-- С огромной радостью, мэм, -- ответил он и вышел из  комнаты, печатая 
шаг. 
     -- Ах, леди( Ах, посланница, -- заскулил Убаттат. --  Это очень опасный 
тип. Они все опасные люди. Я прошу прощения за это слово: бесстыдные! 
     И он что-то забормотал на своем языке. Солли поинтересовалась,  кем, по 
мнению   Сана,   был   человек,  встретившийся  им  на  улице:   религиозным 
раскольником, патриотом или одним из  староверов.  Последние, насколько  она 
успела узнать, придерживались исконной гатайской  религии и испытывали лютую 
ненависть ко всем чужакам и иноверцам. 
     -- Мне показалось,  что  это был какой-то раб, --  добавила она,  и  ее 
слова шокировали гида-переводчика. 
     -- О, нет-нет!  Это  был настоящий  мужчина!  Пусть самый  заблудший  и 
фанатичный  из   всех  язычников,  но  мужчина!   Эти  люди  называют   себя 
кинжальщиками.  Но  вам  нечего  бояться,  леди(  Извините,  посланница.  Он 
определенно был мужчиной! 
     Мысль  о  том,  что какой-то  раб  мог  коснуться  посланницы  Экумены, 
тревожила  его  сильнее,  чем  сама  попытка   покушения.  Если  только  это 
действительно было покушение. 
     Обдумав  ситуацию,  Солли  пришла  к  заключению,  что  нападавший  мог 
оказаться  помощником  "майора".  После  того как  она отчитала охранника  в 
театре, рега решил поквитаться  с ней и поставить ее на место,  "защитив" от 
так называемого кинжальщика. Ничего! Если он попытается проделать это снова, 
она протрет им все стены и пол! 
     -- Реве! -- позвала она, и рабыня тут же появилась в дверном проеме. -- 
Сейчас ко мне придет один из актеров. Ты не могла бы приготовить  нам чай  и 
какую-нибудь закуску? 
     Реве  с улыбкой кивнула и побежала на  кухню. Послышался стук в  дверь. 
Открыв ее, Солли увидела на крыльце  Батикама и "майора", который, очевидно, 
охранял дом снаружи. Оба вошли в прихожую. 
     Она не ожидала,  что  макил по-прежнему будет  в  женской  одежде.  Его 
платье -- одно из тех, что носили в пьесах обморочные дамы, -- отличалось от 
пышного  и величавого наряда,  в  котором он встречал ее за кулисами театра. 
Тем  не менее  оно  еще  больше  подчеркивало  элегантность  и  утонченность 
Батикама. Переливаясь  оттенками, играя светом и тьмой, это платье придавало 
особую пикантность собственному мужскому костюму Солли. Конечно, "майор" был 
более красивым и  притягательным мужчиной,  пока не открывал рот.  Но  макил 
обладал  каким-то необъяснимым магнетизмом. На Батикама хотелось смотреть  и 
смотреть.  Его кожа  выглядела серовато-коричневой, а не иссиня-черной,  чем 
так гордились аристократы Уэрела. (Впрочем, Солли видела многих черных слуг, 
и это  ее  нисколько не удивляло: ведь  каждая рабыня должна была безропотно 
выполнять сексуальные прихоти своего хозяина.) Через грим макила и "звездную 
пудру" его лицо источало симпатию и живой интеллект. 
     Взглянув  на  нее и Сана, а  затем  на "майора", Батикам издал приятный 
благозвучный смех. Он смеялся как женщина -- с теплой серебристой вибрацией, 
а не грубым мужским "ха-ха-ха". Актер протянул руки к Солли, и она,  подойдя 
к нему, нежно сжала в своих ладонях кончики длинных ухоженных пальцев. 
     -- Спасибо, что пришли, Батикам! -- сказала она. 
     -- А вам  спасибо за то, что пригласили меня к себе, -- ответил он.  -- 
Чудесная посланница звезд! 
     --  Сан!  --  вдруг   возмутилась  Солли.   --   Где  же   ваша   былая 
сообразительность? 
     На  лице  гида промелькнула смущенная нерешительность. Какой-то  миг он 
хотел сказать о чем-то, но затем улыбнулся и елейно произнес: 
     --  Да-да, прошу  меня извинить.  Доброй вам ночи,  посланница Экумены! 
Надеюсь увидеть вас завтра в управлении рудников. В полуденный час, как мы и 
условились, верно? 
     Отступая, он надвигался на "майора", который неподвижно стоял в дверном 
проеме. Солли с вызовом взглянула на охранника, готовая без всяких церемоний 
напомнить ему о том,  с какой радостью  он хотел покинуть ее дом.  И тут она 
увидела  его  лицо.  Маска  холодной  вежливости  растворилась  в  подлинном 
чувстве,  и это чувство было презрением, скептическим и тошнотворным, словно 
его заставили смотреть на человека, который ел чужое дерьмо. 
     -- Уходите! -- закричала она и отвернулась от  них. -- Прошу вас пройти 
сюда, Батикам.  --  Она потянула  макила в спальню. -- Только  здесь  я  еще 
нахожу какое-то уединение. 
     Тейео родился  там, где рождались его  предки, в старом холодном доме у 
подножия холмов чуть выше Ноехи. Мать не  плакала, рожая его, потому что она 
была  женой  солдата. Ему дали имя  великого сородича,  убитого в  битве под 
Сосой. Он рос  в непреклонной дисциплине  обедневшего, но чистого и древнего 
рода веотов. Отец, приезжая домой во  время редких и краткосрочных отпусков, 
обучал ею искусствам, которые обязан знать каждый солдат. А когда он отбывал 
в свою часть для несения  воинской службы, за мальчиком присматривал  старый 
раб Хаббакам, некогда  служивший сержантом. Он учил  Тейео летом и  зимой, с 
пяти утра  и до вечера, делая лишь короткие перерывы на молитвы и поклонение 
богине. Фехтование коротким и длинным  мечом сменяла стрельба, после которой 
начинался бег по пересеченной местности. По вечерам же мать и бабушка  учили 
мальчика  другим  искусствам,  которые обязан  знать мужчина. Начиная с двух 
лет,  ему  преподавали уроки  хороших манер, истории, поэзии  и неподвижного 
созерцания. 
     День Тейео  был наполнен тренировками, уроками  и поединками  с другими 
учениками сержанта,  но день у ребенка длинный. Иногда  выдавались свободные 
часы, а  то и целые вечера для  игр  в комнате,  поместье или  на холмах. Он 
дружил с любимыми животными: лисопсами, пятнистыми гончими, котами-ищейками, 
рогатыми  буйволами  и большими лошадьми. Дружить с людьми у него как-то  не 
получалось. 
     Все  рабы   семьи,   кроме   Хаббакама   и  двух  наложниц,   считались 
издольщиками. Они возделывали каменистую землю предгорий и,  как их хозяева, 
любили ее преданно и на века. Дети  слуг отличались не только светлой кожей, 
но и робостью. Они с колыбели привыкали к тяжелой пожизненной работе и знали 
лишь свои поля, холмы и неизменные обязанности. В летние месяцы они купались 
с Тейео в заводях на реке. А  иногда он играл с  ними  в войну или  вел их в 
атаку  на  коровье  стадо. Построив  в  шеренгу  этих  неотесанных неуклюжих 
парней, он кричал им:  "В атаку!", и мальчишки мчались на невидимых  врагов. 
"За мной!" --  пронзительно орал Тейео, и  подростки послушно топали  позади 
него,  стреляя  наобум из сломанных веток -- "пум, пум, бу-бум". Но чаще  он 
гулял один: пешком с котом-ищейкой, сопровождавшим его на охоте, или  верхом 
на своей кобыле Тэси. 
     Несколько  раз  в году  в  поместье приезжали гости:  родственники  или 
боевые товарищи отца, привозившие своих детей и дворовую челядь. Тейео молча 
и  вежливо показывал детям  окрестности, знакомил их с животными  и  брал на 
охоту в  холмы. Молча  и вежливо  он ненавидел  своего кузена  Гемата, и тот 
отвечал ему тем  же. В  четырнадцать лет  они сражались по часу на поляне за 
домом и, следуя всем ритуалам борьбы, безжалостно избивали друг друга. Теряя 
терпение и выдержку, они познавали жажду крови, отчаяние  и волю к победе, а 
затем  по  невысказанному согласию  откладывали  бой  на  следующий  день  и 
возвращались в  молчании домой, где остальные собирались к ужину. Все видели 
это и ничего не говорили. Мальчишки торопливо  умывались и садились к столу. 
Из  носа Гемата  текла кровь. Челюсть  Тейео  болела так сильно, что он едва 
двигал ею, просовывая в рот кусочки незатейливой пищи. Но никто  не делал им 
никаких замечаний. 
     В  пятнадцатилетнем  возрасте молча  и вежливо он и дочь  реги  Тоебавы 
полюбили друг друга. В  последний день  перед  ее  отъездом  они убежали  по 
невысказанному сговору из дома и ускакали в холмы.  Он  отдал ей свою  Тэси. 
Они   мчались  бок  о   бок  несколько  часов,  слишком  застенчивые,  чтобы 
заговорить.  Спешившись  у  воды  и оставив лошадей  в небольшой долине, они 
сидели друг перед другом на вежливом расстоянии и молча наблюдали, как тихий 
ручей несет свои воды. 
     -- Я люблю тебя, -- сказал Тейео. 
     -- Я тоже  люблю  тебя,  -- ответила  Эмду,  пригнув  к коленям  черное 
сияющее лицо. 
     Они  не  смели прикоснуться друг к  другу, не смели смотреть в  любимые 
глаза, но возвращались домой счастливые и молчаливые. 
     Когда Тейео исполнилось шестнадцать, его отослали в офицерскую академию 
главного города их провинции. Там он  продолжил  свою  практику в искусствах 
войны  и  в  науках  мира. Их провинция была  сельской окраиной Вое Део, где 
придерживались   старых  консервативных  устоев.  Вот  почему  его  обучение 
проходило  в  соответствии  с  древними обычаями  страны. Тем не  менее  там 
преподавали и технологию современных войн. Он стал виртуозным пилотом боевой 
гондолы и экспертом телезондирования, хотя, в отличие от  других  офицерских 
школ, курсантов не учили  логике компьютерного мышления и другим  новомодным 
наукам. Так,  например, вместо  истории и экономической политики Экумены они 
углубляли свои познания в поэзии и истории Вое Део. 
     Присутствие  пришельцев  с  других  звезд оставалось  для  Тейео  чисто 
теоретическим  --  слишком  уж  мало  их  было  на  Уэреле.  Его  реальность 
диктовалась  старыми  традициями веотов, чье сословие  сторонилось людей, не 
состоявших в солдатском  братстве, -- будь они  собственниками, "имуществом" 
или врагами. Что касается  женщин, то  Тейео считал  свое  превосходство над 
ними абсолютным и  именно  поэтому  относился к  знатным дамам  с  рыцарским 
благородством, а к рабыням -- с покровительственной благосклонностью.  Тейео 
разделял   расхожее  мнение  о  том,  что  все  пришельцы  были  враждебными 
язычниками и не  заслуживали  никакого  доверия. В религии  он почитал  Туал 
Милосердную, но поклонялся Владыке  Камье. Тейео не ждал справедливости,  не 
искал наград и превыше всего ценил компетентность, отвагу и уважение к себе. 
В  некоторых отношениях веот казался  совершенно неприспособленным к жизни в 
огромном мире. Но в остальном он неплохо освоился в нем -- возможно, потому, 
что  семь лет провел на Йеове, принимая  участие в войне, в которой не  было 
справедливости, наград и даже маленькой иллюзии на окончательную победу. 
     Звание среди  веотов  передавалось  по  наследству, и Тейео  имел самое 
высокое из возможных трех -- звание реги. Никакая глупость офицера и никакие 
заслуги не  могли изменить  его  статус  и жалованье. Впрочем,  материальные 
запросы не соответствовали кодексу веотов. Ценились только честь, готовность 
выполнить  долг и ответственность перед родиной. Вот к чему стремился Тейео. 
Ему нравилась воинская служба.  Ему нравилась жизнь. И он знал, что лучшее в 
ней  достигалось  разумным  подчинением  и  эффективностью отданных  команд. 
Закончив   академию  с  наилучшими   отзывами  и  рекомендациями,   он,  как 
многообещающий офицер и привлекательный  молодой человек, получил назначение 
в столицу. 
     К двадцати четырем годам он стал  настоящим  красавцем. Его  тело могло 
дать все, чего бы  он от него ни потребовал. Строгое  воспитание не поощряло 
потворства своим желаниям,  но роскошь и развлечения большого города открыли 
для  веота немало  новых удовольствий. Он  был сдержанным в чувствах и  даже 
немного  робким,  но  ему нравилось  веселье и общение  с  другими  молодыми 
людьми. Благодаря красивой  внешности Тейео  за год узнал все прелести жизни 
привилегированной молодежи. Сладость этих удовольствий усиливалась на темном 
фоне войны  на  Йеове --  восстания  рабов на  колониальной планете, которое 
длилось всю  его жизнь.  С каждым  годом противостояние становилось сильнее. 
Возможно, этот фон и делал столичную жизнь такой счастливой.  Но Тейео  вряд 
ли понравились бы одни развлечения или одни диверсии. Вот почему его радость 
была  почти бесконечной,  когда  он получил  приказ о назначении  пилотом  и 
командиром подразделения, которое улетало на Йеове. 
     Перед уходом  на фронт Тейео приехал домой в  тридцатидневный отпуск. С 
одобрения родителей он отправился верхом через холмы в поместье реги Тоебавы 
и  попросил руки его дочери.  Рега с супругой не имели ничего против, но как 
добрые  родители  оставили  окончательный   ответ  за   своей   дочерью.  Та 
согласилась без всяких колебаний. Будучи взрослой незамужней девой, она жила 
на женской половине дома, но ей и Тейео позволили встретиться и даже немного 
поговорить, хотя пожилая дама, сопровождавшая Эмду, все время  прохаживалась 
неподалеку. Молодой веот поведал невесте о своем трехлетнем контракте. 
     -- Мы можем пожениться сейчас или подождать еще три  года, -- сказал он 
ей. -- Когда ты хочешь устроить нашу свадьбу? 
     -- Сейчас, -- ответила она, прикрывая ладонями сияющее от счастья лицо. 
     Тейео радостно  засмеялся, и она  подхватила  его  смех. Они поженились 
через девять  дней. Быстрее не получилось,  так  как  требовалось  выполнить 
некоторые  формальности.  Все  понимали,  что  это   была  свадьба  солдата, 
уходившего на войну, но  церемонии на Уэреле имели  первостепенное значение. 
Тейео  и Эмду любили друг друга  семнадцать  дней.  Они бродили по холмам  и 
предавались любви, скакали вдоль реки  и  влюблялись еще сильнее, ссорились, 
мирились  и любили,  засыпали, обнявшись,  и,  просыпаясь,  любили,  любили, 
любили.  А потом он улетел на другую  планету, и она перебралась на  женскую 
половину дома, где жили родители ее мужа. 
     Срок  службы тянулся год  за  годом,  и его репутация как  отважного  и 
опытного офицера укреплялась с  каждой новой битвой. Война на Йеове  перешла 
от беспорядочных  атак  и  оборонительных  операций  в отчаянное и поспешное 
отступление. В такой обстановке было не до отпусков, но  военный штаб послал 
на Йеове милостивое разрешение отозвать Тейео на Уэрел, поскольку  его  жена 
умирала от берлота. Однако в тот момент на Йеове начался настоящий ад. Армия 
отступала с трех  сторон к старой  колониальной столице. Подразделение Тейео 
сражалось в  приморских топях,  прикрывая  тылы отходящих  частей.  Связь  с 
Уэрелом была прервана. 
     Командование  недоумевало:  невежественные  рабы, с простым  стрелковым 
оружием, громили армию  обученных  и  дисциплинированных  солдат, оснащенных 
коммуникационной сетью,  скиммерами,  гондолами,  современными  приборами  и 
средствами  уничтожения,  которые  разрешались  конвенцией  Экумены.  Мощная 
оппозиция  в  Вое  Део  объясняла  неудачи   на  Йеове  бессилием  нынешнего 
правительства  и  покорным  соблюдением правил,  навязанных пришельцами.  "К 
чертям  собачьим  конвенцию  Экумены!   --  кричали  они.  --  Надо  нанести 
массированный  бомбовый  удар и  превратить  жалких  смердов  в  дерьмо,  из 
которого они сделаны! Почему  не применяются биобомбы?  Давайте уберем наших 
воинов с этой  дурацкой  планеты  и  стерилизуем ее до первозданной чистоты! 
Начнем все заново. Если мы не выиграем  войну на Йеове, следующая  революция 
произойдет прямо здесь,  на Уэреле,  в наших собственных  городах,  в  наших 
собственных домах!" 
     Пугливое  правительство с  трудом  противостояло этому давлению.  Уэрел 
проходил  испытательный  срок,  и  Вое Део  желало влиться  в союз  Экумены. 
Поражения  приуменьшались,  о  потерях  ничего  не говорилось,  а  скиммеры, 
гондолы,  оружие  и люди  поставлялись  на  Йеове  все  в меньших и  меньших 
количествах. К концу седьмого  года  некогда  грозная и мощная  колониальная 
армия  была, по  сути, уничтожена  своим правительством.  В  начале восьмого 
года,  когда  посланцы  Экумены посетили  Йеове, Вое Део  и  другие  страны, 
принимавшие  участие  в войне, остатки  разгромленной армии начали  отзывать 
домой. 
     Вот так и получилось, что  Тейео  узнал о смерти жены лишь  после того, 
как вернулся на  Уэрел.  Он отправился  в  родное  поместье,  и  седой  отец 
встретил его молчаливым объятием. Мать плакала, целуя  сына в шею и лицо. Он 
встал перед ней на  колени и попросил прощения за то, что принес  ей столько 
горя. 
     Той  ночью он лежал в  холодной комнате безмолвного дома и слушал,  как 
стучало его  сердце  --  медленно и  ровно, словно боевой барабан. Тейео  не 
чувствовал особой  печали. Слишком велика была  радость  вновь оказаться под 
отчим  кровом и мирным небом. Однако где-то внутри,  за броней  спокойствия, 
бурлили ярость  и  гнев. Он не  привык  к  таким  чувствам и даже не мог  бы 
сказать, что с ним происходит. Но какое-то мрачное зарево разрасталось в его 
груди, высвечивая лица погибших товарищей. И  Тейео  лежал, вспоминая Йеове, 
где он семь лет воевал то в воздухе,  то на  земле. Перед глазами  возникали 
картины долгого  отступления, трупы людей, безумные  атаки и моменты,  когда 
смерть лишь чудом обходила его стороной. 
     Почему их  обрекли  на поражение  и верную  смерть? Почему, оставив там 
своих  солдат,  правительство  не  послало им подкрепление?  Но  нет,  такие 
вопросы задавать не стоило, как не  стоило теперь и искать на них  ответ. Он 
мог сказать себе только следующее: "Мы делали  то, что нам  приказывали.  Мы 
выполняли свой долг, и поэтому  нечего жаловаться".  Новое понимание  резало 
душу остро, как нож, и затмевало собою прежнее знание. "Я сражался за каждый 
шаг, -- думал он без всякой гордости. -- Но мы  потеряли Йеове. И пока я был 
там, моя жена умерла. Все оказалось напрасным --и здесь, и на  Йеове". Тейео 
лежал в холодной и молчаливой темноте, вдыхая сладкие запахи холмов. 
     -- О великий Камье, -- произнес он вслух, -- помоги мне. Мой  ум предал 
меня. И я не знаю, что делать. 
     Во время долгого отпуска мать часто  рассказывала ему об Эмду. Поначалу 
он  слушал только  из  вежливости  и  любви.  Ведь  так  легко  было  забыть 
застенчивую  милую  девушку,  которую  он  знал  семь  лет назад  всего лишь 
семнадцать дней.  Но мать не  позволила  ему  этого,  и постепенно он узнал, 
какой преданной и доброй  женщиной была  его жена. Со слезами на глазах мать 
делилась с  ним  той  радостью, которую  она  нашла  в  своей Эмду, в  своей 
любимице  и  подруге.  Даже  отец,  суровый и  молчаливый отставной военный, 
однажды сказал: 
     -- Она была светом этого дома. 
     Родители благодарили  сына  за  нее. Они  говорили, что  его  любовь не 
прошла напрасно.  Но  что  ожидало их впереди?  Старость без  внуков? Пустой 
молчаливый  дом?  Они  не  жаловались и  смиренно довольствовались тем,  что 
давала суровая  тяжелая  жизнь.  Но  между  их  прошлым  и будущим  пролегла 
бездонная пропасть. 
     -- Если  хочешь, я  женюсь еще раз, -- сказал  Тейео  матери. --  Может 
быть, у тебя уже есть на примете какая-то девушка( 
     Шел дождь. Серый свет дрожал на мокрых  стеклах  окна,  и тяжелые капли 
стучали по кровле. Мать склонилась над своим шитьем, скрывая слезы,  которые 
покатились по ее щекам. 
     --  Нет, --  ответила  она. -- Я не знаю ей  замены. -- И, взглянув  на 
сына, перевела разговор на  другую тему. --  Как думаешь, куда тебя отправят 
служить? 
     -- Не имею понятия. 
     --  Ведь  войны  больше  нигде  нет, -- добавила  она  мягким и  ровным 
голосом. 
     -- Да, нигде, -- ответил Тейео. 
     -- А будет когда-нибудь? Как ты считаешь? Он встал, прошелся по комнате 
и  снова сел  напротив нее. Их  спины были  прямыми и  неподвижными.  Пальцы 
матери продолжали штопать старую одежду, а руки Тейео лежали одна  на другой 
-- так, как его учили с двухлетнего возраста. 
     -- Я не  знаю, -- произнес он в ответ. -- Все выглядит  очень странным. 
Словно не было  войны на Йеове. Словно мы вообще не владели этой планетой. О 
восстании  рабов даже не упоминают.  Будто его и не случилось. Будто  мы  не 
сражались с ними в п