нескольких местах. С верхних рядов амфитеатра понеслись гневные крики: возмущению зрителей не было предела. Ведущий аукциона, очевидно также начинающий терять терпение, весьма резко реагировал на критические замечания зала, и часть негодования публики пришлась и на его долю. Девушка казалась безразличной ко всему, что творилось вокруг, и ничего не понимала. Тогда взбешенный аукционист ткнул её шокером, и она, судорожно заламывая руки, принялась выкрикивать хриплым, гнусавым, совершенно непохожим на её собственный, голосом одну и тут же кажущуюся единственной заученной на память фразу: "Купи меня, хозяин, купи!".
     Зрители застонали от отвращения и разочарования.
     Аукционист вышел из себя. Он снова прибег к испытанному средству рабовладельцев, но девушка, судя по её реакции, а точнее, по её отсутствию, даже не замечала прикосновения к её телу длинного хлыста. И тут я понял, очевидно, несколько запоздало, что происходит, поскольку знал, что доставленные черными кораблями на Гор девушки обладают чрезвычайной чувствительностью и восприимчивостью, и поэтому Кернус никогда не позволял использовать их для развлечения персонала и охранников. Я знал, насколько тщательно девушки готовились к сегодняшнему мероприятию, и знал, что они к нему готовы. Следовательно, девушку, скорее всего, опоили наркотиками и какими-то болепритупляющими средствами. Зрители осыпали её глумливыми насмешками и требовали согнать с помоста. Я не мог не признать режиссерского мастерства Кернуса. Вне всякого сомнения, все, кто появится на помосте после этой девушки, будут по сравнению с ней казаться просто восхитительными и принесут их владельцу безусловный успех, и даже наименее привлекательная из них вызовет бурю восторга.
     - Что мне предложат за эту рабыню? - задал традиционный вопрос ведущий аукциона.
     В ответ понеслись насмешки и возмущенные выкрики.
     Аукционист не сдавался, и ему удалось добиться от зала нескольких до смешного низких ставок, очевидно, от тех, кто желал приобрести себе кухонную рабыню и ничего более. Однако я нисколько не был удивлен, заметив, что каждый раз предложенная ставка настойчиво перебивается парнем в одеянии гончара, который, как я знал, является охранником в доме Кернуса. В конце концов девушка, обойдясь ему в семнадцать медных тарнов, снова была возвращена дому Кернуса, который несколько позднее, несомненно, выставит её на продажу где-нибудь в другом городе и получит за неё кругленькую сумму.
     Аукционист словно в порыве отчаяния чуть ли не сбросил бедную девушку со ступеней помоста, швырнув ей вслед покрывало.
     - Ну вот! - воздел он руки к толпе зрителей. - Я же вам говорил! Дикарки - они и есть дикарки!
     Он сошел с подмостков и, подойдя к столу официального распорядителя аукциона, о чем-то долго совещался с ним, просматривая список представленных на продажу невольниц, где против их порядкового номера проставлялись запрашиваемые и предполагаемые конечные цены. Затем с удрученным видом он снова поднялся на подмостки.
     - Простите меня, братья и сестры моего горячо любимого, славного города Ар, - с налетом патетики произнес он, - что вынужден представить вашему вниманию ещё нескольких дикарок.
     Зрители, по крайней мере большая их часть, заволновались. Я даже услышал раздраженные удары кулаком по деревянным перегородкам ложи Кернуса. Но сам Кернус только посмеивался.
     Из разных концов зала полетели проклятия в адрес аукциониста, организаторов этих невольничьих торгов и всего, как выяснялось, не столь уж славного города Ар, а некоторые наиболее смелые и дерзкие из присутствующих под надежным прикрытием полутьмы в зале обращали свои критические замечания и к самому Кернусу.
     - Смотри внимательно, - сказал мне Кернус.
     У меня не было никакого желания разговаривать с ним, а после такого замечания захотелось даже закрыть глаза.
     Внезапно свет над зрительскими креслами совсем погас, погружая огромный, битком набитый зал в кромешную темноту. Отовсюду понеслись изумленные крики присутствующих, перекрываемые испуганными воплями нескольких находящихся здесь свободных женщин. Затем через какое-то мгновение свет вспыхнул уже с особой яркостью, но только над расположенным в центре зала каменным постаментом, погружая его в море огней. Все выглядело так, словно торги начинаются заново и на этот раз впервые по-настоящему.
     Ведущий аукциона взбежал на ступени, держа в руке три тонкие металлические цепи, уходящие своими концами в непроглядную тьму у подножия каменного постамента. Он потянул цепи за собой, но встретил сопротивление, преодолеть которое ему не удалось. Внезапно где-то в безбрежной темноте у самого подножия постамента раздалось звонкое щелканье кнута, прозвучавшее три раза.
     И тут из темноты одна за другой по ступеням начали медленно подниматься три женщины в длинных черных накидках и скрывающих их лица капюшонах. Они двигались уверенно, гордо подняв голову и расправив плечи. Руки их были скованы, а цепи соединяли одну фигуру с другой. Первой, вероятно, поднималась Элизабет, её цепь была несколько короче, чем цепи, соединяющие двух идущих по обеим сторонам от неё девушек, очевидно, Филлис и Вирджинии. Их черные накидки напоминали пончо с небольшими прорезями для рук. Они остановились в самом центре помоста, рядом с ведущим аукциона, держащим в руке концы сковывающих их цепей.
     - Надеюсь, - обратился аукционист к напряженно замершей публике, - эти три дикарки из дома Кернуса - две рабыни белого шелка и одна красного - доставят вам удовольствие.
     - Они прошли обучение? - раздался чей-то голос из зала.
     - Да, так заявлено в их регистрационных документах, - ответил ведущий.
     Затем он отошел к краю постамента, и девушки вслед за прозвучавшими в темноте тремя звонкими ударами хлыста медленно обошли подмостки и снова остановились в самом центре освещенного круга.
     - Что мне предложат за них? - обратился аукционист к притихшему залу.
     Ответом ему была полная тишина.
     - Итак, досточтимые братья и сестры славного города Ар, а также уважаемые гости и друзья Ара, какую же цену назначите вы этим трем дикаркам?
     Откуда-то донеслось предложение в три золотые монеты, прозвучавшее, очевидно, лишь для того, чтобы начать торг.
     - Я слышу - три золотых тарна, - подхватил аукционист. - Предложит кто-нибудь четыре?
     С этими словами он подошел к одной из девушек и снял с неё капюшон. Это оказалась Вирджиния. Она стояла с высоко поднятой головой и застывшим на её лице презрительным выражением. Блестящие волосы густыми потоками ниспадали на плечи, накрашенные губы ярко пламенели в играющих вокруг лучах света.
     - Восемь золотых! - донеслось из зала.
     - А десять? Предложит кто-нибудь десять? - поинтересовался ведущий.
     - Десять! - услышал я справа от себя.
     Аукционист откинул капюшон со второй девушки, Филлис.
     Ее глаза сверкали от гнева. Зал замер. Косметика была наложена на лицо девушки столь профессионально, что не бросалась в глаза и лишь подчеркивала её природную красоту, заставляя кровь быстрее бежать по жилам мужчин.
     - Двадцать золотых тарнов! - донеслось из зала.
     - Двадцать пять! - немедленно последовало другое предложение.
     Филлис гордо встряхнула головой и с презрительным видом слегка отвернулась.
     - Будет ли предложение тридцать золотых? - обратился к присутствующим ведущий.
     - Сорок! - донеслось из зала.
     Аукционист рассмеялся и подошел к третьей девушке.
     Кернус перегнулся ко мне через подлокотник кресла.
     - Интересно, как она будет себя чувствовать, когда узнает, что продана по-настоящему? - спросил он.
     - Дай мне меч - и я попробую тебе объяснить, - ответил я.
     Кернус рассмеялся и снова обратил все свое внимание на подмостки.
     Когда ведущий приблизился к девушке и протянул руку, чтобы снять с неё капюшон, она внезапно повернулась и, несмотря на сковывающие её запястья цепи, рванулась к ступеням. Она уже успела сделать два-три шага, но тут цепи натянулись, и она, не удержавшись, скользнула по ступеням и опустилась на спину, проделав, кстати, все это с великолепной грацией и изяществом. На её тело тут же пришлись два-три удара хлыста аукциониста - очевидно, безболезненные, но позволившие ей продемонстрировать публике свою неповторимую гибкость и темперамент. Подгоняемая хлыстом, она уже собралась было снова подняться на помост, но подошедший к ней аукционист не дал ей этого сделать, наступив ей на живот ногой и удерживая её на месте.
     - Ну, что - мы все же посмотрим на нее? - обратился с риторическим вопросом к публике ведущий.
     Присутствующие, все как один, разумеется, ответили утвердительно.
     Я же был вне себя от злости, понимая, что каждая деталь этого представления была задумана и тщательно отрепетирована в доме Кернуса.
     С лица самого Кернуса не сходила довольная усмешка.
     Публика возбужденными криками призывала ведущего поторопиться: ей не терпелось увидеть лицо этой бунтарки.
     Аукционист засунул руку под капюшон и, запустив ладонь в волосы девушки, заставил её опуститься перед зрителями на колени. Затем он одним движением отбросил с её лица капюшон.
     Казалось, все лучи света брызнули на ослепительно засверкавшее тонкое изящное золотое колечко в носу Элизабет Кардуэл.
     По рядам зрителей пробежал невольный стон восхищения. Она действительно выглядела сейчас невероятно красивой.
     Она казалась дикой и утонченной, хищной красавицей, полной таящихся в её гибком теле жизненных сил.
     Сейчас она, пожалуй, могла бы стать в один ряд с самыми восхитительными женщинами Гора.
     Над залом повисла гробовая тишина.
     Никто, казалось, не способен был поверить, что эта очаровательная женщина, пусть даже пленница, может быть выставлена на продажу.
     Внезапно тишину разорвал чей-то голос.
     - Сто золотых тарнов! - крикнул рабовладелец в тунике с эмблемой Тора, сидящий в нескольких шагах от ложи Кернуса.
     - Сто двадцать, - уверенно перебил его другой, очевидно, понимающий толк в подобных вещах рабовладелец, на левом рукаве которого виднелся герб Тироса.
     Сейчас уже все три девушки стояли рядом: Элизабет впереди и Филлис с Вирджинией несколько сзади, по обеим сторонам от нее. Дав зрителям вдоволь полюбоваться на них, аукционист снова заставил их обойти вокруг помоста.
     Ставки подскочили до ста сорока.
     Девушки вернулись в центр освещенного круга и расположились треугольником, спиной друг к другу; при этом Элизабет была обращена лицом к нашей части зала, а её подруги - к двум противоположным. В темноте прозвучали три удара хлыста, и с девушек сняли сковывающие их цепи. Затем ведущий отомкнул оказавшимся у него ключом левый наручник каждой из девушек и оставил его болтаться на короткой цепочке, свисающей у них с правого запястья.
     После этого артистичным движением он сбросил черную накидку с плеч Вирджинии, и она предстала перед взорами присутствующих в короткой желтой тунике без рукавов, подпоясанной тонким шнурком.
     Зрители встретили это превращение девушки одобрительными возгласами.
     Ведущий скинул покрывало с Филлис, оказавшейся не менее привлекательной, чем Вирджиния.
     Энтузиазм присутствующих вылился в единодушный неистовый вопль.
     Ведущий снял покрывало с Элизабет.
     Толпа застонала от восхищения.
     На Элизабет было короткое кожаное одеяние тачакской девушки-кочевницы, простое, грубое, без рукавов, напоминающее удерживаемую на одном плече тунику, заканчивающуюся короткой, забранной поясом юбочкой, очень широкой, чтобы не мешать ездить верхом.
     - Две сотни золотых! - немедленно предложил торговец с Коса.
     - Двести пятнадцать! - перебил какой-то офицер из высших чинов воздушной кавалерии Ара.
     Девушкам приказали спуститься и пройти вокруг каменного постамента, и они на славу исполнили круг почета, пожираемые взглядами присутствующих. Вернувшись на помост, Вирджиния стала в центре, а Филлис и Элизабет у неё по бокам.
     Ставки взлетели до двухсот сорока. Послышались огорченные, разочарованные крики тех представителей торгового мира, кто, очевидно, не был столь богат и не имел возможности продолжать торг.
     Под очередной удар кнута ведущий подошел к Вирджинии и, взяв её за левую руку, сковал запястья девушки у неё за спиной. Затем он сбросил с её плеча лямку, удерживающую тунику, и оставил её свисать со стягивающего талию девушки шнурка. Зрелище, безусловно, понравилось. Последовало предложение в двести пятьдесят тарнов. Аукционист дал сигнал бьющему кнутом, и под его резким щелчком девушки поменяли позицию.
     Теперь Филлис стояла впереди остальных. С нее, как и с Вирджинии, также была сброшена туника, что нашло ответную реакцию одного из присутствующих, предложившего двести семьдесят золотых. Девушки снова поменялись местами. Вперед вышла Элизабет.
     - Некогда, - заметил аукционист, - она, очевидно, принадлежала тачакам.
     Зрители встретили его заявление одобрительным гулом. Тачаки, одно из племен далеких народов фургонов, обитающих где-то в южных широтах Гора, всегда считались таинственными, загадочными людьми, вызывающими неизменный интерес, хотя северяне и относились к ним с большой опаской.
     - Кстати, попробуйте угадать, которая из этих троих рабыня красного шелка, - предложил ведущий.
     Толпа ревом выразила свою догадку.
     - Правильно, - подтвердил ведущий. - И уж наверняка её прежний тачакский хозяин использовал её, как надо.
     За дружным смехом зрителей чувствовалась плохо скрытая зависть к этому дикарю.
     Элизабет сжала кулаки и рванулась было к аукционисту, но тот уверенным движением поймал её руки и, заломив их за спину, сковал наручниками.
     - Ты доставляла удовольствие каким-то дикарям, - бросил ей ведущий. - Теперь посмотрим, сможешь ли ты порадовать жителей славного города Ар.
     С этими словами он резким движением сорвал с плеч девушки тунику и обнажил её до пояса.
     Элизабет была просто прекрасна. И запястья ей, как и другим девушкам, не зря сковывали за спиной, чтобы уж ничего не мешало зрителям полюбоваться совершенством её форм. А полюбоваться действительно было чем.
     Я поймал себя на мысли, что мне нестерпимо хочется схватить её в объятия и стереть своими губами красную помаду с её губ. Желания остальных присутствующих, очевидно, не во многом отличались от моих.
     - Триста золотых тарнов! - заявил какой-то богач Ара.
     Восхищенные возгласы зрителей подтвердили, что он нисколько не переплачивает.
     - Триста пять! - выкрикнул рабовладелец с Тора.
     - Триста десять! - предложил торговец с гербом Тироса на рукаве.
     Аукционист окинул пристальным взглядом скрытые темнотой ряды амфитеатра.
     - А что Самос, первый из рабовладельцев Порт-Кара, не присутствует у нас в этот вечер? - во всеуслышание поинтересовался он.
     Все взгляды устремились на одну из лож, расположенных перед самым постаментом.
     Здесь, развалившись в мраморном кресле, с видом сытого, удовлетворенного животного, восседал Самос.
     Темных тонов одеяние его было простым, плотной вязки. Отброшенный на плечи капюшон открывал большую голову с редкими седыми волосами. Лицо человека было красным, задубевшим от соленого морского ветра.
     Во всем его облике чувствовались сила, опытность, проницательный ум и жестокость. Он производил впечатление хищника, вышедшего на охоту и подстерегающего очередную жертву.
     - Присутствует, - негромким голосом ответил Самос.
     До сих пор он не делал предложений цены.
     - Мне кажется, - заметил ведущий аукциона, - Самос из Порт-Кара, первый из рабовладельцев всего моря Тасса, тоже уделит толику своего внимания этим недостойным рабыням.
     Самос с минуту помолчал.
     - Покажи мне этих женщин, - наконец потребовал он.
     Зрителям его требование явно пришлось по душе.
     Аукционист низко поклонился Самосу, самому крупному из рабовладельцев Порт-Кара.
     Вслед за этим почти одновременно под троекратное щелканье хлыста туники с девушек были сброшены, и они предстали перед публикой во всей своей красоте.
     Толпа заколыхалась, и, казалось, зрители в единодушном порыве подались вперед. Никто из них не мог даже определить, какие предложения цены могут быть сделаны для этих девушек.
     Они действительно были прекрасны, все трое.
     Когда первое волнение в зале улеглось, среди общей тишины, слева раздался повелительный голос Самоса.
     - Сними с них цепи.
     Наручники тут же были сняты, и девушки не стали прикрываться, они, казалось, почувствовали себя свободными на деревянном помосте. Головы их были гордо подняты под пожирающими их взглядами зрителей, и они, стоя на этом островке света посреди темного океана зала, казались живым олицетворением красоты и женственности.
     Предложения цен посыпались одно за другим, перебивая ставки, которые аукционист едва успевал фиксировать. Среди общего шума мне удалось разобрать, что ставки повысились до четырехсот золотых монет. Зрители, наконец, начали постепенно успокаиваться.
     Ведущий аукциона снова посмотрел на ложу Самоса.
     - Не соблаговолит ли теперь благородный Самос проявить интерес к рабыням-дикаркам? - спросил он.
     - Пусть они исполнят что-нибудь, - бросил Самос.
     Аукционист снова поклонился, а публика ревом выразила свое удовольствие.
     Музыканты подняли инструменты, и девушки плавно задвигались по сцене.
     Толпа застонала. Я слышал изумленные возгласы свободных женщин, ошеломленно глядящих на помост и словно не верящих, что женская красота способна достичь такого совершенства. На их лицах, скрытых плотной вуалью и обращенных на трех танцующих рабынь, сейчас наверняка можно было бы прочесть болезненную зависть и восхищение. Краем глаза наблюдая за ними, я заметил, как учащается их дыхание, как некоторые из них тайком приподнимают вуаль, и в их взглядах, бросаемых на стоящих рядом возбужденных зрелищем мужчин, постепенно появляются страх и затаенное желание. Тут до моего слуха донесся звук рвущейся материи, и я, обернувшись, увидел, как губы стоящей неподалеку от меня девушки слились с губами наклонившегося к ней молодого воина. Зрители словно обезумели. Отовсюду неслись крики женщин, обнимаемых и ласкаемых в темноте теми, кто находился рядом с ними. Одна из женщин попыталась было пробиться к проходу, но не смогла вырваться из объятий мужчины. Вторая сама сорвала с себя покрывало и, притянув к себе голову ближайшего мужчины, впилась в его губы сладострастным поцелуем.
     Четыре танца, исполняемые девушками на помосте, сменились один за другим под несмолкающие вопли неистовствующих зрителей. Наконец девушки остановились посреди освещенного круга, уставшие, мокрые, тяжело переводящие дыхание, с блестящими от возбуждения глазами.
     Аукционист вышел вперед.
     Ему не пришлось даже спрашивать, желает ли кто-нибудь повысить предлагаемую ставку.
     - Пятьсот золотых! - понеслось из разных концов зала.
     - Пятьсот двадцать!
     - Пятьсот тридцать!
     - Пятьсот тридцать пять!
     Ведущий повернулся к ложе Самоса.
     - Не соблаговолит ли теперь благородный Самос, первый из рабовладельцев Порт-Кара, неоспоримый хозяин всего моря, блистательной Тассы, проявить интерес к этим недостойным девчонкам? - полюбопытствовал он. - Неужели не сумеют они тронуть сердце моряка, вернувшегося из дальнего плавания?
     Прокатившийся по залу смех лучше всяких слов говорил, что такого просто не может быть.
     - Неужели не приятно будет ему получить пагу из этих женских рук? Или не обласкает его взор их танец?
     А вид их юных тел, их приоткрытых в нетерпеливом ожидании губ неужели не разгонит суровых морщин у глаз, опаленных солнцем и ветром, уставших наблюдать однообразные волны блистательной Тассы?
     Толпа ревом подтвердила, что всякие сомнения в этом напрасны.
     Однако Самос продолжал хранить молчание. Лицо его оставалось бесстрастным.
     - Не будут ли они по праву служить достойным украшением даже дворца самого убара Порт-Кара, хозяина всей блистательной Тассы?
     Среди зрителей воцар