уверен,
они тебя прославят.
     Это было в  конце  последней  зимы,  которую  Тельмон провел  дома,  за
несколько дней  до того,  как он повел свой отряд  на  войну.  Они  с  Йамой
отправились  в  трехдневный  рейд  по холмам в глубь суши, ведомые слухами о
драконе.  Низкие серые облака неслись  к Великой  Реке,  погоняемые холодным
ветром, студеный дождь, колкий от сверкающих в нем крошечных льдинок, бил  в
лицо. Они мерно двигались в изгибающейся цепи загонщиков справа и слева. Под
мрачным небом расстилались пустоши: холмистые и набухшие от  дождя, покрытые
густыми  зарослями  папоротника  и  алыми  островками вереска,  расчерченные
быстрыми, темными  от  торфяной пыли  ручьями, с  разбросанными  там  и  тут
кучками разметенного ветром  можжевельника и  кипарисов  и  яркими  зелеными
куполами мха. Йаме и Тельмону пришлось спешиться,  потому что лошади впадают
в  бешенство  при  намеке на запах дракона.  На них  были полотняные  брюки,
длинные клетчатые плащи, надетые  поверх курток;  приходилось  нести тяжелые
луки  и  связки  длинных стрел  с острыми  керамическими  наконечниками. Они
промокли, продрогли на ветру и окончательно измучились.
     -- Я  поеду  с тобой, -- сказал Йама, -- я отправлюсь на  войну  и буду
сражаться  бок о  бок  с тобой,  а  потом  сочиню эпическую  поэму  о  наших
приключениях, и она будет звучать в веках.
     Тельмон рассмеялся:
     -- Сомневаюсь, чтобы мне удалось увидеть сражения.
     -- Я уверен, твой отряд принесет славу нашему городу.
     --  Ну,  выправка-то  у   них  хорошая,  надеюсь  только,  что  она  им
понадобится лишь на параде.
     После того как эдил получил приказ выставить отряд в сотню человек  для
участия в боевых действиях, Тельмон сам отбирал каждого человека, в основном
младших  сыновей, у которых почти  не было  шансов завести гарем. С  помощью
сержанта Родена  он обучал их шестьдесят дней, и теперь через три дня придет
корабль и заберет их вниз по реке, на войну.
     Тельмон сказал:
     -- Больше всего я хочу, Йама, вернуть их всех  в целости и сохранности.
Я поведу их в бой, если прикажут, но они предназначены для  работы в тылу, в
частях  обеспечения, и  меня это устраивает. На каждого мужчину  и  женщину,
лицом  к  лицу сражающихся с еретиками, нужны десять,  чтобы снабжать армию,
строить оборонительные сооружения, ухаживать за ранеными и хоронить мертвых.
Вот  почему  в каждом городе, деревне, поселке потребовалось собрать  отряд.
Войне необходимы тыловые войска так же, как и идущие в бой.
     -- Я пойду добровольцем. Мы можем служить вместе, Тель.
     -- Прежде  всего ты должен  заботиться об  отце. И,  кроме  того,  есть
Дирив.
     -- Она не будет против.  И к тому же  у нас нет... Тельмон догадался, о
чем речь, и возразил:
     -- Смешанных браков полным-полно, если уж у вас все так серьезно.
     -- Мне кажется, что да, Тель. Но я не женюсь, пока ты не вернешься, и я
не женюсь, пока мне не выпадет шанс пойти в бой.
     -- Уверен, что если уж тебе так не терпится, шанс выпадет.
     -- Как ты думаешь, правда, что еретики воюют с помощью магии?
     -- Вероятно,  они владеют технологиями, им  передали  их  Древние.  Они
могут казаться магией, но это  просто  потому,  что  мы их не  понимаем,  но
правда на нашей  стороне, Йама. Мы сражаемся,  сберегая в  своем сердце волю
Хранителей. Это лучше любой магии.
     Тельмон  легко вскочил  на  поросший  травой  бугор,  посмотрел  в  обе
стороны, чтобы проверить,  как двигаются  загонщики.  Но именно  Йама, глядя
прямо вперед и ощущая лицом резкий  секущий ветер, увидел маленькую  искорку
света, вдруг возникшую за широко раскинувшейся перед ними торфяной пустошью.
     Он закричал,  указывая направление,  а  Тельмон  стал  свистеть в  свой
серебряный  свисток,  поднимая над  головой руки, чтобы  загонщики  на обоих
концах  цепочки начинали поворачивать друг к  другу, замыкая круг. Зазвучали
другие свистки, передавая сигнал дальше, а Йама  и Тельмон  бросились вперед
против слепящего ветра,  перескочили через ручей и  изо всех сил помчались к
пятнышку света, которое мигало и разрасталось в центре темнеющей равнины.
     Это горел можжевельник. Жар был настолько  силен, что спалил всю траву;
пламя  трещало,  пожирая  смолистые ветки, выбрасывая в мокрую тьму  длинные
языки огня и ароматный  дым. Пораженные, Тельмон и Йама смотрели на  костер,
потом обнялись, хлопая друг друга по плечам.
     -- Он здесь, -- закричал Тельмон, -- я уверен, он здесь!
     Они осмотрелись, и почти  сразу  в гуще вереска Тельмон  нашел  длинный
след шириной в тридцать шагов и  более пятисот  -- в длину, он был выжжен до
самой дельты и покрыт слоем сырого черного пепла.
     Тельмон сказал:
     --  Самец оставляет такой след, чтобы  привлечь самок.  Размер и  форма
показывают, что это сильный, здоровый экземпляр.
     -- Наверное, он очень большой, -- заметил Йама. Возбуждение, которое он
чувствовал,  пока  бежал  к огню, улеглось, и теперь  он ощущал нечто  вроде
облегчения. Ему  не  придется  встречаться  с  драконом.  Еще не сейчас.  Он
измерил шагами  длину  следа, а Тельмон  в  это время присел на корточки и в
свете горящего дерева шуровал в пепле.
     -- Четыреста двадцать восемь, -- сказал, возвращаясь,  Йама. -- А какой
величины должен быть этот дракон, Тель?
     -- Довольно  крупный.  Думаю, он и в охоте  удачлив. Посмотрим на следы
челюстей. Здесь две разновидности.
     Они  осмотрели местность вокруг следа,  двигаясь как можно быстрее, так
как свет  все  слабел.  Дерево  почти догорело, когда  к  ним присоединились
загонщики. Они расширили круг поиска, но дракон исчез.
     Тремя днями позже  Тельмон  вместе с  отрядом  из Эолиса погрузился  на
караку, которая стояла на якоре  в плавучей гавани на пути из Иза  к  театру
военных действий в срединной точке света.  Йама не пошел провожать Тельмона,
вместо  этого он влез на утес над Великой  Рекой и  запустил своего грозного
воздушного  змея,  который реял  на ветру, а небольшая  флотилия скифов -- в
каждом  по десятку человек  --  двигалась на веслах к большому кораблю. Змея
Йама  сделал  в виде красного  дракона,  его хвост завивался вдоль  длинного
тела, а из крокодильих челюстей извергался огонь. Ветер с хлопаньем унес его
ввысь, Йама зажег запалы и перерезал бечевку. Змей медленно плыл в небе  над
Великой  Рекой, цепочка  запалов  взрывалась  огнем  и  дымом,  пока наконец
последний,  самый могучий  не  подпалил ромбовидное  тело  дракона и  тот не
свалился с небес.
     После  того  как  пришло  известие  о  смерти  Тельмона,  в  душе  Йамы
поселилось  какое-то  неясное беспокойство. Он проводил  долгие часы, изучая
карту или всматриваясь в горизонт через телескоп на башне гелиографа. Там, в
верховьях реки,  он  всегда чувствовал  присутствие шумного  города,  такого
ощутимого, но исчезающего в недоступной дали!
     Из!  Когда воздух  был  особенно  прозрачен, Йама мог  мельком  увидеть
стройные сияющие  башни,  возвышающиеся  в  сердце города.  Башни  были  так
высоки,  что уходили  вверх за пределы видимости, превосходя размерами голые
пики горной стены Красного  Хребта  и  уходя в атмосферу дымкой, окутывающей
сам город. Из был в трех днях пути по реке,  по суше  времени требовалось  в
четыре раза больше, но даже  и на таком расстоянии древний город  властвовал
над всей округой и над мечтами мальчика.
     После смерти Тельмона Йама начал методично планировать свой побег, хотя
на  первых порах  он  и  не  рассчитывал  его  именно  как побег, скорее как
естественное продолжение тех  экспедиций,  в  которые  он пускался сначала с
Тельмоном, а позже с Анандой и Дирив по Городу Мертвых. Сержант  Роден любил
говорить,  что  самые неудачные  военные  кампании  терпели  крах  не  из-за
успешных действий противника, а чаше из-за сбоев в жизненно важных поставках
и  возникновения форс-мажорных  обстоятельств.  Вот Йама и  делал запасы  из
похищенных продуктов, пряча их в укромных местечках среди развалин замка. Но
на самом деле он не думал  всерьез об  осуществлении своих планов до  самого
дня, когда встретился с Лудом и Лобом и когда доктор Дисмас явился с визитом
к эдилу.
     Доктор  Дисмас прибыл, когда ужин подходил уже к  концу. По заведенному
порядку эдил  и Йама ужинали  вместе в  Большом Зале, сидя  на  одном  конце
длинного  полированного  стола  под сводчатым  потолком,  откуда свисал груз
знамен,  большей  частью  таких  древних,  что  вытканные  на  них  гербы  и
геральдические знаки  выцвели  без следа,  оставив лишь  неразличимую  вуаль
стершихся  точек. То были штандарты предков эдила. Он  спас их  от  великого
жертвенного  костра  тщеславия,  когда  нынешняя администрация  Департамента
Туземных  Проблем, придя к власти, кинулась искоренять прошлое  во всех  его
проявлениях.
     Призраки. Призраки над головой и призрак в пустом кресле по правую руку
эдила.
     Слуги входили и  выходили, действуя точно и бесшумно. Сначала  принесли
похлебку из чечевицы, потом ломтики манго,  посыпанные  имбирем, затем куски
жареного сурка, выложенные на листьях кресс-салата. Эдил говорил мало, разве
что спросил Йаму, как прошел день.
     Йама провел утро, разглядывая  баркас, бросивший якорь пониже бухты три
дня назад, и сейчас сказал, что хотел бы взять лодку, чтобы подплыть поближе
и лучше его разглядеть.
     Эдил заметил:
     -- Интересно,  почему он не встал у нового  причала?  Он не так велик и
легко войдет в устье бухты, а вот не встал. Нет, полагаю, тебе не стоит туда
отправляться.  Видишь  ли,  Йама, на войну  с еретиками  забирают не  только
смелых и порядочных людей, всякого рода негодяев берут тоже.
     На мгновение оба они подумали о Тельмоне. Призраки, незримо заполнившие
все вокруг. Эдил сменил тему:
     --  Когда я  сюда впервые приехал, в  бухту могли заходить суда  любого
размера, а  когда  уровень  воды упал,  я  приказал построить  новый причал.
Теперь же крупные  суда должны бросать  якорь в  плавучей  гавани,  но скоро
придется  передвигать и ее,  чтобы  принимать  самые  большие  корабли. Если
исходить из  нынешней  скорости обмеления, то, по моим подсчетам, через пять
сотен лет река абсолютно высохнет.
     -- Но есть еще Брис.
     -- Ну разумеется,  разумеется. Но откуда берутся  воды Бриса? Только от
таяния снегов в Краевых Горах, а снег в свою очередь -- это осадки из туч, в
которых  скопилась влага, испаряющаяся с поверхности Великой Реки. Иногда  я
думаю, что городу  следует  вновь  отстроить старые шлюзы. В каменоломнях за
городом все еще есть хороший мрамор.
     Йама  вскользь  заметил, что  доктор Дисмас вернулся  из Иза,  но  эдил
только сказал:
     -- Да-да. Я даже говорил с ним.
     -- Наверное,  он пристроил меня на какое-нибудь никчемное место мелкого
клерка.
     -- Сейчас не время обсуждать твое будущее, -- ответил  эдил и углубился
в  книгу, что  в последнее время стало у него  превращаться  в обычай. Одной
рукой он делал заметки на  полях  книги, а другой размеренно брал еду, и это
сводило Йаму  с  ума,  ему  хотелось  встать  и убежать  в  караулку,  чтобы
расспросить сержанта  Родена,  который  перед наступлением  темноты как  раз
вернулся из патруля.
     Слуги убрали со стола  большой серебряный поднос с остатками жаркого  и
как раз вносили  блюдо с ледяным шербетом, когда мажордом прошествовал вдоль
всего зала и объявил о приезде доктора Дисмаса.
     -- Пригласи его сейчас же  войти. -- Эдил захлопнул  книгу, снял очки и
сказал Йаме: -- Беги, мой мальчик. Знаю, тебе хочется допросить сержанта.
     Сегодня днем Йама воспользовался телескопом,  чтобы следить за эдилом и
доктором  Дисмасом, когда  они встретились и о  чем-то беседовали на пыльном
склоне  холма  в Городе Мертвых. Он считал, что доктор  Дисмас ездил  в  Из,
чтобы  устроить  ему  место  ученика в  каком-нибудь  пыльном  углу  эдилова
Департамента. А  потому, направившись в караулку, он изменил курс и тихонько
пробрался  на галерею под самым  потолком Большого Зала,  где по  праздникам
прятались  музыканты и,  незримые, услаждали  серенадами слух  гостей эдила.
Йама просунул  голову между  древками двух пыльных  знамен и  обнаружил, что
смотрит прямо на эдила и доктора Дисмаса.
     Оба они  пили портвейн,  такой темный, что он  казался черным, а доктор
Дисмас закурил одну из своих сигарет. Йама  ощущал запах пахнущего гвоздикой
дыма. Выпрямившись, доктор Дисмас сидел на  резном стуле в застывшей позе, и
только  его  белые  руки,  как  живые  существа,  непрестанно  двигались  на
полированной поверхности стола. Перед ним были разложены  бумаги, от которых
в воздухе мерцали  какие-то голубые точки  и черточки. Йама многое бы отдал,
чтобы  иметь под  руками бинокль и разобрать, что написано  в этих бумагах и
что означают эти схемы.
     Йама ожидал, что эдил будет обсуждать с доктором  Дисмасом  перспективы
его ученичества, однако вместо этого эдил завел речь о доверии.
     -- Когда  я взял Йаму в свой дом, я также взял на себя  ответственность
родителя.  Я  воспитал его, как смог, приложил  для этого  все  усилия, и  я
пытался  принять  решение о его  будущем, храня  в своем сердце  только  его
интересы. Вы требуете, чтобы я в мгновение ока все это отбросил, поставил на
карту мой  долг  по  отношению  к мальчику,  основываясь  на  неких  смутных
обещаниях.
     -- Не только, -- сказал доктор Дисмас, -- раса мальчика...
     Сердце Йамы забилось быстрее, но эдил сердито оборвал доктора:
     -- Это не имеет значения.  Я помню,  что вы  мне сообщили. Это убеждает
меня, что я обязан позаботиться о его будущем.
     --  Я  понимаю. Но при  всем моем  уважении позвольте  заметить, что вы
можете оказаться не в состоянии  защитить  его от тех,  кто пожелает  о  нем
узнать  и  решит, что его можно  использовать.  Я говорю о  более  серьезных
уровнях, чем Департамент Туземных Проблем. Я говорю о могучих силах,  силах,
которые ваши несколько десятков солдат не смогут задержать и на секунду. Вам
не следует ставить себя между этими силами и тем, что они пожелают получить.
     Эдил вскочил так резко, что опрокинул свой бокал с вином. На  мгновение
Йаме в его укрытии показалось, что его опекун сейчас ударит доктора Дисмаса,
но эдил повернулся спиной к столу, сжал кулаком подбородок и сказал:
     -- Кому вы рассказали, доктор?
     -- Пока только вам.
     Йама  понял, что доктор Дисмас лжет: ответ выскочил из его губ  слишком
поспешно. Он не знал, догадался эдил или нет.
     -- Я  заметил,  что баркас, доставивший  вас  из Иза, все еще  стоит на
якоре вне акватории бухты. Меня интересует, что это значит?
     -- Думаю, я мог бы спросить капитана. Он мой знакомый.
     Эдил обернулся к доктору.
     -- Понимаю, -- холодно сказал он. -- Значит, вы угрожаете...
     -- Мой дорогой эдил! Я пришел в  ваш замок  не затем,  чтобы  угрожать.
Надеюсь,  я  достаточно  хорошо  воспитан,   чтобы  не  допускать  подобного
поведения. Это не угрозы, просто прогноз событий.  Вы знаете, что я думаю  о
происхождении  мальчика. Имеется лишь одно  объяснение. Полагаю,  что  любой
человек,  получив эти свидетельства, пришел бы к такому же выводу, что и  я,
однако  моя правота в данном случае не имеет значения. Необходимо учитывать,
в какой опасности может оказаться мальчик. Мы находимся в состоянии войны, а
вы прячете его от  своего собственного Департамента. Вам не понравится, если
ваша лояльность будет поставлена под сомнение. Еще раз.
     -- Осторожнее, доктор. Я мог бы приказать вас арестовать. По слухам, вы
-- некромант, занимаетесь магией.  К тому  же все знают, что вы употребляете
наркотики. Доктор Дисмас спокойно ответил:
     -- Ну, первое  --  это только  сплетни,  а второе,  хотя  и  может быть
правдой, едва ли  имеет  значение,  ведь вы  только  что  продемонстрировали
доверие  ко мне, ваше письмо хранится в моем  Департаменте. Копии тех бумаг,
которые мне удалось  обнаружить, тоже.  Арестовать меня вы, конечно, можете,
но  вот  держать  в  тюрьме  --  нет:  сами  будете  выглядеть  глупцом  или
взяточником.  Но  зачем  нам  ссориться? У  нас общий интерес.  Мы оба хотим
уберечь  мальчика от  зла  и расходимся только во взглядах  на  то,  как его
защитить.
     Эдил снова сел, пробежал пальцами по серой коже лица и спросил:
     -- Сколько вы хотите?
     Доктор Дисмас засмеялся.  Смех  его  был похож на треск ломающегося под
порывами ветра старого дерева.
     --  На одной чаше весов золотой самородок -- ваш  сын,  а на  другой --
легчайшее перышко ваших денег. Не буду даже притворяться оскорбленным.
     Он встал,  вытащил окурок  своей сигареты из мундштука,  загасил его  в
лужице портвейна, расплескавшегося из стакана эдила, и потянулся к мерцающим
схемам.  Щелчок --  и схемы исчезли. Доктор Дисмас подбросил в воздух  кубик
проектора, и тот исчез в кармане его длинного черного сюртука. Он сказал:
     -- Если  вы не предпримете  нужных шагов,  то я сам  буду  вынужден это
сделать. И поверьте, тогда ваша участь будет незавидна.
     Когда доктор Дисмас ушел, эдил сгреб бумаги и  прижал их к груди. Плечи
его тряслись. Йама, сидя наверху, мог бы подумать, что его опекун плачет, но
он,  конечно,  ошибался.  Это  невероятно,  ведь  никогда  прежде,  даже при
известии о смерти Тельмона, эдил не выказывал никаких признаков горя.

5
ОСАДА

     В ту  же ночь Йама долго не  мог заснуть, он  лежал, глядя в темноту, а
мысли  его неслись  в  бешеном  галопе;  он пытался  понять,  что  же  такое
обнаружил доктор Дисмас. В одном он по крайней мере был уверен: это  связано
с его происхождением, с  его  расой;  постепенно он сумел  себя убедить: эти
сведение таковы, что доктор Дисмас оказался в состоянии шантажировать эдила.
Возможно,  его родители  были еретиками, или убийцами, или пиратами... но  в
таком   случае,   кто   мог   бы   его  использовать  и  какие  силы  им  бы
заинтересовались? Он вполне осознавал,  что, как и все  сироты, он  заполнил
пропасть отсутствия  родителей  невообразимыми  выдумками.  Они  могли  быть
героями войны, живописными негодяями,  безмерно  богатыми аристократами; они
только не могли оказаться  обычными маленькими людьми, ибо это означало, что
и  сам  он --  заурядность  и  оставили  его не  из-за  какой-то невероятной
авантюры,  громкого  скандала,  а просто  из-за  мелких житейских  трагедий,
свойственных простым человеческим  жизням. В глубине души Йама знал истинную
ценность этим выдумкам и, хотя он давным-давно  их оставил, как оставил свои
детские игрушки, возвращение доктора Дисмаса  вновь  их пробудило, и  теперь
все эти истории, любовно придуманные им в детстве, яркой чередой проносились
в его голове, истаивая в беспокойных снах, наполненных непонятным ожиданием.
Когда солнце выползло из-за ломаной линии Краевых Гор,  Йаму разбудили звуки
какой-то возни у него  под окнами. Он открыл ставни и увидел, как садятся на
лошадей три пятерки солдат гарнизона в черных, сияющих медью латах, пестрых,
как панцирь жука-скарабея, в килтах из полосок красной кожи и горящих огнем,
отполированных шлемах.  Сержант Роден,  коренастый  и  бритоголовый,  стоял,
держась  за  луку седла своего мерина, и  следил,  как его люди взлетают  на
коней,  устраиваясь в седлах. Из  лошадиных  ноздрей вырывались  клубы пара,
позвякивала  сбруя,  копыта  стучали об асфальт,  когда  лошади  переступали
ногами. Другие солдаты складывали лестницы, железные кошки, осадные ракеты и
мотки  веревки  в кузов  закопченной паровой повозки.  Двое слуг возились  с
паланкином  эдила,  плывущим  в  вершке от земли, пытаясь установить  его  в
центре  двора. Наконец  появился сам эдил, облаченный  в официальную мантию:
черный  соболь,  отороченный белыми  перьями,  шуршащими в струях  холодного
утреннего ветерка.
     Слуги  помогли эдилу перебраться через светящуюся занавесь  паланкина и
сесть на возвышение под балдахином, раскрашенным в золотые и  красные цвета.
Сержант Роден высоко взмахнул