ного ничего нет, дом построен  еще  в  прошлом
веке, еще в его времени...
     В  сторонке  щелкнуло.  Олег  быстро обернулся. В соседнюю
секцию  вошла,  сладко  зевая  и  протирая  кулачками  глаза...
молодая  женщина. Совершенно обнаженная, ее распущенные волосы,
блестящие и тяжелые, как жидкое  золото,  падали  до  поясницы,
закручивались  там  в  крупные локоны. Явно молодая, сильная, в
броне загара, длинноногая и с развитой грудью,  она  показалась
ему   изящной  статуэткой  античных  времен,  разве  что  плечи
показались жалобными из-за худобы, и ключицы выступали  излишне
резко...
     Наконец она перестала тереть глаза, обнаружила Олега, что,
прижавшись к перилам, обалдело и радостно смотрел на нее во все
глаза.
     -- Ах, вы уже встали, Валентин,-- сказала женщина с легкой
гримаской.--  Я  не знала, что вы решили подняться рано. Сейчас
накину что-нибудь, чтобы не смущать ваши старомодные вкусы.
     Лицо  ее  было  неправильное,   юное,   скуластое,   глаза
огромнейшие,  ярко-зеленые,  а когда взглянула на Олега, у того
перехватило дыхание и пересохло во рту. Она шагнула обратно,  а
он ошалело пролепетал в спину, изящнее которой еще не встречал:
     -- Что вы!.. Совсем напротив... Останьтесь! Извините, если
я такое говорил.
     Женщина  вернулась  почти  сразу  же.  Тугие голубые шорты
плотно обтягивали ее широкие бедра, в  остальном  она  осталась
такой  же:  с  обнаженными  плечами  и  грудью, голыми длинными
ногами, где золотистый пушок искрился,  как  мириады  солнышек,
поясок  туго  стягивал  тонкую  талию. Она была налита до краев
молодостью и красотой,  глаза  смотрели  пытливо.  В  руке  она
держала  маечку,  но глаза ее -- огромные, широко расставленные
-- внимательно изучали Олега, он же пытался смотреть ей в лицо,
но его взгляд, выдавая  ступеньку  культуры  хозяина,  сползал,
скользил по ее фигуре.
     -- Вы  изменились,--  сказала женщина наконец.-- Раньше бы
так не сказали...  Или  обмен  удался?  Вы  все  твердили,  что
рождены для прошлых эпох.
     Олег  с  трудом  оторвал  взгляд.  В ушах звенело, мир вне
этого балкона потерял очертания, стал неинтересен, исчез вовсе.
     -- Вы правы... Меня зовут Олег, я  из  прошлого  века.  Из
1999 года. А как зовут вас?
     -- Татьяна Осинина. Держитесь вы хорошо... Адаптация почти
мгновенная! Завтракали?
     Маечку   она   небрежно   отбросила,  и  Олег  вздохнул  с
облегчением. Она перехватила  его  взгляд,  раздвинула  губы  в
предостерегающей улыбке:
     -- Мой  наряд  еще ничего не значит. У вас мода тоже шла в
ногу с подавлением животных инстинктов в человеке... Вспомните!
Бабушки в молодости всегда одевались скромнее внучек.  Пойдемте
ко  мне,  я  покормлю  вас,  покажу,  как  пользоваться кухней,
комплекты везде одинаковые, а там  справляйтесь  сами.  Мне  на
работу скоро.
     Олег  перешагнул  через низенькую чугунную ограду, отлитую
по типу старинных  петербургских.  В  квартире  экстравагантной
соседки  чуть  не  ошалел  от  обилия непонятных вещей. Женщина
двигалась  легко  и  быстро,  ловкая,  однако  он  ощутил,  что
прикоснуться к ней непросто.
     -- А  почему  так  оскорбительно  о  наших  инстинктах? --
спросил он, усаживаясь с нею за стол, куда она выставила еду.
     -- Не притворяйтесь, я, как и  всякий  грамотный  человек,
историю  знаю.  Представьте, что человек эпохи, скажем, Пушкина
или Лермонтова оказался бы в вашей эпохе, проехался бы в битком
набитом троллейбусе в час "пик", где его поприжимало  бы  то  к
одной  женщине, то к другой, то к третьей... Какие опрометчивые
выводы сделал бы о нравственности вашего времени  на  основании
единичного,  неверно  истолкованного  факта?  А то, что помещик
силой таскает крепостных девок на сеновал, а  помещица  спит  с
конюхами...
     -- В  нашем времени уже не было помещиков,-- прервал он,--
но это неважно, я все понял.
     -- Вот и хорошо,--  сказала  она  с  облегчением,--  а  то
предыдущий сосед... Все мечтал о старом добром времени, то есть
о вашем, бичевал нынешние нравы, так и не поняв и не приняв их.
     -- Я  не  буду  бичевать,--  сказал  он  поспешно, опять с
усилием отрывая взгляд  от  ее  развитой  фигуры.--  Мне  здесь
нравится.
     -- Да,  вы  же  по условиям обмена эпохе соответствуете...
Но,-- сказала она вдруг резко, перехватив его  взгляд,  зеленые
глаза  диковато  блеснули,--  поймите  правильно, не ошибитесь!
Первое впечатление обманчиво.
     Он смущенно поднялся, сказал твердо, стараясь, чтобы голос
звучал как можно искреннее, убедительнее:
     -- Клянусь, понимаю! Нет распущенности,  потому  что  ныне
дух  высок, но нет и ханжества, ибо и тело у нас все-таки есть,
и оно тоже наше... Так?
     -- Теперь верю, что поняли правильно.
     Она дружески поцеловала его  в  щеку,  на  миг  прижавшись
твердым горячим телом, взглянула на часы, охнула, схватила, как
ему  показалось,  легкую  накидку  из  марлевки  и  выбежала из
комнаты.
     Ощущая странное жжение в тех местах, где она прижималась к
нему грудью, он осторожно вышел  на  балкон,  перебрался  через
бортик в свою квартиру.
     Так,   у  телевизора  несколько  сот  программ...  Что  ж,
знакомство с новым миром можно начать и с помощью экрана.

     -- Готова ли наша сестра?
     Наталья вздрогнула.  На  нее  с  ожиданием  смотрели  трое
высоких  старцев, все в белых полотняных одеждах, один с резным
посохом в руке. Дальше тянулась бесконечная унылая равнина, дул
холодный сырой ветер. Наталье показалось, что прямо  в  воздухе
веет молодостью и жестокостью этого мира.
     В  нескольких  шагах  от  волхвов,  ведунов, а может быть,
браминов -- хранителей  ключей  от  Брамы,  священных  ворот  в
вирий,--   замкнутым  кругом  возвышался  частокол  из  толстых
свежеоструганных бревен, похожий на маленькую крепость. Изнутри
слышался треск, из-за бревен  поднимался  столб  черного  дыма,
пахло горелым мясом.
     -- Готова,-- ответила она сдавленно.
     Сзади  лязгнуло,  испуг  развернул  ее в другую сторону. В
двух десятках шагов  ровными  рядами  стояли  тяжеловооруженные
воины  и  все  с  ожиданием  смотрели  на  нее.  Вдали виднелся
деревянный град,  оттуда  тянулась  темная  живая  змейка,  что
постепенно превращалась в колонну воинов. Они все шли сюда.
     Она   поспешно  шагнула  к  воротам  капища,  спасаясь  от
испытующих взглядов. Ее босые ноги озябли  от  росы  и  лишь  у
частокола ступили в теплый пепел.
     Но  едва  миновала ворота, как бревна частокола, повинуясь
чьей-то воле, разом затрещали, наклонились вершинами  наружу  и
так,  веером,  грохнулись  на  землю,  и снова она очутилась на
перекрестье тысяч внимательных глаз!
     В центре капища вместо ожидаемых Сварога,  Перуна,  прочих
языческих  богов -- грубо сколоченный, словно руками великанов,
помост из толстых бревен, из которого вырастает острием  вверх,
словно  грозя  небу,  огромный обоюдоострый меч, и яркое солнце
грозно играет, блещет на лезвии, мечет огненные  блики,  словно
сыплет убийственные солнечные стрелы...
     Меч  Арея,  которому  приносили  жертву  арийские племена,
затем скифские, а также славяне-кочевники!
     Страх сковал ее тело. Если она ведунья, видимо,  пречистой
девы  Даны или Роданицы, то почему ее настойчиво подталкивают к
военному символу мужчин?
     Молоденькая  девушка,  совсем  подросток,  обеими   руками
подала  тяжелый  каменный  нож,  а  другая,  тоже  совсем юная,
босоногая, протянула ей голубя. Наталья  взяла  птичку,  та  не
вырывалась,  только  испуганно и доверчиво поглядывала то одним
глазом, то другим.
     Она прижала теплое тельце  к  мокрому  от  крови  помосту,
ударила  ножом. Каменное лезвие рассекло перья. Голубь выдернул
крыло из-под руки, забился. Среди воинов возник ропот.  Стиснув
зубы, она ударила второй раз, уже изо всех сил, камень снова не
отрубил  голову, и тогда, закрыв глаза и едва не теряя сознание
от ужаса и отвращения, она стала пилить ножом,  трудно  отделяя
головку  с  вытаращенным  в  недоумении  на  нее глазом, словно
обвиняющим в предательстве.
     Воины  негодующе  зашумели.  Наконец  она  бросила  голову
голубя  и тушку отдельно на хворост перед помостом, вернула нож
помощнице. Шестеро мускулистых мужчин уже быстро-быстро дергали
широкие ремни, вертикально поставленный столб бесшумно вертелся
острием в колоде, поднимался дымок...
     Живой огонь, вспомнила она, переводя дыхание. В эту  эпоху
давно  забыли о таком способе добывания огня, забыли о каменных
ножах, но религия освящает обряды,  сохраняет  традиции...  Эти
пришли еще из каменного века!
     Подошли,  стали  полукругом  ведуны,  называемые  у невров
волхвами. Волки, вспоминала она напряженно, наиболее почитаемые
звери ведийской мифологии, а лучшие из героев  могут  по  ночам
превращаться  в волков, как и герои русских былин, правда, лишь
старшего и среднего поколения героев, младшие уже не могут... В
индоевропейской мифологии волки -- демоны мрака и холода.  Чего
стоит  один  Фенрир,  гигантский  волк скандинавской мифологии!
Волк и Красная шапочка -- это зима и красное солнышко, волчий и
вечерний -- эпитеты равносильные. Вечерницу -- Венеру  называют
Волчьей   звездой,  зимние  месяцы  зовутся  волчьими,  февраль
по-украински  --  лютый,  а  зиму  провожают   чучелом   волка,
волчицами  вскормлены  ведийские  Ашвины, Ромул и Рем, немецкий
Дитрих, украинские Валигора и  Вырвидуб,  родоначальник  тюрков
Турок, вот только грозный Аттила произошел от дикого пса, как и
родоначальник  калмыков...  Древнеславянские боги Лель и Полель
освободили перепелку из пасти волка... Пустяк? Но волк  --  это
зима, а перепелка -- весеннее солнышко...
     Наталья напряженно всматривалась в волхвование, кляня себя
за то,  что  древнюю историю знает недостаточно. Большой поход,
если в жертвоприношении участвуют даже ведуньи, ведь у них свои
боги, капища, обряды!
     -- Пусть всегда  с  нами  святый  Юр!  --  закричал  ведун
страшно.
     Воины дружно ударили в шиты рукоятями мечей, взревели:
     -- Слава!
     Святой Юрий, вспоминала она спешно. Древний солнечный бог,
которому  принадлежали  волки:  "Что  у  волка в зубах, то Юрий
дал", затем бог войны у вторгшихся в  Индию  ариев,  у  эллинов
впоследствии  стал зваться Ареем, словом, начинается война... С
кем? За что?
     От  группы  волхвов  отделился  высокий  иссохший  старик,
седой,  лицо  темное,  как кора дерева, исхлестанное ветрами, в
глубоких морщинах, серебряные брови нависают над  глазами,  как
крыши. Встретившись с его взглядом, Наталья вздрогнула, ощутила
озноб.  Глаза  смотрели  с магнетической силой, подчиняли себе.
Это был  человек,  для  которого  судьба  была  не  царицей,  а
рабыней.
     Опираясь  на  резную  палку  с  набалдашником, он вышел на
помост, властно простер руку.
     -- Воины! --  заговорил  он  хриплым  страшным  голосом.--
Настал час, для которого рождаются дети богов и героев. Мы идем
в  поход, чтобы добыть себе чести, а народу славы! Враг могуч и
страшен, тем почетнее нас ждет победа. Если же падем... Но  для
чего  же появляются на свет дети нашего солнечного бога, как не
для битв и славной гибели? Позор прожить,  не  познав,  на  что
способны  твои дух и тело, позор умереть в постели! Народы, что
чтили благополучие и безопасность, уже с лица земли сгинули,  и
жаба  за ними не кумкнула! Не будем и мы жалиться. Нас называют
великанами сумрака,  так  будем  же  достойны!  Но  стада  наши
жиреют,   нивы   колосятся,  мужчины  отвыкают  носить  оружие,
становятся слабыми...
     Среди воинов возник ропот. Волхв поднял руку, шум утих.
     -- Да, слабыми! Человек  должен  жить  на  меже,  на  краю
гибели,  чтобы  жилы  рвались от натуги, чтобы кровь кипела! Из
всех дорог жизни мы обязаны выбирать самую трудную, лишь  тогда
мы -- люди!
     Наталья  задержала  дыхание.  Вот они, настоящие!.. Это не
мужчины  ее  времени,  последней  четверти   двадцатого   века.
Бабники,  пьяницы,  трусливые,  нервные,  закомплексованные, не
умеющие  справляться  с  трудностями,  растерянные,  все   чаще
пасующие в житейских сложностях, прячущиеся за женские спины! А
эти  вот жаждут жить в полную мощь, не находят путей, мучаются,
ищут выхода в войнах... С  нежностью  вспоминают  потом  тяготы
боев, ведь тогда жили в полную силу!
     -- Великий  поход!  --  гремел  голос  волхва.--  Идут все
мужчины,  все!  Останутся  только  единственные   кормильцы   и
безнаследные...
     Среди  неженатой  молодежи  возник  ропот. Крепкие молодые
парни угрюмо отводили глаза от счастливцев, что успели нарожать
наследников: их род в любом случае не оборвется.
     -- Пусть дух Перуна  войдет  в  каждого,--  бешено  кричал
ведун.  В его руке невесть откуда появился окровавленный меч, и
волхв страшно потрясал  им  над  головой,  и  кровь  капала  на
серебряные  волосы.--  Тело тленно, слава вечна! Кто не смотрел
смерти в глаза, кто не дрался с  врагом,  на  кого  не  кидался
барс,  кто  не  висел  над  пропастью,  не  падал со стен чужих
крепостей, кто не страдал -- тот еще не человек!
     Сердце  Натальи  колотилось.  Воины  замерли,  повернув  к
волхву лица, их глаза горели красным огнем.
     -- Кто  из вас впервые идет в бой,-- кричал ведун страшно,
жилы на его шее надулись, лицо покраснело,-- тот еще глина,  из
которой  может  получиться  человек,  а  может и не получиться!
Капля воды, перенеся муки плена в перловице становится  перлом,
а   человек   превращается   в  человека  только  после  тяжких
испытаний! Вперед! Пусть  непобедимое  солнце  будет  на  ваших
знаменах!
     Ниже в долине уже резали быков. Над скопищем людей и скота
возвышался   железный  котел  размером  с  дом,  настолько  был
огромен. Он держался на  трех  гранитных  глыбах,  размером  со
скалы, бревна бы не выдержали, валуны и так вминались в твердую
сухую землю, та проседала под чудовищной тяжестью.
     Щелкали  бичи,  скрипели  тяжело нагруженные телеги. Воины
торопливо сбрасывали под котел связки поленьев, сразу  хлестали
быков,  уступая место другим, а связки сухих березовых дров все
летели под огромное железное  днище.  В  сторонке  сваливали  в
запас целые сухие бревна, вязанки дров.
     Неделю уходило войско. Когда последняя колонна скрылась из
виду,  Наталья измученно еще долго смотрела, как пыльное облако
передвигается к кроваво-красному горизонту, рассеивается...
     Когда пошла обратно к капищу,  у  городища  сновали  люди.
Молодых  мужчин  осталось,  к  ее  удивлению,  много. Что ж, по
древним обычаям славян, нельзя брать кормильцев, и тех, кто еще
не дал наследников. Древнее поверье, что в вирий уходят  павшие
в  бою,  но  в  дружину Перуна попадает лишь тот, у кого и внук
сражается  доблестно.  "Через  сына  человек  переходит  в  мир
вышний,  через  внука  обретает  бессмертие,  через праправнука
входит в обитель света" -- так записано в Бгартрихари...
     У  ворот  капища  в  придорожной  пыли  сидел  изможденный
человек.   Завидев  ее,  торопливо  поднялся,  одернул  рубаху.
Молодой  смерд,  очень  худой,  с  длинными  жилистыми  руками,
нескладный, он сутулился, жалко моргал. Пыль и грязь странствий
лежали  на  его  одежде,  нещадное  солнце  опалило  лицо, губы
полопались от жары, на нижней темнела корочка запекшейся крови.
     Он  шагнул  к  ней,  рот  искривился,  дернулся,   Наталья
замедлила шаг, ноги стали тяжелыми.
     Смерд  с  трудом  раздвинул запекшиеся одеревеневшие губы,
слезы блеснули в глазах:
     -- Видно, такие уж мы  люди...  Нигде  нет  нам  душевного
комфорта. Что мне иные века, если тебя там нет?.. Вот я пришел,
Наташа.
     Едкие слезы жгли ей глаза, размывали мир, наконец прорвали
плотину,  облегченно  хлынули  по  щекам.  Другая плоть, другие
кости, но в этом вот теле, этой оболочке, сейчас Олег, ее Олег!
Он там,  внутри,  не  соприкасаясь  с  этой  плотью,  а  только
пользуется  ею  --  это  теперь  ясно!  -- как рабочей лошадью,
которую нужно кормить и беречь, и эта плоть его не касается, он
живет совсем другим, чем этот сосуд, пещера, механизм  для  его
обитания.
     И  странно,  печальное понимание, что счастье недостижимо,
наконец-то наполнило их счастьем.

     УЦЕЛЕТЬ БЫ...

     Сергей Сергеевич забеспокоился, когда  они  проскочили  на
красный свет, лихо и на большой скорости пронеслись мимо щита с
надписью:  "Скорость  контролируется  радарами",  на  что Вадим
только усмехнулся:
     -- Пугают! Где возьмут столько радаров,  чтобы  расставить
по всем улицам?
     Он  все наращивал и наращивал скорость, и Сергей Сергеевич
инстинктивно  уперся   ногами.   Привязной   ремень   попросить
постеснялся:  Вадим  поднимет на смех, но уже отвечал невпопад,
тоскливо ждал конца  дороги.  Сердце  стучало  чаще,  в  висках
пульсировала кровь, шумела в артериях, он в каждом стуке сердца
слышал  паническое:  "Жить! Жить! ЖИТЬ! Любой ценой -- жить! Во
что бы то ни стало -- жить!"
     Когда Вадим в который раз выскочил  на  встречную  полосу,
нарушая  сразу  ряд  правил,  Сергей  Сергеевич уже открыл рот,
чтобы напомнить про поворот -- крутой подъем закрыл  видимость,
но  в  тот же миг из-за близкого пригорка выросла крыша МАЗа, и
вот он уже весь бешено мчится навстречу!
     Вадим судорожно рванул руль, но справа сплошной лентой шли
машины,  и  Сергей  Сергеевич  изо  всех  сил  уперся   ногами,
откинулся  на  спинку,  в  ужасе понимая, что от лобового удара
спасения уже нет, но бороться надо, нужно жить, уцелеть во  что
бы то ни стало...
     Удар  был  страшен,  железо  смялось  в  гармошку.  Вадима
сплющило, он  взорвался,  как  пластмассовый  мешок  с  горячей
кровью,  а  его  бросило  вперед,  сокрушая панель управления и
лобовое стекло, он пробил все,  как  выпущенный  из  катапульты
валун,  его  пронесло  рядом  с  МАЗом,  ударило об асфальт, он
перекувырнулся и остался лежать плашмя.
     Совсем рядом взвизгнули тормоза, вильнули колеса и  обдало
бензином.  Сзади  трещало  и  несло  дымом, слышались крики. Он
шевельнулся, с трудом сел. Одежда висела лохмотьями, и он никак
не мог понять, что остался жив и даже вроде бы цел.
     В десятке  шагов  позади,  зацепившись  на  бампере  МАЗа,
горело  то,  что осталось от "Жигулей". По обеим сторонам шоссе
останавливались машины, выскакивали люди,
     Сильные руки подхватили Сергея Сергеевича, он очутился  на
ногах. Мужской голос крикнул в самое ухо:
     -- Цел?
     -- Вроде бы,-- пробормотал Сергей Сергеевич.
     -- Ну,  парень,--  сказал  мужчина.  От  избытка чувств он
крепко  ругнулся,  добавил  с  истерическим  смешком:  --   Под
счастливой звездой... Как вылетел, а? Никогда бы не поверил. Ты
не каскадер случаем?
     -- Нет, не каскадер, -- ответил Сергей Сергеевич тупо.
     Он  наконец  понял  что  не поврежден, ноги держат, только
тело мелко-мелко трясется.
     Дверца  МАЗа  распахнулась,  оттуда  с  трудом  выбиралась
светловолосая  девушка-шофер.  Стройная,  гибкая,  в тенниске и
ярко-синих джинсах, она поразила его мертвенно-бледным лицом  и
полоской  крови  на  лбу.  Из  легковых автомобилей выскакивали
люди, кто-то из мужчин услужливо подхватил ее под руки.  Она  в
великом  изумлении смотрела на Сергея Сергеевича, ее пальцы все
время щупали лоб, размазывая кровь.
     Вокруг Сергея Сергеевича  жужжали  люди,  хватали  его  за
плечи,  куда-то тащили, дергали. Он почти с облегчением услышал
шум снижающегося вертолета  с  надписью  "ГАИ",  голоса  начали
стихать.
     Люди  в  форме  смотрели  на  него  недоверчиво.  Очевидцы
наперебой рассказывали о случившемся,  милиционеры  старательно
записывали, один сказал Сергею Сергеевичу раздраженно:
     -- И  все-таки  не пойму... Одежда в клочья, но на вас нет
даже царапин!
     -- Сам  не  знаю,  как   случилось,--   прошептал   Сергей
Сергеевич.
     -- Гм...   ладно.  Это  все  потом.  Сейчас  вас  отвезут.
Домашний адрес помните?
     -- Я чувствую себя нормально,-- заверил Сергей Серг