не будет. Они улетели на корабле,  летящем  быстро, как 
луч света; они сами превратились в свет. Когда они вновь станут сами собой и 
ступят на землю далекого мира под названием Хайн, пройдет восемьдесят лет. И 
я уже  буду  мертва. Давно мертва.  Я уже  мертва.  Они  оставили меня, и  я 
умерла.  Но только пусть они  живут, о всемилостивейший; я согласна умереть, 
лишь бы жили они! Я и приехала  сюда умирать. За них. Вместо них. Я не могу, 
не могу позволить им умереть за меня". 
     В ее ладонь ткнулся холодный нос Тикули. Йосс внимательно посмотрела на 
пса. Раньше она  не  обращала  внимания, что  его янтарные глаза подернулись 
мутной  пленкой  и  слегка  выцвели.  Она  молча  погладила его по  голове и 
почесала за ухом. 
     Съел всего несколько кусочков, да  и то лишь ради нее, и снова полез на 
кровать! Может, заболел? Йосс приготовила ужин: суп и пирожные, и машинально 
сжевала все,  не замечая вкуса. Потом помыла три  тарелки, подкинула в огонь 
хворосту и  села с книгой в  руках, надеясь, что чтение ее отвлечет.  Тикули 
все дремал на кровати, а Губу пристроился у очага, золотистыми глазами глядя 
на  огонь,  и  тихо  тянул свое  "мур-мур-мур".  Раз  он  вскочил, услышав в 
тростниках  какой-то подозрительный шум,  и издал охотничий  вопль, но потом 
снова улегся  и,  уставившись на пляшущие языки пламени,  завел свою  песню. 
Когда огонь погас  и  дом  под  беззвездным  небом  погрузился во  тьму,  он 
присоединился к  Йосс  и Тикули, уже  спящим в теплой  постели,  на  которой 
сегодня утром два юных любовника отдавали друг другу свою страсть. 
     Она поймала себя на том, что последние несколько дней неотступно думает 
об Абберкаме. Все  это время она  приводила свой огородик в  порядок, готовя 
его к зиме, и потому голова была свободна. 
     Когда  Вождь  впервые   появился  на   болотах   и  поселился  в  доме, 
принадлежавшем  старосте,  вся  деревня загудела,  как  встревоженный  улей. 
Опозоренный,  низложенный,  он  все  равно   оставался  великим   человеком. 
Избранный всенародно  вождем  хеендов,  одного из сильнейших племен Йеове, и 
создав  и  возглавив  движение  "Расовая  свобода", он  во  время  войны  за 
Освобождение  достиг  огромной  популярности.  Идеи  его  Всемирной   партии 
пришлись по душе особенно  в  сельских  местностях, на плантациях: "Никто не 
имеет права жить в  Йеове, кроме его народов: ни  уэрелиане,  ни ненавистные 
колонизаторы, ни  боссы,  ни  хозяева".  Война  покончила  с рабством,  и  в 
последующие несколько  лет дипломаты  из  Экумены  договорились о  полном  и 
бесповоротном окончании экономической  зависимости  Йеове от Уэрела. Планета 
перестала быть колонией. Все боссы и хозяева  -- некоторые  семьи жили здесь 
по несколько веков --  были выдворены на родину, в Старый  Мир,  вращавшийся 
вокруг  солнца  по  внешней орбите.  Они были вынуждены уйти  и увести  свою 
армию. "Они уже не вернутся! --  обещала Всемирная партия.  -- Ни как гости, 
ни  как купцы.  Никогда больше им не дозволено будет осквернять земли и души 
Йеове. И никаким  другим пришельцам и захватчикам этого не позволят!" Чужаки 
из  Экумены помогали Йеове скинуть цепи рабства, но им тоже пришлось улететь 
домой. "Это только наш мир. И он свободен. Здесь мы можем укреплять свой дух 
по заветам  Камье-Меченосца". Абберкам повторял эти сентенции везде и всюду, 
и занесенный меч стал эмблемой Всемирной партии. 
     А  затем полилась кровь. С самого  Освобождения  в Надами  тридцать лет 
бесконечно шли войны, восстания, мятежи -- половина жизни Йосс. И даже после 
того как с планеты убрались все уэрелиане, война продолжалась. Снова и снова 
вырастали,  мужали  безусые  юноши и, очертя голову,  бросались по  наущению 
престарелых вождей убивать друг друга, женщин, детей, стариков; здесь всегда 
шла воина во имя свободы, мира и справедливости.  Получившие свободу племена 
дрались между собою за землю,  в  то время как их  вожди грызлись за власть. 
Все, что нажила Йосс  за долгие годы  работы  учительницей в столице,  пошло 
прахом, причем даже  не во время  самой войны за  Освобождение, а после нее, 
когда в городе началась гражданская смута. 
     Правда, надо отдать должное Абберкаму: несмотря на меч, изображенный на 
эмблеме,  он всеми способами  пытался воздерживаться от  военных действий, и 
отчасти это у него получалось. Он предпочитал  бороться за  власть с помощью 
убеждения, различными политическими и дипломатическими  приемами, на которые 
был большой мастер, и почти добился успеха. Плакаты  с занесенным мечом были 
расклеены везде  и  всюду,  а речи Вождя на  митингах неизменно пользовались 
большим  успехом.  "АББЕРКАМ  И  РАСОВАЯ  СВОБОДА!"  --  призывали  лозунги, 
протянутые над улицами. Ему  оставалось только победить на  первых в истории 
Йеове выборах и стать  Вождем Мирового  совета.  Но  тут  началось:  сначала 
шепотки,  слушки, потом уже открытые обвинения в измене.  Потом самоубийство 
его сына. Затем публичные откровения  матери  его сына  о развратном и не  в 
меру   роскошном  образе  жизни  Вождя.  А  дальше  посыпались  обвинения  в 
присвоении  денег,   выделенных  его  партией  на  восстановление  кварталов 
столицы, разрушенных во время войны и бегства уэрелиан. Разоблачение тайного 
плана предательского убийства  эмиссара Экумены  с  тем, чтобы  впоследствии 
свалить вину  на  старого  друга Абберкама  и  его сторонника Демье(  Именно 
последнее  и  положило конец  его  карьере:  на  сексуальную  распущенность, 
роскошный образ жизни  и  даже  на  злоупотребление властью Вождя  еще могут 
посмотреть  сквозь пальцы,  но  предательство старого  товарища по партии -- 
такое не прощают. 
     "Такова уж  рабская мораль", -- подумала Йосс.  Большинство из  прежних 
сторонников  ополчились против  Абберкама и  взяли  штурмом его  резиденцию. 
Союзные войска  Экумены соединились с частями,  оставшимися верными Вождю, и 
вместе восстановили  в столице порядок. За  те несколько  дней, пока длились 
беспорядки,  в  городе  погибли  сотни  людей,  а  по  всей  планете  жертвы 
вспыхнувших в поддержку Абберкама мятежей и  бунтов исчислялись тысячами. Но 
потом  Экумена встала на сторону временного правительства, вынудив его пойти 
на уступки  в  политике  по отношению к Уэрелу. И Вождя  повели  под охраной 
ненавистных колонизаторов по залитым  кровью  улицам с  полуобвалившимися от 
разрывов гранат домами. Народ,  доверявший  ему, обожавший его, ненавидевший 
его, молча смотрел, как его ведут через  весь город под конвоем  иностранцы, 
чужаки, которых он обещал вышвырнуть с планеты. 
     Йосс прочла обо всем в газете, так как это произошло, когда она уже год 
как  жила на болотах. "И поделом ему!" -- подумала она  тогда. Действительно 
ли Экумена  стала  союзником  Йеове  или  под  прикрытием  лояльности просто 
готовит  возрождение  старых  порядков,  она не знала,  но  ей  приятно было 
видеть,  как  столь  высоко  вознесшийся Вождь  был  свергнут с  пьедестала. 
Уэрелианские боссы, свалив  главу страны, наняли  десятки  писак, поливавших 
его грязью. Но Йосс уже досыта наелась грязи за всю свою жизнь. 
     Когда несколько месяцев спустя  ей сообщили, что Абберкам будет жить на 
болотах недалеко от нее и что он решил стать отшельником, она была потрясена 
и  даже  несколько   пристыжена,  поскольку   считала  все   его   пламенные 
высказывания и призывы лишь  обычной  политической  болтовней. Неужели он  в 
самом деле  религиозен?  И  это  после всех  грабежей, оргий, убийств?  Нет, 
конечно же, нет! Потеряв деньги и власть, он был вынужден устроить весь этот 
спектакль  для отвергнувшего  его общества  и  играть  в нем  роль нищего  и 
несправедливо униженного. Ни стыда, ни совести! Йосс сама удивилась, сколько 
язвительности и горячей неприязни всколыхнуло в ней  известие о его приезде. 
Когда она в первый  раз увидела его, то единственным, что запомнилось тогда, 
стали огромные  ступни с грязными большими  пальцами,  обутые в сандалии, -- 
посмотреть ему в лицо она из презрения не пожелала. 
     Однажды зимней  ночью  с  болот  донесся леденящий,  как  пронизывающий 
ветер,  жуткий вой. Губу  и Тикули навострили  уши, насторожились, но тут же 
успокоились. Йосс  даже не сразу поняла,  что эти надрывные звуки  исторгает 
человеческая глотка;  выл мужчина  -- пьяный? сумасшедший? --  и было  в его 
голосе столько муки и  отчаяния,  что она,  несмотря  на  страх, отправилась 
посмотреть,  нельзя  ли  ему  помочь.  Но  он  не искал помощи.  "О  великий 
всемогущий Камье!"  -- различила Йосс, выйдя  за дверь, и  на  фоне бледного 
ночного неба, затянутого мутными облаками, увидела огромную фигуру человека, 
который  шатаясь  брел  по  мосткам, рвал на  себе волосы  и  плакал, словно 
животное, словно душа, заблудившаяся в боли. 
     После этой ночи она  больше  не осмеливалась осуждать его. Они в равном 
положении.  И, встретившись с ним в следующий раз, посмотрела ему в  глаза и 
заговорила с ним. 
     Видела  она его  не  часто: он действительно  жил как отшельник. К нему 
никто не  ходил.  Ей  жители деревни (ради  спасения своей  души) отдавали и 
кое-какие вещи, и излишки каждого урожая, а по праздникам угощали чем-нибудь 
горячим; но она  ни разу  не видела,  чтобы  кто-то нес что-либо  Абберкаму. 
Может, поначалу  ему и  предлагали, а  он  оказался  слишком  гордым,  чтобы 
принимать подаяние. А может, побоялись и предлагать. 
     Йосс вскапывала  землю маленькой лопаткой с  поломанной ручкой, которую 
ей отдала Эм  Деви, и размышляла о  ночных воплях  Абберкама и  его кашле. В 
четырехлетнем возрасте Сафнан чуть не умерла от берлота. В те  страшные  дни 
этот жуткий надрывный кашель преследовал Йосс днем и ночью. Может, когда она 
видела Абберкама в последний раз, тот направлялся к деревенскому доктору?  А 
может, пошел, да вернулся, так и не решившись попросить помощи? 
     Йосс накинула на плечи шаль:  ветер посвежел, напоминая о  том, что уже 
осень, и, выйдя к мосткам, свернула направо. 
     Жилище Абберкама  было  гораздо  больше ее лачуги и  сложено из бревен, 
отсыревших  и  замшелых:  болотная  вода  просачивалась  всюду.  Такие  дома 
перестали строить уже лет  двести  назад, после того, как срубили  последнее 
дерево.  Бывший фермерский дом, теперь  он превратился  в  мрачную,  обвитую 
дикими лозами развалину с  прохудившейся крышей и выбитыми окнами; ступеньки 
на крыльце совсем прогнили и прогибались даже под Йосс. 
     Она позвала Абберкама, потом еще  раз,  погромче. Но в ответ лишь ветер 
шелестел  в  тростниках.  Она  постучала,   подождала  немного  и,   наконец 
решившись, толкнула  разбухшую входную  дверь. Оказавшись  в узкой прихожей, 
Йосс услышала доносящееся из соседней комнаты хриплое бормотание: 
     -- Никогда не  входи,  ни с какими намерениями, беги без оглядки,  беги 
без оглядки( -- И говорящий вновь зашелся в приступе мучительного кашля. 
     Йосс открыла дверь  в  комнату, остановилась  на пороге и,  когда глаза 
привыкли  к темноте,  огляделась.  Когда-то  здесь находилась  гостиная,  но 
сейчас  все  окна  были  забиты  досками,  а огонь  в  очаге давным-давно не 
разжигали. Из мебели остались только старый  буфет, стол, лавка  и  кровать, 
стоявшая  рядом с  очагом. Скомканное одеяло валялось на  полу, а  Абберкам, 
совершенно голый, метался на кровати в горячечном бреду. 
     -- О Камье всемогущий! -- вырвалось у Йосс. 
     Огромное, черное, маслянисто-блестящее тело, широченная грудь и  живот, 
поросшие  седыми волосами, сильные руки с ладонями, напоминающими лопаты( Да 
она никогда в жизни не отважится подойти к нему! 
     Но все же Йосс поборола робость. Ведь Абберкам так болен и слаб, к тому 
же  не потерял сознания и в  состоянии  понять,  что она хочет помочь.  Йосс 
подняла с  пола  одеяло, укрыла  больного, а  сверху  набросала  все тряпки, 
которые только нашла  в доме  -- даже коврик притащила  из соседней комнаты; 
затем  она  развела  огонь.  Пару  часов  спустя  больной  начал  потеть; он 
буквально обливался потом: все белье промокло насквозь. 
     "Что за человек, ни в чем не знает  удержу!" -- ворчала  Йосс, глубокой 
ночью  ворочая  неподъемное  тело,  вытягивая из-под  него  простыни,  чтобы 
высушить  над очагом.  Лихорадка не отступала, старика снова трясло  и вновь 
скручивали  приступы  кашля, а  Йосс  тем временем заваривала принесенные  с 
собой травы  и заставляла  его пить. И сама пила с ним за  компанию. Наконец 
Абберкам  заснул мертвым, настолько глубоким сном,  что даже кашель,  все не 
оставлявший его в покое, не мог  его разбудить. Почти сразу и Йосс незаметно 
для  себя задремала и  очень удивилась,  когда, проснувшись, обнаружила, что 
лежит на полу у погасшего  очага, а сквозь щели в окна пробивается  молочный 
свет дня. 
     Абберкам лежал на постели, укрытый ворохом тряпья; ковер, красовавшийся 
наверху,  оказался  чудовищно  грязным.  Грудь больного высоко  вздымалась и 
опадала, но  дыхание было  ровным  и  глубоким.  Йосс  с  трудом  поднялась, 
буквально собирая себя  по кусочкам, -- каждое движение отдавалось болью, -- 
развела огонь, поставила греться чайник и заглянула в буфет. К ее удивлению, 
там оказалось полно еды;  очевидно, старика снабжали  из ближайшего  города. 
Она приготовила себе сытный завтрак и, когда Абберкам проснулся, напоила его 
травяным  настоем.  Его  больше  не  лихорадило. Теперь,  по  ее  разумению, 
единственную опасность могла представлять скопившаяся в легких мокрота -- об 
этом ее когда-то предупреждали врачи, лечившие Сафнан. А  ведь Абберкаму уже 
за шестьдесят, значит, если он вдруг перестанет кашлять, это окажется дурным 
знаком. Йосс помогла ему приподняться и приказала: 
     -- А теперь кашляйте! 
     -- Больно, -- простонал он в ответ. 
     --  Но  это необходимо,  --  строго  сказала  Йосс,  и  старик  покорно 
закашлял, правда слабенько. -- Сильнее! 
     Он  подчинился и  кашлял  до тех  пор, пока все  его тело  не  скрутила 
судорога. 
     -- Вот теперь хорошо, --  похвалила  Йосс. --  А  теперь спать! -- И он 
заснул. 
     Ой, Тикули и  Губу, наверное, умирают  с  голоду! Йосс помчалась домой, 
покормила своих  друзей, переоделась и часок  отдохнула  у очага, поглаживая 
Губу и слушая его бесконечное  тихое "мур-мур-мур". А потом снова побежала к 
Вождю. 
     И снова она до сумерек сушила простыни и без конца перестилала постель. 
И опять  сидела рядом с больным всю ночь. Но утром  ему стало лучше, и Йосс, 
пообещав  вернуться к вечеру, ушла. Он  не  ответил, так как  был  еще очень 
слаб. 
     Вечером  кашель стал "мокрым",  что было  очень  хорошим  признаком, -- 
"хороший" кашель, одним  словом. Йосс вспомнила, что Сафнан,  выздоравливая, 
тоже "хорошо" кашляла. 
     Абберкам  много спал,  а когда  просыпался,  Йосс  вручала ему  бутыль, 
приспособленную  вместо   "утки",  и  он  отворачивался,  чтобы  помочиться. 
"Скромность  --  хорошее качество  для  Вождя", --  думала  она.  Йосс  была 
довольна  и им, и собой. Она еще годится на что-то и может быть полезной, да 
еще как! 
     -- Сегодня  ночью  я  здесь не останусь,  так что сами  следите,  чтобы 
одеяла не сползли. Но утром я вернусь, -- строго сказала она, в глубине души 
очень довольная своей решительностью и непреклонностью. 
     Вечер был ясным, но холодным, и Йосс ускорила  шаги. Войдя  в  дом, она 
обнаружила  Тикули, свернувшегося  клубочком в углу комнаты, где  он никогда 
раньше  не спал. Она отнесла его к миске, но  пес отказался есть и попытался 
вернуться  в  тот  же  уголок. Йосс стала  уговаривать любимца  и, видя  всю 
тщетность попыток накормить  его, отнесла животное на кровать, но он сполз и 
упрямо улегся все в том же углу. "Оставь меня в покое, -- сказал он,  закрыв 
глаза и  уткнувшись черным  сухим носом в  переднюю лапу.  --  Уйди, дай мне 
спокойно умереть". 
     Йосс легла спать, потому что глаза слипались, а ноги просто не держали. 
Губу  всю  ночь  бродил  по  болотам.  Утром  Тикули,  как  и вчера,  лежал, 
свернувшись клубочком, на том же самом месте, где никогда раньше не спал. Но 
он был жив. 
     --  Я должна  идти, --  извиняющимся  тоном сказала  Йосс. --  Но скоро 
вернусь, очень скоро. Дождись меня, Тикули. 
     Он не ответил.  Его янтарные, подернутые дымкой глаза смотрели  куда-то 
мимо хозяйки, в неведомую даль. Он ждал, но не Йосс. 
     Она зло шагала по мосткам с сухими глазами, чувствуя себя до отвращения 
беспомощной. Абберкаму хуже не стало,  правда, заметного улучшения тоже пока 
не наступило. Она  покормила его рисовым  отваром,  помогла справить нужду и 
сказала: 
     -- Я не могу остаться. Мой любимец тяжело болен, мне нужно вернуться. 
     -- Любимец, -- повторил Абберкам хрипло. 
     -- Лисопес. Мне подарила его дочка. 
     Какого черта  она  извиняется и пускается в объяснения? Йосс решительно 
развернулась  и ушла. Дома  Тикули  лежал все в  том же  углу. Она  пыталась 
занять себя штопкой, стряпней, попробовала почитать об Экумене, о том  мире, 
который  никогда  не  знал войн,  где  всегда  стояла зима  и  все люди были 
гермафродитами.  Наконец  она  решила  отнести  Абберкаму поесть, но  в  тот 
момент,  когда Йосс встала с кресла, Тикули тоже поднялся и  очень  медленно 
подошел к ней. Она снова села и наклонилась, чтобы взять его на руки, но пес 
положил  острую мордочку на хозяйкину ладонь, тяжело  вздохнул и вытянулся у 
ее ног, опустив голову на лапы. Потом вздохнул еще раз. И все. 
     Йосс  плакала навзрыд,  в голос,  но недолго. Потом  встала и пошла  за 
садовой лопаткой. Вырыв могилку у стены, в солнечном месте, и взяв Тикули на 
руки,  она вдруг  испугалась: "Что же я  делаю? Ведь  он живой!" Но пес  был 
мертв. Просто еще не остыл -- пышный рыжий  мех  все еще хранил  тепло. Йосс 
бережно  завернула его в свой голубой шарф  и уложила  в ямку, ощущая сквозь 
ткань, как тело холодеет и  застывает, словно деревянное. Потом она засыпала 
могилу землей, а сверху положила камень, отвалившийся от очага. Говорить она 
ничего не стала,  лишь  отчетливо представила  себе, как  где-то в мире ином 
Тикули бежит по цветущему лугу, устремляется вверх по солнечному лучу и тает 
в золотистом свете. 
     Йосс  наполнила  миску  Губу,  так и не показавшего носа домой, и снова 
пошла  к  Вождю.  Стало   холодно.  Стебли  тростника   поседели,  на  лужах 
поблескивал тонкий ледок. 
     Абберкам  уже сидел и чувствовал себя, судя по всему, лучше, но его еще 
немного лихорадило. Он хотел есть, и это тоже было добрым знаком. Когда Йосс 
принесла поднос с едой, он спросил: 
     -- Как ваш любимец? Поправился? 
     -- Нет,  -- ответила она и отвернулась.  Ей пришлось  собрать все силы, 
чтобы выговорить это слово: -- Умер. 
     --  Теперь  он  в  руце Владыки,  --  хриплым  звучным  голосом  сказал 
Абберкам,  и  Йосс  снова  увидела  Тикули,  бегущего  по  цветочному  лугу, 
реального, живого, как сам солнечный свет. 
     -- Да. -- Она немного помолчала и добавила: -- Спасибо. 
     Губы у нее дрожали, горло перехватило. Перед глазами неотступно маячило 
видение --  небольшой  голубой сверток.  Ее голубой шарф.  Ее(  Хватит, надо 
чем-то  себя  занять,  отвлечься. Йосс разожгла огонь  в  очаге  и бессильно 
опустилась на лавку, лишь теперь осознав, как безумно она устала. 
     --До того как  стать  воином,  Камье  был простым  пастухом,  -- сказал 
Абберкам, -- а посему получил прозвище "Повелитель скотов". И еще прозывался 
порой Оленьим пастырем, потому что, когда он приходил в дикий лес, все олени 
сбегались навстречу. И среди их  доверчивых  стад львы  резвились, не трогая 
ланей. Ибо не было страха меж ними. 
     Он произнес эти слова так  обыкновенно, так буднично, что Йосс не сразу 
узнала известные с детства строки из "Аркамье". 
     Она подбросила в огонь еще кусок торфа и снопа застыла на краю лавки. 
     -- Р