ие друг  против друга.  Живые хоронят мертвых, идут
дальше  и  забывают.  Мы  помним.  В  этом  наш  первый  долг.  В  Изе  есть
архивариусы,  которые утверждают, что могут проследить родословную всех  рас
Слияния  до самых  первых  людей.  Моя  семья  сохраняет  гробницы тех самых
предков,  их  тела и утварь. Эти  архивисты считают, что  слова  сильнее тех
явлений, которые они описывают, и что лишь словам даровано бессмертие, а все
остальное  превращается  в тлен,  но  мы-то знаем,  что и  слова  подвержены
изменениям.  Истории меняются, каждое поколение находит в любой легенде свой
урок.  При каждом  пересказе история чуть-чуть изменяется, и так до тех пор,
покуда не получится нечто  совсем иное. Властитель, одолевший героя, который
мог бы принести в мир свет искупления, после множества описаний этих событий
превращается в героя,  спасающего мир  из пламени, а несущий свет становится
врагом рода человеческого.  Лишь вещи остаются такими, как были. Вещи -- это
вещи и все. Слова -- лишь представление о вещах, а у нас хранятся сами вещи.
Настолько они более могущественны, чем представления о них!
     Йама вспомнил об эдиле, который так доверяет предметам, сохранившимся в
земле. Он сказал:
     --  Мой отец пытается понять прошлое по  тем  обломкам, которые от него
остались. Может быть, меняются  не истории,  а само прошлое, ведь  все,  что
остается от  прошлого, -- это лишь то значение,  которое мы вкладываем в эти
остатки.
     У него за спиной Озрик заметил:
     --  Тебя  учил  архивариус. Такое как  раз  мог  сказать  один из  этих
близоруких книжных червей, да  пребудет благословение  с ними со  всеми и  с
каждым в отдельности. Видишь ли, прошлого на самом деле больше, чем записано
в  книгах.  Этот  урок  мне приходилось  постигать  снова  и  снова, молодой
человек.  Все обыденное  и  человеческое исчезает,  никем  не  записанное, а
остаются  лишь истории о жрецах, философах, героях  и властелинах. Множество
выводов делается  по  камням  алтарей и святыням храмов,  но аркады,  где по
ночам  встречаются  влюбленные  и  болтают  приятели,  дворики,  где  играют
ребятишки, -- они ничего не значат. В этом ложный урок истории. Но все же мы
можем взглянуть на случайные сценки прошлого  и  задуматься  об их значении.
Это я тебе и принес.
     Озрик  держал под белой  тканью  какой-то квадратный  плоский  предмет.
Взмахнув рукой, он сдернул салфетку  и показал тонкую прямоугольную каменную
пластинку,  которую положил в  лужицу  солнечного света на  мощенном плиткой
полу балкона.
     Йама сказал:
     -- Мой отец коллекционирует такие картины, но эта. кажется, пустая.
     -- Вероятно,  он собирает их для важных исследований,  -- сказал Озрик,
-- но мне жаль это  слышать. Их  настоящее  место не в коллекции,  а  в  тех
гробницах, где их когда-то установили.
     --  Меня  всегда удивляло,  почему, прежде чем начать  действовать, они
должны напиться солнечного тепла, ведь их помещают в темноте склепа.
     --  Гробница  тоже  пьет  солнечный  свет,  --  объяснил  Озрик,  --  и
распределяет его между своими  компонентами в соответствии с необходимостью.
Картина реагирует на тепло живого тела, и в темноте гробницы она проснется в
присутствии  любого зрителя. Вне  гробниц,  без  своего  обычного  источника
энергии картинкам тоже требуется солнечный свет.
     --  Потише, муженек, --  шепнула Беатрис,  --  она просыпается. Смотри,
Йама, и познавай. Это все, что мы можем тебе показать.
     По  пластинке,  смешиваясь,  бежали разноцветные  блики, казалось,  они
трепещут  под самой поверхностью. Сначала блеклые и бесформенные  --  просто
пастельные ручейки в млечной глубине, --  они постепенно расцвечивались  все
более  ярким сиянием и наконец  сложились,  вспыхнув  серебряным  светом,  в
четкое изображение.
     На  мгновение Йаме  почудилось,  что пластина  превратилась в зеркало и
оттуда с жадностью смотрит  его собственное взволнованное  лицо. Но когда он
приблизился,  человек  на картине  повернулся,  словно  беседуя с  кем-то за
пределами рамы, и Йама увидел, что это лицо принадлежит человеку значительно
старше его самого, увидел  морщинки в уголках  глаз, суровую линию  рта.  Но
форма глаз и  круглые синие радужки,  но абрис лица и бледная кожа, но грива
вьющихся  черных  волос  -- все,  все  было,  как у  него!  Он вскрикнул  от
удивления.
     Теперь  человек  на  картине с кем-то  разговаривал  и  вдруг улыбнулся
невидимому собеседнику. Эта улыбка, быстрая и открытая, всколыхнула всю душу
Йамы. Человек отвернулся и  изображение скользнуло с его лица на вид ночного
неба. Это  было не небо Слияния: на  нем, будто алмазы  на  черном  бархате,
сверкали  яркие  россыпи  звезд. В центре  картины  застыл  клубок  тусклого
красного  света, и  Йама заметил, что  звезды  вокруг  него,  образуя четкие
линии,  будто  втягиваются  в  эту  красную бездну. Изображение  сместилось,
звезды черточками  мелькнули на небосклоне, на  миг  картина остановилась на
пучке ярких лучей, рассекающих чистейший цвет фона, затем померкла.
     Озрик завернул пластинку в белое полотно. Йаме тут же захотелось убрать
эту  ткань, увидеть, как  в  глубине  пластинки  вновь  расцветает  картина,
вдоволь  насмотреться на лицо незнакомца, незнакомца, который принадлежал  к
его  расе; он хотел разобраться в  рисунке созвездий за  спиной своего давно
умершего предка. От возбуждения у Йамы стучало в висках.
     Беатрис вложила ему в руку отороченный кружевом квадратик. Платок. Лишь
тогда Йама заметил, что плачет.
     Озрик сказал:
     -- У нас здесь  расположены самые древние гробницы во  всем Слиянии, но
эта картина старше любого предмета в Слиянии, ибо она старше самого Слияния.
Она  демонстрирует первую  стадию  создания  Ока Хранителей  и  те земли, по
которым  ступали Хранители до  того,  как ушли  через Око и канули в далекое
прошлое или вообще в иную вселенную, что тоже вполне возможно.
     -- Мне  хотелось  бы увидеть гробницу. Я хочу знать,  где  вы нашли эту
картину.
     Озрик ответил:
     --  Картина  хранилась в  Департаменте  Кураторов Города Мертвых очень,
очень давно. Если она и  была когда-либо установлена в гробнице, то это было
столько времени назад, что никаких записей не сохранилось. Твоя раса ступала
по земле Слияния при самом его создании -- и вот шествует снова.
     Йама сказал:
     -- Уже  второй раз я  слышу  о том, что меня ждет какое-то таинственное
предназначение, но никто не хочет объяснить, почему именно меня и что это за
предназначение.
     Беатрис обратилась к мужу:
     -- Он  разберется во всем достаточно  скоро. Мы не должны больше ничего
рассказывать.
     Озрик подергал себя за бороду:
     --  Мне известно  далеко не  все. Например,  что  сказал лжец  или  что
находится дальше  конца реки. Я пытаюсь запомнить  это снова и снова, но  не
могу.
     Беатрис взяла ладони мужа в свои и объяснила Йаме:
     -- Однажды  он был  ранен и  теперь  иногда путается  в том, что  может
случиться, а что уже случилось. Помни о пластине. Это важно.
     Йама взмолился:
     --  Я  знаю  меньше  вас. Позвольте мне еще раз взглянуть  на  картину.
Возможно, там есть еще что-нибудь. Беатрис перебила:
     -- Может, узнать твое  прошлое  и  есть твое  предназначение,  дорогой.
Только познав прошлое, ты можешь познать самого себя.
     Йама улыбнулся: именно  под таким девизом Закиль имел обыкновение вести
свои  бесконечные  уроки.  У  него складывалось  впечатление,  что  кураторы
мертвых,  библиотекари  и архивариусы настолько похожи  между собой, что они
искусственно преувеличивают  разницу, раздувая  ее  до  смертельной  вражды,
совсем  как  братья, которые ссорятся и  дерутся по  пустякам, просто  чтобы
утвердиться как личности.
     -- Ты видел все, что мы могли тебе показать, Йама,  -- сказал Озрик. --
Мы,  как  можем,  сохраняем  прошлое, но  вовсе  не претендуем на  то, чтобы
понимать все, что сохраняем.
     Йама сказал официальным тоном:
     -- Благодарю, что вы показали  мне это чудо. -- Но сам подумал: картина
доказывает только,  что другие, похожие на него  люди существовали в далеком
прошлом;  его  значительно больше занимала мысль -- а  есть  ли они  сейчас?
Очевидно, что должны  существовать, он сам этому доказательство. Но где? Что
разыскал доктор Дисмас в архивах своего Департамента?
     Беатрис поднялась плавным, грациозным движением.
     --  Тебе  нельзя оставаться,  Йама.  Ты действуешь  как  катализатор, а
здешним местам опасны перемены.
     --  Если бы  вы  указали мне  дорогу,  я бы сразу  отправился домой, --
отозвался Йама, но  почти без всякой  надежды: почему-то ему представлялось,
что кураторы держат его в плену и не позволят уйти.
     Однако Беатрис улыбнулась и мягко сказала:
     -- Я поступлю еще лучше, дорогой, я сама отведу тебя. Озрик произнес:
     --  Сейчас ты  здоровее, чем когда  сюда  прибыл,  но  полагаю,  полное
здоровье к  тебе еще не  вернулось. Позволь моей жене помочь  тебе, Йама. Не
забывай нас. Мы служили, как могли, и я чувствую, послужили хорошо. Когда ты
дойдешь до цели, вспоминай о нас.
     Беатрис вмешалась:
     -- Не надо обременять мальчика. Он слишком молод. Еще рано. Полагаю, он
достаточно взрослый, чтобы  понять, чего хочет. Помни о том, что мы --  твои
друзья, Йама.
     Йама поклонился в пояс, как учил эдил, и повернулся, чтобы следовать за
Беатрис,  а  ее  муж  остался сидеть в пятачке солнечного  света. Зеркальные
линзы  очков по-прежнему делали непроницаемым его  лицо.  У него за спиной в
обрамлении стройных колонн тянулись голубые,  неведомые людям  хребты, а  на
коленях лежала обернутая полотном картина.
     Беатрис  провела  Йаму по  длинной спиральной  лестнице,  потом  сквозь
вереницу огромных залов, где, до  половины  скрытые в каменном  полу, стояли
машины  размером с  целый  дом. Еще дальше виднелись широкие  круглые  пасти
шахт, куда уходили длинные узкие  трубы из прозрачного, как стекло, металла.
Уходили и терялись в  белесой мгле  глубиною не  меньше лиги.  В  прозрачных
трубах медленными  всполохами  возникали гигантские  молнии.  Подошвами Йама
чувствовал глухую вибрацию, на тон ниже, чем звук.
     Ему   хотелось  остановиться  и  рассмотреть  эти  машины,  но  Беатрис
торопила, она провела  его  вдоль  темных  базальтовых  стен  длинного зала,
который освещался белыми огненными шарами, висевшими под сводчатым потолком.
Некоторые  участки  пола оказались прозрачными, и  глубоко  под ногами  Йама
смутно различал огромные машины.
     --  Не  смотри  туда,  --  предупредила  Беатрис. -- Нельзя,  чтобы они
проснулись раньше времени.
     В зал  выходило множество коридоров. Беатрис провела Йаму по одному  из
них, и они оказались в  крохотной комнате, которая начала трястись и гудеть,
как  только закрылись  дверцы.  На миг Йаме почудилось,  будто  он шагнул  в
пропасть, и он ухватился за поручень, идущий вдоль стены комнаты.
     -- Сейчас мы летим по подземному ходу, -- пояснила Беатрис.  -- В  наше
время  большинство  людей живут на поверхности, но к древности они  выходили
туда только для игр и встреч, а жилье и рабочие места помешались под землей.
Это  -- одна из старых дорог. По ней  ты доберешься до Эолиса меньше чем  за
час.
     -- Такие дороги есть повсюду?
     -- Когда-то  были.  Теперь  нет.  Мы поддерживаем в  рабочем  состоянии
некоторые  из  них  под Городом Мертвых, но многие больше  не действуют, а в
районах вне пределов нашей юрисдикции положение еще хуже. В конце концов все
разрушается. Когда-нибудь и Вселенная рухнет внутрь самой себя.
     -- В Пуранах говорится, что Хранители поэтому и ушли через Око. Но если
Вселенная не погибнет в ближайшее  время, тогда вообще непонятно, почему они
ушли.  Закиль никогда не мог этого объяснить.  Он всегда говорил, что не мне
ставить Пураны под сомнение.
     Беатрис  засмеялась.  Смех  ее  был   как  переливы   старого  хрупкого
колокольчика.
     -- Сразу видно  библиотекаря! Но Пураны  содержат множество  загадок, и
нет ничего дурного в том, чтобы признать, что не все ответы на них очевидны.
Вполне вероятно,  они недоступны нашему слабому  интеллекту, но библиотекарь
никогда  не признает,  что какой-либо  из хранящихся  у  него текстов  может
оказаться  непостижимым. Он должен ощущать  себя их владыкой и  не допускает
возможности поражения.
     -- На  картине показано создание  Ока. В  Пуранах  есть сура, по-моему,
сорок  третья,   в  которой  говорится,  что   Хранители  заставили   звезды
устремиться в одну  точку, и они  перестали излучать свет, потому что он был
слишком тяжелым.
     --  Может быть, и  так. Ведь  мы о прошлом  многого не знаем.  В  былые
времена  находились  такие, кто говорил, будто Хранители поместили  нас сюда
для собственного развлечения, как некоторые расы держат для забавы в клетках
птиц.  Но  я  и  повторять  не  хочу  такую  ересь. Все, кто  в  нее  верил,
благополучно  отправились в мир иной уже очень давно, но  и сейчас  подобная
мысль еще опасна.
     -- Возможно, она справедлива или содержит в себе долю истины.
     Беатрис рассматривала его живыми  горящими глазами. -- Не  надо горечи,
Йама. Ты найдешь то, что ищешь, хотя, может быть, и не там, где ожидаешь. Ну
вот, мы почти на месте.
     Комнатка бешено затряслась. Йама упал на колени. Пружинистый мягкий пол
был обтянут искусственной тканью, гладкой и тонкой, как шелк.
     Беатрис открыла дверь  и повела Йаму по длинному, вырубленному  в скале
коридору. Целый лес  стройных колонн поддерживал высокий потолок, а из узких
щелей   разливался   тусклый  свет.  Когда-то  здесь  находилась  мастерская
каменотесов, и Беатрис вела Йаму мимо незаконченных резных панно и верстаков
с разбросанными на них  инструментами. Все заброшено уже не меньше столетия.
Кругом целые горы пыли.  У  дверей  она вынула  темную  повязку из  какой-то
мягкой ткани и сказала, что должна завязать ему глаза.
     -- Мы -- тайный народ, ведь мы  не должны существовать. Наш Департамент
давно уничтожен, а мы выжили лишь потому, что умеем прятаться.
     -- Я понимаю. Мой отец...
     --  Мы не  боимся  разоблачения,  Йама, но мы так давно скрываемся, что
информация  о  нашем  местонахождении  имеет  для  некоторых  людей  большую
ценность. Я не  могу взваливать  на тебя  этот  груз,  он опасен. Если  тебе
потребуется снова нас найти, ты найдешь.  Я тебе это обещаю. В ответ я прошу
тебя поклясться не рассказывать о нас эдилу.
     -- Он пожелает знать, где я был.
     -- Ты болел. Теперь поправился и вернулся. Эдил будет так счастлив тебя
видеть, что не станет расспрашивать слишком подробно. Обещаешь?
     -- Если только мне не придется ему лгать. Думаю, я покончил с ложью.
     Беатрис осталась довольна.
     --  Ты  с самого начала был честен, сердце мое. Расскажи эдилу все, что
пойдет ему на пользу, но не больше. А теперь иди за мной.
     Чувствуя на глазах тяжелую ткань повязки, Йама взял тонкую горячую руку
Беатрис и позволил вести себя дальше. Шли долго. Йама ощущал  доверие к этой
странной женщине,  а в  голове его роились мысли  о человеке его собственной
расы, умершем много веков назад.
     Наконец она разрешила ему  остановиться и вложила в правую руку  что-то
тяжелое и  холодное.  Постояв в  тишине,  Йама решился  приподнять повязку и
увидел,  что  стоит  в  темном  сводчатом  проходе,  облицованном  каменными
блоками, меж которых пробиваются толстые корни деревьев. Луч  света падал из
дверного проема на верхние площадки каменной лестницы с истертыми ступенями.
В руке Йама держал древний металлический нож, который он нашел в гробнице на
берегу  реки  --  или  который  сам  его  нашел. Вдоль внешнего  края лезвия
пробегали, тихо потрескивая, блески голубых искр.
     Йама оглянулся в поисках Беатрис,  и ему показалось, что  легкое  белое
облако только что скрылось за углом. Он кинулся следом, но уперся в каменную
плиту, перегораживающую ему дорогу. Йама вернулся  к свету.  Место оказалось
знакомым, просто он не  узнавал его, пока не поднялся по ступеням и не вышел
в  развалинах в саду эдила с нависающим над зарослями  рододендронов высоким
замком.

11
ПРЕФЕКТ КОРИН

     Лоба и хозяина Таверны Бумажных Фонарей арестовали, когда Йама  еще  не
закончил  рассказывать эдилу  о своих приключениях.  На  следующий  день  их
судили и приговорили к смерти за  похищение  человека и диверсию на корабле.
Кроме  того,  эдил  издал  приказ об  аресте доктора Дисмаса,  хотя,  как он
признался Йаме, едва ли можно было ожидать новой встречи с аптекарем.
     Рассказ занял много времени, но  всего Йама  не  сообщил. Он  утаил  ту
часть, которая была связана с Энобарбусом, так как у него сложилось  мнение,
что молодой воин подпал под воздействие магических чар доктора  Дисмаса.  Он
сдержал и то обещание, которое дал Беатрис, и рассказал, как уплыл со скифа,
как  один  рыбарь  помог  ему добраться  до  берега, затем  в  разграбленных
гробницах Умолкнувшего Квартала  на него снова напали Луд  и  Лоб,  потом он
заболел и не  смог вернуться в замок, пока не поправился.  Конечно, это была
не вся правда, но эдил расспрашивал не слишком настойчиво.
     Йаме  не разрешили присутствовать  на суде и  вообще запретили покидать
замок, хотя ему очень хотелось увидеться с Дирив. Эдил сказал, что это очень
опасно. Семьи  Лоба и хозяина  таверны захотят отомстить, а  в городе  и так
неспокойно  из-за  беспорядков,  последовавших  за  неудачной  осадой  башни
доктора.  Йама пытался поговорить  с Дирив при помощи  зеркальной связи,  он
сигналил весь день после обеда, но так и не увидел ответной вспышки света из
окон дома  ее отца, который тот построил над собственным  складом на  старой
городской набережной. С тяжелым сердцем Йама отправился на поклон к сержанту
Родену, однако тот отказался дать ему эскорт.
     -- И тебе не удастся обмануть сторожевых псов и потихоньку ускользнуть,
-- заявил  сержант  Роден. -- Да-да, парень, я прекрасно знаю про этот трюк.
Но смотри у меня! Как видишь, трюки не спасли тебя от неприятностей. Как раз
наоборот,  прямиком туда привели. Я не желаю рисковать своими людьми, спасая
тебя  от собственной  глупости.  Да и сам  подумай, как ты будешь выглядеть,
направляясь  туда  в  окружении  десятка  солдат.  Этак  и  правда  начнутся
волнения. Мои люди и так уже измотались, разыскивая тебя, когда ты потерялся
в Городе Мертвых, а через пару дней у них еще добавится хлопот.  Департамент
посылает сюда  офицера,  чтобы разобраться  с  приговоренными, а войск -- не
посылает. Идиотизм с их стороны, а я буду виноват, если что-нибудь случится.
     Все  это  сержанта очень  раздражало.  Рассуждая,  он ходил кругами  по
глиняному полу  гимнастического зала.  Был он невысок  и  коренаст,  как сам
любил говорить, "поперек  себя шире".  Его серая туника и брюки всегда  были
тщательно отглажены,  высокие  ботинки  начищены до блеска,  а  кожа головы,
бугристая и вся в шрамах, выбрита и смазана маслом. Вышагивая, он щадил свою
правую ногу, а на  правой руке недоставало большого и указательного пальцев.
Он служил телохранителем эдила задолго до того,  как все семейство  вместе с
чадами  и домочадцами было выслано  из Дворца  Человеческой Памяти. Два года
назад  сержант  отпраздновал столетний юбилей. Он тихо  жил со  своей женой,
которая постоянно закармливала Йаму,  утверждая, что на таких длинных костях
надо  наращивать мускулы.  У  них были  две замужние дочери,  шесть  сыновей
воевали в  низовьях с  еретиками, а еще  двое на этой войне погибли. Сержант
Роден горевал о смерти Тельмона почти так же, как сам эдил и Йама.
     Вдруг  сержант Роден перестал кружить и  взглянул на Йаму, будто  видел
его в первый раз.
     -- Я вижу, ты носишь с собой этот твой нож, парень. Дай-ка взглянуть.
     Йама приспособился  носить нож на  кожаной петле, висящей  на поясе,  а
лезвие  привязывал  красной  лентой  к  бедру. Сержант  Роден  надел очки  с
толстыми  стеклами