в к Верховному. Над
городом нависла смертельная  угроза,  воинственному  варвару  с
ведарским Мечом в руке противопоставить просто нечего!
     Издали  донесся гул, грохот. На востоке разгоралось зарево
пожара. Ветер дул оттуда, скоро огонь будет и здесь.
     -- Я пойду навстречу,-- сказал Алалалц.
     -- Бессмысленно,-- бросил Верховный резко.
     -- У нас нет другого  выхода,--  ответил  Алалалц  тихо.--
Может быть, задержу хоть на время.

     Он  пошел в сторону пожара. Там слышались крики, навстречу
бежали  люди.  Один   мужчина   обеими   руками   держался   за
окровавленную   голову,   его  обогнала  молодая  женщина,  что
прижимала к груди ребенка. Алалалц содрогнулся, встретившись  с
ее обезумевшими глазами. Платье на ней было разорвано до пояса,
на оголенном плече сочилась кровью глубокая царапина.
     Они  встретились на городской площади. Трег шел пешим. Его
руки алели, по локоть залитые кровью. Он был свеж, быстр и  шел
крупными шагами легко, потрясая длинным Мечом. Самое жуткое для
Алалалца -- варвар улыбался.
     Заметив  Алалалца,  Трег  насторожился,  пошел  на ведара,
убавив шаг и зорко присматриваясь к  противнику.  Ноги  варвара
ступали   бесшумно,   крадущаяся  походка  напоминала  движения
гигантской  кошки.  Ведарский   Меч   зловеще   покачивался   в
мускулистой руке, кровь капала с лезвия.
     -- Погоди,--  взмолился Алалалц торопливо. Голос его жалко
дрогнул.-- Кто ты? Зачем убиваешь?
     -- Я  Трег  из  рода  Большого  Медведя,--  ответил   воин
гордо.-- Я пришел освободить ваш народ из гнусного рабства!
     -- У нас нет рабства,-- запротестовал Алалалц.
     Однако  воин,  не  вступая в переговоры, прыгнул на него с
поднятым Мечом. Сверкнула сталь. Алалалц,  торопливо  отступив,
отчаянным  усилием  воздвиг  между  собой  и варваром массивную
стену. Глыбы были тяжелые, от них повеяло надежностью...
     Трах!!! Стена разлетелась вдребезги. Камни исчезли, еще не
коснувшись земли. Трег задержал Меч, которым бешено вращал  над
головой.  Встретившись  взглядом с отчаянными глазами Алалалца,
недобро оскалился:
     -- Не удалось твое подлое ведарство?
     -- Погоди! -- вскрикнул Алалалц отчаянно. Он ощутил  холод
смерти,  и голос его задрожал: -- Скажи, чего ты хочешь? Я могу
дать тебе  сундуки  золота,  табун  лошадей,  дорогие  ковры...
Говори,  что  ты  хочешь?  Только не губи, не губи мир, не губи
нашу Познанность!
     Трег засмеялся.  Жалкий  трус  и  мелкий  человечишка!  Да
понимаешь ли цену голубому небу, чистому полю и ночным кострам?
Что  знаешь  о  доблести, мужестве, воинских подвигах? Человек,
даже герой, не вечен, но слава его бессмертна!
     -- Кому ты предлагаешь?  --  сказал  он  надменно.--  Вещи
приходят и уходят, доблесть человеческая остается.
     -- Да,  вещи не главное,-- согласился Алалалц торопливо,--
главное -- это...
     Трег шагнул вперед, глядя на ведара исподлобья.
     -- Для чего же рождаются герои,-- прервал он,  не  слушая,
его  голос  гремел,  как  боевая  труба,-- как не для таких вот
схваток с нашими извечными врагами -- высоколобыми ведарами?
     Он взмахнул Мечом. Алалалц в  страшной  тоске  напрягся  и
вдруг  разом  расслабил  всего  себя,  снял  Контроль. В черепе
изнутри  ударило  раскаленным  камнем,  перед  глазами  на  миг
вспыхнул ослепительный свет, тело пронзила боль.
     Меч  растворился в воздухе. Трег, не удержавшись на ногах,
упал под ноги Алалалцу, но тут же вскочил, дико озираясь.
     Города не было. Даже вымощенная камнем  городская  площадь
исчезла,  и  они  стояли  посреди  голой пустыни. Горячий ветер
бросил в лицо горсть песка, вдали пронесся  черный  смерч.  Над
головой  жарко  пылало  яростное  солнце. Укрыться от него было
негде.
     Далеко виднелись люди. Много людей. Даже непривычно, что в
городе находилось столько людей.
     -- Где мой Меч? -- воскликнул Трег в страхе.
     -- Твоего Меча нет,-- ответил Алалалц хрипло,  перегибаясь
в поясе от страшного горя.-- Чтобы от него избавиться, пришлось
уничтожить все, основанное на ведарстве.
     Трег  растерянно  оглядывался.  На  зубах  хрустел  песок,
жгучее  солнце  палило  обнаженные  плечи.  Внезапно  он   даже
покачнулся  от  свирепой  ослепляющей злости. Могучи ведары, но
никакой силе не сломить доблести человеческой! Лучше умереть со
славой, чем отступить и покрыть себя позором.
     -- Ты не вырвешь у меня  победу,--  сказал  он,  дрожа  от
ненависти.
     -- Какую  победу?  --  устало  возразил  Алалалц, глядя на
изготовившегося для прыжка варвара.  Он  чувствовал  чудовищную
несправедливость,  ужасающую  беспомощность  положения.  Мирный
исследователь  тайн  мира,  познаватель  природы   человека   в
поединке  с  профессиональным убийцей.-- Разве ты не видишь, во
что мы превратили мир?
     -- Не в роскоши счастье,-- заявил Трег твердо.
     Алалалц дернулся в сторону, но  был  сбит  с  ног,  жестко
ударился  спиной.  Воин,  поднявшись  с  земли, снова прыгнул и
прижал его к земле. Он был  твердый,  как  гранит,  и  тяжелый,
словно  каменная  гора.  Руки  у него были крепкие, будто корни
столетнего дуба.
     Алалалц  отчаянно  барахтался.  Его  тошнило  от  крепкого
запаха  потного  немытого  тела.  Он был распростерт, и сильные
пальцы вцепились ему в горло. В ребро больно впилось  холодное,
твердое.  Алалалц  нечеловеческим усилием рванулся, откатился в
сторону и поднялся на колени, оставив в  руках  варвара  клочок
материи.
     Трег   вскочил  на  ноги  легко,  как  барс.  Он  упивался
схваткой. Ведар слаб, слаб, слаб!
     Алалалц, всхлипывая от боли и  страха,  выхватил  спираль,
торопливо  мазнул пальцем по внутренней стороне. Коротко и люто
вспыхнул   мертвенно-бледный   свет,   в   который    мгновенно
превратилась  спираль.  Пучок  слепящего света пронзил варвара,
блеснул вдали. В небе над самым  горизонтом  возникла  зловещая
лиловая  дыра,  словно небесная твердь была пробита, и страшный
луч теперь крушил все, что там, за небом...
     Трег, ухватившись за грудь,  рухнул  на  колени.  От  него
несло  горелым мясом. Кровь из пробитой или прожженной насквозь
груди хлестала ручьем. Он поднял искаженное болью лицо:
     -- Почему... осталось?
     -- Это не  ведарство,--  ответил  Алалалц,  поднимаясь  на
ноги. Он уже не чувствовал ненависти к невежественному варвару.
     -- Это оружие,-- прохрипел Трег. Он упал лицом вниз, кровь
хлынула изо рта.
     -- Нет,--  ответил  Алалалц горько,-- но мы не узнаем, что
это. Теперь уже никогда... Как и вы не узнаете, что  в  книгах,
из которых устраивали костры.
     Он  переступил  через  труп  и  тяжело  поволокся обратно.
Вместо домов громоздились камни. В голой  пустыне  группками  и
поодиночке  стояли жители. Они смотрели свирепо. Алалалц слышал
проклятия. Вдруг кто-то налетел на него  сзади.  Он  обернулся,
схватил Иасту.
     -- Жив!  --  Глаза  ее сияли.-- Ты осмелился на поединок с
воином и... победил? Значит, ты --  Победитель  воинов!  Ты  --
герой!
     -- Я ведар,-- сухо возразил он.
     -- Ты  воин,--  запротестовала она живо.-- Ведары старые и
скучные, а ты молодой и сильный. Даже сейчас, когда  ваша  мощь
ушла, ты все такой же молодой и красивый!
     Он  шел  безучастно.  Девушка что-то говорила, советовала,
убеждала. Очнулся он далеко за чертой города в  чахлой  рощице.
Тихо шелестел ручеек. Деревца и ручеек были настоящими.
     С  горечью подумал, что ведарам понадобится много времени,
чтобы отойти от шока. Да и  потом  жители  города  долго  будут
восстанавливать  жилища,  а  сокровища  библиотек  тем временем
погибнут безвозвратно...
     -- Отдыхай,-- слышался рядом звонкий  голосок  Иасты.--  Я
искупаюсь и приду к тебе!
     Улыбнулась ему преданно и побежала вверх по ручью. Алалалц
опустился  на сухую землю. Крохотный ручеек бежал совсем рядом.
Задыхаясь от горечи, Алалалц вдруг ощутил, что в  просветленном
болью  мозгу раскрываются неведомые тайники. Сейчас, невыносимо
страдая от горя за предстоящую гибель Познанности, ощутил,  что
способен проникать мысленным взором в будущее и без Усилителя.
     Он  снова  увидел сверкающие дворцы, безмятежных мудрецов,
огромные библиотеки.  Странный  мир,  но  это  победивший  мир!
Победивший  варварство,  невежество,  дикость.  Мир  власти над
силами природы!
     Он проникал в будущее  все  дальше,  горечь  уходила.  Да,
ведарам  конец,  но  не конец попыткам человека разгадать тайны
мироздания.
     И вдруг... Проклятые тупоголовые воины! Как  к  ним  опять
попало мощное оружие?
     На   глазах   потрясенного   Алалалца  огромный  континент
погрузился в океан. Маги погибли до единого, но не  спаслись  и
воины. Огромные волны пронеслись через океан, сметая с островов
народы, обрушиваясь на берега континентов и стирая с лица земли
прибрежные  государства.  Уцелели только невежественные пастухи
высоко в горах... И не скоро до них долетят отголоски слухов  о
гибели страны магов -- Атлантиды...
     Когда  Иаста  вернулась,  Алалалц  бился головой о землю и
рыдал.
     -- Милый, милый, успокойся! Повелитель мой, успокойся!
     -- До каких пор,-- услышала она сквозь  рыдания,  поспешно
опустилась  на  землю,  прижала  его голову к своей груди,-- до
каких  пор  нас  будут...  Почему  мы  такие?  Что  отыскать  в
человеке, чтобы остановить безумство? Где третий путь? Без него
Познанности  не  выжить...  Один  разум,  даже самый мощный, не
осилит меднолобых, ибо разум -- тоже всего-навсего сила...
     -- Успокойся, милый, успокойся,-- она в испуге  убаюкивала
его  голову  и ласкала, как ребенка.-- Теперь все будет хорошо.
Мы заживем в хижине, будем просто жить.
     Но ему не было хорошо. После гибели Атлантиды -- он видел!
-- в мире уцелеют дикие племена в горах. А раз люди не погибнут
все до единого -- такого абсолютного оружия еще, к счастью,  не
создали,--   они   спустятся   снова  к  морю  и  устремятся  к
Познанности, теперь он это знал с отчаянностью и надеждой.
     И только одна слабая надежда теплилась в душе. Пусть  поют
и  слагают  легенды о меднолобых: ведары и те, кто придет им на
смену, не тщеславны.
     Но только бы не дали меднолобым зачарованных Мечей снова!

     САНИТАРНЫЕ ВРАЧИ

     -- Лена,  а  вы  знаете,   кто   больше   всего   страдает
сердечно-сосудистыми     заболеваниями?    Кто    чаще    всего
скопытивается от инфаркта?
     -- Нет,-- ответила она.
     -- Мы, санитарные врачи.
     Елена,  элегантно  откинувшись  на   спинку   сиденья,   с
любопытством посматривала на Шушмакова. Суровый, насупленный, с
желтым   нездоровым   лицом,   особенно   неподвижным  на  фоне
проскальзывающего за стеклом пейзажа, он  смотрел  прямо  перед
собой,   большие  кисти  рук  застыли  на  баранке  автомашины,
чуть-чуть двигаясь из стороны в  сторону,  и  загородное  шоссе
неслось навстречу с огромной скоростью.
     Нервный,  поняла  она.  Как там от инфаркта, неизвестно, а
язву желудка наживет быстро. Или уже нажил, вон  какой  желтый,
злой.
     Шушмаков   мастерски   обогнал   гигантский  рефрижератор,
прибавил скорость.
     -- Я санитарным врачом четвертый год,-- сказал он.-- Всего
четвертый, а уже сердце побаливает, по  ночам  засыпать  боюсь:
могу  не  проснуться. Вы только что из института, наших проблем
не знаете... Таким ядом пропитываешься, мухи на  три  метра  от
тебя   дохнут!   Кстати,   вы   знаете,  что  есть  специальное
постановление, дающее заключению врача обязательную силу?
     -- Конечно,--   ответила   она,--   мы   проходили   перед
распределением.
     Она чуть придвинулась к нему, чтобы полюбоваться в зеркало
своими  огромными  блестящими  глазами.  Вчера подруги водили к
новому парикмахеру. Там и брови подправили -- блеск!
     -- Так вот, Лена, пока доберемся, впереди еще проселочная,
поделюсь горьким опытом... В нашей зоне по пальцам пересчитаете
случаи, когда мы, санитарные врачи, добились хоть чего-то.  Вот
сейчас  катим  мимо  завода  --  видите  слева?  --  там  шесть
мартеновских печей. Впечатляет, не так ли?
     -- Впечатляет,-- согласилась она, рассматривая  в  зеркало
красиво загнутые ресницы.
     -- Так вот,-- свирепо сказал Шушмаков,-- ни на одну из них
санитарный врач акта приемки не подписал!
     -- Да  ну?  --  сказала  она,  понимая,  что  нужно что-то
сказать.-- А что там стряслось?
     -- А то, что ни  на  одной  из  них  нет  газоочистки.  Не
построили  сразу, не поставили и после. Поэтому санитарный врач
ни одну  из  них  не  принял.  И  что  же?  Пустили  без  него,
работают...  А  санитарника  преспокойно  сняли:  слишком много
ходил, стучал кулаком, орал,  ссорился,  скандалил,  добивался,
протестовал...
     Он  говорил  с  такой  горечью, что она даже отстранилась,
удивленно пробежала взглядом по  его  лицу.  Псих,  определенно
псих...  И с ним работать? Ни разу не улыбнулся, комплимента не
сказал!.. А у  нее  облегающая  блузка  с  глубоким  вырезом  и
стройные  ноги:  хоть сейчас на рекламу! Он все время задевает,
можно сказать даже --  трогает  пальцами,  когда  хватается  за
рукоять   переключения   скоростей,  но  внимания  не  обращает
совсем-совсем. Обидно...
     Шушмаков изредка  посматривал  вверх:  нет  ли  патрульных
вертолетов,  и тут же лихо обгонял редкие машины, в большинстве
-- тяжелые грузовики.
     Почему-то быстро темнело небо. Елена удивленно поднесла  к
глазам часы. Шушмаков перехватил ее взгляд, недобро оскалился и
кивнул  за  окно.  Справа  быстро  наползала, подминая под себя
горизонт, темно-синяя туча. В глубине темного  месива  сверкали
молнии.   Туча   катила   быстро,   тяжелая,   страшная   своей
беззвучностью.
     -- Успеем доехать? -- спросила она.
     -- Вряд ли... Здесь близко, но не успеем.
     Впереди по шоссе стремительно зарябило, будто  с  самолета
врезали  из  пулеметов;  по  асфальту  сразу  понеслись потоки.
"Дворники" бегали по ветровому стеклу, но  воду  сбрасывать  не
успевали.
     Шушмаков  снизил  скорость  до предела; ехал медленно: оба
всматривались в стену воды перед машиной.  Он  зажег  фары,  но
тьма продолжала сгущаться. Машина влетела в лавину дождя, крыша
загрохотала,  о  стекло  ударялись фонтаны, вода отпрыгивала от
асфальта выше мотора.
     Туча над головой  страшно  треснула,  будто  твердое  небо
разломилось.  Прямо  перед машиной вспыхнул едкий свет, похожий
на блеск электросварки. На миг ослепленные  глаза  уткнулись  в
зеленовато-серую  стену воды, тут же на крышу словно обрушилась
железная балка и раздался удар -- страшный, уничтожающий.
     Шушмаков раскрывал и закрывал рот, но Елена слышала только
сотрясающие удары и непрерывный мощный шум падающей воды.
     Машина ползла сквозь  смесь  воды,  грохота  и  удушающего
блеска и росчерков молний, мимо замерших на дороге легковушек и
грузовиков.  Горели  фары. Раскаты грома уже воспринимались как
тупые  удары  по  голове.  Небо  гремело,  шипело,   грохотало,
ломалось, рассыпалось на куски.
     Шушмаков  осторожно  отстранил прижавшуюся к нему женщину.
Елена дрожала от холода и беспомощности, ощутив себя песчинкой,
где и железная коробка  машины  --  не  защита...  Вода  залила
асфальт,  и  Шушмаков  осторожно  вырулил  к  обочине. Свет фар
пробивался сквозь падающую воду всего на пару шагов; тут  легко
угодить  в  кювет  или  в  какую-нибудь  яму. Рядом с колесами,
переполнив кювет, мчалась бурая вода, несла ветки, щепки, сор.
     Подавленная и уничтоженная, обхватив себя за плечи,  Елена
вжалась  в  сиденье.  Шушмаков сидел деловито, не делая попыток
успокоить или согреть ее. В городе сидишь в  надежной  каменной
коробке,  сверху  --  этажи,  квартиры,  снизу  -- то же самое,
напротив -- такой же каменный дом, всюду асфальт,  камень...  И
грохота  нет: телевизор, магнитофон, проигрыватель, приемник --
всегда  что-нибудь  да  работает.  А  здесь  ужас!  Машина   --
жестянка, кажется, пронесется вихрь, и перевернет ее.
     Вдруг быстро посветлело; еще мгновение -- и стена падающей
воды разом   исчезла.   На  востоке  уже  во  всю  мощь  горело
ярко-синее небо, а туча, сжавшись и побледнев, бегом уходила на
запад. Елене показалось, что гроза длилась по крайней мере час,
но, взглянув на  часы,  поразилась,  что  прошло  всего  четыре
минуты. Четыре минуты!
     Шушмаков  вырулил  на  дорогу.  На  этот  раз  вел  машину
осторожнее, медленнее. Чисто вымытое шоссе сияло, как  зеркало,
но  теперь часто темнели выбоины, которых перед дождем не было.
Шушмаков открыл боковые окна. Ворвался воздух, чистый и  ясный,
ароматный,  пить  бы  его,  как  пили  доброе  сказочное  вино,
возвращающее молодость.
     Шушмаков кивнул туда, где вода в кювете неслась чуть ли не
с той же быстротой, как и  машина,  все  еще  выплескиваясь  на
асфальт:
     -- Матушка-природа  намекнула  нам,  неразумным,  на  свою
мощь... Напомнила!
     -- Безобразие  какое!  --  ответила  Елена.  Она  ежилась,
поджимала  ноги.--  Хорошо  хоть  в машине... Ракеты запускаем,
спутники,  а  с  климатом  совладать  не  можем!  Чтобы   таких
безобразий не было!
     Шушмаков покосился, впервые сказал усмешливо:
     -- Это   вы   верно  сказали:  ракеты  запускаем,  атомные
электростанции вовсю пашут, а вот климат -- эх! Погоду не можем
даже угадывать, не то  что  корректировать...  А  она  с  нашей
цивилизацией  что  хочет,  то  и  вытворяет. Дождик не умеем ни
вызвать, ни предотвратить. А что говорить о  вулканах,  цунами,
тайфунах... Едва прогнозировать учимся...
     Она  удивленно  и  с  неодобрением вскинула брови, сказала
холодновато:
     -- Вы словно бы рады этому...
     -- Может,  и  рад...  Хорошо,  что  не  умеем,  а  то   бы
натворили!  Вообще  бы  зарезали.  А так природа еще постоит за
себя. Только вот не понимаем ее предостережений...
     -- Этот ливень -- предостережение?
     -- А как же! Нам поучительный урок!
     Шоссе медленно и с наслаждением выгибало блестящую  спину,
словно  потягивалось,  и  когда  машина  выпрыгнула на вершину,
вдали показались  высокие  рыжие  здания,  закругленные  купола
доменных печей.
     Елена  взглянула  на  часы.  Ехали  почти  час: от города,
далековато.
     Со стороны завода в их сторону низко над землей  двигалось
огромное  бурое  облако.  Оно быстро разрасталось в размерах, и
Шушмаков поспешно закрыл окна.
     -- Что случилось? -- не поняла Елена.
     -- Кислородная  продувка...  Самая  стандартная   продувка
стали  кислородом,  но  без  газоочистки. Завод автоматизирован
полностью, считается, что пыль здесь никому не вредит.
     Облако   приближалось,   принимало   угрожающие   размеры.
Неприродное,  даже  противоестественное ощущалось в его плотных
формах, жутком цвете. Вынырнуло  солнце,  и  облако  осветилось
железным цветом: недобрым, тяжелым.
     -- Пылинки     из     труб,--     объяснил     Шушмаков,--
микроскопические. Ветер несет их куда захочет. И когда он  прет
на  город,  то  окна лучше не открывать. Да что окна! Они через
плотно закрытые форточки проникают  в  комнату!..  Сколько  раз
бывал  здесь,  запрещал продувку! Ходил вкупе с представителями
заводского комитета, с милицией даже. Не слушают!  Глухие,  как
природа. Не знаю, самому уходить или подождать, пока выставят?
     -- А что, могут?
     Шушмаков  повернул руль, машина ухнула с шоссе на дорогу к
заводу.
     -- А  вы  думаете?  Если  бы  придирался  по  санитарии  к
директору  пивной  точки  --  другое  дело! Всякий поддержит. А
директора крупного металлургического завода  только  тронь!  По
всем  инстанциям  затаскают.  На  втык, на ковер, а потом еще и
выгонят, если станешь артачиться по-прежнему.
     Они уже приближались к заводу.  Шушмаков  не  глядя  ткнул
пальцем в левое окно:
     -- Какие трубы? По закону и по проекту должны быть?
     Елена ответила послушно:
     -- Стометровыми, я помню.
     -- Вот-вот!
     -- А здесь? -- поинтересовалась она вяло.
     -- Ха, похожи они на стометровые?
     Он