жение?
     -- Загорелся большой корабль. А потом маленький баркас, он  уже три дня
стоял  на  якоре перед городом Болотного  Племени, увидел,  наверное, врага,
потому что стал палить в темноту.
     -- Но там  был еще  один  корабль, громадный и сверкающий. Он растаял в
тумане...
     Рыбарь поразмыслил и сказал:
     -- Я спрятался, когда  началась  стрельба, как любой, у кого  есть хоть
капля здравого смысла. Ты видел третий корабль? Ну ты, наверное, был  ближе,
чем я, и думаю, увидел больше, чем тебе хотелось.
     -- Может, это и правда.
     Йама встал, опираясь на толстое древко копья.
     -- Река все унесет, ей только дай. Мы  на это так смотрим.  Что сегодня
сделано,  завтра  унесет река. И начинай все сначала.  Он может сегодня и не
прийти. И  даже завтра. Ты не станешь так долго ждать. Возьми лодку и оставь
меня моей судьбе. Я ее заслужил.
     -- Мой отец запретил такие вещи.
     --  Они  дьяволы,  эти Болотные люди. --  Лучи солнца  пробились сквозь
густую листву смоковницы и осветили лицо рыбаря. Он прищурился и добавил: --
Если бы ты смог принести воды, вот была бы милость.
     Йама нашел в ялике котелок.  Он как раз  зачерпывал воду у края мшистой
полянки, когда  заметил маленькую лодку, явно направляющуюся к островку. Это
был  скиф,  на  веслах  сидел  один  человек. Пока  Йама  добрался  до  края
смоковницы и спрятался в ее шелестящих  листьях высоко над поляной, скиф уже
огибал гущу воздушных корней вокруг смоковницы.
     Йама узнал этого человека. Грог или Грег. Один из бессемейных батраков,
обрабатывающих  садки с мидиями в  устье Бриса. Он был  тяжел  и медлителен,
носил  один  только засаленный  килт.  Серая кожа  на плечах и спине покрыта
ярко-красной  сыпью --  предвестником  рака  кожи.  Он  часто  развивается у
Амнанов, которые подолгу работают на солнце.
     Сердце  Йамы  бешено  колотилось,  во  рту  пересохло,  он следил,  как
пришелец  привязал  свой  скиф, осмотрел  лодку  рыбаря  и  холодные угли  в
черепашьем панцире, потом  бесконечно долго мочился в воду и, наконец, пошел
по тропе.  Йама  стал  спускаться, неуклюже  из-за  короткого  копья рыбаря,
которое  он не решился выпустить из рук. И тут  раздался крик, то ли Амнана,
то ли  рыбаря.  Он  спугнул двух  цапель,  примостившихся на  верхних ветвях
смоковницы;  птицы поднялись в воздух  и, хлопая крыльями, улетели,  а  Йама
стал красться  по тропе, сжимая обеими  руками копье.  На повороте  тропинки
что-то дико трепыхалось в листве.  Провалившись по бедра  в  ловушку,  в яме
барахтался человек. Как раз там, где Йама  вырезал подстилку тропы и спрятал
капкан.  Капкан  был длиною в две  пяди,  с  широким отверстием, к  концу он
сужался.  Сплетенный  из  гибких  молодых  корней,  он  имел  внутри  острые
бамбуковые колья, направленные так, чтобы рыба, войдя внутрь за наживкой, не
смогла  выйти  назад. Теперь эти  колья впивались  своими  остриями  в  ногу
пришельца,  когда он  пытался освободиться. Он истекал кровью и выл от боли,
нагнувшись к ноге, как человек, пытающийся снять слишком тесный башмак. Йаму
он не видел, пока острие копья не коснулось жирных складок  на его крапчатой
коже.

     Йама забрал у пришельца спрей, растворяющий  клей на нитях, и освободил
Кафиса, тот сразу хотел убить человека, который убил  бы и съел его  самого,
но  Йама не позволил, и Кафис  вынужден был  удовлетвориться тем, что связал
ему за спиной большие пальцы и оставил  с одной ногой в ловушке.  Как только
они скрылись из виду, человек начал кричать:
     -- Я ведь отдал вам  спрей!  Я не хотел ничего  плохого!  Отпусти меня,
господин. Отпусти меня, и я ничего не скажу! Я клянусь!
     Кафис и Йама отчалили от смоковницы, а он все кричал и кричал.
     Костлявые  голени  рыбаря  были  так  длинны, что  колени торчали  выше
темени,  когда  он  скрючился  в  ялике.  Греб  он  медленными  сноровистыми
движениями. Нити ловушки оставили  на  нем сотни красных рубцов. Он  сказал,
что, как только его кровь разогреется, он перевезет Йаму на берег.
     -- То есть если ты не возражаешь помочь мне с ночным уловом.
     -- Ты мог бы доставить меня в Эолис, это недалеко. Кафис кивнул:
     -- Конечно, недалеко, но  у  меня уйдет целый  день, ведь  надо  грести
против течения.  Кое-кто из  наших ездит туда торговать, оттуда я в  прошлом
году и  получил  свой  прекрасный наконечник  для  копья. Но мы  никогда  не
выходим из лодок, когда приезжаем туда, потому что это мерзкий город.
     Йама сказал:
     --  Я там живу. Тебе  нечего бояться. Даже  если  этот  человек  сумеет
освободиться, его сожгут за то, что он хотел тебя убить.
     -- Возможно.  Но  тогда его семья объявит  вендетту моей  семье. Так уж
заведено. -- Кафис посмотрел на Йаму и  сказал: -- Помоги мне с  удочками, а
потом я отвезу тебя на берег. Пешком  ты дойдешь быстрее, чем я буду грести.
Но, думаю, тебе не помешает позавтракать, прежде чем отправляться в путь.
     Они  причалили  у  громадной смоковницы в полулиге  ниже  по течению. В
перевернутом  черепашьем  панцире  Кафис  разжег  из  сухого  мха  костер  и
вскипятил в котелке чай, заварив ломкие полоски коры с кустика, который рос,
по  его словам, среди  верхних ветвей смоковницы. Когда  чай стал  закипать,
Кафис бросил в него какие-то плоские семена, от которых напиток вспенился, и
передал котелок Йаме.
     Чай  горчил,  но  уже  после  первого  глотка  Йама  почувствовал,  как
прогревается его  кровь,  и  выпил  котелок до дна. Он сидел у огня и  жевал
кусок  сухой  рыбы,  а Кафис сновал по покрытой мохом поляне, у которой  они
причалили. Своими длинными ногами, коротким телом, медлительными осторожными
шагами  рыбарь напоминал цаплю.  У  него были  перепонки между  пальцами,  а
крючковатые когти и хрящеватые шпоры на пятках помогали  ходить по скользким
переплетенным ветвям смоковниц. Он собрал какие-то семечки, лишайник, особый
вид мха, добыл жирных личинок жуков из крошащейся гнилой древесины и  тут же
их съел, выплевывая головки.
     --  Все,  что  человеку нужно, можно  найти  в  смоковницах, -- говорил
Кафис. Рыбари обрабатывали  листья и из волокнистой массы пряли и ткали себе
одежду. Из  молодых опорных  корней  делали ловушки  и ребра лодок, а корпус
ткали  из  полосок  коры,  вымоченных  в  древесном  соке  после  перегонки.
Вызревающие  круглый  год ядра плодов  смоковницы перемалывались в муку. Яд,
чтобы  глушить  рыбу, извлекался  из кожи особого вида  лягушек,  живущих  в
крошечных водоемах, собирающихся в  живых вазах бромелиад.  Сотни видов  рыб
резвились  среди  корней,  и  тысячи  видов   растений  селились  на  ветвях
смоковниц.   Все   они   находили   свое   применение,   все   имели   своих
духов-хранителей, и каждого следовало умилостивить.
     -- У нас есть  все, что нам  надо, кроме металлов и абака, поэтому мы и
торгуем с племенами  суши. А в  стальном  -- мы свободны, как рыбы, и всегда
были такими.  Мы никогда не поднимались над своим животным естеством, с  тех
пор как Хранители дали нам для жизни смоковницы, вот Болотные люди и видят в
этом  предлог,  чтобы  на нас охотиться. Но  мы  -- древний народ, мы многое
видели,  и у нас хорошая память.  Есть  такая поговорка:  все возвращается в
реку, обычно так и бывает.
     У Кафиса на плече  была татуировка: змея, выполненная  красным и черным
цветом,  прогнувшаяся  так,  что  могла  проглотить  собственный  хвост.  Он
коснулся кожи под рисунком когтем большого пальца и сказал:
     -- Даже река возвращается сама в себя.
     -- Что это значит?
     -- Разве ты не понимаешь? Куда, ты думаешь, девается река, когда падает
с Края Мира? Она глотает  сама  себя, возвращается к истокам  и обновляется.
Таким создали наш мир Хранители. Мы из тех, кто был здесь с самого начала, и
потому помним, как было дело. Потом все стало меняться, с  каждым годом река
спадает. Может,  она  уже не  кусает  собственный хвост, однако  тогда  я не
понимаю, куда она девается теперь.
     --   А  вы  помните...  ваше  племя  помнит  Хранителей?  Глаза  Кафиса
затянулись пленкой. В голосе его зазвучали поющие нотки:
     --  До Хранителей Вселенная была ледяной  пустыней. Хранители  принесли
свет, он растопил лед и оживил заключенные там семена смоковниц. Первые люди
были  сотворены из древесины смоковницы, такой  громадной, что она сама была
целым  миром,  стоящим  во  вселенной  воды  и  света.   Но  древесные  люди
отвернулись от Хранителей, не чтили животных и даже себя не уважали. Они так
сильно разрушали  великое  древо,  что Хранители  напустили на  них  великий
потоп. Дождь шел сорок дней и сорок ночей, вода поднялась выше корней, потом
выше  ветвей,  пока  на поверхности не остались лишь  самые  верхние молодые
листочки, но в конце концов  скрылись и они. Все сущее в мире погибло, кроме
лягушки и цапли. Лягушка вцепилась зубами в последний  листок, выглядывающий
из вод, и стала взывать к сородичам, но услышала ее одна цапля, она склонила
шею и проглотила лягушку.  Хранители это  видели, и  лягушка  начала расти в
животе у цапли, она все росла и росла, покуда  цапля не разорвалась надвое и
оттуда появилась не лягушка и не цапля, а  новое существо с признаками обоих
родителей. Это был  первый человек нашего племени и точно  так же, как он не
был ни лягушкой, ни цаплей, он не был ни мужчиной, ни женщиной. В тот же миг
потоп стал отступать. Новое существо прилегло на гладкий болотистый  берег и
заснуло, а пока оно  спало, Хранители разделили его на части и  сотворили из
ребер еще пятьдесят созданий -- мужчин  и  женщин. И  это  было первое племя
рыбарей. Хранители дунули на  них и затуманили  им головы, чтобы они не были
непочтительными и дерзкими, как древесные люди. Но все это было давным-давно
и  в другом  месте. Ты  сам выглядишь  так,  будто  твоя  раса произошла  от
деревьев, только не сердись, что я так говорю.
     -- Я родился на реке.
     Кафис защелкал своей широкой и плоской челюстью -- рыбари таким образом
смеялись.
     -- Хотелось  бы мне когда-нибудь услышать  эту историю, но сейчас  пора
отправляться. День не становится  моложе,  а  впереди много  работы.  Вполне
может статься, что Болотный человек сумеет спастись. Надо было его убить. Он
отгрызет  собственную ногу, если  подумает, что  это  поможет ему выбраться.
Болотное племя коварно, все  они -- предатели,  вот  потому-то и ловят  нас,
хотя мы умнее, конечно,  когда  наша кровь  согреется.  По этой  причине они
ловят нас в основном  ночью. Я попался, потому что ночью моя кровь остыла. Я
стал медлительным и тупым, теперь-то я согрелся и знаю, что нужно делать.
     Помочившись  на  костер,  Кафис  его  затушил,  потом  спрятал  панцирь
черепахи  и котелок под узкое сиденье вдоль бортов лодки  и объявил,  что он
готов.
     -- Ты принесешь мне удачу, ведь  только  удача помогла тебе спастись от
фантома и найти меня.
     Йама сидел с одной  стороны, а Кафис, который греб одним веслом в форме
листка,  -- с другой,  при этом маленькая лодочка шла удивительно устойчиво,
хотя  и была так мала, что колени Йамы  упирались в костлявые голени Кафиса.
Когда суденышко выплыло  на стремнину, Кафис продолжал грести одной рукой, а
другой  набил длинную трубку обычным табаком и  раскурил ее, чиркнув кремнем
по шероховатому куску стали.
     День был ясным и солнечным, слабый ветерок едва рябил поверхность реки.
Пинассы  не было  видно,  вообще никаких  кораблей,  только  лодки  рыбарей,
разбросанные  по  широкой  глади реки от берега  до туманного горизонта. Все
так, как сказал  Кафис: река все унесет. На мгновение  Йаме  подумалось, что
всех его  приключений просто не было, что  его жизнь  еще может  вернуться в
привычное русло.
     Кафис прищурился на солнце, намочил палец и поднял его вверх определить
ветер, потом быстро повел  свое  судно между торчащими тут и там  верхушками
молодых смоковниц. (Йама вспомнил об одинокой лягушке из  рассказа Кафиса, о
том, как  она  цеплялась  зубами за последний  листок  над  водами  великого
потопа, как смело взывала, но нашла только смерть, а в смерти преображение.)
     Солнце  клонилось  к  далеким Краевым Горам, а Йама с Кафисом проверяли
лески, натянутые между  наклонными кольями, вбитыми в каменистое  дно. Кафис
дал  Йаме липкую пахучую мазь,  чтобы  он натер плечи и руки и не обгорел на
солнце. Скоро Йама  втянулся в бездумный ритм работы,  вынимая  леску, меняя
наживку -- красных червяков -- и снова бросая их в воду. Большинство крючков
были пусты,  но мало-помалу на  дне  лодки росла  куча мелкой рыбы, отчаянно
бьющейся в неглубоком кукане или уже  неподвижной; жабры хлопали,  как будто
дрожали кроваво-красные цветы, пока рыба тонула в воздушной реке.
     Кафис просил прощения за  каждую пойманную рыбу. Племя рыбарей  верило,
что  мир наполнен духами, управляющими всем на свете, от  погоды до цветения
самого мелкого эпифита на смоковных отмелях. Их дни протекали в  бесконечных
расчетах с этими духами, чтобы мир продолжал свое безмятежное существование.
     Наконец  Кафис объявил,  что доволен дневным  уловом.  Он  выбрал пяток
окуней, содрал с костей  светлую упругую мякоть и отдал половину Йаме вместе
с горстью мясистых листьев.
     Филе рыбы  было  сочным, а листья отдавали  вкусом  сладкого  лимона  и
утоляли жажду.  По примеру  Кафиса  он  сплевывал жеваные листья за борт,  и
вокруг неожиданного подарка тотчас начинал кружиться хоровод мелких рыбешек,
опускаясь следом за ним сквозь чистую темную воду.
     Кафис подобрал  весло, и ялик заскользил по  воде к выступу каменистого
берега, где от  широкого светлого пляжа поднимались  вверх скалы, изрытые  и
выщербленные пустыми саркофагами.
     -- Там, вдоль берега есть дорога  в Эолис,  -- сказал Кафис.  -- Думаю,
путь займет у тебя остаток дня и часть следующего.
     --  Если бы ты отвез меня в Эолис, ты бы получил  хорошую награду. Ведь
это не так много в благодарность за твою жизнь.
     -- Мы туда  не ездим без крайней необходимости, а  уж ночью -- никогда.
Ты спас мне жизнь,  и  она всегда в твоем распоряжении.  Неужели ты захочешь
рискнуть ею  так  скоро, бросив  меня в когти  Болотного Племени.  Не думаю,
чтобы ты был  так жесток. Я ведь должен заботиться о своей семье. Этой ночью
они будут меня ждать, и мне не хочется их напрасно тревожить.
     Кафис остановил свое крохотное суденышко на  отмели недалеко от берега.
Он  никогда не ступал на землю, сказал он, и не собирается  начинать сейчас.
Взглянув на Йаму, он посоветовал:
     -- Ночью  тебе идти  не стоит, молодой господин. Найди ночлег до захода
солнца и жди первых лучей  на  восходе, тогда все будет  хорошо. Тут водятся
вампиры. Иногда им хочется отведать живого мяса.
     Йама  знал про  вампиров.  Однажды во  время похода  к  подножию холмов
Города Мертвых им с Тельмоном пришлось прятаться от вампира. Он  помнил  это
создание в образе  человека,  помнил,  что  его  кожа блестела в  сумеречном
свете,  словно сырое мясо,  помнил свой страх, когда призрак  раскачивался в
разные стороны, и исходившую от него вонь.
     -- Я буду осторожен. Кафис протянул руку:
     --  Возьми его. Против вампиров он бесполезен, но я  слышал,  на берегу
много кроликов, некоторые у нас на них охотятся, но я -- нет.
     Это  оказался маленький  ножик,  выточенный  из пластины вулканического
стекла, обсидиана.  Рукоятка его была плотно обернута бечевкой, а наточенное
лезвие -- остро как бритва.
     -- Думаю, ты сам сможешь  о себе побеспокоиться, молодой господин,  но,
может быть,  наступит время, когда тебе понадобится помощь.  Моя семья будет
помнить, что ты мне помог. Ты не забыл, что я тебе говорил о реке?
     -- Все возвращается снова.
     Кафис кивнул и коснулся татуировки змеи, глотающей свой хвост.
     -- У тебя был хороший учитель. Ты знаешь, на что обратить внимание.
     Йама выскользнул из лодки и стоял по колено в иле и темной воде.
     -- Я не забуду, -- ответил он.
     -- Выбирай  ночевку  внимательно, -- посоветовал  Кафис. --  Вампиры --
штука  плохая, но  привидения  хуже. Иногда мы  в  развалинах видим огоньки,
мягкие такие.
     Он  оттолкнулся  от  дна,  и  ялик заплясал  на  волнах, направляясь  к
стремнине, а Кафис работал  листообразным веслом,  будто копал землю.  Когда
Йама  добрел до  берега,  ялик был уже далеко --  черное пятнышко на широкой
равнине реки,  торящее  длинную извилистую тропу к острову смоковниц вдалеке
от берега.

9
НОЖ

     Пляж состоял из слоя белых обломков ракушек,  в котором ноги утопали по
щиколотку;  и  лишь  когда  Йама  стал  подниматься по  древней выщербленной
лестнице, зигзагом поднимающейся по изъеденному лицу утеса, он почувствовал,
как  тяжело  ходить по  твердой  земле,  как  отдается  каждый  шаг во  всех
позвонках и  костях. На первом  же повороте лестницы  обнаружился  источник,
ключом бьющий  из  чаши, выточенной  в  утесе. Йама встал на колени и пил из
каменной чаши чистую сладкую воду, пока не раздулся живот, так как знал, что
случай едва ли пошлет ему питьевую воду в Городе Мертвых. Только снова встав
на  ноги, он  заметил,  что  кто-то  еще недавно  здесь  пил,  нет, судя  по
накладывающимся друг на друга следам в мягком красном мхе, тут были двое.
     Луд  и  Лоб,  они  тоже  улизнули  от  доктора  Дисмаса.  Йама  засунул
обсидиановый нож за пояс под подол рубашки и, прежде чем продолжать  подъем,
дотронулся до рукоятки, как будто черпая уверенность.
     Древняя  дорога шла  совсем  близко  к  краю утесов, ее плоская мощеная
лента, усеянная пятнами желтого и  серого лишайника, была так широка, что по
ней плечом к  плечу могли  ехать  двадцать  всадников.  А дальше  в  неярком
вечернем  солнце мерцала выбеленная глинистая земля. Кругом  были  могильные
плиты,  отбрасывающие  в сторону  реки  длинные тени.  Это  был  Умолкнувший
Квартал, тут Йама  бывал очень редко: они  с  Тельмоном предпочитали древние
захоронения в предгорьях  за Брисом, где можно было разбудить фантом-аспект,
к  тому же флора и фауна там богаче.  По сравнению с изысканно  оформленными
мавзолеями  старых кварталов  Города  Мертвых  здешние  саркофаги  выглядели
весьма убого, в основном это просто невысокие гробницы с куполами крыш, хотя
местами  попадались  мемориальные  стелы  и  колонны,  а  несколько  больших
склепов,  установленных  на  искусственных  пьедесталах,  охраняли  статуи с
устремленными на реку каменными глазами. Один из них, размером  с замок, был
скрыт  от  глаз небольшой тисовой  рощей, пустой  и  непролазной. Весь  этот
искусственный   пейзаж   оставался   недвижим,   ничто  не  шелохнулось,  за
исключением ястреба, распростершего крылья высоко в синем  небе и парящего в
восходящем потоке.
     Когда Йама удостоверился, что его не ждет засада, он двинулся по дороге
к далекому темному пятну,  которое наверняка должно быть Эолисом, на полпути
до той исчезающей точки, где Краевые Горы словно сливаются с туманной линией
горизонта дальнего берега.
     В  каменных  садах  этой части Города Мертвых почти  ничего  не  росло.
Кругом только белые пологие горы, покрытые горькой  пылью выветренных пород,
в которых могли пустить корни лишь немногие растения, в основном юкка, кусты
креозота и пучки колючего горошка. Кое-где  дикие розы разрослись  у дверных
проемов древних саркофагов, и теплый  воздух наполнялся сладким ароматом  их
красных,  как  кровь,  цветов.  Все склепы  здесь были ограблены,  и  от  их
обитателей  не осталось  ни косточки. Если искусно набальзамированные тела и
не были вывезены как  топливо для плавилен старого Эолиса, то  до них  давно
добрались дикие звери, когда грабители открывали саркофаги. Все вокруг  было
усыпано  древними  обломками: от  разбитых  погребальных  урн  и  тонущих  в
сланцеватой глине остатков окаменевшей мебели до могильных плит с картинками
жизни  усопших, запечатленными на камне каким-то забытым способом. Некоторые
из  них все  еще  сохраняли активность, и когда Йама проходил  мимо,  на них
не