пальто и почему-то так и хотелось нацепить ему  на  рукав  черно-красную
свастику и послать сниматься в фильмах про становление фашизма в  Герма-
нии.
   За общественные заслуги деревенского комсорга  взяли  в  аспирантуру.
Ходили слухи, что диссертацию за него писал Лева Шульхер, толковый  тео-
ретик, сидящий на скромной должности в одном из отделов. Как  бы  то  ни
было, бывший комсорг с грехом пополам защитился и постепенно полез вверх
по служебной лестнице. К счастью, в науке он никогда  никому  не  мешал,
видимо ввиду полного непонимания происходящего, скромно сидел где-нибудь
в сторонке, а при встречах в коридоре  вежливо  здоровался  и  улыбался,
тряся своим кадыком и уводя в сторону немного дебиловатые глаза.
   Он резко выдвинулся наверх тогда, когда жить в  Академии  наук  стало
совсем плохо, зарплату сотрудникам платить перестали, и  институт  начал
стремительно пустеть. Директор уже давно ничем не руководил и начал  со-
бирать вокруг дирекции доверенных холуев.  Все  это  было  смешно,  даже
анекдотично, так как никакие повышения уже никого не могли прокормить  и
обычный слесарь или кооператор из местного подсобного хозяйства  зашибал
во много раз больше директора и всех его замов вместе взятых.
   "Им бы коров пойти доить или трубы чинить", -  подумал  академик.  Но
каждый раз ему приходилось подписывать финансовые ведомости и  заказы  у
бывшего неудачливого студента. Последний теперь важно восседал в красном
кресле с лакированными подлокотниками и каждый раз  противно  щурился  и
постукивал пальцами по столу.
   - Что-то вы опять не по форме отчет представляете,  Григорий  Семено-
вич. Я понимаю, вы академик, человек заслуженный, но надо же и с другими
считаться.
   - Да нет же, посмотрите Николай Игнатьевич,  все  правильно.  Мне  бы
подпись вашу получить, вы же понимаете, что это все сущие  формальности,
особенно в теперешней ситуации.
   - Нет, не скажите! Существует  установленный  порядок,  а  ваш  отдел
как-будто специально игнорирует инструкции. Это правильно,  времена  ко-
нечно изменились, но тематика, которой занимается  Институт,  в  будущем
может представлять и оборонное значение, так что прошу вас установленные
порядки соблюдать.
   - Николай Игнатьевич, давайте посмотрим правде в глаза. Вокруг  такой
беспредел, все рушится, никаких правил уже давно нет.  Мы  предоставляем
вам не пустую бумажку, а серьезные результаты работы коллектива.  Вы  же
знаете, что наша группа одна из ведущих в Институте. Ну что  вам  стоит,
помогите нам, пожалуйста!
   - Извините, уважаемый, ваши заслуги всем известны, но сделать  ничего
не могу. Вы как-то странно рассуждаете: порядка нет, законов нет. Потому
и нет, что их никто не соблюдает. Имеются инструкции от Президиума, нор-
мативные документы, ведомственные, так сказать, постановления. Я  же  не
лично против вас, я в смысле общего порядка, так сказать, препятствую.
   Академик вздыхал. Ему было противно, но ничего сделать с бывшим акти-
вистом он не мог. Тот как будто мстил за свою неполноценность, к тому же
явно недолюбливал представителей малого народа и старался сделать все от
него зависящее, чтобы отдел, руководимый  академиком,  получил  поменьше
фондов и благ.
   Это было особенно обидно, так как в отделе осталось  всего  несколько
толковых сотрудников, с которыми можно было работать, да и те с  грустью
смотрели на сторону. Все мельчало и вырождалось. Только Володя, какой-то
нелепый и похожий на долговязого птенца, явно родившийся не в свое  вре-
мя, заикаясь продолжал ставить все новые и новые эксперименты. Жена  его
была из глухой провинции и, по-видимому, была настолько счастлива  жизни
в однокомнатной квартирке на окраине Москвы, что не пилила его  вечерами
из-за того,  что  муж  приносит  домой  мало  денег.  Да  и  деревенские
родственники помогали то яичками, то свежим салом...
   Академик снова задумался о странной и необъяснимой последовательности
исторических взлетов и падений. Казалось бы, в двадцатые годы обстановка
в стране была гораздо хуже, люди умирали от голода, но  какие  блестящие
научные школы зародились в то время! Усталость. Усталость общества,  вот
в чем дело. Тогда в воздухе веяло свежим ветром, сейчас иллюзии  утраче-
ны. Эра идеалистов и интеллектуалов закончена. Они уже сделали свои  ра-
кеты и ядерные боеголовки. Наступает эпоха купли и продажи, куда  выгод-
нее учиться делопроизводству чем изучать законы всемирного тяготения.
   Академик тяжело вздохнул. Он вспомнил, что серый недоумок  с  кадыком
вчера решил использовать институтского механика, чтобы что-то починить в
своем автомобиле. Как назло, понадобился он ему вчера, как раз в разгаре
идущих экспериментов. Володя  с  механиком  заканчивали  вытачивать  де-
тальки, когда в мастерскую явился  один  из  директорских  пособников  с
брюзгливой физиономией и синяками под глазами.
   - Кончай работать, Николай Игнатьевич зовет, - приказал он с порога.
   - Щас, доточу деталь и пойду, - лениво  отозвался  механик,  которому
безумно надоели привередливые ученые, а левая работа сулила деньги и хо-
рошее отношение начальства.
   - Я сказал, бросай все и иди! Николай Игнатьевич ждать не будет!
   Механик уже потянулся к кнопке, выключающей станок, но  тут  вмешался
Володя, разгоряченный азартом идущего эксперимента.
   - Никуда он не пойдет, пока работу  не  закончит!  -  тонким  голосом
крикнул он.
   - А ты, сопляк, какое право указывать имеешь? - злобно огрызнулся му-
жик. - Скажу ,чтоб шел, и пойдет как миленький!
   Кровь ударила Володе в голову.
   - Да идите вы на х.. - крикнул он с надрывом и сам испугался  сказан-
ного.
   Мужик побелел от злости. - Ну ты об этом крупно пожалеешь,  -  сказал
он, повернулся и ушел.
   Академик вздохнул. Ему предстояло объясняться с  директором.  И  хотя
тот и был его старым знакомым еще с институтской скамьи, отношения у них
были сложные.
   На столе у академика вдруг пронзительно  зазвонил  телефон.  Он  снял
трубку. Из нее несся сердитый крик директора. "Я твоего сосунка в  поро-
шок сотру, уволю щенка, что он себе позволяет! Вы там  совсем  распусти-
лись, думаешь, что ты академиком стал, так тебе  и  твоим  бандитам  все
можно?" - Из трубки неслись еще какие-то  угрозы.  Академик  понял,  что
расчетами сегодня заняться не удастся и назревает крупный скандал.  День
был испорчен. Да и за окном погода вдруг резко начала портиться, накати-
ли серые свинцовые тучи, солнце еще показывалось между  ними,  но  ветер
уже поднялся, и вершины сосен раскачивались на ветру, а по дорожке нача-
ли виться небольшие снежные змейки поземки...
   У академика была старая привычка, которая немало помогала ему в  пло-
хие времена. В такие минуты он садился за стол, закрывал глаза, клал ру-
ки на голову и вспоминал о чем-нибудь хорошем. Ах, какие компании  соби-
рались у него дома! Какие друзья, блестящие,  талантливые,  с  гитарами,
ставшие ныне знаменитыми писатели и поэты, а девочки? Сизые клубы  сига-
ретного дыма, сверкающее шампанское в бокалах  и  разговоры,  разговоры,
планы, проекты, замыслы. Сколько их было, маленьких и больших, и что  бы
они все делали без этих дружеских сборищ, создававших оболочку,  держав-
шую их на плаву и позволяющую отвлечься  от  омерзительной  каждодневной
реальности.
   Где они сейчас? Некоторые уже умерли, других разметало  по  свету.  И
Москва и Петербург были теперь практически пусты, и только тени прошлого
будоражили пустые улицы, знакомые до боли переулки и подъезды.
   Недавно он впервые после многих лет заехал в любимый  им  квартал  на
Петроградской стороне. На пустынной улице грохотал одинокий трамвай. Се-
рый дом с арками, в котором прошло его детство, все  так  же  возвышался
над узенькой улицей. Мутные подтеки  виднелись  на  штукатурке,  тяжелая
поскрипывающая дверь подъезда громко хлопала, и  грязные,  рассыхающиеся
окна дребезжали при приближении трамвая. Пахло какой-то вонючей,  кислой
похлебкой.
   Он зашел в темный подъезд и поднялся по лестнице. Тусклый свет с тру-
дом пробивался сквозь узенькие готические своды окон,  затянутые  много-
летней паутиной. Все те же, до боли знакомые черные и бежевые, чуть  об-
лупленные каменные плитки в прихожей второго этажа образовывали замысло-
ватый узор, на который он любил глазеть, пока мама,  возясь  с  сетками,
набитыми буханками хлеба, луком и вермишелью,  открывала  тяжелую  дверь
позвякивающим ключом. Теперь резная дубовая дверь их бывшей квартиры бы-
ла выкрашена грязно-коричневой краской. Около звонка краска была  стерта
от многолетних прикосновений человеческих рук и обнажала застарелый тем-
но-зеленый слой штукатурки. Входная  дверь  скрипела  точно  как  тогда,
пятьдесят лет назад. Дверь громко хлопала, и сумрачный подъезд наполнял-
ся гулким эхом.
   Он вспомнил, как отсюда, из этой двери уходил на фронт отец, в  смеш-
ном пенсне и длинной шинели и он с замиранием сердца  смотрел,  как  его
сутулая спина исчезла из виду и только эхо шагов раздавалось еще с мину-
ту. Он никогда не вернулся назад, и никто так и не знает, в каком болоте
под Ленинградом его нашла смерть...
   Это был город призраков. Поколение за поколением поднималось в нем  и
безжалостно сметалось ревущим валом грядущих катастроф. Исчезли  дорево-
люционные девочки в белых передничках, их папы в сюртуках и мамы в длин-
ных платьях. Исчезли худые мальчики с удлиненными лицами и горящими гла-
зами, читавшие стихи. Исчезли революционные матросы и  интеллигенты,  за
которыми пришли ночью люди в кожаных пальто. Исчезли пионеры и  пионерки
в галстуках и их родители, удушенные тупым блокадным голодом и бомбежка-
ми. Мама, чудом уцелевшая, так и не смогла вернуться сюда жить,  слишком
тяжелы были воспоминания о пережитом. Трупы, трупы, умершие,  уничтожен-
ные, исчезнувшие, сложенные штабелями  -  академику  стало  страшно.  Он
вглядывался в темноту подъезда и видел сонм белых призрачных теней,  ко-
лышущихся и машущих руками. Заболело сердце.
   Он вышел на улицу и зажмурился от яркого света. На  трамвайной  оста-
новке сидел пьяный в порванных брюках, забрызганных  жидкой  глиной.  Он
неподвижным взглядом посмотрел на академика и рыгнул. Пьяный то  выпрям-
лялся, то тут же сползал в сторону. Тупое, красное, небритое лицо, каза-
лось, ничего не выражало.
   Мимо пронеслась блестящая импортная машина с открытыми окнами, из ко-
торой с грохотом доносилась блатная песня. В машине сидел совсем еще мо-
лодой мальчик с наглым и бледным лицом, тронутым ярко проступающими чер-
тами порока. Что-то омерзительное, гадкое и нечистоплотное было во  всем
этом.
   Академик прислонился к подъезду и закурил. Он не курил уже давно,  но
всегда носил с собой пачку "Беломора" на крайний случай. Едкий дым защи-
пал в горле, он с наслаждением вдохнул его и еще раз посмотрел на старый
подъезд, выщербленный асфальт. Вдруг он остро почувствовал,  что  больше
никогда сюда не вернется...
   Успокоиться никак не удавалось. Какая-то  тупая  боль  поднималась  в
груди. Все смертельно надоело. Одинаковые,  звериные  и  тупые  бездари,
идиоты, во все времена заправляющие делами и вытаптывающие  все  светлые
ростки. Вся его жизнь прошла в борьбе с такими вот большими и маленькими
вырожденцами, год за годом, день за днем, все, что он делал,  все,  чего
добивался, было сделано вопреки им. Все, решительно все, начиная с  пос-
тупления в университет, куда его не брали из-за происхождения, и  закан-
чивая написанием статей.
   Он вспомнил о Жоре, старом толстом весельчаке Жоре,  любимце  женщин,
заводиле их компаний и гениальном музыканте. Жора уехал  из  России  уже
больше пятнадцати лет назад и прославился тем, что  позвонил  одному  из
своих недругов в режимный институт по прямому телефону.
   "Привет, - радостно сказал Жора. - Ты знаешь, здесь здорово. Ты  ведь
думал о том, чтобы смотать удочки? Забудем старые счеты, я тебе помогу!"
   В режимном институте сразу же поднялся шухер, и незадачливый  абонент
был немедленно уволен, несмотря на безукоризненную репутацию и многочис-
ленные объяснительные записки и письма в КГБ. Друзьям Жора  из  осторож-
ности тогда не звонил. Зато теперь, с наступлением  свободы,  он  каждую
неделю набирал номер академика и часами трепался, вспоминая старое.
   - Чего ты сидишь, дурак? - кричал Жора. - Ты думаешь, они тебе спаси-
бо скажут? Ты так и будешь вкалывать, как папа Карло,  до  опупения.  Ну
стал ты академиком, знаменитый, твою мать! Они Сахарова пощадили  с  его
звездами лауреатов? Ни хрена! Поезжай куда-нибудь, поработай год-другой,
посмотри мир. Ты же закиснешь там!
   Академик обычно старался переменить тему разговора,  но  это  ему  не
всегда удавалось.
   - У меня такой друг молодости есть! - продолжал фонтанировать Жора. -
Это живая легенда, американская мечта! Он создал целую корпорацию, Фимка
Пусик, а каким голодранцем был, хуже нас с тобой. Он отличный парень,  я
у него как-то был, ты не представляешь себе! Отгрохал огромное здание  с
окнами из темного стекла, сортир мрамором и золотом сияет, все с иголоч-
ки! У него домина с участком, тебе не снилось такое! Вот как надо  жить.
Кстати, он меня спрашивал, не знаю ли я кого-нибудь с мозгами. Ему мозги
нужны, это точно. Он помогает людям. Слушай, поезжай к  нему,  поработа-
ешь, у него свой академик будет, а ты ходы в университеты за  это  время
найдешь. Отличная идея, чем тебе плохо?  Место  райское,  климат  изуми-
тельный, отдохнешь от своих кретинов. Оборудуешь лабораторию, может  ка-
кую идею продашь. Даже не сомневайся, я ему позвоню сегодня же!
   - Ну куда же я поеду? - отпирался академик. - У меня ребята,  лабора-
тория, эксперименты идут.
   Он гнал от себя эту мысль, хотя все чаще возвращался к этой идее.
   Однажды на столе у академика зазвонил телефон.
   - Григорий, привет, это Ефим Пусик из Америки, - голос был  мягкий  и
довольно приятный, с легким одесским акцентом. - Слушай, мне  тут  Жорка
про тебя рассказал всякого. Ты имей в виду, я  друзьям  доверяю  больше,
чем себе, - в трубке раздался странный смешок. -  Если  только  захочешь
или тебя там прижмут, дай знать. Мне от тебя ничего  не  нужно,  считай,
что это филантропия. У меня денег слишком много. Я  хочу  хорошим  людям
помочь. Понял? Подумай. Я тебе выделю комнату,  занимайся,  чем  хочешь,
отдохнешь, годик поживи, может, чего и получится интересное. Хочешь даже
ребят твоих выпишем, одного-двоих. Поживите спокойно, подумайте. Я  ведь
все понимаю. Ну пока, значит имей в виду, если чего надумаешь - звони.
   В трубке раздался длинный гудок. Академик еще с минуту  держал  ее  в
руке, прислушиваясь к шуршанию и далеким щелчкам, доносившимся из косми-
ческих глубин, и только затем повесил ее на место. "А, может,  и  правда
махнуть в Америку на годик, выписать туда пару ребят и  поработать  спо-
койно?" - мелькнула в голове мысль. Он отогнал ее в сторону, открыл тет-
радь с записями последних экспериментов и, раздраженно сопя,  начал  де-
лать расчеты.
 
   Глава 14. Эдик.
 
 
   Те выходные, в которые удавалось избежать ударных трудовых вахт в за-
лах Пусика, были подарками судьбы. Пустынные  утренние  улицы  Литтл-Три
были покрыты утренним туманом, наползающим на них с холодного океана, но
часам к одиннадцати сквозь серую пелену проступало солнце, разогревавшее
еще влажную с ночи землю, и в воздухе поднимались ароматы  хвои,  свежей
травы и цветения. В такие минуты я долго лежал в  постели,  стараясь  не
думать о работе и предвкушая спокойный, неторопливый день, когда ты  бу-
дешь предоставлен сам себе.
   В один из таких залитых солнцем, прозрачных осенних  дней  у  меня  в
квартире раздался телефонный  звонок.  Телефон  звенел  как-то  особенно
энергично и напористо, излучая недобрую космическую энергию. Обычно  та-
кие звонки не предвещали ничего хорошего и в лучшем случае заканчивались
срочным вызовом на работу для ударного устранения очередных неполадок  в
системе.
   Особенно участились вызовы на работу в последнее время, так как  Лео-
нид был крайне раздражен и не давал спуска сотрудникам. Дурное  настрое-
ние вице-президента было вызвано тем обстоятельством, что  недавно  Ефим
ненавязчиво порекомендовал ему переехать в новый дом. Дом этот,  который
Ефим лично присмотрел для своего подчиненного, был  расположен  в  "пра-
вильном"  месте,  то  есть  в  пределах  пешей  досягаемости  от  центра
Литтл-Три. Естественно, что стоимость правильного дома заставляла  оста-
навливаться дыхание и леденеть кровь в жилах. Робкие возражения  Леонида
вызвали яростный гнев президента и, несмотря на отчаянные попытки откру-
титься, вице-президенту пришлось немедля справлять новоселье. Свой  ста-
рый дом, в котором Леонид успел прожить всего несколько месяцев, он  был
вынужден спешно продать, потерпев при этом значительные убытки.
   Телефон продолжал звонить. "Брать или не брать?" - подумал я, но  моя
рука уже потянулась к трубке.
   - Привет, - раздался бодрый голос Леонида. - Мне  только  что  звонил
Ефим. У него какой-то гость дома, и  он  хочет,  чтобы  вы  встретились.
Срочно езжай к нему домой! - Я облегченно вздохнул. Визит к Ефиму,  хотя
и мог занять остаток дня, не предвещал особых неприятностей.
   Ефим жил в одном из самых дорогих районов Литтл-Три. Его дом находил-
ся на вершине небольшой горы, заросшей невысокими деревцами и  кустарни-
ком. С холма открывался потрясающий вид на окрестности.  Вся  знаменитая
долина, океанский залив, бесконечные белые домики, покрытые красными че-
репичными крышами и зеленые перелески, горы, университет - все было вид-
но, как на ладони, и этот мирный пейзаж навевал мысли о бренности и мик-
роскопических масштабах человеческой жизни на планете Земля.
   Дорога долго крутилась серпантином, мотор  ревел,  и  наконец  передо
мной открылась зеленая лужайка и застекленная веранда  дома,  в  котором
жил Ефим. Около дома стоял невысокого роста мальчик с непропорциональной
фигурой, чуть сутулый, в ослепительно белых  кроссовках  и  ярко-голубых
джинсах.
   Он нерешительно подошел ко мне и заговорил тоненьким, почти что детс-
ким голоском, с немного заискивающей улыбкой:
   - Здравствуйте, это вы приехали к дяде Ефиму?
   - Да, - ответил я, - он хотел, чтобы я с кем-то встретился.
   - Это он обо мне говорил, - мальчик протянул мне руку  и  вдруг  я  с
удивлением заметил, что в его висках пробивается седина.  -  Меня  зовут
Эдуард, но все называют меня Эдик.
   Голос у Эдика был немного капризным и высоким, какой бывает у закорм-
ленных, избалованных детей, окруженных няньками и домохозяйками,  семей-
ных тиранов, готовых в истерике броситься на пол и топать  ногами,  пока
им не принесут давно желанную красную заводную пожарную машину.
   Мы прошли в дом. Ефим был одет в просторную грязноватую майку  и  вы-
тертые джинсы. В этом домашнем обличье он казался усталым добрым  дедуш-
кой из Жмеринки, который вот-вот начнет пичкать своих  внуков  домашними
пирожками с вишнями.
   - Вот, познакомьтесь, - Ефим махнул рукой в сторону Эдика. - Из Кемб-
риджа приехал поговорить. Я когда-то его родителей хорошо знал. Поговори
с ним, может быть, возьмем его к нам в компанию. Парень, вроде толковый,
- при этих словах Эдик смущенно улыбнулся, - разберется в  производстве,
сделаем вас с ним начальниками. Да, мне Борис с Леонидом  надоели,  пора
менять команду, нам нужна свежая кровь. Правильно? Я и тебя с этими мыс-
лями пригласил. И не ошибся. Но ты ловкий оказался, из-под Бориса  уполз
как-то незаметно, на четвереньках и хорошо себя чувствуешь. Знаешь,  ум-
ные люди не помешают. Мне еще одного академика из Москвы  рекомендовали,
говорят гениальный человек. Так что создадим свою Академию Наук. -  Ефим
хихикнул. Холодный белый огонек снова затрепетал у меня в груди, и я по-
чувствовал тревогу. - Ты понимаешь, - он развел руками, - профессоров  и
доцентов у меня до хрена, а академиков пока еще не было. А то у нас  ат-
мосфера какая-то затхлая, люди боятся,