но все  же я 
читала ее!), была напечатана там -- на Йеове, в Свободном Мире. Ее доставили 
на Уэрел. И для меня она стала святой книгой. 
     Я спросила  у Ахаса, как сейчас обстоят дела на  Йеове, и он рассказал, 
что там создано свое  правительство и написана великая Конституция, согласно 
которой все люди равны перед законом. 
     По  телесети,  в  сводках  новостей  говорилось,  что   на   Йеове  все 
передрались между собой,  что там вообще  нет  никакого правительства,  люди 
голодают, а в городах, не считаясь ни с законом, ни с порядком, свирепствуют 
шайки дикарей из глубинных районов  страны и  молодежные банды.  Говорилось, 
что в этом обреченном умирающем мире правят бал коррупция и невежество. 
     Ахас рассказал, Что правительство на Вое Део, которое вело войну против 
Йеове и проиграло ее, теперь боится, что Освобождение придет и на Уэрел. 
     -- Не  верь никаким новостям, --  дал он  мне совет.  --  Особенно тем, 
которые якобы поступают с мест. Даже не слушай и не смотри их. В них столько 
же вранья, сколько и во всем остальном, но если ты смотришь и чувствуешь, то 
сможешь поверить. Они это знают. А если они владеют нашими мозгами, то могут 
обойтись  без оружия.  У владельцев нет ни  камер, ни  репортеров на  Йеове, 
"новости" свои они просто выдумывают  и используют актеров.  Допуск на Йеове 
имеют только кое-какие чужаки из Экумены; да и то жители Йеове обсуждают, не 
стоит ли  выслать  их, чтобы мир, который  они завоевали, принадлежал только 
им. 
     -- Но как же в таком случае быть с нами? --  спросила я, потому что уже 
стала мечтать,  как отправлюсь туда,  в  Свободный  Мир, когда  Хейм соберет 
чартерный рейс и увезет людей. 
     --  Некоторые   из   жителей  Йеове  считают,  что   "имущество"  может 
высадиться. Другие говорят, что не прокормят такое количество ртов, и вообще 
боятся  перенаселения. Обсуждают  они эту  проблему  вполне  демократически. 
Скоро она будет решена в ходе первых выборов на Йеове. 
     Ахас тоже мечтал отправиться на  Йеове. Мы обсуждали наши планы с пылом 
влюбленных, говорящих о любви. 
     Но пока корабли на  Йеове не ходили. Хейм не мог действовать открыто, а 
Общине было запрещено  выступать от его имени. Экумена предложила доставлять 
на своих кораблях  всех,  кто пожелает отправиться в  путь, но правительство 
Вое Део  отказало  ей  в  праве  пользоваться  своими  космопортами.  Пускай 
доставляют  только  своих.  Никто из жителей  Уэрела  не  мог покинуть  свою 
родину. 
     Ведь  всего сорок лет назад Уэрел разрешил чужакам совершать посадку на 
своей  территории и установил с ними дипломатические отношения. Я продолжала 
изучать  историю  и  постепенно  стала  разбираться   в  сущности  тех,  кто 
господствовал  на  Уэреле. Та  чернокожая  раса, которая  сначала  завоевала 
народы  Великого континента, а потом и весь мир, которая стала называть себя 
хозяевами, существовала  в  убеждении, что  таков  единственный и неизменный 
порядок  вещей.  Они считали, что являют собой образец человечества,  что их 
поступки  не подлежат сомнению  и что им  открыты  все истины. Все остальные 
народы  Уэрела,  даже  сопротивляясь  новоявленным  хозяевам,  подражали им, 
старались стать такими же, как они, и вести такой же образ жизни. Но когда с 
неба  спустились другие люди,  которые и выглядели по-другому,  и вели  себя 
необычно, и  обладали иными  знаниями, и не позволили  ни завоевать себя, ни 
обратить  в   рабство,  раса  хозяев  отказалась  иметь  с   ними  дело.  Им 
потребовалось четыреста лет, дабы  признать,  что те, другие, во  всем равны 
им. 
     Я стояла в толпе на  митинге Радикальной партии, где выступал  Эрод; он 
был,  как всегда,  прекрасен. Я обратила внимание на  женщину,  которая тоже 
внимательно слушала его. У нее была странная коричневато-оранжевая кожа, как 
кожура пини, и даже в уголках глаз виднелись белки. Я было подумала, что она 
больна и  ее грызет гнойный  червь,  как лорда Шомеке, у  которого изменился 
цвет кожи и от глаз  остались  одни белки. Передернувшись, я отодвинулась от 
нее. Глянув на меня, она улыбнулась и снова стала слушать оратора. Волосы ее 
клубились густым облаком, как у Сези-Туал. На ней было изящное  платье, хотя 
и странного  покроя. До меня  далеко не сразу дошло, кто она такая и что эта 
женщина явилась сюда из  невообразимо далекого  мира.  И  самое удивительное 
заключалось  в  том,  что, несмотря на  странную  кожу, глаза и  волосы, она 
все-таки была таким же человеком,  как и я, в  чем я не сомневалась.  Потому 
что чувствовала это. На мгновение меня охватило глубокое беспокойство. Затем 
оно  перестало меня тревожить, уступив место неодолимому  любопытству, почти 
томлению сблизиться с ней. Я хотела познакомиться с ней, узнать то, что было 
ей известно. 
     Душа расы  хозяев боролась  во мне с  душой  свободного  человека. И от 
этого мне не избавиться всю жизнь. 
     Научившись  читать, писать  и пользоваться калькулятором, Кео  и Рамайо 
перестали ходить в школу, но  я продолжала учиться.  Когда в  школе, которую 
содержал Хейм, не осталось  курсов,  которые  я могла бы  посещать,  учителя 
помогли мне сориентироваться в  телесети. Хотя правительство  контролировало 
такие курсы, на них преподавали прекрасные  учителя,  которые вели группы со 
всего света, рассказывая о литературе, истории, науках и искусстве. Я всегда 
старалась как можно больше узнать об истории. 
     Ресс, которая была членом Хейма, первым делом отвела  меня в библиотеку 
Вое  Део.  Поскольку  она  была  открыта  только  для  хозяев,  то  там   не 
существовало  цензуры  правительства.  Но  библиотекари  под  тем  или  иным 
предлогом старались не иметь дела со светлокожими, пусть даже те и считались 
свободными.  Я же обладала темной  кожей, и  город научил  меня держаться  с 
гордой  независимостью,   которая  избавляла  от   многих  неприятностей   и 
оскорблений. 
     Ресс подсказала, что я должна войти  в библиотеку с таким видом, словно 
она  принадлежит мне. Так я и  поступила и без всяких вопросов  получила все 
права и привилегии читателя. Я начала читать взахлеб, все, что мне хотелось, 
в этом огромном книжном собрании, каждую книгу, которая попадала мне в руки. 
Чтение стало моей радостью. В нем состояли суть и смысл моей свободы. 
     Кроме  приятной  работы   в  картонажной   мастерской,  которая  хорошо 
оплачивалась и позволяла проводить время в симпатичном обществе, кроме учебы 
и  чтения, в моей жизни больше ничего не существовало. Да я и сама не хотела 
ничего  иного.  Я была  одинока,  но  не  считала,  что одиночество  слишком 
тягостно, коль скоро у меня имелось то, чего я хотела. 
     Ресс, которую  я недолюбливала, считалась моей подругой. Я ходила с ней 
на собрания Хейма и посещала развлечения, в которых без ее  подсказок ничего 
бы не поняла. 
     --  Старайся,  деревенщина, -- могла сказать она мне. -- Будешь обучать 
молодую поросль на плантациях. 
     Она таскала  меня в  театр макилов и в  танцзал, где  исполняли хорошую 
музыку. Ей постоянно хотелось танцевать. Я позволяла ей учить себя, но танцы 
не  доставляли мне особого удовольствия.  Как-то вечером, когда мы танцевали 
"медленную поступь", она стала прижиматься ко мне, и, посмотрев ей в лицо, я 
увидела  на  нем  откровенное  и  недвусмысленное  чувственное  желание.   Я 
отпрянула от нее. 
     -- Не хочу танцевать, -- сказала я. 
     Мы  пошли  домой.  Дойдя до дверей моей  комнаты,  Ресс попыталась меня 
поцеловать. Меня замутило от ярости. 
     -- Не хочу! 
     -- Прости, Ракам, -- сказала она. Такого тихого и покорного голоса  я у 
нее никогда не  слышала. -- Я понимаю, что ты должна  сейчас чувствовать. Но 
тебе придется пройти через  это, у  тебя  должна  быть своя жизнь. Да,  я не 
мужчина, но я очень хочу тебя. 
     Я оборвала ее: 
     --  Меня  использовала  женщина  еще до  того, как ко  мне  прикоснулся 
мужчина. Тебя  интересует, хочу ли я этого? Никто и никогда больше не  будет 
пользоваться мною! 
     Ярость  и  ненависть хлестали из  меня ядовитым фонтаном,  как  гной из 
раны.  Если  бы  Ресс  снова попыталась  прикоснуться  ко  мне,  я могла  ее 
изуродовать.  Я  захлопнула  дверь у  нее  перед  носом.  Потом, вся  дрожа, 
добралась до  стола, села и стала читать книгу, что лежала, открытая, передо 
мной. 
     На следующий день мы обе испытывали смущение и держались  друг с другом 
жестко  и напряженно. Но кроме  той грубоватости, которой  наделил ее город, 
Ресс было свойственно и терпение. Она больше  не пыталась проявлять любовных 
чувств и наконец завоевала мое доверие, и я стала  рассказывать ей то, о чем 
никому  не говорила.  Она внимательно слушала,  а  потом выложила то,  о чем 
думала. 
     -- Деревенщина, -- сказала она, -- все ты делаешь неправильно. И нечему 
тут удивляться. Ты  и не могла  вести себя по-другому. Ты считаешь, что секс 
--  это то,  что делают  с  тобой. Все не  так. Делать  должна ты.  С кем-то 
другим. И не  для него. Ты вообще еще не знаешь, что такое секс.  Ты знакома 
только с насилием. 
     -- Давным-давно лорд Эрод все это говорил мне, -- ответила я с горечью. 
-- Мне безразлично, как это называется.  Я  сыта по горло. На всю оставшуюся 
жизнь. И могу только радоваться, что у меня никого нет. 
     Ресс скорчила гримасу: 
     --  В  двадцать два года? Может,  на какое-то время тебе и хватит. Если 
тебя это устроит, будь счастлива. Но подумай над моими словами. Ты лишаешься 
немалой части бытия. 
     --  Когда  мне  понадобится   секс,  я  и  сама  смогу  доставить  себе 
удовольствие, -- сказала  я, не заботясь, что мои слова могут обидеть ее. -- 
Любовь не имеет с ним ничего общего. 
     -- Вот тут ты  ошибаешься, -- возразила  Ресс, но  я  не  слушала ее. Я 
получила знания от учителей и из книг, которые сама выбирала, и не нуждалась 
в  советах,  о  которых  не  просила.  Я  отказывалась  слушать,  когда  мне 
указывали,  что делать  и как думать. Если я свободна, то до мозга костей. Я 
напоминала ребенка, который начинает ходить. 
     Ахас   тоже  давал  мне   советы.  Он  сказал,  что  дальше  продолжать 
образование глупо. 
     --  Сколько  бы  ты  ни читала,  тебе уже  не  извлечь  из  книг ничего 
полезного, -- сказал он. -- Это самообман. А нам  нужны руководители и члены 
организации, обладающие практическими навыками. 
     -- Нам нужны учителя! 
     -- Да, -- согласился он, -- но уже год назад ты знала достаточно, чтобы 
учить других. Что толку в древней истории, в  рассказах о  других мирах? Нам 
предстоит делать революцию! 
     Я  не  могла расстаться с книгами, но стала испытывать чувство вины.  Я 
стала  преподавать в школе  Хейма, обучая неграмотное  "имущество"  чтению и 
письму -- точно так же,  как  три  года назад учили меня.  То  была нелегкая 
работа.  Взрослому человеку  трудно научиться читать,  когда этим приходится 
заниматься  по  вечерам,  после тяжелой  работы. Куда проще,  когда телесеть 
вбивает тебе в голову все, что необходимо. 
     Про себя я продолжала спорить с Ахасом и как-то спросила у него: 
     -- Есть ли библиотека на Йеове? 
     -- Не знаю. 
     --  Тебе известно,  что ее нет. Корпорации не оставили по себе  никаких 
библиотек.  Они им  были  не  нужны.  Их руководители  были  невежественными 
людьми, которых  не интересовало ничего, кроме дохода. Знание само  по  себе 
несет добро. И я продолжаю учиться, чтобы принести знания на Йеове. Будь я в 
силах, то притащила бы им всю здешнюю библиотеку! 
     Он уставился на меня. 
     --  Что думают владельцы, что они делают  -- вот о чем рассказывают все 
их книги. И на Йеове они не нужны. 
     -- Еще как нужны, -- ответила я, не сомневаясь, что он  ошибается, хотя 
опять не могла объяснить почему. 
     Вскоре  меня пригласили преподавать историю, так как  один  из учителей 
покинул   школу.  Эти  уроки  проходили  как  нельзя  лучше.  Я  старательно 
готовилась  к ним. Меня  попросили  проводить занятия с наиболее успевающими 
учениками,  и с этим заданием я тоже  справилась.  Слушателям были интересны 
идеи, которые я извлекала из хода истории, и те сравнения, что приходили мне 
на ум при сравнении  нашего мира с другими.  Я  изучала, как  разные  народы 
воспитывают  своих детей,  кто  несет  за  них  ответственность и  как  надо 
понимать ее, ибо мне  казалось,  что  именно так люди обретают  свободу  или 
ввергают себя в рабство. 
     Один  из  разговоров  на эту тему  состоялся  с человеком из посольства 
Экумены.  Я  испугалась,  увидев  в  аудитории  чужое  лицо.  Еще  больше  я 
перепугалась,  когда  узнала его.  Он  вел начальный  курс истории  Экумены, 
которую я изучала  по телесети.  Я слушала его, затаив дыхание, хотя никогда 
не участвовала  в дискуссиях.  Знания,  которые я  обрела,  оказали на  меня 
большое воздействие. Мне  почудилось, что он сочтет меня самонадеянной, если 
я начну говорить о  вещах, доподлинно  известных ему, и с трудом, запинаясь, 
провела урок, стараясь не глядеть на его лицо с глазами почти без белков. 
     После занятий  он подошел  ко  мне,  вежливо представился, похвалил мою 
лекцию  и  спросил, читала ли  я  такие-то  книги.  Он  говорил со мной  так 
доверительно  и  открыто, что я  не могла  не проникнуться доверием  к нему. 
Скоро  он  полностью завоевал его. Я нуждалась в  его советах и руководстве, 
ибо даже умные люди  написали  и  произнесли массу  глупостей  об отношениях 
между  мужчиной  и  женщиной,  от  чего  зависела  жизнь  детей  и  ценность 
полученного ими  образования. Он  знал, какие книги  стоит  читать,  и после 
знакомства с ними я уже могла идти дальше сама. 
     Его  имя  было  Эсдардон  Айя.  Он  занимал  какой-то  высокий  пост  в 
посольстве,  я не  знала точно, какой именно. Родился  он на Хайне, в Старом 
Мире, колыбели человечества, откуда вышли все наши предки. 
     Порой я думала: как странно, что я  знаю о таких вещах, о столь древних 
и далеких материях,  я, которая до шести лет не подозревала о  существовании 
мира  за  стенами  поселения,  а  до  восемнадцати  понятия  не  имела,  как 
называется страна, в которой мне довелось жить! Когда я только осваивалась в 
городе, кто-то  упомянул  Вое Део,  а я  спросила:  "Где  это?"  Все  так  и 
уставились на меня. Женщина, старая арендница с грубым голосом, сказала: "Да 
здесь, пыльная моя. Здесь и есть Вое Део. Моя и твоя страна!" 
     Я рассказала об этом Эсдардону Айе. Он не засмеялся. 
     --  Страна,  люди( --  сказал  он.  --  Какие  странные и  трудные  для 
восприятия идеи. 
     -- Я родом из рабства, -- сказала я, и он кивнул. 
     Теперь  я редко виделась  с Ахасом.  Мне  не  хватало  его  дружбы,  но 
отношения наши уже не были столь теплыми. 
     -- Ты стала  такой  самодовольной, все  время на  людях,  публикуешься, 
выступаешь  перед  аудиторией, -- заметил он как-то раз. -- Ты занята только 
собой, а не нашим делом. 
     -- Но я говорю с людьми в Хейме, -- возразила я. -- Пишу о том, что нам 
надо знать. Все, что я делаю, служит делу свободы. 
     --  Общину не устраивают твои памфлеты, -- серьезно  сказал он  с таким 
видом, словно  сообщал тайну, которую  мне необходимо было  знать.  --  Меня 
попросили передать тебе,  чтобы  впредь до публикации  ты представляла  свои 
сочинения  на  рассмотрение  комитета.  Прессой  руководят  слишком  горячие 
головы,   и  из-за  них  у   наших  кандидатов  от  Хейма   масса  хлопот  и 
неприятностей. 
     -- У наших  кандидатов!  -- взорвалась я. -- Никто  из хозяев  не будет 
моим кандидатом! Или ты снова получаешь указания от молодого хозяина? 
     Мои слова ошеломили его. 
     -- Если ты ставишь себя во главу угла и отказываешься  сотрудничать, то 
навлекаешь опасность на нас всех. 
     --  Я не  ставлю  себя во  главу  угла -- это свойственно  политикам  и 
капиталистам.  Во  главу  угла  я  ставлю  свободу. Так почему  ты не можешь 
сотрудничать со мной? Наши пути расходятся, Ахас! 
     Разозлившись, он ушел, оставив меня в таком же состоянии. 
     Думаю, Ахаса расстроило,  что я перестаю  зависеть от него. А может, он 
ревновал к моей независимости, поскольку оставался при лорде Эроде. Ему была 
свойственна преданность. Ссора нам обоим  причинила  боль. И мне бы хотелось 
знать, какая судьба постигла его в те  нелегкие  времена, которые обрушились 
на нас. 
     В  его  обвинениях  была  и доля  правды.  Я  обнаружила,  что способна 
говорить и писать такие  вещи, которые глубоко трогали сердца и мысли людей. 
Никто не  дал  мне  понять, что опасность, которую несет  в  себе такой дар, 
соизмерима с его  силой. Ахас сказал, что я  ставлю себя во  главу угла,  но 
я-то  знала, что он не прав. Я  целиком  и полностью отдавала  себя служению 
лишь истине и свободе. Никто  не объяснил мне, что цель не может оправдывать 
средства, а конечную цель знал только великий Камье. Бабушка  могла поведать 
мне  о ней. Могли  бы напомнить строки "Аркамье", но я нечасто заглядывала в 
них, а  в  городе не было стариков,  которые  вечерами "пели"  бы эти слова. 
Впрочем,  я  бы все равно не расслышала их из-за отчетливого  звучания моего 
прекрасного голоса, который излагал прекрасные истины. 
     Я  была уверена, что никому не приношу  вреда, если не считать, что вся 
наша деятельность  привлекала внимание правителей Вое Део, давая им  понять, 
что  Хейм растет, а  Радикальная партия становится все сильнее -- и рано или 
поздно они должны были выступить против нас. 
     Мало-помалу среди  нас  начались  распри. В  "общих  компаундах", кроме 
мужской  и женской половин,  появились и несколько квартир для пар. Это было 
кардинальным нововведением. Любого  рода браки в среде "имущества" считались 
незаконными.  Парами позволялось жить только с  разрешения владельца.  Закон 
предписывал "имуществу" хранить верность  и проявлять преданность  только по 
отношению к своему  владельцу.  Дети принадлежали не матери, а  хозяину.  Но 
поскольку гареоты  жили рядом  с "имуществом", которое кому-то принадлежало, 
на  их семейные апартаменты  не  обращали внимания или просто терпели. А тут 
внезапно   закон   решительно   изменили,  пары  подверглись  аресту,   были 
оштрафованы, если они являлись налогоплательщиками, разделены и отправлены в 
дома,   находящиеся  под  управлением  корпораций.   Ресс   и  другие   наши 
домоправительницы  были  оштрафованы  и предупреждены,  что,  если  подобные 
"аморальные   проявления"   снова  будут   иметь  место,   их  привлекут   к 
ответственности и  отправят в рабочие лагеря.  Двое  малышей одной из пар не 
были внесены  в правительственные списки  и,  когда  забрали  их  родителей, 
оказались  брошенными на произвол  судьбы. Кео и Рамайо взяли детей к себе и 
стали их опекунами на женской  половине, ибо так всегда полагалось поступать 
с сиротами в поселениях. 
     На  встречах  Хейма  и Общины шли жаркие дебаты  о том,  что произошло. 
Некоторые  утверждали, что Радикальная  партия должна решительно  поддержать 
право "имущества" жить  семьями и  воспитывать  детей.  Это не несет  в себе 
прямой угрозы хозяевам и соответствует естественным инстинктам многих рабов, 
особенно женщин,  которые,  хотя  не  имеют  права  голоса,  все же являются 
ценными  союзниками.  Другие  же  считали,  что все проявления личной  жизни 
должны  уступить  место преданности  делу свободы  и отойти на второй  план, 
когда  предстоит великое дело освобождения. На  встрече об этом говорил лорд 
Эрод.  Я поднялась,  чтобы ответить ему. Не может быть свободы без  права на 
свободу  сексуальную, сказала  я, и пока женщинам не позволят,  а мужчины не 
изъявят желания нести ответственность за своих детей -- не может быть и речи 
о свободе для женщины,  относится  ли она к  владельцам или  входит в состав 
"имущества". 
     --  Мужчины  должны  нести  ответственность за  окружающий  мир,