-- Ты волхв?
     -- Не совсем. Но близок к этой профессии.
     Волхв сказал медленно,  не  спуская  с  меня  пристального
взгляда:
     -- Ответь, в какую пещеру солнце закатывается на ночь?
     Я ответил очень осторожно:
     -- Прости,  великий  мудрец,  если  я  задену  религиозные
чувства. Чужаки могут нарушить какой-то  запрет  нечаянно!..  У
нас  даже  дети  знают,  что  Солнце -- ближайшая к нам звезда,
вокруг нее носятся планеты. Одна из них -- Земля. Она во  много
раз меньше Солнца.
     Волхв, не удивившись, спросил спокойно:
     -- А сколько верст от Солнца до Земли?
     Я  перевел  дух,  голова  еще  цела,  в затруднении развел
руками:
     -- Прости, мудрый... Я был нерадивым  учеником.  Только  и
помню,  что  свет  от Солнца идет к Земле восемь минут. Правда,
можно  высчитать!  Свет  проходит  в   секунду   триста   тысяч
километров...
     -- Точно? -- переспросил волхв.
     Я спохватился, учуяв ловушку:
     -- Прости,  круглые  цифры  всегда  врут.  На  самом деле,
299769 плюс-минус четыре километра в секунду...
     -- Что такое километр?
     -- Это... гм... наша верста. Она  поменьше,  но  мы,  если
хочешь можем сейчас сравнить и высчитать...
     Тверд    смотрел    на    меня,   выпучив   глаза.   Князь
заинтересовался разговором, хотя явно для него  он  всего  лишь
помесь  тарабарщины  с тайными знаниями, привилегией избранных.
Волхв бросил на него взгляд искоса, умолк на миг, затем  сказал
мне медленно:
     -- Мы  побеседуем позже. Отдыхай со спутником, а вечером я
тебя призову. Побеседуем... А твоего друга можно  оставить  при
княжьей  дружине.  Он  поступил  мудро,  что тут же привез тебя
перед светлы очи князя.
     Мы отступили на шаг. Тверд  польщено  оглянулся,  рот  его
расплывался  до  ушей. Я ощутил мурашки страха по всему телу. К
Тверду настолько привык, что без него сразу  почувствовал  себя
слабым и беспомощным.
     -- Нельзя  ли Тверда оставить пока со мной? Он уже выручал
меня, знает местные обычаи.
     Волхв недовольно нахмурился, но князь рассмеялся:
     -- Ты в чьем войске служил, десятник? В Салтовском? Да, не
все из молодежи знают, что в битве  с  ханом  Кучугуром  только
салтовцы не разбежались и тем самым спасли меня от позора... От
салтовцев осталась меньше трети, но победу они вырвали!
     Тверд помрачнел, голос его стал глуше:
     -- Много наших полегло. Даже славный воевода Звенко погиб.
     -- Он был моим другом,-- кивнул князь. Его голос тоже стал
печальным.--  В  том  ваша  честь, смерды, что без воеводы, без
лучших людей вы устояли, не разбежались, как  овцы,  а  одолели
врага!..  Оставайся  пока  при чужестранце. Потом возьму тебя к
себе. Сразу старшим дружинником! Мне нужны надежные люди.
     Отворилась дверь, на пороге возник все  тот  же  настоящий
парень  в  кольчуге.  Мы  вышли,  Тверд  сиял. Пока нас вели по
коридорам в нашу комнату, он даже мурлыкал  военную  песенку  о
славных  казаках,  о  походах,  о  верном конике и остром мече.
Наконец-то  вырвался  из  своего   медвежьего   угла!   Старший
дружинник  --  это  маленький  феодал.  У него свой джура, т.е.
оруженосец, знатные доспехи, мечи и  стрелы  из  лучшей  стали,
солидное жалование на прокорм, своя челядь. Это уже положение!

     Поздно  вечером  я  снова предстал пред светлы очи волхва.
Хотя нет, это у князя светлы очи, а у волхва -- мудры. У  этого
тоже были бы мудры, если бы не оказались так хитры.
     -- Начнем   сначала,--   сказал   он,   велев   мне  сесть
напротив.-- Или ты волхв высших посвящений, или же... что  дико
и нелепо... в твоем племени знания не держат в великой тайне!
     -- Не держат,-- подтвердил я.-- Да и как утаишь?
     Волхв презрительно усмехнулся:
     -- Будто кто-то рвется к знаниям! Рвутся к благам, которые
они дают.  Но  знания могут быть опасными, если попадают в руки
дураков или злодеев. Знания  легко  держать  в  тайне!  Труднее
держать  в  тайне  сплетни,  слухи... Во всяком случае, мне уже
ясно, что ты чужак. Теперь надо вытрясти из тебя сведения о тех
странах.
     Я ответил,  взвешивая  слова,  потому  что  мне  очень  не
понравилась зловещая нотка в его голосе:
     -- Мы  сохраним  время,  если  я  буду  знать о вашем мире
немного больше. Что именно вам неизвестно?
     Волхв несколько мгновений изучал мое лицо. Потом его  губы
дрогнули в жесткой усмешке:
     -- Если  ты лазутчик, все равно нам таиться поздно. Ты уже
узнал все, что тебя интересовало. Так что слушай.
     Рассказчиком  волхв  был  великолепным.  Говорил  образно,
эффектно.  Он был великим, верховным волхвом, так что выступать
умел и перед массами, и перед отдельными личностями. Дважды нам
приносили охлажденный сок  клюквы  с  медом.  Когда  подкрались
сумерки,  зажгли  цветные свечи с полено толщиной, хотя я краем
глаза заметил под потолком прозаические электролампочки.
     Вдыхая аромат воска, благовоний,  я  потрясенно  слушал  о
мире,  который  практически ничем не отличался от нашего! Здесь
тоже   есть    огромные    города,    метро,    автомагистрали,
трансконтинентальные  железные дороги, а моря и океаны бороздят
танкеры, лайнеры, китобойные флотилии. Правда, киты и  дельфины
под  защитой  закона,  но малый отстрел идет... В воздухе снуют
самолеты. Более того, уже существуют поселения  ссыльных  рабов
на Венере, Марсе и Меркурии! Месяц тому назад отправлена первая
межзвездная экспедиция!!!
     -- Я  едва  могу  говорить,-- признался я.-- Это чудо... У
нас мир почти таков же, но все же я из другой страны. Вы можете
произвести анализ моего языка, одежды,  я  готов  спеть  песни,
которые  у  вас  не  слыхивали...  Не мог же я сам их сочинить?
Прочту наизусть много стихов. Даже рад, что в школе  заставляли
учить наизусть. Вспомню музыку, я не могу быть еще и гениальным
композитором. Расскажу о различных философских учениях...
     -- Эти   пустяки  оставим  на  потом,--  отмахнулся  волхв
небрежно.-- Нас интересует совсем другое. Неужели ты  настолько
наивен?

     Я  потерял  счет  времени,  сколько провел в камере пыток.
Связанного, меня повесили  за  руки  на  крюк,  вливали  в  рот
ядовитые  настои трав. Язык развязывался, в полубреду я отвечал
на вопросы, рассказывал, объяснял, снова отвечал... Возле  меня
неотложно  дежурили  три  волхва.  Звукозаписывающая аппаратура
фиксировала каждое слово, а волхвы всматривались в мое лицо,  в
глаза,  анализировали  движение  мышц, подергивание кожи. Я был
опутан датчиками,  на  экране  ЭВМ  бешено  дергались  ломанные
линии, но волхвы, судя по всему, в них разбирались.
     Мое  словоблудие оказалось недостаточным. К тому же сочли,
как выяснилось потом,  что  поставлен  гипноблок,  и  мой  ранг
лазутчика  сразу  повысился. Жрецы-техники ушли, взамен явился,
как я решил, настоящий палач. Привязав  к  столбу,  меня  снова
накачивали  ядами.  Теперь химическими. Дикая боль выворачивала
внутренности, разбухшее сердце стояло в горле... Но  дозы  были
подобраны так, что сознание я почти не терял. Что я кричал, что
говорил  -- не помню. Знаю зато твердо: хотел бы что-то утаить,
не вырвали  бы.  Сам  открыл  в  себе  упрямство  интеллигента,
которое не сломить примитивной физической болью.
     Без  пыток  прошел  только  один день. Я решил, что пришел
конец пыткам, но  только  теперь  попал  к  настоящему  мастеру
заплечных  дел.  Меня  отволокли в другую комнату, где я увидел
дыбу,  "испанские  сапоги",  горн  с   раскаленными   железными
прутьями...
     Когда  я висел на дыбе, явился неожиданно верховный волхв.
Младшие суетливо посадили его в кресло. Волхв движением  бровей
услал их прочь, оставив палача, тупое животное, которое вряд ли
вообще могло говорить.
     -- Что скажешь теперь? -- спросил волхв мирно.
     Я  боролся  с темнотой, которая гасила сознание. Мой голос
упал до шепота:
     -- Оказывается, ты  редкостный  дурак...  Не  знать  таких
вещей!
     -- Чего я не знаю? -- заинтересованно оживился он.
     -- Самого  главного...  Или  у вас этого нет? Это вон его,
палача, пытками можно заставить признаться даже в том, чего  он
не понимает... Твои пыточные приемы рассчитаны на животных, а я
человек...  Или  тебе  еще  не  встречались  люди?  Или тут все
ломаются перед болью? Или у вас, животных, ничего  нет  дороже,
кроме  тела?  Дурак  ты,  а  еще  волхв!  Не понимаешь... Не по
разуму... Нет, разум тут ни при чем... Тебе не понять... ты сам
всего лишь животное... пусть разумное, но животное...
     Последние слова я едва шептал. Чернота сомкнулась над моей
головой.

     Когда мне удалось разомкнуть воспаленные веки, я обнаружил
себя в чистой  белой  комнате.  Я  лежал  в  просторной  мягкой
постели,  на  мне  было легкое одеяло из пуха. В воздухе сильно
пахло травами. Я чувствовал  себя  слабым,  но  боли  не  было.
Справа   на   придвинутом   столе   играла  в  солнечных  лучах
хрустальная ваза, доверху наполненная отборным  виноградом.  На
столе громоздились сочные груши, яблоки, персики.
     Рядом  со  мной, не шевелясь, лежала девушка. Молоденькая,
миловидная,  хорошо  сложенная.  Видя,  что  я  обнаружил   ее,
приподнялась с готовностью:
     -- Что изволишь, господин мой?
     -- Оденься,-- велел я шепотом, потому что гортань почти не
повиновалась.-- Ты кто?
     -- Твоя рабыня, господин.
     -- Как зовут?
     -- Илона, господин.
     -- Илона,  меня  зовут  Юраем.  Господином  не  зови, я не
господин тебе. Если это в моей власти, отпускаю тебя  на  волю.
Если  нет,  будь  рядом,  но  рабыней  себя не чувствуй. В моей
стране рабов нет.
     Она растерянно раскрыла рот:
     -- Неужели ты из такой  бедной  страны,  госпо...  прости,
Юрай?
     -- Моя  страна  в  сто  миллиардов  раз...  Хотя,  это  не
измерить... Мы богаче, теперь я понимаю, насколько богаче. Тебя
зачем прислали?
     -- Я должна помочь тебе обрести силу,--  ответила  она  не
очень уверенно.
     -- Я   ее  не  терял,--  прошептал  я,  чувствуя  страшную
слабость и головокружение.-- Я не терял. Зачем я понадобился?
     Она наконец выбралась из постели, пошуршала одеждой. Когда
я, преодолев головокружение, открыл глаза,  Илона,  уже  одетая
стояла  возле  моего ложа. В ее протянутых ладонях были гроздья
винограда:
     -- Это восстанавливает силы, госпо... Прости, Юрай.  Силы,
которые  ты  не  терял.  А  тебя  лечат, чтобы отправить в Рим.
Верховный волхв сказал, что у тебя стоит сверхмощный гипноблок.
Здесь его не сумели вскрыть, зато в Риме настоящие мастера...
     Ее щебечущий голос еще  звенел  в  моих  ушах,  но  черное
забытье уже затопило мозг. Свет померк.

     Выкарабкивался  я  несколько  дней.  Все  время  я был под
обезболивающими... Точнее, это было даже не  обезболивающее,  а
более   опасное,   потому   что   вместо   боли   я  чувствовал
удовольствие, когда мне вправляли суставы  на  руках  и  ногах,
когда отдирали при перевязке пересохшие бинты.
     Часто  бывал  у  моей  постели  расстроенный  Тверд. Я был
растроган, видя как он сокрушается. Кто я ему? Да и привык он к
жестокости своего мира, к пренебрежению человеком.  А  все-таки
навещает,  что-то  приносит.  Рассказывает  воинские  истории с
жуткими подробностями, в наивной попытке развлечь.
     Когда я немного окреп, вместе  с  Твердом  и  Илоной  меня
отвезли  на  вокзал.  На  обществе  Тверда я настоял, угрожая в
противном  случае  остановить  себе  сердце.  Верховный   волхв
согласился,  скрипя  зубами.  Я доказал свою крепость, а такой,
как они поняли, в самом деле может заставить  себя  умереть  по
своей воле.
     На  этот  раз мы ехали в княжеском. Половина вагона была в
нашем распоряжении, а стража располагалась  в  крайних  купе  с
обеих  сторон  вагон.  Тверд  откровенно  радовался, предвкушая
рассказы о необычной поездке, о роскоши княжьего вагона,  Илона
присматривалась  ко  мне, не в состоянии понять своей роли. Мне
было  не  до  того,  чтобы  читать  лекции  о  равенстве.  Надо
объяснять  с  нуля, а я еще не придумал, как спасти свою шкуру.
Духовное раскрепощение Илоны подождет, ей пока неплохо. Главное
-- придумать, как миновать застенки Рима.
     Мне из вагона выходить запретили даже со стражей.  Правда,
ехали  мы  в  самом деле по-княжески. В вагон доставляли лучшие
фрукты,  лучшую  дичь,  несли  лукошки,   доверху   заполненные
земляникой,  черникой,  брусникой,  подносили  жареных голубей,
тетерок,  глухарей,  рябчиков,  тащили  только  что   пойманную
севрюгу, стерлядь...
     Тверд  и  Илона выскакивали на каждой станции размяться на
перроне. Они все больше сдруживались. Илона держались поближе к
Тверду, а у меня, когда я видел их  вместе,  щемило  сердце  от
жалости и недоброго предчувствия.
     Поезд  мчался через ночь, через день, а я почти не отходил
от окна. Боль меня не отпускала, но это была  другая  боль.  Из
окна  я  часто видел просторные виселицы, поставленные на самых
видных  местах.  Петель  было  много,  они  почти  никогда   не
пустовали   Чувствовалось  в  таком  отношении  к  преступникам
какая-то гордость. Словно бы, чем больше повешенных, тем крепче
и чище княжество, тем жестче -- а значит, лучше! -- законы, тем
безопаснее законо... княжепослушным гражданам.
     Что  за  странный  выверт  в  этом  мире?  Колоссальнейшее
развитие  науки  и  техники  -- планетные колонии, экспедиции к
звездам, о чем мы только мечтаем! -- и гнусное рабство. Что тут
произошло?
     Однажды Илона вскрикнула, указала пальчиком  на  окно.  Мы
проезжали   через   небольшое   селеньице.   На  площади  перед
приземистым  зданием  торчали  отрубленные  головы  на  длинных
острых  кольях.  По  обе  стороны здания на заостренных столбах
были насажены люди со связанными руками.
     -- Пересекли  земли  савиров,--  определил   Тверд   тоном
знатока.--  Варвары!..  Чего с них взять. У нас честнее: голову
на плаху, всего один удар... А на колья -- нет.  Разве  что  во
время войны, когда все можно...
     -- Но зачем даже во время войны? -- вскрикнула Илона.
     Тверд  снисходительно  погладил  ее  по  длинным  волосам.
Спохватившись, отдернул ладонь, глядя на меня виновато.
     -- На войне все можно,-- ответил он, ухмыляясь.-- Война --
это пир для мужчин! Полная свобода! Свобода от всего. Некоторые
шуткари такое вытворяют со своими полонянками, обхохочешься.  И
во сне не привидится!
     Илона  с  негодованием  отвернулась.  Тверд развел руками,
посмотрел  на  меня.  Я  постучал  пальцем  по  лбу.  Тверд   с
удивлением поднял брови. Видимо, у них этого жеста не было. Или
он больше уповал на мощь рук, чем на какие-то мозги.
     Чем   дальше  к  югу,  тем  больше  становилось  кольев  с
отрубленными головами. У некоторых в зубах торчали  курительные
трубки. Я вспомнил, что в моем мире тоже шла борьба с курением:
в  допетровской России били кнутом и ссылали в Сибирь, в Турции
рубили головы и насаживали с курительной трубкой на кол...
     Однажды Тверд позвал взглянуть на новое зрелище. Вдали  на
холме  виднелся  деревянный  крест.  Мне показалось, что на нем
распят человек.
     -- Римские владения еще далеко,-- сказал  Тверд  угрюмо,--
но  римская мода уже и сюда пролезла. Обезьянничают, подражают.
А по-моему, распинать -- подлое дело. Рубить голову --  другое.
Или  уж,  на  худой  конец,  посадить  на  кол.  Все  же как-то
по-нашенски.
     Крест с казненными остался далеко позади, но у меня он еще
долго стоял перед глазами, хотя я плотно стискивал веки.
     Поезд мчался, останавливаясь только на  больших  станциях.
Кресты встречались все чаще, наконец полностью вытеснили колья.
Мы  въехали  во  владения  Рима.  До самого Рима еще далеко, но
здесь жили покоренные народы, здесь стояли  римские  гарнизоны,
здесь велось знаменитое римское судопроизводство.
     Наконец  кресты  сменились  сооружениями из двух столбов в
виде буквы "Т", с которых свисали прибитые за  раскинутые  руки
длинными гвоздями люди. Иногда висело уже то, что оставалось от
человека.  На  перекладинах  сидели толстые разжиревшие вороны.
Здесь  начиналась  собственно   Римская   империя,   населенная
чистокровными квиритами -- гражданами Рима. А также ее рабами.
     Илона  отвернулась,  теперь  она  старалась  сидеть к окну
спиной. Когда она пошла готовить брусничный отвар, Тверд сказал
негромко и задумчиво:
     -- Хорошая девка... Даже удивительно, что такая хорошая.
     -- Почему? -- не понял я.
     -- Она же родилась рабыней,-- объяснил он.--  Воли  отроду
не  видела!  Вот  и  чудно,  что  в ней проклюнулось это... как
его...
     Он в затруднении пошевелил пальцами, не в силах  подобрать
название  расплывчатыми  понятиями,  которые  так  и  не  стали
употребительными, не вошли в ежедневную речь.
     А разве я не плавал в таких  понятиях?  Еще  в  школе  нам
стали давать больше математики за счет литературы, нас пытались
воспитывать,  как  мы  острили,  не  историей  и литературой, а
химией и математикой. Я  своим  образованием  доволен,  кто  из
горбатых  замечает  свой  горб  среди  толпы  горбунов?  Но при
общении со старыми интелями чувствуешь себя неловко...  У  этих
монстров  есть  основательность, надежность, которой у нас нет,
птенцов модернизированной системы обучения.
     -- А почему проклюнулось? -- спросил я.
     -- Догадываюсь,-- ответил он угрюмо.
     -- Вот  так-то...  Достаточно   рабу   побыть   рядом   со
свободными...
     -- Не   всякому.--  ответил  он,  поморщившись.--  Хватает
холопьев, что сами уйдут в рабы, только бы  самим  не  надо  за
жизнь биться.
     -- Хватает,--  ответил я нехотя, ибо вспомнил угодничающую
дрянь своего мира.
     А Тверд наблюдал из  окна  за  плотно  заселенной  Римской
империей,  раздувался  от  гордости,  рассказывая, как киевляне
истребили лучшие римские армии. Рим -- чудовищно  силен,  здесь
еле-еле  избежали поражения. Слава Перуну, родные леса помогли!
А потом, пока Рим не опомнился, из темных северных лесов  вышли
несметные   войска   киевлян,  киян,  как  они  себя  называют,
вторглись в пределы римских  владений...  А  потом  еще  трижды
Киевское   государство   посылало   новые   войска,   разоряло,
захватывало, жгло, отбирало ихние земли все  больше  и  больше.
Так  что  договор  о  дружбе  --  не  фикция.  К тому же он нам
выгоден. Римляне -- народ  инженеров,  строителей,  топографов,
юристов,  после  заключения мира они повалили в киевские земли,
начали строить знаменитые римские дороги, составлять законы  на
основе  местных  обычаев,  а  Киев  посылал  в ответ мед, воск,
пеньку, а  когда  провели  железную  дорогу  --  нефть,  уголь,
железную  руду.  Несколько раз отправлял по просьбе Рима войска
на усмирение Карфагена, Нубии, Персии...
     В Риме много ученых из Киевской державы. Возможностей  там
больше,  утечка  мозгов  идет вовсю. В Киеве есть своя академия
наук, для нее закуплено лучшее оборудование,  подарены  десятки
тысяч  рабов  и  множество  земель.  Однако  местные,  ратуя за
развитие собственной науки, все же стремятся в  Рим:  пока  что
дела там поставлены лучше.
     Тверд  с  удовольствием  рассказал, что в Киевской державе
даже существовала смертная казнь за ношение  римских  доспехов,
римской одежды, за римские духи. Дружба дружбой, а свой язык не
должен  забываться восторженными дураками. Когда в Киев хлынули
книги, одежда, доспехи -- все с надписями на латинском, то дети
зачастую узнавали латиницу раньше, чем свои  исконные  черты  и
резы... Потом смертную казнь за низкопоклонство заменили битьем
кнутом  на  площади,  теперь же только выставляют обнаженными у
позорного столба.

     Дважды при въезде в Рим поезд  останавливали  на  досмотр.
Бравые  центурионы,  гремя  мечами, быстро и умело переворошили
багаж пассажиров. На перроне  сновали  овчарки.  Я  решил,  что
вынюхивают   контрабандные   наркотики,   но   Тверд   пояснил,
презрительно усмехаясь, что  в  гнилом  Риме  вся  эта  гадость
разрешена  законом. Рим могуч, но постепенно