евних спустился вниз по
реке за  тридцать лет до того, как нашли плавучую колыбель Йамы,  и никто из
команды того судна не остался в Слиянии.
     --  Но  ересь, принесенная  ими, продолжает жить. Сейчас  мы воюем с их
идеями. Древние были предками Хранителей,  и мы представить себе  не  можем,
как велика их сила. -- Доктор Дисмас искоса взглянул на эдила. -- Я полагаю,
--   продолжил   он,   --   были  знамения,   некие  знаки...  Слухи  весьма
неопределенны. Возможно,  вам известно больше,  чем мне. Если бы вы со  мной
поделились, может быть, это принесло пользу.
     -- Я надеюсь,  вы ни  с кем больше об  этом  не беседовали? -- произнес
эдил. --  Подобные разговоры, хоть они и выглядят  совершенной  фантастикой,
могут навлечь на Йаму немалую опасность.
     --  Я вполне  понимаю,  почему вы  ни  с  кем не обсуждали сомнительное
происхождение Йамаманамы, даже в своем собственном Департаменте. Но знаки --
вот  они,  для  тех, кто понимает, что  нужно  искать. К примеру, количество
машин,  летающих  на окраинах Эолиса. Вам  не  удастся вечно скрывать  такие
вещи.
     Машины  вокруг  белой  лодки.  Женщина  в  гробу.  Трюки,  которые Йама
выделывает  со  сторожевыми  псами.  Пчелы,  кормившие  брошенного  ребенка,
вероятно, тоже были машинами.
     Эдил сказал:
     -- Не стоит обсуждать такие вещи здесь. Тут требуется осторожность.
     Ни за  что на  свете  он не  откроет доктору всей  правды. Этот человек
догадывается слишком о многом, ему нельзя доверять.
     -- Я всегда -- сама осторожность.
     Никогда прежде темное заостренное лицо  доктора Дисмаса  не  напоминало
маску  до  такой  степени,  как  сейчас. Вот почему  он принимает наркотики,
догадался эдил. Наркотики -- шит от ударов внешнего мира.
     Эдил сурово сказал:
     --  Я  действительно так считаю, Дисмас. Вы никому ничего  не скажете о
своих находках. И не  станете делиться своими соображениями. Я хочу увидеть,
что вы обнаружили. Возможно, вы что-нибудь упустили.
     -- Я принесу все бумаги сегодня  вечером, и вы убедитесь, что я прав. А
теперь разрешите  откланяться, -- сказал  доктор Дисмас,  -- мне  необходимо
восстановить силы  после путешествия. Подумайте о том, что я вам сообщил. Мы
стоим на пороге великой тайны.
     Когда  доктор Дисмас  ушел,  эдил подозвал секретаря.  Пока тот готовил
ручку  и  чернила,  укладывал кусочек красного воска  на раскаленный солнцем
камень, чтобы растопить, эдил сочинял в  уме письмо, которое ему требовалось
написать. Письмо подорвет и так уже  небезупречную репутацию доктора Дисмаса
и обесценит любые заявления, сделанные  аптекарем по поводу Йамы, но  оно не
погубит его  окончательно.  В  нем  будет высказано предположение, что из-за
своей приверженности к наркотикам доктор Дисмас вступил в какой-то контакт с
еретиками, которые  только  что  пытались поджечь  плавучие  доки.  Но намек
должен быть  высказан  самым  деликатным образом, необходимо  точно соблюсти
меру, ибо эдил был абсолютно уверен,  что  если доктора вдруг  арестуют,  он
тотчас выложит  все,  что знает.  Эдил  осознал, что оба они повязаны  целым
букетом  тайн, а  на другой  чаше весов  лежит душа мальчика  --  найденыша,
чужака, жертвы, дара, дитя реки.

4
ЙАМАМАНАМА

     Об обстоятельствах  своего  рождения Йама ничего не помнил, не помнил о
том, как он попал в Эолис на быстроходном  скифе, которым  правил человек, у
ног которого лежал труп, а руки были обагрены кровью собственного сына. Йама
просто  чувствовал,  что  Эолис  -- это его  дом. дом,  который  он знал  до
мелочей,  как может знать  лишь  ребенок,  а  особенно ребенок, усыновленный
эдилом этого города, и оттого, неосознанно и в полной невинности,  носившего
на себе неосязаемую печать привилегированности.
     Во времена своей славы, еще до Эпохи Мятежа, Эолис, названный так из-за
зимних ветров,  заунывно  поющих в расщелинах  между холмами, что лежат выше
широкой  долины  реки  Брис, являлся  портом Города  Мертвых.  В  те годы Из
простирал  свои  предместья значительно дальше, чем  сейчас,  но и тогда уже
существовал закон, что  никто не может быть похоронен в его границах. Вместо
этого плакальщики сопровождали  своих  мертвецов до Эолиса, где день  и ночь
горели погребальные костры для низших сословий, а для набальзамированных тел
богачей в храмах звучали  молитвы и  заупокойное  пение, алтари сияли целыми
созвездиями  горящих  лампад,  мерцающих  среди  огромных  стогов  цветов  и
бесконечных цепочек молитвенных флагов. Прах  бедноты развеивался над водами
Великой   Реки,  а   мумии  власть  имущих,  богатых  торговцев,  ученых   и
аристократии  помещались в  склепы, чьи полуразрушенные,  пустые раковины  и
сейчас еще усеивали холмы за городом. Брис, который в ту эпоху был судоходен
почти до самого истока  у  подножия  Краевых Гор,  заполняли сотни и  тысячи
грузовых барж, доставлявших  блоки сухопутного  коралла,  порфира,  гранита,
мрамора  и  всякого  рода  драгоценные  камни,  необходимые  для  сооружения
склепов.
     Век  спустя,  после  того  как  полмира  превратилось  в пустыню  из-за
восстания одичавших машин и Хранители отняли у Слияния свое благословение, а
Из  сократился до размеров своей центральной части -- сердца, которое уже не
могло  уменьшаться дальше, похоронные баржи  перестали доставлять мертвых  в
Эолис.  Вместо этого с причалов и доков  Иза гробы  пускали по широким водам
Великой  Реки,  где  они становились  добычей  кайманов, рыб,  всякого  рода
стервятников  и  ворон.  Как эти  создания  поглощали мертвых, так  и  Эолис
уничтожал   свое   собственное   прошлое.   Гробницы   и   склепы   лишились
драгоценностей,  со  стен  исчезли  декоративные  панели и фрески,  одежду и
украшения  мумий  похитили.  Бронзовые  орнаменты  фасадов,  тяжелые  двери,
внутреннее убранство гробниц -- все переплавлено: вдоль  насыпи выше  города
до  сих  пор  еще  видны   колодцы   плавилен,  питаемых  энергией  ветряных
двигателей.
     После  того как большая  часть могил была ограблена,  Эолис превратился
всего  лишь в  перевалочный  пункт,  место, куда  заходили корабли пополнить
запасы провианта на пути от Иза в низовья реки. Именно этот город знал Йама.
Тут  был новый  причал, пересекающий трясины,  поляны полосатой травы-зебры,
занесенную  песком старую  гавань, он тянулся к отступающему берегу  Великой
Реки,  где рыбари  с плавучих островов собирались в своих  плетеных лодках и
продавали  связки устриц  и мидий,  похожие  на губку комки красного речного
мха, пучки  водорослей,  креветок,  крабов и свежую рыбу. Там царила  вечная
толчея  и  суета: у  нового  причала  мельтешили  крошечные  ялики и шлюпки,
мужчины проверяли снасти или трудились на отмелях в устье неглубокого Бриса,
где разводили мидий  с  острыми  как бритва  раковинами.  Ныряльщики  ловили
морских  ежей  и  лангустов  в  путанице  одеревеневших  побегов  гигантской
ламинарии,  чьи заросли  сплетались в обширные бурые  острова на поверхности
реки.   Вдоль  старой   набережной   тянулась   дорога,   к   которой   вели
полуразрушенные  ступени;  там  торговцы из  племен,  обитающих в  пустынных
холмах  дикого  побережья  ниже Эолиса,  устанавливали  полотняные  шатры  и
торговали  фруктами,  свежим мясом,  сухими грибами, съедобными лишайниками,
кусками ляпис-лазури и мрамора, ободранного с разграбленных фасадов  древних
захоронений. Там было десять таверн и два публичных дома, торговые склады  и
фермерский кооператив, беспорядочно разбегающиеся улочки глинобитных  домов,
нависающие над узкими каналами; единственный действующий  храм с белыми, как
соль, стенами недавно обновил  позолоту своего купола на средства, собранные
по подписке. А дальше руины древних некрополей, раскинувшиеся шире,  чем сам
город, потом  поля ямса, рафии, желтого  гороха  и залитые  водой чеки,  где
выращивали рис и пеонин. Один  из  последних  мэров Эолиса пытался развивать
промышленность  по переработке неонового сырья, чтобы хоть как-то  возродить
жизнь небольшого городка, но в начале войны еретики заставили умолкнуть всех
оракулов,  и количество  жрецов резко  сократилось, а значит, сократилась  и
потребность  в  натуральных  красителях  для  их  мантий.  Теперь  мельница,
сооруженная  ниже  по  течению,  чтобы не  загрязнять  воды песчаной  бухты,
работала лишь один день в декаду.
     Значительная  часть населения  Эолиса принадлежала  к  одной расе. Сами
себя они  называли  Амнаны,  что  просто означало "люди",  а враги  звали их
Болотным  Племенем:  тела  у  них  массивные,  но  удачных  пропорций,  кожа
сероватая либо  коричневатая. Неуклюжие на суше, они были отменными пловцами
и ловкими  подводными  хищниками,  успешно охотились  на  гигантских выдр  и
ламантинов, -- эти животные почти  вымерли на этом участке Великой Реки. Они
охотились  и на рыбаков, поедая их, но когда в Эолис прибыл эдил, он положил
этому  конец.  Женщин рождалось больше, чем  мужчин.  И  сыновья  вступали в
борьбу с отцами за право  владеть гаремом;  если  они  побеждали  -- убивали
своих младших братьев или же выгоняли их из дому. В Эолисе все еще не стихли
пересуды  о дуэли между  констеблем  Тау и его сыном. Она длилась пять дней,
разворачиваясь на большом отрезке побережья  и сети каналов между домами, до
тех  пор, пока Тау, уже  с парализованными ногами, не  утонул  в  неглубоких
водах Бриса.
     Эдил  утверждал, что  это варварский  обычай, признак того, что  Амнаны
возвращаются к  животной стадии своего развития. Сам эдил бывал в городе как
можно реже, едва ли чаще,  чем раз в  сто  дней, да и  то лишь затем,  чтобы
посетить  храм  и присутствовать на  торжественной  службе. Йама  и  Тельмон
сопровождали его, сидя лицом ко всем присутствующим по обе стороны от своего
отца в  мантиях из грубого  колючего сукна на  жестких стульях  с затейливой
резьбой. Часа  три-четыре  длились  поклоны,  жертвоприношения  и  хвалебные
песнопения.  Йаме нравилась  твердыня  храма,  высокое  чистое  пространство
внутри  его  стен,  черный  диск оракула в резной золоченой  раме, мозаичные
картинки в  нефах, представляющие сцены конца света,  на которых  Хранители,
изображенные  как  облака  света,  указывают воскресшим из  мертвых дорогу в
восхитительный  мир   райских   кущ  и  светозарных  садов.  Сама  помпезная
торжественность церемонии  службы ему тоже нравилась, хотя он и не считал ее
необходимой. Хранители, которые и так все видят,  не нуждаются  в ритуальном
восхвалении.  Просто жить, работать, бродить, играть в созданном ими мире --
уже сама по себе хвала.  Он чувствовал себя значительно счастливее, молясь у
оракулов,  расположенных  у самого края  обитаемого мира  на дальнем  берегу
Великой  Реки, куда совершались  паломничества  каждый  год во время зимнего
празднества,  когда тройная спираль Галактики первый раз поднималась во всем
блеске своего великолепия над  водами Великой  Реки и большинство обитателей
Эолиса целыми флотилиями пускались в  путь, к  дальнему берегу,  раскидывали
там шатры,  разводили  костры,  фейерверками  приветствуя наступление  зимы,
танцевали, молились, пьянствовали и веселились целую декаду.
     Эдил  принял  Йаму  в  свое  семейство,  но  он был человек  суховатый,
углубленный в научные изыскания, занятый своими служебными обязанностями или
поглощенный работой на  раскопках и  бесконечными измерениями  и  расчетами,
посредством которых он  пытался  разделить все, что возможно, на нечто иное,
намереваясь выделить первичную сущность, приводящую в  гармонию мир, а может
быть, и  Вселенную. Это  не оставляло ему времени на тихие домашние  беседы.
Как и  многие далекие от мира ученые люди, эдил обращался  с детьми,  как  с
миниатюрными  взрослыми, не в состоянии понять, что дитя -- это примитивный,
еще  не вылепленный сосуд и  форма его податлива и ненадежна. Как  следствие
этого  добродушного небрежения  Йама  и  Тельмон провели  детские  годы  под
присмотром  то одного, то другого из домашней прислуги эдила  или  же вольно
резвились среди сухих  холмов Города  Мертвых.  Случалось,  что  летом  эдил
вместе  со своими  домочадцами покидал замок на  целый  месяц, перебираясь к
месту одного из своих раскопов в  Городе  Мертвых. Когда Йама  и  Тельмон не
были  заняты помощью  на  медленной  изнурительной работе в  раскопках,  они
отправлялись  охотиться  и исследовать  пустынные  окраины  Города  Мертвых.
Тельмон  искал редких насекомых  для  своей  коллекции,  а  Йама  допрашивал
голографические  фантомы  --  у   него  был  талант  их   будить,   а  потом
раздразнивать, заставляя открывать  ему  мельчайшие подробности жизни людей,
чьи  портреты  фантомы  воссоздавали  и  для  кого  они служили  стражами  и
заступниками.
     Из  них  двоих  Тельмон был  естественным  предводителем:  на пять  лет
старше,   высокий,  серьезный,  терпеливый,  бесконечно  любознательный,   с
прекрасной темной кожей,  как будто подсвеченной теплым каштановым оттенком.
Он  от  природы был прекрасным наездником  и стрелком из  лука,  арбалета  и
ружья,  частенько  в  одиночестве  отправлялся  на  охоту  к  далекой  гряде
предгорий,  где  вода Бриса бешено  неслась белым  потоком  сквозь плотины и
бьефы старинной системы каналов. Он любил Йаму как настоящего брата, и  Йама
тоже его  любил, известие о  его смерти  было для  Йамы  таким  же  страшным
ударом, как и для самого эдила.
     Официальное обучение  возобновлялось зимой. Два  дня  в неделю  сержант
Роден обучал Тельмона и Йаму приемам самозащиты, борьбы и искусству верховой
езды,  все остальное образование было доверено Закилю, библиотекарю. Закиль,
единственный  во всем замке, был рабом, когда-то он служил архивариусом,  но
впал  в какую-то непроизносимую ересь. Казалось, Закиль  вовсе  не тяготился
своим статусом раба. До  того  как на него наложили  клеймо,  он  трудился в
обширных хранилищах библиотеки  Дворца Человеческой Памяти,  теперь  он стал
библиотекарем  замка.  Он  ел свою простую  пищу  среди  стеллажей,  забитых
книгами  и манускриптами, а  спал на кровати  в темном  углу  под  полкой  с
древними  фолиантами  in  quarto,  железные  переплеты  которых  покрывались
ржавчиной, ибо ничья  рука веками их не тревожила. Вся мудрость -- в книгах,
полагал Закиль, и если у него и была какая-либо страсть (кроме, конечно, той
таинственной ереси, но о ней  он никогда  не  упоминал),  то именно  книжная
премудрость. Наверное, во всем доме эдила он был самым счастливым человеком,
ведь ему ничего в жизни не требовалось, кроме его работы.
     -- Раз Хранители целиком  и  полностью понимают Вселенную и держат ее в
своем  разуме  как единое целое,  то  из  этого  следует,  что  все  тексты,
проистекающие  из  сознания,  созданного Хранителями, являются отражением их
эманации, -- не раз говорил Закиль Йаме и Тельмону. -- Нам нужно измерять не
мир, а отражения мира,  профильтрованные сквозь  созданный Хранителями мозг.
Но эдилу, мальчики, не говорите о  моих  рассуждениях.  Он счастлив  в своем
бесконечном поиске  невыразимого,  и  я  бы  не стал  беспокоить  его  такой
тривиальной идеей.
     Считалось, что Йама и  Тельмон изучают  математическую логику, Пураны и
Протоколы Департамента, но на самом деле они в основном  слушали, как Закиль
вслух  читал им отрывки избранных  работ по естественной философии,  а потом
вел с ними  долгие  диспуты по всем правилам. Йама и читать научился сначала
вверх ногами, следя, как библиотекарь справа налево  водит по знакам пальцем
в чернильных пятнах и нараспев декламирует  звонким голосом. Позже ему снова
пришлось учиться читать, на сей раз правильно, и потом, в свою очередь, тоже
декламировать.  Оба они,  и  Йама,  и  Тельмон,  знали  большую  часть Пуран
наизусть, Закиль  побуждал их к  обширному  чтению: они изучали хрестоматии,
читали  древние инкунабулы,  но если Тельмон  строго  следовал установленной
Закилем программе, то Йама предпочитал  проводить время в праздных мечтаниях
над бестиариями, манускриптами и картами -- особенно картами.
     Йама перетаскал из  библиотеки уйму книг. Казалось, что похищая  их, он
завладевает  теми  мыслями  и   чудесами,  что  в  них  описаны,  как  будто
захватывает, частичка за  частичкой, весь мир.  Большинство этих книг Закиль
вернул на место, разыскав их в многочисленных укромных уголках  в самом доме
и  на развалинах вокруг замка, показав  себя более  умелым  следопытом,  чем
Тельмон  или сержант Роден,  но кое-что  Йаме все-таки удалось сохранить  --
карту  обитаемой  части мира.  Карта  представляла собой свиток,  шириной  в
ладонь, а длиной с два его роста, который наматывался на гибкий сердечник  с
изображением  крохотных  фигур тысячи  рас, застывших в выразительных позах.
Материал  карты был тоньше шелка и прочнее стали. С одной  стороны виднелись
алые,  белые,  бурые хребты  Краевых Гор, а по  другой  вилась широкая лента
Великой Реки,  с узким полем дальнего берега, где не было ничего обозначено.
Йама  знал,  что  там, на дальнем  берегу, находилось множество  святилищ  и
памятников  святым  столпникам;  он видел их каждый  год, когда  весь  город
устремлялся за Великую  Реку, чтобы фейерверками  и ликованием отпраздновать
восход Галактики в начале  новой зимы; его всегда удивляло, почему же ничего
этого нет на карте? Ведь на ней  показана  такая  масса  мельчайших деталей.
Между Великой Рекой и Краевыми  Горами лежала узкая  полоса обитаемой земли,
тут  были зеленые равнины, небольшие горные  хребты,  цепи  озер  и  охряные
пустыни.  Большая часть  городов располагалась вдоль ближнего берега Великой
Реки,  тысяча, а  может  быть, больше; названия их высвечивались  на  карте,
когда  Йама дотрагивался до  нее  пальцем. Самые крупные  города лежали ниже
истоков: Из -- громадное пятно, расплывшееся по извилистой путанице  дельты,
там, где река  набирала свою мощь, впитывая воды ледников  и  снежных полей,
покрывающих все, кроме Хребта Терминала. Когда составлялась карта, Из был на
вершине  своей славы, причудливая сеть улиц, парков и храмов простиралась от
берега  Великой  Реки  до  первых  отрогов  и каньонов  Краевых Гор. Простой
стеклянный диск,  закрепленный на сердечнике проволочной катушкой,  открывал
взгляду  детали расположения улиц. Сжав  края  диска,  можно было  настроить
увеличение так, что становились  различимы  даже  отдельные  здания, и  Йама
проводил долгие часы, разглядывая сгрудившиеся крыши  домов и воображая, что
сам  он  стал меньше  пылинки  и  может  теперь  свободно  бродить по улицам
древнего города, существовавшего в век более ясный, чем нынешний.
     Вступая в  пору  зрелости,  Йама  все  сильнее  ощущал  беспокойство  и
тревогу. Он мечтал отправиться на поиски людей своей расы. Кто знает, может,
они были  высокородным  и сказочно  богатым  кланом  или  сборищем отчаянных
авантюристов,  направляющих свои  корабли вниз  по течению  к центру мира  и
концу  Великой  Реки,  чтобы  пуститься   в  невероятные  приключения  среди
плавающих  островов...  А   может,  они  принадлежали  к  сообществу  магов,
обладающих   таинственной  волшебной   силой,  и  эта   самая   сила   спит,
невостребованная, в глубине его естества.
     Йама выдумывал невероятно сложные сюжеты, связанные с  его воображаемой
расой, и Тельмон терпеливо слушал их во время долгих ночных страж, когда они
лагерем стояли среди саркофагов Города Мертвых.
     -- Никогда  не теряй своего воображения, -- говорил Тельмон, -- кем  бы
ты ни оказался и  откуда бы ни пришел, оно  -- твой самый замечательный дар.
Но ты  должен наблюдать  и за  реальным миром, научиться читать  и понимать,
запоминать все его знаки, самые  мелкие  его холмы и леса,  пустыни  и горы,
Великую  Реку  и  тысячи речек, вливающихся  в нее, тысячи городов  и десять
тысяч рас. Знаю, ты  очень любишь свою старую карту,  но чтобы познать  мир,
надо жить в нем, в таком, как он есть на самом деле. Попробуй, и ты увидишь,
какими богатыми, странными и захватывающими станут твои рассказы. Я