овинных товарах и культурном обращении в заморской стране Голландии.
   Тем временем в проходе появились два осоловевших  и  распространявших
крепкое пивное дыхание мужичка в заштатных, грязноватых,  физкультурного
покроя куртках. Глазки у них были маленькие и круглые, одинаковые  рыжие
усы свисали с губ. Напоминали они слесарей  автопарка,  которые  вот-вот
хотели закусить пивко воблой, но подкативший самолет помешал им это сде-
лать. За мужичками тянулись две совершенно неразличимые бабенки,  тащив-
шие за собой огромные сумки и распространяющие аромат  каких-то  дорогих
импортных духов, совершенно не сочетающийся с их обликом.
   - Коль, а Коль, куда садиться-то? - с залихватскими интонациями спро-
сила одна из них.
   - Да не суетись ты, все рассядутся!  -  Коля  ожесточенно  продирался
сквозь узкий проход. - Погуляли и будя, пора по домам. - Коля снял  физ-
культурную куртку, обнажив рубашку грязного розового цвета с закатанными
рукавами. - Щас пивка понесут голландцы, гуляем ребята! Катерина, - про-
тяжно скомандовал он, - занимай позиции, кавалерия!
   Бабы сопя начали суетливо запихивать раздутые сумки в  багажные  сек-
ции, явно не предназначенные для этого. Под  их  напряженное  сопение  в
проходе появились невесть откуда взявшиеся в Амстердаме эскимосы в мехо-
вых полушубках, меховых же сапогах, с огромными, грязными, пахнущими ко-
жей и сырой рыбой баулами. Баулы они несли за плечами,  причем,  проходя
мимо, один из них больно задел меня по голове.
   - Ой! - с удивлением от внезапной боли вскрикнул я. Один из эскимосов
повернулся и посмотрел на меня. Судя по виду, он был довольно-таки моло-
дым парнем, его карие раскосые глаза смотрели прямо в мои. Меня поразила
застывшая космическая пустота и неподвижность этих глаз. Я вспомнил, что
когда-то в детстве мама водила меня в зоологический музей и точно  такие
пустые, бездонные глаза были у огромного темно-коричневого чучела  морс-
кого льва, лежащего на цементной скале в большом сумрачном зале.
   Я понял, что объясняться далее совершенно безнадежно.  Казалось,  па-
рень тоже это понял, он отвернулся и тут же огрел воняющим рыбой  баулом
пожилого голландца, сидевшего на пару рядов впереди от меня.
   Наконец, все пассажиры расселись по своим местам. Самолет с неожидан-
ной бойкостью разогнался, нырнул в белое марево тумана, и вскоре за  ил-
люминаторами засияло солнце. Запахло  свежим  кофе,  и  взбодрившиеся  и
проснувшиеся стюардессы разнесли обед.
   Я уже допивал свой кофе, как вдруг с  кресла  передо  мной  раздалась
странная, жужжащая космическая мелодия,  резанувшая  своей  первозданной
дикостью по нервам и заставившая меня вздрогнуть. Мне  неожиданно  стало
жутко. В этом заунывном напеве, резонировавшем где-то в обшивке  самоле-
та, казалось было все: долгая темная  полярная  ночь,  бескрайние  белые
просторы, холод, ледяными иголочками пронизывающий кожу, синеватые глыбы
льда, лай собак, скрип нарт по снегу, радость добычи  и  запах  тюленьей
крови, запах дыма, чувство насыщения и тепло, распространявшееся по  за-
мерзшему телу после еды.
   Я с ужасом и любопытством посмотрел в просвет между передними кресла-
ми. Передо мной полуобернувшись сидел один из представителей народов Се-
вера, снявший меховую шапку и раскинувшийся на кресле. Лицо его выражало
какое-то лучезарное удовольствие, вызванное сытным горячим обедом. В зу-
бах у него была вставлена пластинка, с помощью которой он и издавал  эти
странные жужжащие звуки. Эскимос поймал мой взгляд и, не переставая жуж-
жать, уставился мне прямо в глаза тем же бездонным и ничего не  выражаю-
щим пустым взглядом карих неподвижных глаз.  Мелодия  поднялась  на  ка-
кие-то высокие тона, снова спустилась вниз и продолжалась в своей косми-
ческой заунывности.
   Каким-то шестым чувством я понял, что я уже почти дома, и  неожиданно
для меня самого слезы навернулись у меня на глаза.
 
 
   Глава 2. Рейс Москва-Амстердам откладывается.
 
 
   Москва была покрыта снегом. Самолет покружился над рощицами голых бе-
рез, каналом имени Москвы и, подпрыгивая на ухабах, наконец  приземлился
посреди заледеневшего поля, по которому  мела  поземка.  На  непродолжи-
тельное время я снова оказался в той точке пространства, в которой прош-
ла почти вся моя сознательная жизнь, где я  любил,  работал,  смеялся  и
плакал.
   Почему-то все официальные лица аэропорта были в  омерзительной  форме
серо-зеленых цветов. Сразу же у выхода из самолета стоял солдатик с  ка-
ким-то приспособлением и, щелкая кнопкой, остервенело считал пассажиров,
сошедших с зарубежного лайнера. Бесформенные женщины в серых мышиных та-
моженных костюмах, чекистского вида солдаты в зеленых мундирах  на  пас-
портном контроле, пристально смотревшие в глаза приезжим, словно пытаясь
выявить классовых врагов и шпионов, милиционеры в своих серых  пиджаках,
все это создавало впечатление того, что я попал в огромную военизирован-
ную зону. Таможня не работала, и в единственное окошечко выстроилась ог-
ромная очередь ничего не понимающих  иностранцев  и  привычно  ожидающих
своей очереди недaвних советских граждан. Над последними контрольно-про-
пускные органы почему-то издевались особенно злобно и изощренно,  перет-
ряхивая все чемоданы, как-будто мстили им, прибывшим из-за  кордона,  за
свою неприглядную жизнь.
   За линией, разделяющей Россию и нейтральную зону, стояли  постаревшие
мать и отец и вглядывались в толпу, надеясь увидеть меня. Я  помахал  им
рукой, и мама, увидев меня, сложила руки на груди, словно благодаря Бога
за то, что я прилетел и нам довелось-таки еще раз свидеться. За  родите-
лями стояла шеренга бандитского вида типов, предлагающих свои услуги  по
подвозу богатых иностранцев в примечательные места города Москвы. Услуги
эти зачастую совмещались с элементарным грабежом доверчивых и мягкотелых
жителей мира западной демократии.
   В подъезде дома, в котором я провел свое детство, стоял запах  запус-
тения и разрухи. На лестницах было темно, так как еще работающие лампоч-
ки сразу же выкручивали, а новых достать было невозможно. Какие-то  убо-
гие старухи в платках бродили по темным лестницам. У входа стоял  самос-
вал, с которого два мужика в ватниках, ушанках и кирзовых сапогах  разг-
ружали рваные бумажные мешки с синей размытой  надписью  "Санотходы".  В
одном из мужиков я узнал бывшего маленького мальчика,  которого  я  ког-
да-то видел каждый день катающимся на велосипеде.  От  мешков,  которыми
был уже под завязку забит один из лифтов, пахло гнилью.
   - Что же это вы таскаете, Ванечка? - спросила мама.
   - Да вермишель на фабрике сгнила, нам с батей е„ и отдали. Будем  кур
разводить, - с готовностью ответил он.
   Москва, хотя и изменилась, но не так сильно, как я ожидал.  Все  было
почти что по-прежнему, даже люди такие же, только появились нищие стару-
хи и дорогие импортные машины. Последующие несколько дней прошли в вере-
нице встреч, каких-то знакомых и впервые встреченных людей,  с  надеждой
глядящих на меня, спрашивающих: "А где все-таки лучше жить -  в  Израиле
или в Америке?" и ожидающих, что я открою им истину в последней  инстан-
ции. Я авторитетно объяснял им особенности жизни  за  рубежом,  описывал
красоты и размах Америки, в которой русские инженеры процветают и каждая
просверленная дырка приносит фирме миллионы.
   Время от времени я аккуратно прислушивался к холодку, то возникавшему
и медленно тлеющему у меня внутри, то затухающему и на время  совершенно
не дающему себя знать. Время пролетело незаметно, голова у  меня  кружи-
лась, и уже пора было улетать...
   Я проходил таможню в том же месте, из которого  мы  улетали  глубокой
ночью несколько лет назад. И так же с отчаянием в глазах стояли  старики
и махали мне руками, и из глаз их текли слезы. Сейчас через  этот  узкий
проходик между стойками проходили подтянутые иностранцы,  насмотревшиеся
уже вдоволь на заснеженное золотое кольцо России, Красную площадь и Сер-
гиеву лавру. Они везли домой лаковые  матрешки,  игрушечные  самовары  и
хохломские ложки. Отполированные поручни тускло светились мертвым метал-
лическим светом.
 
 
   Тогда мы разбудили в час ночи нашего малыша, которому было всего  два
с небольшим года. "Вставай, зайчик, в Израиль  полетим,"  -  сказали  мы
ему. - "Там в аэропорту всем детишкам дают конфетки". Он  с  готовностью
вскочил и как взрослый оделся, только глазки были заспанные. Мы  в  пос-
ледний раз вошли в лифт нашего нового кооперативного  дома,  квартиру  в
котором мы с такими мучениями ждали долгих пять лет, а прожить в котором
успели всего два года.
   - Малыш, мы сюда больше не приедем, - сказали мы.
   - Приедем, - ответил он уверенно, - конфетки съедим и приедем!
   В аэропорту царил жуткий бардак, огромная толпа, нагруженная  тюками,
баулами, в большинстве своем состоявшая из беженцев из начинавших  полы-
хать республик Средней Азии, штурмовала тот же полированный  барьер  та-
можни. Нас чуть не смели с ног, каким-то чудом удалось  протащить  поло-
женные нам четыре чемодана и поставить их на барьер, предназначенный для
погрузки в самолет. Ребенку было жарко, ночь была в разгаре. "Ну, где же
конфетки?" - хныкал он.
   Неожиданно ко мне подошел нагловатый парень с припухшей  физиономией,
едва пробивавшимися редкими русыми усиками и веснушками на лице.
   - Слушай сюда, чемоданчик у тебя негабаритный, грузить нельзя.
   - Ты чего, спятил, - удивился я - все по-закону, ты  посмотри,  какие
тюки люди везут, и ничего, а у нас обычный чемодан, маленький, я  только
на прошлой неделе в универмаге купил.
   - Ну, как хочешь, пропадет. Неси назад, сдавай провожающим.
   - Сколько? - спросил я, наконец поняв, чего он хочет.
   - Триста рубчиков давай и погрузим все в лучшем виде! - бодро ответил
парень.
   Я только что сдал все остатки советских рублей с нагловатым прищурив-
шимся профилем Ленина, будто планирующего очередные  пакости  для  своих
партийных оппонентов. Ситуация была идиотская, но делать было нечего.  Я
подбежал к барьеру и зашипел: "Триста рублей дайте, быстро!" Родственни-
ки заметались, но не подвели. Незаметно зажав деньги  в  кулаке,  я  уже
направился к покрытому веснушками зевающему парню, но  передо  мной  не-
весть откуда возник усатый гражданин в сером костюме. "Пройдемте,  това-
рищ, со мной", - сказал он. Делать было нечего.  Я  был  заведен  в  не-
большую комнату и раздет догола. Кроме трехсот рублей ничего компромети-
рующего у меня обнаружено не было и под общее разочарование присутствую-
щих меня отпустили, деньги, правда, конфисковав.
   Судьба чемоданов продолжала меня мучать и, выйдя из роковой  комнаты,
я подошел к грузчику. Тот спрятал голову в плечи и глухо сказал: "Отойди
от меня, паря, я все видел. Да погрузил я твои чемоданы,  мне  светиться
ни к чему, отойди быстрее!".
   - Папа, ну где же ты был, когда же дадут конфетки, - хныкал сын. -  Я
хочу спать!
   В пустынных коридорах ночного  Шереметьева  постепенно  накапливалась
толпа отъезжающих. Очередей было две. Одна из них улетала в  Америку  на
огромном, специально зафрахтованном с этой  целью  Боинге,  который  уже
призывно светился огнями на взлетном поле. Вторая ждала самолет Аэрофло-
та, который должен был отвезти нас в Будапешт, где  нам  предстояла  еще
одна пересадка на рейс израильской компании "Эл-Аль".
   Внешне две толпы ничем не отличались. Правда, очередь  отъезжающих  в
Америку чувствовала некоторое внутреннее  превосходство  перед  будущими
жителями Ближнего Востока. У тех даже не было паспортов,  заранее  отоб-
ранных заботливыми сотрудниками УВИРа. Сбившиеся в кучу, они с некоторой
завистью и любопытством поглядывали на внешне неотличимых от них будущих
жителей Америки, ожидающих щедрой поддержки правительства и самого  пре-
зидента Соединенных Штатов. Те, в свою очередь, немного свысока погляды-
вали на неуверенных будущих подданных молодой  ближневосточной  демокра-
тии.
   Все отбывающие на Ближний Восток еще не знали того, что произойдет  в
недалеком будущем. Многие из садившихся на тот самолет штурмом взяли  бы
барьеры таможни и приползли на коленях в УВИР, моля вернуть им советское
гражданство, если бы узнали, что в  недалеком  будущем  усатый  иракский
диктатор будет, усмехаясь, посылать устаревшие советские ракеты с кулач-
ковым механизмом наведения на города Израиля и все они  будут  сидеть  в
противогазах, прислушиваясь к сиренам и взрывам и проклинать тот момент,
когда они решили уехать из заснеженной России.
   Вместе с нами сидела девочка лет семи, прижимающая к себе потрепанно-
го плюшевого медвежонка. Она держала его на груди  и  не  желала  с  ним
расставаться ни на секунду. На соседней скамье  расположились  старичок,
грудь которого была увешана боевыми орденами, и старушка,  тоже  с  нес-
колькими медалями и с большой авоськой, набитой вещами. На лице ее  было
написано отчаяние. Старички как будто сошли с  фотографии,  изображающей
встречу ветеранов, только лица у обоих были испуганными, как будто нача-
лась новая война.
   - Куда, куда мы летим? - шептала старушка. - Вы  не  знаете,  молодой
человек, там действительно по субботам нельзя выходить из дома и есть? -
спросила она меня.
   - С чего вы это взяли? - удивился я.
   - Да дочка пишет, они живут в каком-то религиозном квартале. А мы ос-
тались совсем одни, друзья все умерли, есть нечего. Кроме детей,  ничего
в жизни не осталось, да тут еще соседи напились и на двери свастику  на-
рисовали. Боже мой, была встреча ветеранов, пошли на кладбище,  так  там
рядом старая могила была и по-еврейски написано, так ее всю разворотили.
За что нам до такого дожить пришлось? Нам все равно  умирать,  так  хоть
рядом с детьми. Я так боюсь, не хочется никуда ехать, а что остается де-
лать? Все из-за Горбачева, нельзя было людям свободу давать! - Она  под-
жала губы и замолчала, медленно раскачиваясь. Старичок посмотрел на  ме-
ня, на малыша как-то натянуто, через силу улыбнулся  и  отвел  взгляд  в
сторону.
   Объявили посадку, и неожиданно на входе в самолет возникла целая бри-
гада таможенников. "Предъявите сумочки!" - пронзительно закричала  толс-
тая дама в мышиного цвета пиджаке, и несколько сытых ребят в серых  кос-
тюмах принялись пропускать народ в самолет. Люди, прошедшие уже таможен-
ный досмотр, совершенно такого не ожидали. Многочисленные  семейные  ре-
ликвии, серебряные ложечки, кольца, цепочки, разложенные по дамским  су-
мочкам и сеткам, теперь из этих сумочек вытаскивались, сверялись с тамо-
женной описью и при нахождении несовпадений сразу конфисковывались.  Над
толпой стоял стон, какая-то полная женщина отчаянно рыдала. Толстая дама
с погонами довольно и злорадно улыбалась.
   Когда самолет с ревом поднялся в воздух, у нашего малыша заложило уш-
ки. Он заплакал, начал вырываться из кресла и кричать:  "Папа,  мама,  я
хочу к себе домой, в мою кроватку!" Этого мы уже не  могли  выдержать  и
расплакались.
   В Будапеште потную и уставшую толпу затолкали в тесный и  прокуренный
зал ожидания. У дверей зачем-то поставили двух туповатых венгерских пог-
раничников с огромными автоматами. При каждой попытке  приоткрыть  дверь
на улицу, чтобы впустить в зал хоть немного свежего воздуха, они  что-то
грубо кричали по-венгерски и заталкивали взрослых и детей назад в  сизое
марево. Глаза закрывались от  усталости,  дети  плакали.  Парализованная
старуха с морщинистым землистым лицом лежала прямо на каменном  полу  на
расстеленном белом платке.
   Через несколько часов приехали автобусы и отвезли людей в большой зал
со множеством стульев. Здесь нам предстояло провести еще  девять  часов,
пока под покровом ночи израильский лайнер не увезет нас в  Землю  Обето-
ванную.
   Я с интересом смотрел на разнородную толпу, мучительно без дела сидя-
щую и слоняющуюся между стульями. Беженцы из Средней Азии сидели  по-уз-
бекски на корточках, черные смуглые дети бегали между рядами.  Несколько
упитанных и полубритых парней провинциального вида, в  потертых  джинсах
сидели за длинным столом и строили блестящие планы на будущее. Планы эти
заключались в открытии мастерской по выправлению битых автомобилей,  что
упитанные ребята, видимо, умели делать виртуозно. Я с  завистью  смотрел
на них. Радужные перспективы выпрямления груды мятого  металла  освещали
жизнь бывших обитателей советских республик. Для них  все  было  просто,
жизнь была очерчена ясно намеченными штрихами, и окружающее нас полуфан-
тастическое зрелище, напоминавшее Исход  из  Египта,  интерпретированный
кинорежиссерами Голливуда, их совершенно не интересовало.
   Вскоре мужчин собрали: привезли багаж. Мы разгрузили  один  грузовик,
затем второй, потом третий. Напрасно я с надеждой  обходил  горы  сумок:
наши чемоданы бесследно пропали. Пропали и  мои  статьи  и  рукописи.  К
счастью, мы взяли в ручную кладь  небольшую  сумку  с  детскими  вещами.
Жизнь начиналась почти с абсолютного нуля...
   Я вспомнил о том, как несколько раз ездил на склад вещей  в  аэропорт
Бен-Гуриона в надежде найти пропавшие чемоданы.  В  огромном,  сумрачном
ангаре лежали на полках горой сумки, чемоданы, брезентовые и кожаные ба-
улы. От них исходил запах кожи, ношеных вещей,  старого  тряпья,  гнили,
пустоты, тоски и заброшенности. Многие сумки были вспороты ножом. Из них
торчали наружу тусклые застиранные женские кофточки, детские ползунки  с
заштопанными дырками на пятках, ворохом лежали на  полу  фотографии.  На
этих черно-белых карточках еще бушевала исчезнувшая  навсегда  жизнь.  У
деревенских домов стояли группы людей, они женились, рожали детей, цело-
вались, сидели за столами в своих квартирах, уставленных буфетами с рюм-
ками и хрустальными вазами. Потерянность и пустота светилась в  огромном
зале. Вещи, лишенные своих хозяев, еще хранящие прикосновения их рук....
Тут и там светились боками бутылки водки, этой универсальной  российской
валюты смутных времен. Водка была произведена в различных уголках бывшей
российской империи, по этикеткам можно было изучать географию. По  кори-
дорам темного амбара бродили  как  тени  новоиспеченные  граждане  госу-
дарства Израиль с потерянными лицами и с надеждой  найти  наконец  груду
своего тряпья, увидеть свои жалкие пожитки,  связывающие  их  с  прошлой
жизнью, которая безвозвратно ушла в прошлое.
 
   Я отвлекся от воспоминаний. Пока что  я  находился  в  Шереметьево  и
грузчики бросали чемоданы на транспортер. Быть может, кто-нибудь из  них
несколько лет назад украдкой в пьяном угаре потрошил наши жалкие  пожит-
ки, в то время как мы ездили на склады бесплатной поношенной одежды.
   Мой старый чемодан, сделанный в Румынии во времена уже расстрелянного
Чаушеску, развалился где-то в штате Айова, и мне пришлось купить  вместо
него солидный зеленый американский кейз на колесиках. На этот раз  вмес-
тилище моих вещей, покрытое кучей импортных наклеек, достойно уплыло ку-
да-то вниз по транспортеру, и я облегченно вздохнул.
   Погода окончательно испортилась. По взлетному полю мела поземка.  Ка-
залось, вся земля была покрыта маленькими вихрями, поднимающими снежинки
в воздух, кружащими их и снова бросающими на ледяной асфальт. Возбужден-
ные туристы делились последними  впечатлениями,  обменивались  какими-то
открытками и проспектами. Самолет медленно откатил от  здания,  вот  уже
оно почти скрылось в белой мгле.
   Заработали турбины, и мы медленно покатились по  заснеженной  равнине
все дальше и дальше от копошащихся, как муравьи,  людей  в  серо-зеленых
форменных фуражках и погонах. Неожиданно в ровный гул  турбин  ворвалась
диссонирующая нотка. Вверх-вниз, вверх-вниз, что-то слегка  заскрежетало
и толкнуло тело машины, как от порыва ветра. Я с ужасом увидел,  что  мы
остановились. Стюардессы взволнованно забегали, объясняя что-то пассажи-
рам. Турбины еще немного пожужжали и  остановились.  Стало  слышно,  как
снаружи завывает ветер.
   Тем временем командир объявил, что одна из турбин не выдержал