Нас  схватили,  растащили  в
стороны.  Я  умело  лягался,  одному  ухитрился  перебить ногу,
второму вышиб коленом передние зубы, но меня все же подтащили к
наковальне, холодный обруч  сомкнулся  на  шее.  Несколько  раз
ударил молот, затем руки, державшие меня, разжались.
     Я  поднялся,  ощущая  унизительную  тяжесть. Ошейник раба!
Сквозь красный туман в глазах  увидел  схватку  Тверда,  слышал
яростную его ругань, угрозы, проклятия.
     Когда   отпустили   Тверда,   Главный   сказал  с  мрачным
удовлетворением:
     -- Теперь вы -- имущество храма.  После  запуска  займемся
вами, а пока продолжим работу.
     Легионеры  окружили Тверда и, похлопывая по плечам, повели
в нижние помещения Храма. На  ходу  ему  разрезали  веревки  на
руках.  Этот  гиперборей  был  одним из них, это воин, искатель
приключений, гуляка, и он скор на драку. Он, конечно же, тут же
смирится с превратностями судьбы. Еще повезло!  Мог  бы  сейчас
корчиться в пыли с распоротым животом, как другие!
     Меня  подхватили  под  локти  два  широкоплечих жреца. Оба
новые, смотрят испуганно, оба вспотели. Я не  стал  спрашивать,
куда делись прежние.
     Последние  два  часа  меня  держали в соседнем зале. Рядом
кипела бешеная работа по монтажу передаточного блока.  Со  мной
снова  советовались, словно ничего особенного не случилось. И я
снова давал советы, как и  что  собрать,  куда  поставить.  Они
проверяли,  естественно,  но уже в процессе работы, так что мои
подсказки  монтаж  все  же  ускоряли.  Детектор  лжи,  а   меня
прогоняли на нем многократно, давал стопроцентную гарантию, что
я  говорю  правду. Я и говорил правду, только правду. Умалчивая
только о том, чего не спрашивали,  а  чтобы  спрашивать,  нужно
знать, о чем спрашивать.
     Установку  для  преодоления  Барьера начали собирать сразу
же,  едва  услышали  о  ней.  Детектор   лжи   подтвердил   мою
искренность, когда я сообщил, что для взятия Барьера нужна мощь
одной  электростанции.  Так  оно  и было, ибо на той стороне --
установка Кременева. Я смолчал, а меня не спросили, что  будет,
если  там установку выключат. После откровенности Главного, что
вместо меня отправят супердесантников, а потом целую армию, мне
ничего больше не оставалось, как предупредить Тверда, чтобы  за
час  до  запуска покинул город. Я трус, я цепляюсь за жизнь, но
моим родителям удалось  втемяшить  в  меня  зачатки  понятия  о
долге, гражданственности. Ненавижу высокопарные слова, но когда
на  одной  чаше  весов моя драгоценнейшая жизнь, а на другой --
армия головорезов, изготовившаяся к прыжку в мой мир...
     Заминка с ускоренной сборкой случилась только на последнем
этапе. Привезли не те кабели,  что  заказывал  Главный.  Спешно
послали  на завод за нужными. Сенаторы и знатные роптали. Чтобы
их  удовлетворить,  виновных  вывели  на  задний   двор,   весь
отделанный  каменными  плитами красного гранита. У глухой стены
стоял толстый деревянный чурбан, из  него  целился  рукоятью  в
небо  огромный мясницкий топор. Вдоль стены прямо от плахи шел,
постепенно наклоняясь, широкий каменный желоб.
     Виновных по одному  подводили  к  колоде,  палач  деловито
рубил  головы  и  бросал  в  желоб,  чтобы  стекала  кровь. Все
продумано, никаких эксцессов не случилось.
     Ныли руки, все еще скрученные за спиной. Два жреца держали
меня за пояс, стерегли каждое движение.
     Голова горела, словно туда набили горячих  углей.  А  если
загадки  нет? Почему обязательно произошло что-то ужасное, если
при таком  уровне  техники  здесь  все  еще  рабство?  Привычно
связываю  развитой  общественный  строй  и  высокие технические
знания, а ведь эти величины существуют  сами  по  себе.  Высшую
математику  и  геометрию  знали  еще  в древнем Египте. Трудами
Архимеда, Эвклида, Пифагора пользуемся и сейчас,  автоматы  для
продажи  воды  были  в  Александрии,  паровую  турбину  изобрел
Хирон... В моем мире многое пришлось открывать заново, здесь же
шло без тысячелетнего перерыва, без  христианского  изуверства,
без  умерщвления  плоти,  темных  ночей инквизиции... Здесь мир
цельных людей!
     Дверь  с   грохотом   распахнулась,   на   пороге   возник
преторианский  гвардеец  в позолоченных латах. На поясе рядом с
мечом висел лазерный пистолет. Из  раскрытой  двери  доносились
бравурные  звуки духового оркестра. Снова мне показалось, что я
узнаю знакомые мелодии.
     -- Варвара в зал! -- распорядился он зычно, любуясь собой.
     Я  замешкался,  в  тот  же  миг  мускулистые   руки   моих
жрецов-десантников   сдернули   меня  со  скамьи.  Почти  бегом
протащили в главный зал, а по дороге мы все трое замедлили шаг,
ослепленные.
     Гремели духовые  оркестры,  зал  залит  ярким  праздничным
светом.  Установку  расположили  в центре зала, а под стенами в
два  ряда  поставили  кресла,  где  сейчас,   блестя   золотом,
начищенными  доспехами,  парадными  мечами  с  бриллиантами  на
рукоятях,  сидела  знать.   Много   крикливо   одетых   женщин,
драгоценностей на них больше, чем одежды.
     Главный  придирчиво осматривал установку. Жрецы суетились,
отвечали полушепотом на его  вопросы,  пугливо  оглядываясь  на
высоких гостей.
     Увидев меня, Главный распорядился жестко:
     -- Показывай положение для запуска. Горе тебе, если что-то
случится с нашими разведчиками! Жизнь всего варварского мира не
стоит ногтя квирита Римской империи!
     Его   слова   были   встречены  аплодисментами  и  криками
"Браво!". Высокие гости еще не знали, что я  повредил  квиритам
не только ногти, а Главный не стал омрачать зрелище.
     Мне  развязали  руки, и я под жужжание видеокамер шагнул к
установке. Одеревеневшие  руки  мучительно  ныли,  я  едва  мог
шевельнуть  пальцами.  Напустив  на  себя  безразличный  вид, я
внимательно изучал показания приборов. Почему-то все на нуле...
     Я бросил взгляд на табло. Сердце мое окунулось  в  ледяную
воду.  Установка  отключена!  Главный  выбрал  простейший  путь
обезопасить себя от риска.
     -- Начинай! -- потребовал он.
     -- Нужно принять положение эмбриона в  утробе,--  начал  я
потухшим  голосом.--  Руки  согнуть в локтях, полусжатые кулаки
поднести к лицу...
     Видеокамеры  фиксировали  каждое  мое   движение.   Чуткие
микрофоны улавливали оттенки интонации, в ЭВМ шли полные данные
о  моем  состоянии.  Я  сидел  на обесточенном кресле, шанса на
побег не осталось. Рядом стояли два десантника,  уже  одетые  в
комбинезоны,  такие  же  кроссовки.  Скопировали  даже пятно на
заднике! Оба героя внимательно всматривались в мои жесты.
     -- Пальцы повернуть ногтями  к  лицу,  держать  на  уровне
рта... -- продолжал я механически.
     Вдруг среди напряженно слушающих гостей я заметил медленно
продвигающуюся  вперед фигуру. Человек появился из прохода, где
толпился менее знатный люд: сотрудники Храма,  местная  стража,
техники...  Когда  он  начал  скользить  вдоль стены за спинами
почетных гостей, я узнал Тверда.  Он  был  уже  в  чистом,  его
голову закрывал шлем, укрывая окровавленную повязку.
     Его  заметили.  К  нему  подошел центурион, сказал что-то.
Тверд покачал головой. Центурион схватил его за  руку.  Тут  же
появился второй, вдвоем они потащили Тверда назад к двери.
     Внезапно  раздался металлический звон. Тверд прыгнул через
упавших центурионов, которых ударил лбами, гигантскими прыжками
ринулся через зал. Тут же без промедления взвизгнули  оперенные
стрелы, в спине Тверда выросло сразу три длинные стрелы.
     Тверд  пошатнулся,  но  еще  два  шага,  и  он  оказался у
дальнего щита. Отшвырнув жрецов,  он  ухватился  за  украшенный
золотом огромный рубильник.
     -- Прощай,  дружище!  --  донесся  его  голос,  в  котором
слышался предсмертный хрип.-- Предупреди в светлом мире...
     Свистнули новые стрелы. Тверд  стал  похож  на  утыканного
иглами  ежа.  Он  был уже мертв, но рука его потянула рубильник
вниз до упора. Зал ослепили вспышки, стреляли из  бластеров.  В
спине  Тверда  возникли огромные обугленные дыры, но он все еще
стоял, широко расставив ноги, загораживая пульт.
     Я поспешно  вдавил  кнопку.  Мелькнуло  перекошенное  лицо
Главного. Математический гений в последний миг многое понял, он
мчался  к  выходу.  Меня уже выдирали из кресла крепкие руки, а
ближайший преторианец выхватил бластер и выстрелил мне прямо  в
лицо...
     Яркая  вспышка  ослепила,  боль пронзила тело. Я еще видел
полупрозрачные силуэты,  видел,  как  Тверд  исчез  под  грудой
центурионов...

      Я  выпал среди зала. Не удержавшись, упал на четвереньки,
и меня вторично подхватили сильные мускулистые руки.
     -- Через пятнадцать секунд! -- раздался над ухом  ликующий
вопль, я не сразу узнал могучий глас Кременева.-- Я же говорил,
техника решает все!
     Разом  оборвался  слитный  гул  силовых  установок. В зале
стало умиротворяюще тихо, но я успел увидеть сквозь завесу  меж
мирами,  как  страшный  взрыв разносит набитый легионерами храм
Кроноса, стирает с лица земли огромный город,  выжигая  воронку
побольше аризонского каньона...
     Меня   окружили   радостные,   немного   испуганные  лица.
Спустился Лютиков с халатом, который он старался набросить  мне
на  плечи,  хотя мой комбинезон был еще почти цел. Я машинально
коснулся  пальцами  медного  ошейника,  пальцы  наткнулись   на
выпуклые буквы.
     -- Он  принес  вещественные  доказательства! -- гремел над
ухом трубный голос Кременева. Его могучие руки радостно сжимали
мне плечи.-- Это успех!..  Почему  кровь?  Стукнулся  о  дверь?
Ничего, шрамы украшают настоящих мужчин!.. Теперь мы поедем, мы
помчимся  по  прямой  дороге  прогресса  без всяких задержек со
стороны  сопливых   слюнтяев-гуманитариев!..   Нас   ничто   не
остановит -- ни на море, ни на суше!.. Ур-рра!!!
     Он  пустился  в  пляс.  Стелла оглянулась на шефа, сказала
восхищенно:
     -- Господи, он совсем не повзрослел! Дожил до седых волос,
а совсем мальчишка!
     Голос мой оставался хриплым от боли горшей, чем физическая
боль:
     -- Да. Не повзрослел.

     ОППАНТ ПРИНИМАЕТ БОЙ

     Оппант проснулся с тревожной мыслью о Куполе. Жизнь  всего
Племени  зависит от прочности Купола. Только он отгораживает от
ядовитого воздуха, испепеляющего зноя  летом  и  всесокрушающей
стужи  зимой.  Только  Купол  отделяет  от  чудовищных животных
планеты. Большинство живых существ превосходят любого терма  по
размерам  и массе в десятки раз. Иные -- в сотни и даже тысячи.
Могут ли медлительные и беззащитные термы выстоять против  них?
К  тому  же нет не только рогов, жала или ядовитых желез -- нет
даже пассивной защиты: панциря! Нежные незащищенные тела термов
повреждает любая царапина...
     Каждый член Племени в первую очередь думает  о  надежности
Купола. О том, как сделать его еще неуязвимее.
     Все,  сказал  себе  Оппант.  Все  думают, кроме неистового
Итторка,  самого  талантливого  и   самого   нетерпеливого   из
термов...
     Мысли  Оппанта  переключились  на  Итторка. Едва не больше
всех в Племени Оппант восхищался разносторонностью Итторка, его
умением мгновенно  принимать  решения,  видеть  суть  проблемы,
форсировать  результаты...  Такие  умы появляются раз в миллион
лет, если не реже, и вокруг них всегда бурлит жизнь, а чересчур
осторожным термам бывает тревожно.
     Пристыженный Оппант выкарабкался  из  ниши,  где  спал,  и
настроение  сразу  упало.  Сегодня должен нести караул в покоях
Основательницы, а это казалось интересным только в первый  раз.
Из  двенадцати  почетных  стражей он -- единственный из высшего
стаза! С кем перемолвиться?
     Неохотно он поплелся по туннелю, ведущему в нижние  ярусы.
По дороге с удовольствием позавтракал, приняв корм у фуражира с
раздутым  брюшком.  Ощутив  приятную сытость, побежал несколько
резвее.
     Дважды просили корма белесые недоросли.  Оппант  с  трудом
подавил врожденный рефлекс дележа кормом, презрительно разогнав
белопузиков.  Они  испуганно  расступились,  и  Оппант помчался
дальше, стараясь задушить тягостное чувство. Дележка кормом  --
врожденный  акт.  Дающий  получает такое же удовольствие, как и
получающий. Еще миллионы лет тому термы перестали голодать,  но
ритуал остался. Лишь около сотни тысяч лет назад среди молодежи
высшего стаза пошла мода подавлять врожденные рефлексы, ставить
волю и разум выше позывов слепого организма...
     Трижды  обменяться  кормом все же пришлось. То были темные
термы, один совсем черный. А старым особям Оппант  отказать  не
мог. Пусть даже из низших стазов. Это не рефлекс, как сказал он
себе  в  утешение,  а проявление уважения к старшим. Так что на
самом деле за всю дорогу ни разу  слабости  не  поддался,  зато
трижды проявил гражданское понимание Единства и Выравнивания.
     Дальше  бежал в приподнятом настроении. Хорошо, когда свои
потребности совпадают с интересами Племени...
     Навстречу,  шелестя   лапками,   струился   поток   желтых
термов-нянек.  Каждый  держал  в жвалах крохотное яичко. Воздух
был пропитан приятным возбуждающим запахом благополучия. Няньки
один за другим ныряли в узкий  туннель,  куда  не  протиснуться
термам  более  крупных стазов. Там, надежно защищенные толстыми
стенами,  находятся  камеры  драгоценного  молодняка,   будущее
племени.   Там   проходит  первая  линька,  оттуда  белопузиков
переносят  в  следующую  камеру,  затем  еще  дальше,  пока  не
заканчиваются  все  пятнадцать  линек,  а первые белесики робко
вступают в мир взрослых термов.
     Чем ниже Оппант опускался, тем влажнее был воздух,  и  тем
больше попадалось термов. В последнем туннеле, что вел к покоям
Основательницы,  его  захлестнула  волна  фуражиров, которые со
всех ног неслись,  толкаясь  и  суетясь,  ко  входу  в  царскую
палату.  Каждый  бережно  держал  на весу переполненное сладким
соком брюшко. В туннеле  стоял  шелест  множества  лап,  легкий
хруст  сталкивающихся  хитиновых  панцирей. Воздух был пропитан
обрывками разговоров на простом языке феромонов.
     Оппант любил толчею, сильный запах. Жизнь  бурлила.  Племя
растет,     его    мощь    усиливается,    здоровье    крепнет,
жизнеспособность выросла стократ!
     На мгновение Оппант остановился  перед  входом  в  царскую
палату.  Там  кипел  водоворот  тел. Одни прорывались в палату,
неся корм, другие выскакивали оттуда  с  опустевшими  брюшками,
зато бережно держали в жвалах драгоценные белесые яички. Оппант
лишь  однажды  подержал  такой зародыш жизни. Тугое едва слышно
пульсирующее яичко, упругая пленка, а внутри  упрятана  великая
тайна...
     Его  толкали  со  всех  сторон,  он  тоже толкался, ощущая
древнее сладостное чувство единения с Племенем, и  даже  ощутил
сожаление,  когда  в  покоях Основательницы поток рассыпался во
все стороны, и он смог дальше двигаться без помех.
     Основательница  возлежала  в   центре   огромного   богато
украшенного  зала.  Сперва  Оппант  увидел  только белесый холм
продолговатой формы,  похожий  на  короткого  червя  гигантских
размеров.  Это  было  неимоверно раздутое брюшко царицы. Вокруг
нее толпились  няньки  и  фуражиры,  наперебой  предлагая  пищу
Основательнице,   слизывали   с  ее  тела  возбуждающую  влагу,
выхватывали из  кончика  брюшка  выдвигающиеся  яички,  бережно
относили  в  сторону,  облизывали,  торопливо передавали другим
термам или же спешно уносили сами...
     Вокруг  царицы  стояли  панцирники.  Почти  вдвое  крупнее
остальных термов, а силой даже превосходящие мэлов. Однако мэлы
-- неразумная  сила,  панцирники же следующий за мэлами стаз, у
них зачатки разума, они  знают  язык  феромонов.  Конечно,  это
самый примитивный из всех трех языков, но все же язык...
     К  Оппанту  приблизился, сильно прихрамывая, старый черный
терм.  Это  был  Юваннап,  начальник  почетной  стражи.  Оппант
присел,  замахал  сяжками,  членики на жвалах мелко вздрогнули.
Юваннап терм высшего стажа ноостер, ревниво относится к внешним
знакам почитания, обижается как юный белесик, если  кто-то  при
встрече  с  ним  пропускает  хоть один из ста сорока ритуальных
жестов. Правда, при сяжечном обмене знаками  это  занимает  две
секунды, но все же...
     -- Сменишь Ывакка,-- сообщил Юваннап торжественно.
     Ывакк  стоял  в двух шагах от огромного серого панцирника.
По другую  сторону  Ывакка  высился  черный  терм  с  непомерно
толстыми передними руками.
     -- Что    за    глупость,--    пробормотал    Оппант,   не
сдержавшись,-- Разве нельзя поставить  меня  рядом  хотя  бы  с
термом среднего стаза?
     -- А что тебе не так?
     -- Словом перемолвиться не с кем!
     Юваннап сказал обидчиво:
     -- В  покоях  Основательницы  любые  разговоры неуместны и
непристойны!  Стража  должна  бдить  и  со  священным  трепетом
впитывать   запах   и   благоухание  тела  царицы.  Возможность
лицезреть Основательницу -- разве не величайшая честь?
     -- Честь,-- пробормотал Оппант.
     -- Не слышно.
     -- Великая  честь!  --  заявил  Оппант  треском  ножек   и
взмахами сяжек.
     Юваннап  кивнул,  а  Оппант  повел  глазом на стражей. Все
стояли головами  наружу,  готовые  защищать  Основательницу  от
опасности,  так  что  на  царицу  смотрели  не глазами, а менее
уважаемой частью тела. Шуточки на подобные  темы  были  в  ходу
среди   свободомыслящей   молодежи,   но   тугодумный   Юваннап
смертельно бы обиделся, услышь что-то подобное.
     Ывакк  с  облегчением  перевел  дух,  когда  Оппант  молча
остановился  перед  ним, делая церемониальные жесты. Незаметным
наклоном члеников сяжок Ывакк  успел  сообщить,  что  панцирник
слева  --  невыносимая, но опасная скотина, а рабочий справа --
добрый малый, но неразвит, от восторга трепещет...
     Оппант  занял  место  Ывакка,  а  Юваннап  еще   несколько
мгновений  стоял  перед  Оппантом,  словно бы отыскивая, к чему
придраться. Оппант сделал преувеличенно  торжественную  стойку,
напустив  на  себя  глупый и радостный вид, и довольный Юваннап
торжественным  шагом  похромал  вдоль  параболического   кольца
стражи.
     Оппант  раздраженно  переступал  с  ноги  на  ногу.  Пусть
панцирники стоят  в  полной  неподвижности,  если  желают.  Это
вообще  только  их дело -- защита Племени. Раньше охрану покоев
царицы  несли  только  они.  Огромные  свирепые,   с   крепкими
жвалами,-- они здесь на месте. В древние времена враги иной раз
вторгались даже в царские покои...
     Волна  реформ  пошла только после Второго Осознания. Племя
быстро  разрослось  и  окрепло,  ощутило   себя   в   полнейшей
безопасности,   и   как  раз  тогда  разросся  высший  стаз  --
двадцатый! -- термов, которые не годились ни для войны, ни  для
строительства...  Но у них было больше всего ганглий, они умели
мыслить  быстрее  всех  и  лучше  всех.  Они  начали  проводить
реформы, в том числе и такие нелепые, как смешанная стража...
     Оппант  осторожно  повел  головой, рассматривая остальных.
Двадцать термов. По одному от  стаза.  Стоят  вразбивку,  чтобы
высокие  стазы не группировались. Воспитывают чувство равенства
перед Племенем. Глупо, перегиб.
     Ему  показалось,  что  он  улавливает   какой-то   шелест.
Медленно повернул голову, прислушался:
     -- Оппант! -- пронеслось до него яснее.-- Это я, Умма...
     Волна  жара  хлынула  ему  в  лицо.  Глупец, не заметил за
огромной тушей панцирника Умму! А этот глупец Юваннап,  нарочно
разделил их, поставив посредине панцирника?
     У  него  сердце  переполнилось нежностью при виде Уммы. От
нее веяло теплом и уютом. Рядом с Уммой, словно для  контраста,
стояла  неуклюжая  Длота.  У  нее голова была непропорционально
велика, на жвалах виднелись неприятные зазубрины. У нее, как  и
у  Уммы,  нижний  валик  брюшка  раздулся  от четырех созревших
яйцекладов, но это вовсе не  волновало  Оппанта.  Наоборот,  ее
хлещущее  изо  всех  ноздрей  здоровье казалось отвратительным,
слишком приземленным, хотя Длота явно превосходила Умму по ряду
интеллектуальных параметров.
     И все-т