спевал  с недоимками. Или с бывшего десятника
войска Салтовского налогов не брали.

     Рано утром с подорожной грамотой от тиуна мы двинулись  на
главную  дорогу.  Тропинка  шла  через лес, но вскоре вывела на
широкий тракт, почти прямой, вытоптанный и  выбитый  множеством
ног и колесами телег.
     В  какой-то  миг мне послышался странный звук, от которого
кровь  бросилась  в  голову.  Механический  звук,  напоминавший
прежде всего о детстве, потому что я жил вблизи Южного вокзала,
к  голосам  паровозных  гудков привык с пеленок. Потом их стало
меньше, а теперь там носятся быстрые электровозы...
     Через час мы вышли на просеку.  Посреди  просеки  тянулась
невысокая  насыпь,  поверх которой было уложено железнодорожное
полотно. По краям насыпи, как  и  положено,  тянулись  глубокие
канавы для отвода воды во время дождей.
     Не  веря  глазам,  я  опередил  Тверда, взбежал по насыпи.
Настоящие  шпалы,  старые  и   промасленные,   рельсы   прижаты
накладками,  те  прибиты  гостовскими  костылями.  Рельсы  тоже
привычной формы. Похоже, ширина колеи тоже уложится в наш ГОСТ!
     -- Нам влево,-- сказал Тверд буднично, догоняя меня ровным
шагом.--   Там   корчма,   где   собирается   народ.   Там   же
останавливается потяг.
     -- Ты знал об этой дороге? -- спросил я потрясенно.
     Он удивился:
     -- А  кто  не  знает? На войну с хазарами как ехать? Пехом
месяц топать! А тут раз-два и целое войско  перебрасывается  из
воеводства  в  воеводство!  По  этой  дороге  ехал  на  войну с
печенегами, с аварами... Потом от ушкуйников боронил,  норовили
рельсы   растащить...  По  этой  же  линии  возвращался,  когда
кончилась великая война с Карфагеном...
     -- Вы воевали с Карфагеном? -- удивился я.
     Тверд засмеялся, показал желтые крепкие зубы:
     -- Мы?.. Киевская держава  от  Карфагена  далековато,  нам
делить  нечего.  Но  вот  у  Рима  руки  загребущие,  а  мы  --
союзники...  Нет-нет,  настоящие  союзники,  не  данники.   Рим
покоренных  зовет  друзьями  и  союзниками,  чтобы  тем  не так
позорно было, но мы истребили в наших лесах с  десяток  римских
легионов,  а  Рим  сильных  уважает.  Впрочем,  кто  не уважает
крепкий кулак?
     Просека была прямая, как стрела. Похоже, римские  инженеры
поработали.  Или  местные умельцы по римским чертежам. Немножко
чужим веет от железной дороги: наши  розмыслы,  так  в  старину
звали  инженеров,  построили  бы  более  красочную. Наша дорога
взбегала бы на холмы, ныряла  в  низины,  петляла  по  красивым
местам...  Здесь же холодный расчет гаек и железа, холмы срыты,
дорога спрямлена для экономии времени и топлива!
     Рельсы привели к станции. Это  было  деревянное  строение.
Перрона нет, но на утоптанной земле множество широких лавок, на
которых  сидят  и  лежат  люди.  Под навесом тоже стояли лавки.
Здесь чище, лавки с резными  спинками.  Чуть  дальше  виднелась
харчевня,  тоже  разделенная на две, даже на три части. В самой
просторной  части  толпились   люди,   оттуда   несло   брагой,
перепревшей   кашей,   во   втором   отделении  шумно  пировали
заморскими винами княжьи дружинники, за отдельным столом  чинно
веселились  хмельным  медом  купцы. Третье отделение оставалось
пустым. Кто там смеет находится, я спросить не решился.
     Мы с Твердом сели на горку шпал.  Тверд  развязал  узелок,
сунул  мне  ломоть  ржаного  хлеба  и  кусок  жареного  мяса. В
молчании  мы  подкрепили  силы.  Я  посматривал  по   сторонам,
запечатлевая  в  памяти  особенности одежды, поведения, обрывки
разговоров. Пожалуй, я поспешил, решив, что меня  забросили  на
тысячи лет назад.
     Перекрывая   все   звуки,  донесся  оглушительный  свисток
приближающегося поезда. Вскоре он вынырнул из-за деревьев, и  я
чуть  не  ахнул,  увидев  огромный мощный паровоз. Не толстячка
моего детства, а паровоз сегодняшнего дня,  каким  он  был  бы,
если  бы  не  уступил  дорогу электровозам... Вагоны отличались
меньше, разве  что  бросалось  в  глаза  разделение  на  четыре
группы:   шикарный  вагон,  три  чуть  попроще,  пять  обычных,
остальные те, которые у нас называли  "телятниками".  Во  время
войны,  когда  вагонов  не хватало, в таких отправляли на фронт
солдат.
     Когда  поезд,  называемый  здесь   потягом,   остановился,
первыми со ступеней спрыгнули, гремя доспехами, крепкие воины с
мечами  наголо.  Народ  галдел,  рвался  в вагоны, но с бравыми
проводниками держался почтительно.
     Мы заспешили к своему вагону. Стоянка, предупредил  Тверд,
очень  короткая.  Из  вагонов  уже выбирались пассажиры, тащили
вещи. Возле каждого вагона напряженно бдило двое проводников --
одни с мечом наголо, второй взимал плату.
     Наш  вагон  оказался  "телятником".  Подорожная,  объяснил
Тверд,  не  высокого  ранга, только и того, что дает бесплатный
проезд, прокорм по низшему разряду и две постели на чердаке.
     Проводник    хмуро    повертел     подорожную,     спросил
подозрительно:
     -- По какому делу?
     -- По   важному,--   огрызнулся   Тверд,  теряя  терпение,
настолько часто нам задавали этот вопрос.
     -- Гм... ладно. Вагоны полны ратниками. Солдатня,  чего  с
них   возьмешь...  Едут  на  войну,  не  все  вернутся.  Потому
куражатся, никого не  страшатся.  По  дороге  разносят  все  на
станциях...  На  прошлой станции растащили винный склад, теперь
немного угомонились. Надолго ли?
     Тверд просветлел, засуетился:
     -- Так что же мы стоим?.. Это же хорошо,  что  ратники!  Я
соскучился,  давно  не  общался  с  настоящими парнями. И вино,
надеюсь, не все вылакали.
     Он нетерпеливо подсадил меня в вагон, быстро  вскарабкался
следом.  В  вагоне  когда-то были деревянные нары, но настоящие
парни половину разнесли в щепу. Им явно потребовалось свободное
пространство. Вряд ли для диспутов о защите  окружающей  среды.
Несмотря на раскрытые двери, в вагоне стоял спертый запах вина,
браги,  немытых  тел.  Ратники  лежали на нарах, но большинство
расположилось на полу. Лежали и сидели, кто-то вяло играл сам с
собой в кости, почти все были в стельку пьяными.
     -- Мой мир,-- сказал Тверд довольно.-- Настоящие парни!
     Я потихоньку выбрал свободное местечко под  стеной.  Тверд
обратился к ратнику, что играл с собой в кости:
     -- Куда направляетесь, дружище?
     Тот  поднял воспаленные глаза, оглядел Тверда, сплюнул ему
под ноги:
     -- Сыграем?
     -- В   другой   раз,--   ответил   Тверд,   не    смущаясь
недружественным  приемом  или просто не замечал такой мелочи.--
До Киева доедем вместе?
     Лицо ратника скривилось, то ли от мук похмелья, то  ли  от
пренебрежения  разговором  с  простым смердом, не имеющим чести
воевать и быть убитым, каким сейчас выглядел Тверд.
     -- Это военная тайна... А вдруг, ты лазутчик? Ждешь, когда
проговорюсь, что прем на войну со стратигом  Исхолом,  что  нас
полворона,  а  на  вооружении,  не считая мечей и копий, триста
автоматов, двенадцать пулеметов и две  шестиствольные  ракетные
установки?
     Я  подпрыгнул,  а ратник уже ржал во всю глотку, довольный
бородатой остротой.
     Мои глаза привыкли  к  полумраку.  В  темном  углу  вагона
проступили  очертания  двух  легких  ракетных  установок, какие
создал генерал  Засядько  в  1815  году.  Они  несли  боевые  и
зажигательные   ракеты   на  три  версты,  и  были  приняты  на
вооружение   русской   армии,   с   успехом    применялись    в
русско-турецкой  войне  1828-1829  гг.,  генералом Ермоловым на
Кавказе... Их потеснило только появление нарезного оружия, и то
ненадолго. Там  же  в  углу  блестели  медными  боками  длинные
снаряды.  Цилиндры, тщательно выточенные шесты для стабилизации
полета... В какой год я попал?
     Вагон дернулся,  мимо  раскрытой  двери  поплыла  станция.
Паровоз  загудел,  набирая  скорость.  В  вагон ворвался свежий
воздух, и, чем скорее несся  поезд,  тем  быстрее  выветривался
застоявшийся запах грязи и нечистот.
     Я  подошел  к раскрытой двери, облокотился на перекладину.
Толстый брус отполирован множеством  рук:  локтей,  ладоней,  я
долго стоял так, глядя на проносившиеся мимо островки деревьев,
поля, далекие деревни, мелкие речушки...
     Тверд  перебудил многих, отыскивая однополчан, из его угла
слышался гогот, звучные шлепки по спинам.  Что  не  любил  я  в
армии,  так  это  нарочитую,  просто  показную,  грубость. Даже
закомплексованные интели, к которым я  относил  себя,  в  армии
стыдливо    прятали    врожденную    и    плюс    приобретенную
интеллигентность, начинали искусственно смеяться грубым шуткам,
сквернословили, о женщинах начинали говорить  так,  как  раньше
никогда  бы  себе  не  позволили  даже  в  мыслях.  Может быть,
готовясь к таким недобрым делам, как  убийство  себе  подобных,
иначе  нельзя,  но  хотелось бы, чтобы даже в таких вынужденных
делах было подостойнее и попристойнее.
     В вагоне висела ругань, иногда  вспыхивали  потасовки.  Не
всегда  спор  решали  кулаки. Когда есть оружие, всегда хочется
его использовать.  Возле  огнестрельного  оружия  ели  и  спали
сотники,  но  острые  мечи  имелись у каждого. Здесь любой умел
пользоваться разящей сталью, и у всякого  меча  рукоять  удобно
подогнана по ладони хозяина.
     Иногда  двобойцев  успевали разнять, иногда не успевали. В
вагоне слишком тесно, скученность повышает раздражительность, а
здесь ехали настоящие мужчины, которые лучше  работают  острыми
мечами,  чем  языком...  Шла  естественная  убыль,  а жалование
отцы-командиры  наверняка  получили  вперед  на  каждого,  зато
выплачивать научились у римлян после битвы...

     Поезд   двигался   все-таки  медленно,  подолгу  стоял  на
разъездах, ожидая встречного. На станциях мы вместе с ратниками
выбегали за кипятком,  иногда  успевали  перекусить  в  корчме,
прежде,  чем ее разнесут разгулявшиеся парни, дважды купались в
озерцах.
     Однажды поезд остановился возле  небольшого  поля.  Прошел
слух,   что   здесь  живут  упрямые  радимичи.  Те  самые,  что
отказались платить дань князю.
     Ратники с гиком вытоптали пшеничное поле, срубили  яблони,
десятка  два  тут  же  рысью  поспешили в лесок, за которым, по
слухам, скрывалась деревушка. Воевода дал потешиться  на  поле,
потом  вместе  с  сотниками  пинками  и  ударами  мечей  плашмя
загоняли гуляк по  вагонам.  Все  было  готово  к  отправлению,
наконец  из  леса  вынырнул  отряд налетчиков. Они гнали коров,
коз, тащили в мешках  поросят,  гусей,  несли  связки  отчаянно
кудахтающих  кур.  У многих свисали окровавленные мечи, в глаза
бросались красные пятна на одежде. Двое сильно хромали,  голова
вожака была обвязана окровавленной тряпкой.
     Чем  дальше  к  югу, тем станции становились просторнее. В
вагонах среднего класса народ успевал смениться несколько  раз,
в телятниках же все чаще вспыхивали короткие жестокие драки.
     У  раскрытых  дверей всегда кто-нибудь торчал, наблюдая за
проносящимися станциями. Тверд еще не мог вдоволь наобщаться  с
настоящими  мужчинами,  я  чаще  сидел  у двери, свесив ноги из
вагона. Однажды меня разбудил веселый вопль:
     -- Киев! Вижу Киев!
     Все бросились к дверям. Если бы не брус,  половина  народу
вывалилась  бы,  стремясь  поскорее  увидеть  столицу  Киевской
империи. Паровоз дал три длинных гудка.
     Далеко-далеко  блестели  золотом   крыши   дворцов.   Киев
располагался  на  семи  холмах, но за пару тысячелетий разросся
так, что теперь там  остался  только  старый  центр,  а  каждое
последующее  столетие  наращивало  новое кольцо зданий. Правда,
архитектура, судя по всему, здесь не менялась, просто в  центре
сосредоточилась  правящая  знать, и вокруг сказочно прекрасного
княжеского дворца высились здания одно другого краше...
     На  крутом  берегу  над  Днепром  возвышался   над   миром
колоссальнейший   каменный  столб.  Целая  гора,  обтесанная  в
один-единственный обелиск, на вершине которого свирепо смотрело
на подъезжающий поезд  огромное  яростное  лицо.  Перун,  самый
молодой  из  славянских  богов, покровитель воинов, истребитель
врагов, бог настоящих мужчин!
     Я невольно передернул плечами.  Показалось,  что  нещадное
лицо   бога   повернулось   ко   мне.  Высечено  грубо,  словно
двумя-тремя ударами топора. Нашлись мастера ювелирной работы --
вон какая резьба на стенах дворцов! -- но  разве  бог  войны  и
настоящих мужчин позволит себе изнеженность затейливой работы?
     Поезд  споро  катил через пригород. Дома здесь поднимались
простые, скорее похожие на казармы, хотя гордо крышами задевали
тучи. Улицы тоже бедные, проложенные с минимумом индустриальных
затрат...
     Потом   замелькали   дома    пониже,    зато    кирпичные,
толстостенные,  выстроенные  с  выдумкой, каждый дом иначе, чем
соседний. Зелени больше, в нижних этажах --  лавки,  прачечные,
магазины.
     Центр ошеломлял. Дворец за дворцом! Здания располагались в
глубине  дворов,  но  из  поезда,  проносящегося  по  насыпи, я
успевал схватить глазом белоснежные колонны, мраморные ступени,
богато отделанные цветными изразцами стены.  Били  фонтаны,  на
деревьях  сидели  павлины,  попугаи,  фазаны... Несколько раз я
замечал дворцы из дерева. Явно особый дикарский шик, такое чудо
из дерева обойдется дороже ансамбля из белого мрамора.
     Поезд  остановился  опять  же  в  пригороде,  краем  задев
"чистую"  часть  города.  Перрон  оказался  по  обе  стороны, и
ратники, не дожидаясь полной  остановки,  спрыгивали  на  ходу,
бежали  к  харчевне, у входа которой уже стояли крепкие угрюмые
молодцы с автоматами наизготовку. Власти знали, чего  ждать  от
едущих  на  войну,  и  недвусмысленно  дали понять, что порядок
поддержать сумеют.
     Вдоль вагонов пробежал старшой, крича во всю глотку:
     -- Стоим полчаса! Нужные места в правом здании, харчевня в
левом, базар прямо через улицу!
     Тверд весело оскалился мне, потряс кулаками:
     -- Слава!.. Ни разу еще не был в Киеве.  Все  проездом  да
проездом... Спасибо тебе, Юрай!
     -- За что?
     -- Благодаря тебе я здесь. Будет что рассказать дома...
     Дежурный  по  вокзалу указал дорогу к княжескому дворцу, и
мы оба с трепетом вступили в город.
     Военный патруль дважды проверял нашу  подорожную  грамоту.
Проверяли  профессионально:  один  читал,  другой держал нас на
прицеле. Ходили по двое, на широких поясах позвякивали короткие
мечи, но один  из  стражей  всегда  держал  в  открытой  кобуре
пистолет  знакомой  модификации,  который  в  считанные секунды
легко раздернуть в ручной пулемет.
     Княжеский дворец высился в самом центре города. Массивный,
сложенный из циклопических глыб, мрачный,  он  давил,  от  него
веяло  ощущением  недоброй  силы.  Как и другие дворцы, он тоже
находился в глубине сада, а сад и обширный двор  были  обнесены
высоченным  металлическим  забором  в  три-четыре  человеческих
роста.
     Улица   показалась   непривычно   тихой,   пустынной.   Ни
магазинов,  ни лавочек, почти нет прохожих. Возле главных ворот
княжеских владений взад-вперед  дружно  топают  парами  гридни.
Парни  на подбор, рослые, как сказочные богатыри, молодцеватые,
закованные в блестящие доспехи. На шлемах желто-голубые еловцы,
высокие забрала,  панцири  сверкают  так,  что  глазам  больно.
Декорация декорацией, но я сам одевал пуленепробиваемые жилеты,
а наш инструктор лишнего патрона не давал взять..
     Нас встретили цепкими, оценивающими взглядами. Краем глаза
я заметил,  что  во дворе на ступеньках дворца сидят еще пятеро
крепких ребят, любовно держа в  руках  боевые  топоры.  Видимо,
настоящие  мужчины  без  холодного  оружия  здесь  никуда.  Оно
украшение, гордость, хобби, атрибут мужества. Впрочем,  даже  в
моем  мире,  который  вроде  бы малость поумнее, разве не ходят
вполне взрослые,  зачастую  уже  седые  с  кортиками,  парни  в
беретах  --  с  финскими  ножами  в  чехлах,  а  дети  гор -- с
гигантскими кинжалами?
     -- К кому? -- спросил один из настоящих парней.
     У Тверда, по-видимому, уже язык заболел отвечать  на  этот
вопрос.   Он  протянул  грамоту.  Гридень  быстро  пробежал  ее
глазами, отступил на  шаг.  Второй  страж  быстро  ощупал  наши
карманы, одежду, не пропустив ни одной складки, ни одного шва.
     -- Можете идти,-- сказал он коротко.
     Первый  отпер  незаметную  калитку  в воротах. Пока мы шли
через двор, стража на ступеньках с интересом наблюдала за нами.
Когда до них оставалось несколько шагов, один бросил отчетливо:
     -- Стоять на месте!
     Двое поднялись, подошли вразвалку, растопыря руки,  словно
бугры  мускулов не давали им прижаться к бокам. Впрочем, этим в
самом деле мешали. Один ловко выдернул меч из ножен Тверда:
     -- Эту кочергу получишь, когда пойдешь обратно!
     Второй хохотнул, сказал многозначительно:
     -- Если вернешься...
     Он провел нас в  просторный  вестибюль  здания.  Там  было
прохладно,  на  лавке  под  стеной сидело в небрежных позах еще
пятеро настоящих парней. Все в полном  боевом,  только  забрала
подняты.  Вооружены  длинными  мечами, кроме того двое из них с
копьями, трое с арбалетами.
     Наш страж звякнул мечом, с лавки поднялись сразу трое. Они
повели нас вверх по лестнице. На  каждом  этаже  нас  встречали
стражи  выше  ростом  и  шире в плечах и всякий раз свирепее на
вид.
     Тверд пробормотал вполголоса:
     -- Князь живет на верхотуре?
     -- Наверное,-- предположил я.-- В пентхаузе. Так  удобнее,
модно, респектабельно.
     -- И всякий раз карабкается на крышу?
     -- Тут лифт,-- сказал я, указывая на зарешеченную шахту.--
Это нам не по чину, да чтобы лифт не портили. Или по ритуалу.
     -- Ну  даешь! -- усомнился Тверд.-- Слов таких отродясь не
слыхивал. Что такое лифт?
     Страж молча поднял кулак ему под нос, и Тверд сразу понял,
что такое лифт и многое другое. Мы  поднялись  на  пятый  этаж.
Широкий   коридор  был  заставлен  огромными  статуями  воинов,
героев,  и  через  каждые  три  шага  под  стеной  стояли,  как
изваяния,   самые   огромные   воины,   каких   мне  когда-либо
приходилось видеть.
     Нас обыскали еще раз и велели ждать. Напротив скамьи,  где
мы сидели, была огромная дверь, покрытая украшениями из золота.
За дверью было тихо, но стража здесь держалась в полной боевой.
     Мы  сидели  молча.  Тверд  тоже знал, что стены имеют уши,
даже лицо у него стало торжественное. Впрочем, похоже, что он в
самом деле благоговел в княжеских покоях.
     Неожиданно дверь  распахнулась.  Огромного  роста  воин  в
кольчуге, при мече, но без шлема, вырос на пороге:
Неперспективные.  Дурак-хозяин заколотил дом и подался в город.
     Мы  вошли,  дверь  за  нами неслышно захлопнулась. Страж в
кольчуге  остался  в  коридоре.  В  огромном  зале,  богатом  и
увешанном  картинами, беседовали у камина в низких креслах двое
мужчин. Черноволосый, крепкоплечий, с ястребиным лицом и  злыми
глазами  --  несомненно  князь,--  ибо  второй  сидит  в  белом
балахоне, длинные седые волосы  перехвачены  обручем,  сандалии
надеты  на  босу  ногу.  Ясно,  как день -- волхв! У служителей
культа много общих признаков.
     Они  прервали  разговор,  повернули  к  нам  лица.   Князь
поинтересовался, не вставая:
     -- Что привело ко мне?
     Грамоту он, не читая, передал волхву. Тот изучал ее долго,
время  от  времени  бросал  на  меня  острые взгляды. Возвращая
бумагу князю, спросил меня неожиданно:
     -- Чем докажешь, что прибыл издалека?
     Я   ответил   с   некоторым   затруднением.   Вещественных
доказательств  у  меня не было, а комбинезон из синтетики, судя
по всему, тут умели делать тоже.
     -- Спрашивайте. Если я чужак, то знаю  о  дальних  странах
больше, чем ваши жители.
     Князь хмыкнул:
     -- Но как проверить твои басни?
     -- Есть  знания,--  ответил  я,--  которые простому народу
неизвестны.   Неведомы,   то    есть.    Тайные,    оккультные,
эзотерические...  Известные  только посвященным. А в нашем мире
они могут быть не тайными.