тратили годы.  По-
могал здесь и недюждинный талант и способности, но  самое  главное,  что
Ефим обладал каким-то сверхъестественным чутьем и интуицией. Ему  доста-
точно было посмотреть на электронную схему, и он мгновенно чувствовал, в
какой именно ее части скрыта проблема, сводящая высокооплачиваемых инже-
неров с ума.
   К сожалению, ни в одном месте Ефим не мог задержаться больше  чем  на
несколько месяцев. Когда он впервые получил работу техника,  руководство
компании искало инженера. Ефим написал письмо директору с просьбой пере-
вести его в инженеры, и его  начальник,  усталый  пожилой  индус,  начал
убеждать его в том, что Ефим, плохо разговаривающий  по-английски  и  не
знающий местной жизни, сможет стать инженером не раньше чем  через  пару
лет.
   "Чтоб я так был здоров! - ответил Ефим. - Через два года  ты  придешь
ко мне наниматься на работу, и я тебя не возьму. Ты бестолковый."
   Ефима тут же с треском выгнали. Самое интересное, что через два  года
бывший начальник действительно пришел наниматься на работу в отдел  Ефи-
ма, который к этому времени уже руководил проектом в большой корпорации.
   Как-то раз Ефиму предложили крупное повышение. Он выбрал момент, ког-
да в кабинете президента собралось большое совещание, подошел к боссу  и
сказал:
   - Я всю ночь не спал и думал о вашем предложении.
   - Ну и что вы решили? - босс был настроен благожелательно, не  сомне-
ваясь, что Ефим примет предложение и будет его благодарить.
   - Я не смог найти ни одной причины для того, чтобы согласиться  рабо-
тать у кретина! - громко и отчетливо сказал Ефим.
   На следующий же день он был уволен.
   Та же история повторялась многократно в самых различных местах.  Ефим
срывался и начинал орать на вице-президентов и президентов компаний, из-
девался над ведущими инженерами, и его с треском вышибали на  улицу.  По
слухам, испуганные сослуживцы во время скандалов даже несколько раз  вы-
зывали полицию.
   Заработанных денег Ефиму хватало на то, чтобы платить за  комнату,  в
которой, кроме кровати и телефона, ничего не было, покупать водку и  си-
гареты, приводить к себе женщин и дарить им небольшие  подарки.  Женщины
его по-прежнему любили.
   Наконец, одна из знакомых Ефима вдруг забеременела  и  решила  рожать
ребенка. Ефим осмотрелся и увидел, что папаша из него  получится  парши-
вый: в доме не было ни одного стула, и на подоконниках стояли стаканы  с
раздавленными окурками. В этот момент в Ефиме проснулась энергия. Он ре-
шил расплатиться с долгами и купить дом. Для того,  чтобы  заплатить  по
счетам, требовались деньги. Ефим со своим приятелем накупил каких-то по-
держанных деталей и за несколько недель собрал первую коробку с надписью
"Пусик". Он рассчитывал продать пять-шесть приборов по  несколько  тысяч
за каждый и накопить немного денег. То, что произошло,  было  совершенно
непредвиденным: за в спешке собранные коробки положили большие деньги  и
сразу же заказали еще несколько.
   Ефим снял маленький сарай и нанял нескольких китайцев для  сборки.  У
дверей сарая выстроилась очередь, которая с тех пор только увеличивалась
в размерах, и Ефим за несколько месяцев стал  мультимиллионером.  Оказа-
лось, что никто в мире не был в  состоянии  повторить  нескольких  гени-
альных технических находок Ефима, и его изделие намного превосходило все
другие коробки по своим возможностям и точности.
   У Ефима родилась дочка, и он сразу же развелся  со  своей  женой,  об
умственных способностях которой он отзывался с тех пор весьма  нелестно.
Бывшая жена миллионера сразу же затеяла судебную тяжбу, надеясь отсудить
часть ефимовских миллионов, но дело затянулось и так ничем и не закончи-
лось.
   Ефим начал вести светскую жизнь, купил дорогой дом, завел  знакомства
с местной элитой, но остался таким же, каким он был всегда.  Его  холос-
тяцкое жилище было холодным и необустроенным,  казалось  для  жизни  ему
хватало только старого матраца. В доме у него все  время  жили  какие-то
старые и новые друзья, женщины стали  добиваться  его  еще  больше,  чем
раньше, купаясь в лучах славы и денег. Они постепенно  обустраивали  его
домик, каждая на свой вкус: одна купила рояль, другая - диван со  столи-
ком, третья - кухонный гарнитур. Ефим иногда и сам забывал, кто живет  у
него дома и когда и где этот нахальный парень с тошнотворным  украинским
акцентом, снисходительно похлопывающий Ефима по плечу, успел с ним  поз-
накомиться. Он никому не отказывал, совершенно не по-американски помогая
известным и неизвестным знакомым, давая немалые деньги на операции,  ле-
карства и прочее.
   Но это все было дома. На работе Ефим был другим. Он навсегда запомнил
унижения своих первых лет в Америке и считал, что его компания  является
школой жизни для русских эмигрантов. Врожденный инстинкт  подсказал  ему
отличное решение: как только в России начался  бардак,  Ефим  постарался
нанять как можно больше русских, в основном  людей  высочайшего  уровня,
которых он для этого выписывал  из  России,  не  скупясь  платя  большие
деньги адвокатам.
   В отличие от множества крупных и мелких жуликов,  Ефим  платил  людям
нормальную зарплату, а также за счет компании оформлял  им  вид  на  жи-
тельство в Америке. Расчет был довольно простой и точный: год-другой лю-
ди работали на него, выкладываясь  иногда  из-за  благодарности,  иногда
проникнувшись ответственностью, а бывало и  в  страхе  потерять  работу.
Брал он на работу и отчаявшихся эмигрантов, зачастую искренне сочувствуя
их лишениям и стараясь помочь, часто подбрасывал им денег. С другой сто-
роны, болезненный и тяжелый характер зачастую приводил к  тому,  что  он
буквально истязал и уничтожал тех же людей, особенно когда не  обнаружи-
вал в них гениальности или легкого сумасшествия. К тому же, колоссальный
успех вскружил ему голову, и он привык считать, что его мнение абсолютно
правильно и непогрешимо. На дурной характер оказывал свое влияние и усу-
губляющийся диабет; стоило повыситься уровню сахара в крови, и Ефим  со-
вершенно терял самообладание.
   Какие-то неисповедимые психические мотивы или подсознательный  гипно-
тизм привели к тому, что Ефим часто приходил  делиться  со  мной  своими
сокровенными идеями. Быть может, я удачно делал вид, что  всегда  следую
за его мыслью, даже когда он сам ее терял, и это повышало его настроение
лучше, чем любая психотерапия.
   - Понимаешь, - в сотый раз повторял Ефим, пристально глядя мне в гла-
за, - ну что они вкалывают? У нас уйма денег, дела идут хорошо,  уходите
домой в пять вечера! Нет, у них рабство какое-то в душе, они боятся,  ты
понимаешь? Забитые, мать твою, это рабство у всех из России в душе,  они
власть уважают, начальство. Им палка нужна, ты понимаешь? Крепостные! Ты
же видел - он сидит, бледный, паяет. Потому что Леонид ему приказал. Ле-
ня молодец, он гоняет людей, но в конце концов пошли его подальше! У те-
бя жена, дети папу не видят, в пять вечера выключи свой паяльник  и  иди
домой! - Ефим покачивал головой. - Сходи в оперу, здесь прекрасная  опе-
ра!
   Я соглашался, так как чувствовал, что в этот момент Ефим говорит  со-
вершенно искренне и сам верит в свои слова. С другой стороны, недавно  я
оказался невольным свидетелем того, как  Ефим  отчитывал  провинившегося
сотрудника, позволившего себе покинуть работу в начале седьмого в  связи
с какой-то семейной неурядицей.
   - Сегодня ты с работы в шесть вечера ушел, а завтра убивать и грабить
пойдешь! - кричал Ефим, раскрасневшись от гнева.
   - Так я же без обеда, - робко оправдывался позеленевший от ужаса  бу-
дущий убийца и грабитель, осознавая всю глубину своего морального  паде-
ния.Все сотрудники знали, что пару лет назад Ефим уволил одного из осно-
вателей компании за то, что тот начал уходить домой в начале седьмого. -
Значит сходишь в оперу? В Литтл-Три отличная опера. И  купи  себе  домой
рояль. Будешь играть, это для работы помогает. И обязательно заведи себе
девку посмазливее, отвлекись. Знаешь, что ты все время с  женой  живешь,
это же скучно! Заведи бабу и езжай с ней в Мексику. Да,  -  он  иронично
смотрел на меня, - я тебе все от компании оплачу! Только две  недели  из
постели не вылезай и  увидишь,  как  мозги  прочистятся!  Приедешь  све-
женький, чистенький, на работу накинешься как на зверя! - Ефим покачивал
головой и неожиданно менял тему. - Вот Борис,  он  какой-то  аскет.  Как
будто ему ничего не нужно. Врет, кобелина! У нас была секретарша  краси-
вая, он только вокруг нее и крутился. Так и не знаю, трахнул он  ее  или
нет... Вообще-то надо нам в компании завести красивых девок, тогда мужи-
ки будут вокруг них крутиться и дело пойдет! Леня  сумасшедший!  Бегает,
совсем форму потерял. Жалкий какой-то. Купил себе  этот  идиотский  дом!
Зачем ему спрашивается дом? Хрен знает где, даже не в Литтл-Три. Ну  да,
там рядом, но улицы не освещены. Влез как идиот, должен заплатить полто-
ра миллиона. Откуда он их возьмет? Кончился человек, а  хороший  инженер
был! Совсем стал старичок, такой пигмей, как-то сжался весь,  все  гово-
рит: "Да, Ефим", противно даже. Ты купил рояль? Я вчера был на концерте,
какая-то актриса читала Ахматову. Хорошо читала, с  душой.  Но  вся  эта
русская ментальность... Вот говорят, в России не будет фашизма. А почему
собственно не будет? У них для фашизма всегда все было. Я когда  уезжал,
меня раздели догола, в задницу железку засунули, кольца  с  бриллиантами
искали. Это и есть фашизм! Друга моего услали на восемь лет в Сибирь  за
анекдот! Это не фашизм?
   Как-то вечером Ефим пришел возбужденный:
   - Вот ты хочешь наукой заниматься, ученые все  мать  вашу  так!  А  я
только что прочел биографию Эйнштейна. Ужас! Мы думаем: Эйнштейн, теория
относительности, а он был деспот, тиран! Такой маленький садистик с уси-
ками, глазки выпирающие, Альбертик! Еврейский папашка, он жену свою  ко-
лотил! Точно, про это в биографии написано! Как ни вечер, он ее колошма-
тил! Ну, наверное за дело, она тоже стерва  была  порядочная,  но  каков
гусь! И вообще, ты эту науку брось. Ну что этот твой Эйнштейн сделал? Он
же неудачник! Подумаешь, теория относительности! Сидел годами в комнате,
на бумажке каракули писал. Неудачник! Вот посмотри на меня: я инженер. Я
сделал свою коробку, напихал внутрь всякого дерьма и продаю ее за  сотни
тысяч. И ни один вокруг ничего похожего сделать не  может!  Посмотри  на
меня, у меня все есть, я если захочу могу остров в океане  купить  и  на
своем Боинге на него летать! Я себя реализовал, я удачный человек! А  вы
все в России с ума посходили, все с комплексами, все эти мамашки  и  па-
пашки: сына в университет, чтобы учился! Дерьмо! И ты тоже: наука,  нау-
ка. Ты бы лучше пошел в схемотехнике разобрался, тоже бы спаял коробку и
продавал ее. У тебя все получится, я же вижу. И тоже будешь счастлив бе-
зо всякой Нобелевской премии!
   Этой ночью холодный огонек снова разгорелся внутри, и мне приснилось,
что в сборочном зале ходит Эйнштейн с  курчавой  шевелюрой,  в  потертом
свитере и стоптанных туфлях, совершенно не вписывающихся  в  Пусиковскую
униформу, грустно копающийся в жужжащих серых ящиках и втыкающий  в  них
кабели. Я обомлел и с какой-то болью в  сердце  подумал:  "И  он  тоже".
Вдруг рядом появился Ефим. Все происходило как будто в замедленном  тем-
пе.
   "Идиот!" - говорил Ефим и показывал пальцем в  сторону  Эйнштейна.  -
"Неудачник!" - громко кричал он, и Эйнштейн втягивал голову  в  плечи  и
склонялся над развороченной коробкой. Ефим выпячивал нижнюю губу и  зло-
радствовал: "Посмотри на него, одевается, как бездомный, штаны  какие-то
вытертые. Садист!". Ефим разводил руками. Внутри у меня все  протестова-
ло, я пытался возразить Ефиму, но язык не ворочался, и грустный  осново-
положник теории относительности тщательно укладывал  провода  в  большой
ящик.
   Я еще не догадывался о том, что мой сон был пророческим.
 
 
   Глава 13. Академик
 
 
   Прямой, широкий и светлый бывший Ленинский, а ныне уже кто его разбе-
рет какой, проспект пронизывал Москву, как стрела. По обеим сторонам его
тянулись многоэтажные  сталинской  постройки  дома,  иногда  запущенные,
частью заново отремонтированные и массивными бельэтажами своих  отштука-
туренных балконов напоминавшие о прошедших временах, когда все  в  госу-
дарстве было массивным, централизованным и упорядоченным.
   Когда-то, Бог ты мой, было это все или не было, ранним прохладным ут-
ром из глубоких подъездов этих домов выходили молодые курсанты с голубо-
ватыми погонами и иезуитским взглядом, обрюзгшие генералы в грязно-зеле-
новатых мундирах, украшенных орденскими планками и погонами,  их  полные
жены в вычурных платьях, профессора в черных пиджаках и подрастающие ни-
гилисты-шестидесятники, долговязые, худые и  прожорливые,  вечно  жующие
бутерброды и читающие "Новый  мир".  За  высокопоставленными  советскими
специалистами и военначальниками подкатывали "Чайки" и  "Волги",  жители
рангом поменьше спешили к метро или толкались, пытаясь пробиться  сквозь
толпу к подножкам утренних, промытых троллейбусов, снующих как жуки взад
и впред по проспекту мимо прохладных, тенистых витрин магазинов  Гастро-
ном с рядами белых бутылок из-под кефира, фальшивыми гипсовыми сырами  и
связками колбас.
   Все это было в далеком прошлом. Тени бывших высокопоставленных обита-
телей домов сталинской постройки тускнели, из темных подъездов со  стой-
ким запахом кошачьей мочи бочком выходили старухи, одетые в  обшарпанные
старые пальто и закутанные в подобие меховых платков,  ковыряли  палками
снег и, щурясь, смотрели вверх на яркое  зимнее  солнце.  Уже  давно  не
подъезжали к подъездам "Чайки" и "Волги", а по площади Гагарина носились
мерседесы и джипы, набитые странными типами, напоминающими гибрид первых
секретарей райкомов с лидерами сицилийской мафии.
   Проспект катился от Каменного моста мимо знаменитого серого дома пра-
вительства, казалось, еще хранящего память о ночных вызовах в  Кремль  и
драмах, разыгрывавшихся в его стенах, мимо  широкой  бывшей  Октябрьской
площади, Первой Градской больницы и площади Гагарина с металлической иг-
лой-шпилем, на юг, оставляя в стороне Нескучный  сад  и  старый  особняк
Президиума Академии наук, корпуса академических институтов, гордую  нео-
новую надпись "Атом на службе социализма" и магазин "Изотопы".  Проспект
уходил все дальше и дальше, минуя справа шпиль университета и,  наконец,
сливаясь с перелесками и новостройками у самой окружной дороги.
   Академик вошел в свой кабинет и посмотрел в окно на  сосны,  покрытые
белоснежными сугробами, голубое  прояснившееся  небо,  соседний  корпус,
проглядывающий сквозь сосновую рощицу, наполовину заваленные снегом  фо-
нари, стоящие по сторонам пешеходной дорожки. Лучи солнца били в длинные
стеллажи с книгами, освещали горы бумаг,  лежащих  на  столе,  пузырьки,
колбы, пробирки с порошками и нагромождение блестящих кристаллов.
   Настроение у него было хорошее, всего вчера  наконец  удался  замеча-
тельный и давно задуманный эксперимент. Результат оказался  неожиданным,
и разрозненные факты постепенно начинали складываться в цепочку,  строй-
ную, изящную последовательность логических выводов и расчетов.
   Он вспомнил свою молодость, Ленинград, ставший теперь снова Санкт-Пе-
тербургом, великих лысоватых столпов науки и учителей в черных костюмах,
измазанных мелом, деревянные лакированные кафедры, столы, покрытые зеле-
ным сукном, бумаги, серый простор Невы и чуть сладковатый запах  старого
дерева. Свежесть, золотой век науки, только что создавшей квантовую  ме-
ханику и атомную бомбу. Какие люди ходили по этим коридорам и читали  им
лекции! Гиганты, непонятно каким образом пережившие революцию,  голод  и
террор, рафинированные интеллигенты, с безукоризненно чистым,  дореволю-
ционным русским языком, с широчайшим кругозором, профессионалы, дотошные
и цепкие, преданные своей профессии,  мелкие  осколки  старой  элитарной
России. Они несли свои знания и потенциал им, молодым, следующему  поко-
лению, сами постепенно уходя в небытие и вымирая один за другим.
   Парадоксально, расцвет науки приходился на годы жесточайшего террора,
колоссальных лишений народа и чисток интеллигентов. Россия,  эта  удиви-
тельная страна. Какой же потенциал был ею накоплен, если смогла она  пе-
режить такое и все равно быть родиной колоссальных научных идей и откры-
тий. Кто это сказал? Страна, как мать, пожирающая своих детей.
   Академик с грустью вспомнил, как великие старики уходили в прошлое  и
все как-то мельчало. В течение нескольких десятилетий на его глазах  ку-
да-то исчезала та одухотворенная атмосфера творчества, все меньше  оста-
валось рядом людей большого масштаба, все больше  становилось  безликих,
серых, помятых и ограниченных полуученых-получиновников, стремящихся ур-
вать побольше благ, получить власть и доступ к  иностранным  командиров-
кам, завидующих и устраивающих подлости, сидящих на  партийных  собрани-
ях...
   Академиком он стал сравнительно недавно, когда порядки в Академии из-
менились и политические игры уже не играли решающей роли. Да он и вправ-
ду не был типичным академиком - на заседаниях не сидел, бегал с утра  до
ночи с учениками, сам вытачивал детали на токарном и фрезерном  станках,
просиживал допоздна в своей лаборатории, грешил литературой, пил водку и
спал у каких-то полузнакомых людей. Удивительное  чувство  откровения  и
суеверного ужаса, возникавшего у него в душе в те моменты, когда  прихо-
дилось сталкиваться с чем-то новым, было для  него  целью  жизни,  жажда
этого ощущения засасывала и заставляла трудиться днями и ночами, забывая
обо всем...
   Академик поглядел в окно. Свежесть открывавшегося  снежного  пейзажа,
залитого ярким солнечным светом, голубые тени на снегу, напоминали,  что
февраль уже на исходе и близится весна. Действительно, свет уже был  ка-
кой-то весенний. Вскоре на снегу появятся проталины, и вдоль дорожек по-
текут небольшие ручейки, обнажающие прошлогоднюю жухлую траву и  грязную
землю. "А все-таки, стоит жить!" - подумал  он.  Вчерашние  эксперименты
сидели внутри, он отгонял от себя мысль о предстоящей работе,  как  гур-
ман, предвкушающий изысканное блюдо, но результаты  экспериментов  то  и
дело прорывались наружу, вызывая теплые волны радости и изумления.
   Огромный академический институт в последнее время был каким-то  полу-
пустым и запущенным. В актовом зале уже, казалось, никогда не будут про-
водить некогда знаменитых семинаров, окна в нем заросли паутиной. В туа-
лете засорились сливные бачки, и дверь заколотили досками. Проходя  мимо
академик инстинктивно прикрывал нос ладонью. Почти все  толковые  ребята
разбежались, кто подался за рубеж, а кто бросил невыгодную науку  и  пе-
репродает какую-то дрянь. Так проходит слава мира.
   Институтом теперь заправляли непонятные  личности.  Серый,  весь  ка-
кой-то выцветший, с кадыком на шее и туповатым взглядом сельского  недо-
умка бывший секретарь профкома сидел в дирекции и с умным  видом  ставил
свою подпись на многочисленных бумагах. Академик помнил его еще  студен-
том, непонятно каким образом попавшим в университет, видимо, для поддер-
жания пропорционального классового состава студентов. Он был редкой  ду-
биной, заикался от страха на экзаменах, жалко тряся своим худым кадыком,
закатывал белки глаз и вызывал одновременно жалость и отвращение. Спаса-
ли его происхождение, комсомольская должность и активное участие в стро-
ительных отрядах, поездках в колхоз на сельскохозяйственные работы  и  в
общественных митингах. Ходили слухи, что он был доверенным осведомителем
КГБ, и студенты при его появлении переводили разговор  на  другие  темы,
торопливо тушили сигареты и расходились по комнатам.
   Как-то раз серым апрельским утром академик увидел его  раскрасневшим-
ся, с мегафоном, выстраивающим сотрудников в шеренги и руководящим  раз-
дачей транспарантов. Он был  одет  в  длинное  кожаное  темно-коричневое