренним. Это  любовь, 
подумала я. Тем не менее я видела, что они не вместе, поскольку в их общении 
и взглядах  не  было того  интимного взаимопонимания, которым  любящие часто 
дарят друг друга. 
     Мы с Хавживой уехали на правительственном электромобиле в сопровождении 
двух телохранителей  --  молчаливых  женщин-полицейских,  которые сидели  на 
переднем сиденье. Мы разговаривали  об Эсдардоне  Айе, чье имя, как объяснил 
Хавжива, означало "Старая  Музыка". Я  рассказала, как Эсдардон Айя спас мне 
жизнь, переправив  сюда. Мистер Йехедархед слушал  с таким  вниманием, что с 
ним было легко разговаривать. 
     -- Я попросту заболела,  расставшись со  своими книгами, мне не хватало 
их,  словно они были моей семьей. Но, может быть, с  моей стороны было глупо 
так думать. 
     -- Почему глупо? -- спросил Хавжива. У него был иностранный  акцент, но 
в то же время в  его речи  уже слышалась йеовианская напевность, а голос был 
прекрасным, низким и ласковым. 
     Я попыталась объяснить все разом: 
     -- Понимаете, они так  много  значили  для  меня,  потому  что  я  была 
абсолютной невеждой,  и именно книги дали мне свободу, открыли  передо  мной 
мир  -- точнее, миры( Но здесь я  вижу, что телесеть, голограф-театры  и все 
прочее  значат  для  людей  куда  больше,  ибо   определяют  их  сегодняшнее 
существование. Может быть, привязанность  к книгам означает привязанность  к 
прошлому. А йеовиане  должны двигаться в  будущее. И  словами мы никогда  не 
сможем изменить мышление людей. 
     Хавжива выслушал меня с тем  же напряженным вниманием,  с каким  слушал 
ораторов на собрании, после чего неторопливо ответил: 
     -- Но  в словах заключена суть любой мысли. Книги же сохраняют слова  в 
неизменности( Я и сам очень долго не умел читать. 
     -- Неужели? 
     -- Я знал, как это делается,  но не  читал.  Я жил в деревне. В здешних 
городах должны быть книги, -- уверенно, словно немало размышлял на эту тему, 
заявил он. -- В противном случае каждое поколение все будет начинать с нуля. 
Вам предстоит спасти слова. 
     Вскоре мы подъехали  к дому,  стоявшему на вершине холма в старой части 
города. Войдя в холл, я увидела четыре объемистых ящика с книгами. 
     -- Да у меня столько не было! -- воскликнула я. 
     -- Старая Музыка сказал, что все они принадлежат вам, -- ответил мистер 
Йехедархед и, улыбнувшись, посмотрел на меня. 
     Взгляд чужаков более  выразителен, чем наш. Но, чтобы заметить движение 
зрачков, приходится стоять к человеку вплотную -- впрочем, это заключение не 
относится к обладателям голубых глаз. 
     -- Мне просто некуда деть  такую гору книг,  --  растерянно сказала  я, 
осознавая, что этот странный человек, Старая Музыка, снова помог мне обрести 
свободу. 
     --  А в вашей школе? В школьной библиотеке? Отличная идея,  но я тут же 
представила,  что   их  будут  лапать  инспектора.  А  вдруг   им  захочется 
конфисковать их? Когда я вслух выразила это опасение, вице-посол предложил: 
     -- А что, если преподнесу  их как дар посольства? Думаю,  в этом случае 
инспектора поумерят свой пыл. 
     -- О да! -- выпалила  я. -- Но почему вы так добры? И вы, и он( вы тоже 
родом с Хайна? 
     -- Да, -- сказал Хавжива,  не ответив на первый  мой вопрос. --  Был. И 
надеюсь стать йеовианином. 
     Потом он предложил мне присесть и выпить бокал вина. Он был  дружелюбен 
и  легок  в  общении,  хотя  сдержан  и немногословен.  Я  поняла,  что  ему 
приходилось  страдать. На лице у него виднелись  шрамы, и под волосами белел 
след зажившей раны. Он спросил, о чем мои книги, и я ответила: 
     -- Об истории. 
     Хавжива  улыбнулся  и  молча протянул мне  свой бокал. Подражая ему,  я 
подняла свой, и мы выпили. 
     На следующий день библиотеку  доставили в нашу школу. Когда мы  вскрыли 
ящики и  стали расставлять книги по полкам,  то  поняли, какие огромные  нам 
достались сокровища. 
     --  Даже в  университете  нет  ничего  подобного, --  заметил  один  из 
учителей, который год учился там. 
     Тут были труды по истории и антропологии Уэрела и других миров Экумены, 
работы по философии и политике жителей Уэрела и иных планет,  сборники прозы 
и поэзии, энциклопедии, научные монографии, атласы и словари. В углу  одного 
из  ящиков лежали  мои  собственные книги,  даже истрепанный томик  "Истории 
Йеове"  с  надписью: "Напечатано  в Университете  Йеове  в  1  г.  Свободы". 
Большинство  своих  книг я оставила в  школьной  библиотеке,  но эту  и  еще 
несколько, к которым испытывала любовь и нежность, взяла домой. 
     Не  так  давно  я  была  одарена этими чувствами  и  по другому поводу. 
Школьники преподнесли мне в подарок крохотного пятнистого котенка. Мальчик с 
такой трогательной гордостью вручил его, что  я  просто не могла отказаться. 
Когда я попыталась передарить котенка  кому-нибудь из учителей, те встретили 
мое поползновение дружным смехом. "Эта доля выпала тебе,  Ракам!" -- сказали 
они. Волей-неволей мне пришлось взять это крохотное существо домой;  котенок 
был такой хрупкий и маленький, что я с трудом  заставляла себя прикасаться к 
его  тельцу. В Зескре женщины  держали  домашних животных,  главным  образом 
котов и лисопсов, ухоженных маленьких созданий, которые  питались лучше, чем 
люди. Да и сама я в свое время носила имя такого лисопса. 
     Когда я  с опаской стала вынимать котенка из корзинки, тот ухитрился до 
кости прокусить мне большой палец. При всей  своей  хрупкости и  невесомости 
зубки пускать в ход он умел. Я начала испытывать к нему уважение. 
     Вечером я уложила его спать в корзинке, но он вскарабкался на постель и 
пристроился у меня прямо на голове. Пришлось засунуть его под одеяло, где он 
спокойно  и  проспал всю ночь. Утром я проснулась  оттого, что мое  животное 
скакало по кровати, гоняясь за пылинками, которые плясали в солнечных лучах. 
Открыв глаза, я не могла удержаться от смеха. Давно я так не смеялась. 
     Котенок  был сплошь черным,  и  пятнышки раскраски,  черные на  черном, 
виднелись только  тогда, когда свет  падал под определенным углом. Я назвала 
его Хозяином.  И  поняла, насколько приятно вечерами возвращаться домой, где 
меня ждет мой маленький Хозяин. 
     В   последние  полгода  мы   занимались  организацией  большой  женской 
манифестации.  Состоялось  много встреч  и  собраний,  на некоторых из них я 
порой  замечала вице-посла и вскоре уже  сама начинала искать его  взглядом. 
Мне  нравилось смотреть,  как  он  слушает  наши  споры.  Часть  выступавших 
доказывала, что демонстранты не должны  ограничиваться темой  нарушения прав 
женщин,  а  требовать  равенства для  всех и во  всем.  Другие заявляли, что 
движение ни  в  коей мере  не должно  зависеть от поддержки  иностранцев,  а 
носить  чисто йеовианский характер.  Мистер Йехедархед внимательно слушал  и 
тех и других. Наконец я вышла из себя. 
     -- Вот я иностранка! И что, только поэтому от меня нет  никакой пользы? 
--  возмутилась я.  -- Вы рассуждаете  как  хозяева. Можно подумать, что  вы 
лучше всех прочих! 
     -- Я поверю во всеобщее равенство лишь  тогда, когда увижу эти слова  в 
Конституции Йеове, -- добавила доктор Йерон. 
     Что же  касается  Конституции, то  ее приняли  в  результате  всеобщего 
голосования  в  то  время, когда  я жила в Хагайоте; из граждан право голоса 
имели  только  мужчины.  Наконец  было  решено, что  демонстранты  потребуют 
введения  в Конституцию поправок о предоставлении женщинам гражданских прав, 
о тайном голосовании, о гарантии прав на свободу слова, печати, собраний и о 
бесплатном образовании для всех детей. 
     В тот  жаркий  день семьдесят тысяч женщин перекрыли все дороги. Я  шла 
вместе с ними и вместе с ними пела, прислушиваясь к могучему звучанию нашего 
женского хора. 
     Когда мы  готовили  женщин  к  этой  демонстрации,  я  стала  выступать 
публично,  поскольку обладала ораторским даром, и он нам  пригодился.  Порой 
шайки хулиганов или невежественных мужчин пытались прерывать мои выступления 
угрожающими криками: "Надсмотрщица,  хозяйка, шлюха, убирайся к себе домой!" 
Однажды,  когда  они истошно  орали "Убирайся,  убирайся!", я наклонилась  к 
микрофону и сказала: 
     -- Я не  могу  этого сделать.  Потому  что на  плантациях, где  я  была 
рабыней, мы пели такие слова( -- И я запела: -- О, о, Йеове, никто не придет 
назад. 
     Услышав  меня,  буяны застыли на  месте.  Похоже, они почувствовали всю 
печаль этих слов, их неизбывную тоску. 
     Демонстрация прошла, но спокойствие так  никогда уже не восстановилось, 
хотя бывали времена, когда наша энергия почти сходила на нет и движение, как 
говорила доктор Йерон, застывало на месте. Во время одного из таких периодов 
я пришла к ней и осведомилась, не могли ли бы мы организовать издательство и 
печатать книги. Эта идея пришла мне в голову в Хагайоте, в тот миг, когда  я 
увидела, как Сеуги погладила пальцами бумагу, где я записала  ее рассказ,  и 
заплакала. 
     --  Сказанное  умирает  быстро, -- сказала  я,  -- так  же, как слова и 
образы в телесети, и каждый может истолковывать их по  своему  разумению. Но 
книги остаются. Они вечны. Они плоть истории, говорит мистер Йехедархед. 
     -- А инспектора? -- напомнила мне доктор Йерон. -- Пока  мы не добьемся 
поправки о  свободе слова, правительство никому не позволит печатать то, что 
не согласуется с его взглядами. 
     Но  мне  не  хотелось  расставаться с  моей идеей.  Я  понимала, что  в 
провинции   Йотеббер   нам  не  удастся  издавать   политические  труды,  но 
доказывала, что  у  нас есть возможность печатать прозу  и стихи для живущих 
тут женщин. Некоторые считали, что моя затея -- бесполезная трата времени. И 
мы без конца обсуждали ее со всех сторон. 
     Мистер  Йехедархед,  вернувшийся  из  поездки  в  Старую  столицу,  где 
находилось  посольство, слушал наши  дискуссии,  но не говорил ни слова, что 
весьма  разочаровало  меня. Мне-то  казалось, что он  должен поддержать  мои 
замыслы. 
     Как-то  раз я  шла из  школы домой: квартира  моя находилась  в большом 
старом здании недалеко от дамбы. Мне нравилось здесь жить, потому что в окна 
мои стучались ветви  деревьев, а в  просветах между стволами виднелась река, 
ширина  которой  достигала  в  этом  месте  четырех  миль;  она  неторопливо 
протекала меж песчаных отмелей, тростниковых зарослей  и островков, заросших 
ивами, которые  выступали из воды в сухое  время  года,  а в  сезон обильных 
дождей вода поднималась, размывая дамбы. 
     Подойдя к дому,  я увидела мистера Йехедархеда, за спиной которого, как 
обычно,  маячили  две  невозмутимые женщины-полицейские. Он поздоровался  со 
мной  и осведомился, не могли ли бы мы поговорить. Я смутилась и, растерянно 
помявшись, пригласила его к себе. 
     Охранницы  остались  ждать  в холле. Моя квартира, представляющая собой 
всего  лишь одну  большую  комнату, находилась  на третьем этаже.  Я села на 
кровать, а  вице-посол устроился в кресле. Хозяин, мурлыча,  ходил кругами и 
терся о его ноги. 
     Я давно заметила,  что Хавжива находил своеобразное удовольствие в том, 
что ни  обликом, ни поведением не соответствовал расхожим представлениям  об 
окружении  комиссара:  те,  увешанные   значками,   эмблемами  и  кокардами, 
разъезжали повсюду не  иначе как  в сопровождении кавалькады машин. А мистер 
Йехедархед со своими охранницами передвигался по городу либо на своих двоих, 
либо на  скромном  казенном автомобиле. Из-за этого  люди испытывали к  нему 
симпатию.  Все знали,  как  теперь  знала  и я, что  в  первый  день  своего 
пребывания здесь, когда  он прогуливался в одиночестве, на него напала банда 
молодчиков  из Всемирной партии  и избила до полусмерти. Горожанам нравилась 
его смелость и  непринужденность, с которой он общался со всеми и всюду. Они 
считали его своим.  Мы в движении Освобождения воспринимали  его как "нашего 
посла",  но он  все-таки  оставался чужаком.  Комиссар,  который,  может,  и 
ненавидел его популярность, все-таки извлекал из нее какую-то пользу. 
     --  Вы  хотите  организовать издательство, -- сказал мистер Йехедархед, 
поглаживая Хозяина, который пытался вцепиться коготками ему в руку. 
     --  Доктор  Йерон  считает,  что,  пока  мы   не  добьемся  поправок  в 
Конституции, от него не будет толку. 
     --   На   Йеове   существует  одно  учреждение,  издания  которого   не 
контролируются  правительством   напрямую,  --  сказал  мистер   Йехедархед, 
поглаживая брюшко Хозяина. 
     -- Осторожнее, он кусается, -- предупредила я. -- А где оно находится? 
     -- В университете. Да,  вы правы, -- сказал мистер Йехедархед, глядя на 
окровавленный  большой  палец.  Я  извинилась  за  поведение Хозяина.  Гость 
спросил, уверена ли я, что он мальчик.  Я ответила, что  мне так сказали, но 
как-то   не   приходило  в  голову  удостовериться.  --  У   меня  сложилось 
впечатление,  что ваш Хозяин -- типичная дама,  -- сказал  мистер Йехедархед 
таким тоном, что я не могла удержаться от смеха. 
     Высасывая  кровь  из  ранки,  он засмеялся  вместе со мной,  после чего 
продолжил: 
     -- Университет никогда  не представлял собой  значимой величины. То был 
замысел корпорации --пусть "имущество"  считает, что получает образование. В 
последние годы войны  он был  закрыт. После Освобождения  снова открылся и с 
тех  пор так  себе  потихоньку и  существует,