Клянусь Господом, я прикажу расстрелять всех виновных!
   - Собираетесь совершить самоубийство?
   - Что вы имеете в виду?
   - Виновный сидит сейчас на одной подушке с вами, Хэмфрис.
   - Чепуха!
   - Да ну?
   - Я не совершил никакого преступления,  Алленби.  Я  выполнял  приказ
Секретаря…
   - И пренебрегли моим.
   - Я выполнял приказ Государственного секретаря Квадранта,  и  четверо
моих людей были жестоко убиты. У нас на "Элите" достаточно офицеров  для
трибунала. Вы сформируете его и покараете виновных!
   Алленби побарабанил пальцами по столу, потом налил себе вина.
   - Не будет никакого трибунала, Хэмфрис. -  Он  залпом  выпил  вино  и
поставил бокал на стол. - Пока не  принят  Второй  Закон,  Квадранта  не
обладает на Момусе ни юрисдикцией, ни правом на экстрадицию. Но в  одном
вы правы.
   - В чем?
   - Преступление было совершено. Вы сделали его возможным, но совершили
его не вы.
   - А виновная сторона?
   - Следствие уже состоялось, приговор вынесен и приведен в исполнение.
   Хэмфрис с трудом встал:
   - Вы не собираетесь ничего делать?
   - Как я упомянул,  суд  Момуса  уже  состоялся;  это  вне  юрисдикции
Квадранта.
   -  Великий  Боже,  Алленби!  Вы  забываете   свой   обет?   Вы   член
дипломатического корпуса или один из этих уродцев? На чьей  вы  стороне,
черт побери?
   Алленби посмотрел на крышку стола и не ответил.
   - Уходите, Хэмфрис. Возвращайтесь на корабль.
   - Думаете, Секретарь проигнорирует это?
   - Я сказал, проваливайте!
   Хэмфрис вылетел из комнаты. Снова наполнив бокал,  Алленби  продолжал
сидеть и пить в одиночестве. Свет за окном  потускнел,  потом  погас,  а
Алленби по-прежнему не мог ответить на вопрос Хэмфриса. Он плакал, думая
о своем друге Йехудине. Молодой рассказчик недоработал: ему следовало бы
узнать имена мертвых и раненых. Но Алленби был благодарен за это. Он мог
только представить себе друзей, погибших или искалеченных в этой  битве.
Он услышал, как вошел Дисус, но было слишком темно, чтобы видеть полными
слез глазами.
   - Ты позаботился о Йехудине?
   - Да, Алленби, все сделано.
   - Кто… кто еще был убит?
   - Завтра.  -  Дисус  зажег  лампу  и  поднес  ее  к  подбородку.  Над
набеленным лицом с большими красными  губами  словно  появился  огромный
парик со  стоящими  дыбом  пурпурными  волосами.  Прыгая  по  полу  (его
оранжевая мантия сменилась большими клетчатыми штанами, болтающимися  на
широких желтых подтяжках),  он  зажег  еще  одну  лампу  и,  покатившись
кувырком, шлепнулся носом вниз.
   - Прекрати, Дисус. Ты заставляешь меня смеяться!
   - Для того и существуют клоуны, Алленби. Смейся, ибо завтра  наступит
слишком скоро.
   Пока Дисус развлекал Алленби, Фикс и Камера сидели  рядом,  глядя  на
Большую Арену. Пустой и темный  амфитеатр,  казалось,  поглощал  голоса.
Одетый в оранжевую клоунскую мантию Камера покачал головой:
   - Ужасно.
   Фикс откинулся назад и оперся локтями на другой ряд.
   - Пока это слухи, Камера. Мы еще не слышали рассказчиков.
   - Ты веришь слухам? Фикс кивнул:
   - Похоже, Таила права. Даже если Девятый защитит нас,  мы  не  должны
подпускать их близко.
   Камера откинулся назад и махнул рукой на черное небо.
   - Как мы можем не подпускать их, Фикс, если  некому  отстаивать  наши
интересы?
   - Ты очень хорошо показал это сегодня утром. - Фикс подался вперед  и
повернулся к  клоуну.  -  Но  разве  столь  тягостные  и  отвратительные
разговоры годятся для слуха клоуна?
   Камера пожал плечами:
   - Н-да, смеяться особо не над чем.
   - Не  хотел  бы  величайший  клоун  Момуса  купить  шутку  у  бедного
фокусника?
   Камера поднял бровь и улыбнулся:
   - Комедия от фокусника?
   Фикс дернул плечом:
   - Сегодня я видел фокус в исполнении клоуна.
   Камера выпрямился:
   - Что у тебя там в рукаве, старый трюкач?
   - Это-то я тебе расскажу: кое-что посущественней,  чем  прославленная
Иллюзия Возрожденной Руки.
   - Сколько ты хочешь за эту любительскую попытку?
   Фикс улыбнулся:
   - Сколько бы ты заплатил за величайшую шутку, какую  только  играл  в
жизни?
   Камера засмеялся:
   - Вот это да! Старость сделала тебя скромным.
   -  Камера,  перед   этой   шуткой   побледнеют   все   твои   прошлые
представления, ибо о ней услышат по всему Квадранту - возможно, даже  по
всей галактике.
   - Фикс, в твоих жилах течет кровь зазывалы.  -  Великий  клоун  потер
подбородок, потом кивнул:
   - Ладно, слушаю.
   На следующее утро трибуны амфитеатра были  набиты  битком.  В  полной
тишине Инспектор  манежа  взял  листок  бумаги,  поданный  ему  кассиром
зрительского сектора. Он прочитал, посмотрел  на  молчащих  делегатов  и
откашлялся.
   - Да-амы-ы-ы и  господа!  Фокусник  Алленби  хотел  бы  обратиться  к
Большой Арене!
   Кассиры тихо сновали среди делегатов.  Старший  кассир  взобрался  на
трибуну и наклонился к Алленби.
   -  Алленби,  если  хочешь  говорить,  ты  должен  восемьсот  тридцать
мовиллов.
   Алленби повернулся к Дисусу:
   - Заплати ему. - Клоун отсчитал медяки и передал их старшему кассиру.
Алленби встал и оглядел Арену.
   - Я, Алленби, обращаюсь к вам… просто  как  Алленби.  Сегодня  утром,
всего  несколько  минут  назад,   Государственный   секретарь   Девятого
Квадранта Федерации Обитаемых Планет приказал сместить меня с  должности
посла на Момусе. - В толпе зашептались, кое-кто зашикал. Алленби опустил
глаза, уставившись на спины сидящих перед ним. Толпа затихла. - Если  вы
останетесь без защиты, Десятый Квадрант принесет вам  быстрое  и  полное
уничтожение. А уничтожение, которое  принесет  Девятый  Квадрант,  будет
хоть и не таким быстрым, зато не менее полным. Вы слышали слова  Великой
Тайлы. - Алленби обвел взглядом трибуны и остановился на  Камере.  -  Вы
также слышали Великого Камеру и знаете, почему Момус  не  может  выбрать
представителя для переговоров с Девятым Квадрантом. Но вот что  я  скажу
вам: если Второй Закон не назначит никого  блюсти  интересы  Момуса,  то
никто и не позаботится соблюсти их.
   Сегодня днем посол Хэмфрис будет  говорить  перед  Большой  Ареной  и
убеждать вас поручить  форму  и  методы  защиты  Момуса  его  ведомству.
Государственный секретарь  постановил,  что  это  будет  соответствовать
законам  Квадранта.  Если  вы  сделаете  это,  то  слова  Великой  Тайлы
осуществятся… - Он запнулся и снова опустил глаза. Дисус встал и подошел
к нему. - Я… я считаю, что это я довел вас до этого. В копях  Момуса  не
хватит медяков, чтобы получить мне прощение. - Склонив  голову,  Алленби
сел. Дисус обвел взглядом арену, потом сел рядом с Алленби.
   Из северного входа выбежал кассир и подал  Инспектору  манежа  листок
бумаги.
   - Да-амы-ы-ы и господа! Великий Камера хотел бы обратиться к  Большой
Арене!
   Когда кассиры засновали среди делегатов, Дисус повернулся к Алленби:
   - Хочешь уйти?
   Алленби покачал головой:
   - Даже когда дети играют во время пожара, они имеют право на игру.  Я
останусь.
   Когда старший кассир с учеником вынырнули из темноты северного входа,
Алленби заметил, что со стороны входа для зрителей появились  Хэмфрис  с
двумя референтами и заняли места в нижнем ряду.  Тишину  Арены  нарушило
знакомое "скрип, скрип!", потом  смех.  Смех  звучал  по-другому:  почти
горько.
   Маска, появившаяся на свет, по-прежнему представляла лицо  мальчишки,
но на этот раз грустное. В больших  голубых  глазах  стояли  студенистые
слезы, уголки рта опущены  вниз.  Раздались  аплодисменты,  и  на  Арене
появился Камера в одеянии полуфокусника-полурассказчика и  с  фальшивыми
ногами за спиной. Он поднял руки, требуя тишины.
   - Я обращаюсь к  вам  как  Алленби  Неприкаянный.  Но  я  не  был  бы
неприкаянным, если бы какой-нибудь город принял меня. - Он протянул руки
к трибунам. "Скрип, скрип!" - Неужели ни один город не примет меня?
   Посреди смеха отчетливо прозвучало несколько  "нет".  Камера  опустил
руки, ссутулился и повесил голову,
   - Раз ни один город не принимает меня, то и я не связан  ни  с  одним
городом. - Двойные ручейки слез буквально забили из  глаз  маски,  потом
перестали. Камера поднял руку и выпрямился. -  Погодите!  Я  по  крайней
мере фокусник…
   - Нет! - Все обернулись: из рядов делегации Тарзака поднялся Фикс.  -
Ты не фокусник, Алленби. Ты не прошел ученичества и  к  тому  же  носишь
черное, как рассказчик. Фокусники ничем не обязаны тебе! - Фикс сел  под
аплодисменты.
   Камера повернулся и побежал к делегации Сины. "Скрип, скрип, скрип!"
   - Бустит, я был твоим учеником. Я рассказчик?
   Бустит встал и покачал головой:
   - Нет, Алленби. Ты отказался от мантии рассказчика, захотел  выдавать
себя за фокусника. Рассказчики ничем не обязаны тебе.
   Охваченный притворной  паникой  Камера  побежал.  "Скрип,  скрип!"  И
остановился перед Хэмфрисом.
   - Но я по крайней мере посол?
   Хэмфрис встал и нервно посмотрел на гротескное  изображение  Алленби,
обращающееся к нему.
   - Я думал… - Он указал на Алленби  на  трибуне,  потом  повернулся  к
Камере. - Эшли Алленби был смещен с должности  посла  на  Момусе.  Кроме
того,  вы…  э-э…  он  исключен  из  дипломатического  корпуса   Девятого
Квадранта. Он больше не может претендовать ни на какие полномочия.
   Из маски Камеры снова забили  слезы,  промочив  мундир  Хэмфриса.  Он
обернулся к делегатам. "Скрип, скрип!"
   - Так  значит,  мне  ничего  не  осталось!  Ничего!  -  Слезы  забили
фонтаном, потом перестали.  -  Ничего,  кроме  как  быть  представителем
Момуса в Девятом Квадранте. - Трибуны затихли. - Ставлю на  голосование.
Стать ли мне Великим Алленби, Государственником Момуса, чтобы вести дела
с Девятым Квадрантом от имени Момуса?
   Алленби тихонько захихикал, потом заметил, как на него пялится сбитый
с толку Хэмфрис. Алленби ткнул пальцем в  Хэмфриса  и  засмеялся.  Волна
смеха пробежала по зрительскому сектору и охватила всю Арену.  Делегаты,
встав, скандировали: "ДА! ДА!" Камера снял маску и  поклонился  Алленби,
но жест пропал даром. Алленби, Великий Государственник Момуса,  свалился
с сиденья.

Всадник, властный над конем

   Но конь живой - чудесное созданье!
   В нем все прекрасно: сила, пыл, дерзанье,
   С широкой грудью, с тонкой головой,
   С копытом круглым, с жаркими глазами,
   С густым хвостом, с волнистою спиной,
   С крутым крестцом, с упругими ногами -
   Был конь прекрасен! Нет изъянов в нем…
   Но где же всадник, властный над конем?
   Уильям Шекспир, "Венера и Адонис". - Пер Б. Томашевского.

   От холмов,  окружающих  Мийру,  по  изрытой  колеями  дороге  в  Поре
двигалась четверка лошадей. Две пары белых  жеребцов  шествовали  ровным
шагом, согласно встряхивая головами. Юноша в коричневой куртке, сидевший
подбоченившись на левом коне первой пары, сердито повернулся к  старику,
оседлавшему левого коня второй пары. Одна рука старика лежала на  бедре;
в другой он держал пару грубых костылей.
   - Ладно, отец, продавать мы их не будем. Но можно ведь  отдать  их  в
аренду лесорубу Даввику…
   - Молчи! Хватит об этом!
   Юноша отвернулся, надувшись еще больше.
   Слева  от  дороги  начиналась  пустыня.  Заметив  уходящие  в  низину
отпечатки копыт, юноша слегка  прижал  левое  колено  к  плечу  коня,  и
передняя пара коней повернула налево; вторая пара последовала  за  ними.
Юноша обернулся и посмотрел на горы, густо заросшие большими  деревьями.
Даввик платил бы за коней по четыреста мовиллов в день.
   - Я знаю, о чем ты думаешь, Джеда, - крикнул старик. -  Ты  хотел  бы
сделать из них ломовиков. Пока я жив, этого не будет, Джеда. Ни за что.
   - Отец…
   - Придержи язык!
   Юноша пожал плечами. Когда  они  достигли  твердого  песка,  он  сжал
колени, и передняя пара коней остановилась.
   - Я видел, как они двигаются, - сказал старик. - Оба  раза  я  видел,
как твои колени двигаются.
   - Что с того, отец? - Юноша раскинул руки, словно обнимая  пустыню  и
безлюдные холмы. - Где зрители?
   - Никакие зрители не  станут  смотреть  на  подобную  неуклюжесть.  -
Старик перекинул правую ногу через спину коня. - Помоги мне спуститься.
   - Да, отец. - Юноша легко соскользнул на песок  и  подошел  к  левому
боку отцовского коня. Он обхватил старика, и тот,  прислонив  костыли  к
коню, положил обе руки на плечи сыну и  соскользнул  вниз.  Опираясь  на
костыли, старик встал на твердый песок.
   - Где корда?
   Юноша размотал веревку на поясе и подал старику конец.  Туго  натянув
корду длиной шесть с половиной метров, Джеда обошел  старика  по  кругу,
приволакивая ногу каждые несколько шагов. Закончив круг, он  вернулся  в
центр, сматывая веревку.
   - С чего начнем, отец?
   - Выездка. Тебе надо отрабатывать движения.
   Старик заковылял за пределы круга, обернулся и  посмотрел  на  Джеду.
Четыре жеребца выстроились в ряд и замерли.  Началась  работа:  курбеты,
крупады, кабриоли,  лансады,  пассажи,  пиаффе,  шанжэ,  испанский  шаг,
пируэты. Старик наблюдал за юношей вблизи, но не смог заметить ни одного
знака, который  юноша  подавал  коням,  когда  те  совершенно  синхронно
гарцевали, кружились, маршировали и поднимались на дыбы.  Ему  не  нужны
тренировки, подумал старик; ему нужны только зрители. Он  хорош.  Лучше,
чем был сам старик в молодости.
   - Теперь вольтижировка, Джеда.
   Джеда  подбежал   к   переднему   коню,   перепрыгнул   через   него,
приземлившись в идеальной позиции, чтобы перепрыгнуть  через  следующего
жеребца в ряду. Юноша перепрыгнул через  третьего  и  через  четвертого;
упругие мускулы выступали на  загорелой  коже.  Старик  представил  себе
вольтижера, облаченного в сверкающее серебряное трико, серебряные  ленты
в развевающихся гривах  белоснежных  жеребцов.  Когда-то  он  уже  видел
такое: тогда он сам был маленьким мальчиком, а его  отец,  мать  и  дядя
поражали толпу на Большой Арене Тарзака. Солнце опустилось за  горизонт.
Джеда начал джигитовку: кони скакали по кругу, а  наездник  балансировал
на одном коне, слетал на землю, вскакивал на следующего  и  балансировал
на руках. Он соскакивал  со  спины  коня  на  землю  и,  сделав  пируэт,
оказывался на следующем. По лицу Джеды старик видел, что сын  больше  не
думает об их споре. Сияющий от  восторга  юноша  составлял  с  жеребцами
единое целое.
   Вот так должно  быть  всегда,  подумал  старик.  Но  через  мгновение
покачал головой, понимая, что этого, возможно, не будет никогда. Сегодня
дома будет гнетуще тихо, пока либо Джеда, либо Зани, его мать, не начнут
спор заново. Чары разрушились, и старик отвернулся от  импровизированной
арены.
   - Идем, Джеда. Поехали домой.

***

   Даввик повернулся к Зани, пожал плечами и снова посмотрел на старика;
тот ел молча и сосредоточенно. Джеда,  сидевший  на  подушке  за  низким
столом напротив Даввика,  между  Зани  и  стариком,  покачал  головой  и
принялся пальцем катать по тарелке тунговые ягоды. Даввик оперся о стол:
   - Хамид, ты неблагоразумен. Посмотри только на Зани, твою жену. Когда
у нее будет новое платье?
   Старик сломал кобит и бросил два куска лепешки на тарелку.
   - Ты пришел ко мне в дом, Даввик, ты сидишь  за  моим  столом,  и  ты
оскорбляешь мою жену?
   - Это не оскорбление, Хамид,  а  истина.  Не  веришь  мне  на  слово,
посмотри сам.
   Старик поднял голову и повернулся к Зани. Ее  одежда,  как  и  одежда
Джеды и его собственная, была вся в  заплатах  и  заштопанных  прорехах.
Седые волосы обрамляли усталое лицо.  Она  пристыжено  склонила  голову.
Хамид снова посмотрел на лесоруба:
   - Мийра - город небогатый, Даввик. Не мы одни ходим в заплатах.
   - Я не хожу в заплатах, Хамид. - Даввик обвел комнату рукой. - Никому
в Мийре, да и на всем Момусе,  кстати  говоря,  не  требуется  ходить  в
заплатах. Если, конечно, иметь  здравый  смысл.  Новые  торговые  центры
процветают, и мой лес идет по хорошей цене.  Подумай,  что  бы  ты  смог
сделать с четырьмя сотнями мовиллов…
   Хамид хлопнул рукой по столу:
   - Это вольные кони, Даввик!  Они  не  будут  таскать  твои  волокуши.
Никогда их губы не почувствуют удил, а  спины  сбруи.  -  Хамид  покачал
головой и вернулся к еде. - Что  может  униформист  понимать  в  вольных
конях?
   Даввик сжал кулаки и побагровел:
   - А ты, Великий Хамид из наездников Мийры, ты-то, конечно, понимаешь,
да?
   - Да.
   - Тогда пойми и кое-что другое. Я не униформист; я  лесозаготовитель…
предприниматель. Униформистов больше нет, Хамид, потому что  цирк  умер,
ушел навсегда!  Это  всего  лишь  навязчивая  идея  одного-единственного
старика!
   Старик оттолкнул тарелку и пристально посмотрел из-под лохматых седых
бровей на жену и сына. Оба, казалось, поглощены едой.
   - Зани.
   Она подняла голову, стараясь не встречаться с ним взглядом.
   - Да, Хамид?
   - Почему ты пригласила этого балаганного фигляра есть наш хлеб?
   Даввик  встал,  скривив  губы  в  непроизнесенном  ругательстве,   и,
повернувшись, поклонился Зани.
   - Мне жаль тебя. Я пытался, но это  бесполезно.  -  Он  повернулся  к
Джеде. - Парень, мое предложение  -  тридцать  пять  медяков  в  день  -
остается в силе. Мне может пригодиться хороший наездник… - он  посмотрел
на Хамида, - чтобы править лошадьми  в  полезном  деле.  -  Он  еще  раз
поклонился и вышел.
   Хамид вернулся было к еде, но Зани яростно сжала ему руку. Он  увидел
слезы в ее глазах.
   - Старик, ты задал мне вопрос, теперь послушай ответ! Я  хочу,  чтобы
мои сыновья вернулись домой. Вот почему Даввик был здесь сегодня,  а  ты
осрамил меня. Твоему сыну и мне - нам стыдно!
   - Жена…
   - Да, твоя жена, Хамид. Пока твоя - если Джеда не  останется  дома  и
трое моих сыновей не вернутся домой!
   Хамид поморщился. Угроза старухи была пустой, но все равно ранила. Он
смотрел, как она встала  и  ушла  в  свою  комнату,  задернув  за  собой
занавес. Старик вздохнул и снова посмотрел на сына. Джеда сидел, опустив
глаза и сложив руки на коленях.
   - А ты, сын мой?
   Джеда дернул плечом:
   - Разве  я  зазывала,  отец,  чтобы  находить  слова,  когда  сказать
нечего?
   - Значит, ты тоже считаешь, что я не прав.
   Юноша уставился в пространство невидящим взглядом.
   - Не знаю. - Он посмотрел на Хамида, прижав руку к груди.  -  Душа  и
сердце согласны с тобой, отец, - он опустил руку и покачал головой, - но
все, что я вижу, говорит о правоте Даввика. Мы не похожи на фокусников и
клоунов; мы не можем играть у придорожных огней. Нам нужна арена.
   - Арены есть, Джеда. Здесь, в Мийре. В…
   - Отец, чтобы работать на арене, наш номер  должен  собирать  медяки.
Когда арена Мийры или Большая Арена в Тарзаке  в  последний  раз  видела
конный аттракцион?
   Старик пожал плечами. Они оба знали ответ.
   - Может быть, снова будут ярмарки. Когда я был ребенком, на  ярмарках
всегда были шапито.
   - С тех пор прошло уже много лет. - Джеда  ласково  положил  руку  на
плечо старика. - Отец, тех ярмарок больше не будет. Народ Момуса  теперь
торгует по-другому: есть лавки, магазины, рынки.
   - Тогда почему цирку не существовать самому по себе? На древней Земле
цирки были сами по себе. Даже корабль, привезший наших  предков  на  эту
планету, пролетел  по  сотне  секторов,  принеся  цирк  на  бесчисленные
планеты. Они были богаты.
   - У них были зрители, отец.  А  Момус  стал  зрелищем  без  зрителей.
Прошло почти двести лет. Люди занялись другими делами. Нам надо есть.
   Старик пристально смотрел на юношу.
   - Ты хочешь быть наездником, не так ли? Должен хотеть; это  у  нас  в
крови.
   - Да, хочу. - Джеда убрал руку. - Как до меня хотели Мика, Тарамун  и
Деза, мои братья. Но они хотели также жениться, есть, растить детей. Это
не правильно?
   - Ба! - Старик покачал головой. - Они не наездники.  Они…  погонщики!
Они оставили этот дом… - Старик сжал кулак, потом уронил его на  колено.
- Они… оставили этот дом. Ну а ты, Джеда? Будешь  править  ломовиками  у
Даввика?
   - Отец, мы не выживем без зрителей.  Укротители  хищников,  воздушные