о пробирал озноб.  Девушка  подумала  о
тех, кто собирался причинить вред Зайрему.
   О том, что все происшедшее - работа Беяша, она  знала  совершенно  точно,
словно прочла его мысли. Девушка вспомнила,  что  негодяй  упоминал  писаря,
который боялся его, - все тут же сложилось  в  единую  схему.  Логика  верно
служила Симму, когда того требовали обстоятельства. Что же касается  мертвой
женщины, Симму ни о чем не жалела. Подобно эшвам она думала лишь о том,  что
ей нравилось.
   Симму соскользнула с дерева и заросшей тропой выбралась из леса,  миновав
оливковую рощу. На южном пологом склоне холма паслись овцы. Она  еще  раньше
заметила их следы, ведущие сюда. Приблизившись  к  стаду,  Симму  прошептала
что-то животным, прошла среди них, тихо и  незаметно,  как  летний  ветерок.
Посреди стада на камне сидела девочка лет пятнадцати - она присматривала  за
овцами. Симму осторожно подкралась к ней сзади и, не дав девочке опомниться,
легонько сжала пальцами ее лоб, вложив  в  прикосновение  чары  эшв.  Голова
девочки поникла. Она лишь глупо улыбнулась и  даже  не  пыталась  возражать,
когда Симму забрала ее домотканое платье и  платок,  которым  та  повязывала
волосы.
   Вскоре  на  западной  дороге,  ведущей  к  храму,   появилась   босоногая
деревенская девушка. Волосы ее были прикрыты  лоскутным  платком,  она  шла,
опустив голову. Через час она вышла  на  луг,  где  паслись  кони.  Встав  у
изгороди, она тихонько свистнула. К  ней  подбежал  молодой  жеребец.  Симму
беззвучно попросила:
   - Унеси меня, брат, унеси скорей.  Жеребец  обнюхал  Симму  и  перескочил
через изгородь.
   Что-то пронеслось через деревни и фермы, скрытое облаком белой пыли. Люди
провожали глазами это облако и спрашивали друг у друга:
   - Кто это скачет так быстро?
   Небо и солнце утонули в пыли. Все цвета слились в бесконечную радугу. Все
внимание Симму сосредоточилось на одной-единственной цели.
   Девушка не могла догнать монахов. Она бросилась в погоню слишком  поздно.
Но конь нес ее вперед, подгоняемый тихим монотонным напевом.
   Когда стемнело, девушка увидела впереди земли храма,  деревни  -  россыпи
огоньков далеких окон - и сам храм  -  дворец  света  и  ночи.  Тогда  Симму
отпустила жеребца: он был весь в мыле и очень  устал.  Потряхивая  гривой  и
негромко фыркая, конь повернул назад и растаял  в  сгустившейся  тьме  цвета
индиго.
   Симму побежала быстро, как леопард.
   Теперь огней горело больше, чем обычно, - вдоль дороги,  среди  деревьев.
Люди собирались, чтобы решить судьбу нечестивца Зайрема. Симму  узнала  все,
что хотела,  ловя  обрывки  фраз  у  дверей  винных  лавок  и  среди  полей,
ощетинившихся  копьями  колосьев.  Даже  влюбленные,  скрывая  свои   грехи,
отдыхая, говорили о  богохульстве  молодого  монаха.  Сам  Настоятель  судил
Зайрема и признал его вину. Ему даже стало плохо, когда он  впервые  услышал
целиком всю историю. Юноша не оправдывался и не просил о снисхождении. Придя
в себя, Настоятель объявил, что завтра на рассвете Зайрем умрет под плетью.
   Симму  подобралась  как  можно  ближе  к  храму  туда,  где   она   могла
безбоязненно появиться в облике женщины, - в  Святилище  Дев,  расположенном
неподалеку. Женщины и девушки прогуливались  по  лужайке  перед  Святилищем,
обсуждая новости и громко ахая. Их жизнь проходила без любви, и любая  весть
о падении мужчины приносила радость, но они никогда не задумывались почему.
   Симму встала под деревом, укрывшись от их  взоров.  Неожиданно  с  дерева
прямо ей в руки спорхнула птичка.
   - Взгляни на Зайрема моими глазами. Лети над стеной, найди двор,  запомни
слова тех, кто там... Найди Зайрема. Вернись ко  мне  и  расскажи  все,  что
увидишь.
   Птичка растворилась во тьме.
   Симму села под деревом, укутавшись  черной  тенью.  Звезды  роняли  слезы
между ветвями дерева.
   Одна из них скатилась к ногам девушки - это вернулась птичка.
   Девушка заглянула в глаза птички, словно  в  открытую  книгу  -  мозаику,
составленную из осколков увиденного в храме.
   - Вот толстый увалень, дай-ка я замараю его накидку... Ага, вот еще один,
и его пометим... Холоден камень под моими ногами, отдавший  последнее  тепло
солнца. Слушай! Червяк шевелится в земле... Схватить его  клювом!  Ах,  нет,
уполз... Ой! Птица в воздухе, нарисована прямо на стекле - это  же  я!  Ага,
вот и двор, где растет кривое дерево, там в каменной клетке кто-то  сидит...
Лампа не горит, мотыльки не вьются,  склевать  нечего.  Он  сидит,  обхватив
голову руками. Это тот самый... Когда он умрет, я  позову  своих  кузин.  Мы
вырвем его волосы и совьем в них гнезда.  А  моему  дорогому  родственничку,
ворону, понравятся его глаза, похожие на два  драгоценных  камня...  Да,  но
сейчас он на севере, пирует на похоронах какого-то короля".
   - Стоп, - приказала птичке Симму. - Зайрем связан? Кто охраняет его?
   "Никаких оков, дверь заперта, решетки  на  окнах.  Снаружи  трое.  У  них
лампа, но ее запах отпугивает всех насекомых. Они  трясут  гремящими  белыми
шестигранными улитками. Я видела однажды такую в траве. Хотела склевать  ее,
но она оказалась твердая... Думаю, что сама выклюю ему глаза. Почему воронам
всегда должно доставаться самое лучшее?"
   Симму  разозлилась,  и  птица,  почувствовав  это,  забилась  в   страхе,
закричала.
   Женщины у Святилища услышали птичку. Они засуетились.
   - Если воробей кричит ночью - это знамение...
   Симму они не видели, лишь белое мерцание,  проскользнувшее  сквозь  рощу.
Девушка вновь была нагой, как в прежние дни, проведенные с демонами,  только
повязка скрывала ее волосы.
   Несколько часов ждала Симму у стены  храма.  Ночь  казалась  бесконечной,
черной перчаткой сжимала она землю, оставляя взамен лиловое  дыхание  тайны.
Один раз мимо Симму прошел один из послушников. Встав у куста, он, смущаясь,
справил нужду и скороговоркой пробормотал молитву, прося у  богов  прощения.
Симму возненавидела его, и ее ненависть вонзилась меж лопаток монаху, словно
клинок. Жертва бросилась прочь, не понимая, что случилось, почему бежит.
   Когда ночь полностью вступила в свои владения, Симму слилась с  ней.  Она
снова стала почти мужчиной. Цепляясь руками и ногами за стену,  она  полезла
через нее, как часто делала, будучи мальчиком.
   "Тебя заточили в храме, любимый? Разве им удавалось когда-нибудь удержать
нас?"

Глава 9

   Симму не знала, что Зайрема нельзя убить, что он неуязвим. Тот и  сам  не
знал этого. Львы, сломанное копье - все это казалось полузабытым сном,  хотя
и остался связанный с ними ужас. Теперь Зайрем в одиночестве сидел в  темном
каменном чулане, смирившись с тем, что завтра на рассвете умрет. Он думал об
этом с какой-то ненавистью. Зайрем снова превратился в молчаливого  ребенка,
неспособного опровергнуть несправедливое обвинение в  ужасном,  непостижимом
преступлении. А все  дело  в  том,  что  он  чувствовал  себя  по-настоящему
виноватым.
   Во дворе, где росло кривое мертвое дерево (это был Двор Грешников, и сюда
редко  кто  заходил  из  монахов),  два  послушника,  поставленные  охранять
Зайрема, играли  в  кости.  Монах  средних  лет  наблюдал  за  ними.  Играть
разрешалось, поскольку играли мальчики  не  на  деньги,  а  на  засахаренные
фрукты. Но сегодня  монах  казался  слишком  встревожен,  чтобы  внимательно
следить за игрой. Грех,  совершенный  Зайремом,  поверг  его  в  мучительные
раздумья.  Немолодой  монах  попытался  вызвать  в  сердце   Зайрема   слезы
сожаления, хоть какой-то признак  того,  что  тот  мучается,  -  чтобы  боги
получили с кровью и раскаяние Зайрема. Но сердце юноши молчало.
   Утром этот монах собирался сказать палачу:  "Бей  без  пощады.  Бей  так,
чтобы его проняло до глубины души. Чем мучительней будет агония, тем  скорее
боги даруют ему прощение". В храме были три  плети:  одна  окована  железом,
другая - бронзой, а третья - полностью  металлическая.  Обычно,  прежде  чем
пустить в дело, ее раскаляли докрасна на жаровне.
   Послушники играли в кости. Сидевший за столом слева прошептал:
   - Ставлю засахаренную  айву,  что  Зайрем  будет  кричать.  Шесть  против
одного, что он закричит после первого же удара плети. У него нет жира, чтобы
смягчить удары.
   - А я говорю, что  закричит  он  только  на  десятом  ударе,  а  сознание
потеряет на пятнадцатом.
   Бросили кости. Выпала полустертая четверка.
   - Значит, на четвертом ударе.
   - Или вообще не закричит.
   Монах встревоженно окинул взглядом стену. На  мгновение  ему  показалось,
что наверху мелькнула какая-то тень - светло-серый кот с  горящими  глазами.
Но больше он ничего не разглядел.
   - Скажи-ка мне, чем это ты обмотал мои ноги? -  ворчливо  поинтересовался
страж, сидящий слева, - То же самое я хотел спросить у тебя.  Оба  заглянули
под стол. В неясном свете тусклой лампы они разглядели веревку,  связывающую
их и блестящую, словно змеиная чешуя. С  губ  их  уже  готов  был  сорваться
визгливый крик, ведь это настоящая змея обвила их своими кольцами, но  слова
застряли  у  них  в  горле,  когда  перед  собой  на   столе   они   увидели
раскачивающуюся кобру.
   - Не двигайтесь, -  хрипло  прошептал  монах,  чьи  ноги  тоже  оказались
связанными. - Это второй выродок, Шелл, наслал на нас змей.
   Трое монахов, обливаясь потом,  наконец  увидели  Шелла,  который  легким
шагом пересек двор. Волосы его были повязаны лоскутом материи. Он бросил  на
тюремщиков Зайрема только один взгляд, полный неприязни и отвращения.
   Шелл скользнул мимо стола, и три пары настороженных ушей уловили странное
шипение. Оцепенение, охватившее  благочестивых  людей,  походило  на  мутную
пелену - на кошмар, наполненный отвратительными видениями.
   Стражи Зайрема лежали на земле - немощные, стонущие, и тела их дергались,
словно в судорогах. Симму легко и нежно - как это делали эшвы - прикоснулась
к замку на двери каменной темницы, и дверь, словно заговоренная, открылась.
   Зайрем не обернулся. Он вообще  не  сделал  ни  единого  движения.  Симму
подошла к нему и запустила руку в черную гриву волос, сжала их  -  жестко  и
больно - и запрокинула голову юноши так, чтобы их глаза встретились. Зайрема
уже держали однажды вот так, за волосы, когда он болтался в  воздухе  внутри
огненного колодца.
   Юный  монах  изменился.  Никакой  мягкости,  никакой  радости.  Лицо  его
выражало лишь ненависть и муку. Глаза мрачно сверкали. Он вскочил на ноги  и
сжал руку Симму словно железными тисками. Когда наконец он обрел  дар  речи,
то в его словах не было ни признательности, ни любви.
   - Ты разрушил мою жизнь, ты убил во мне то хорошее, что  было  или  могло
быть. Ты омерзителен и отвратителен. Ты толкнул меня  в  грязь.  Нет,  я  не
огорчаюсь, что ты бросил меня после того, что произошло. Я не скорблю  ни  о
лжи, ни о смерти. Но ты, проклятая ползучая тварь... Не знаю, как  сумел  ты
обмануть меня, но знаю лишь одно - никогда тебе не быть рядом со мной!
   Сказав так, Зайрем опять опустился на пол и уронил голову на грудь. Потом
глухим голосом добавил:
   - Но не только ты... Здесь есть и моя вина. Оставь меня, позволь мне быть
самим собой. Старые люди говорили, что я должен принадлежать демону, Владыке
Ночи.
   - Что же, тогда будь счастлив, - произнесла Симму, найденыш эшв,  и  звук
ее голоса разрезал воздух, как сверкающий нож. - Демоны и люди - как море  и
песок. А тот, кого вы зовете Князем демонов, - закваска в тесте, из которого
испечен хлеб этого мира.
   Зайрем окаменел, услышав это. Новая мука сменила старую боль.
   - Значит, и в самом деле демоны существуют?
   - Конечно...
   - И это тебя я считал своим другом - тебя, посланника демонов!  Чему  тут
удивляться! Это ты завлек меня в пучину ночи!
   Симму потеряла дар  речи.  Вместо  языка  заговорили  ее  глаза  -  слезы
брызнули из них, но лицо оставалось холодным и презрительным. Симму вышла  и
растворилась в тени за темницей. А Зайрем сидел  и  смотрел  на  распахнутую
дверь и на трех монахов, лежащих в  забытьи  во  дворе.  А  потом  вдруг  он
почувствовал, что должен идти.
   Симму не было видно. Зайрем в одиночестве вскарабкался на стену. Он  упал
в глубокую тень у подножия стены - ведь  он  очень  ослаб  после  всех  этих
переживаний.
   - Не пришел еще мой час умирать, - сказал он сам себе. -  Я  все  еще  не
исполнил своего предназначения. Может быть, как мне и  предрекали,  я  смогу
стать слугой демонов? Тогда я отыщу Владыку Ночи, если он  и  в  самом  деле
существует. Пусть он заберет меня к себе - мне не остается ничего другого!
   Зайрем уходил все дальше от храма, держась в тени, хотя и  не  скрываясь.
Он шел всеми брошенный и несчастный, шел без всякой цели, куда глаза глядят.
***

   А Симму находилась  неподалеку.  Она  осталась,  чтобы  забрать  то,  что
принадлежало ему, или послать кого-то, кто заберет это.
   Желто-зеленая гемма эшв, камень с рунами, означающими имя Симму на  языке
демонов, лежал в одном из  сундуков  сокровищницы  храма  вместе  с  другими
драгоценностями - золотом, серебром, различными  самоцветами.  Симму  знала,
где лежит зеленый камень, ибо в детстве жрецы, показывая ему  драгоценность,
говорили; "Вот этот жалкий, но приятный для  глаз  камешек  -  благодарность
богам за то, что ты среди нас".
   Все сундуки в  сокровищнице  были  открыты,  чтобы  каждый  входящий  мог
усладить свой взор созерцанием богатств  храма.  Поэтому  крыса  с  розовыми
глазами, заглянувшая в сокровищницу, тоже сразу увидела их.  Она  юркнула  в
окно, спустилась по занавесям, забралась в сундук. Отыскав камень  эшв,  она
схватила его и отнесла владельцу.
   Симму  повесила  камень  на  серебряной  цепочке  дринов  себе  на   шею.
Обнаженная, лишь с повязкой на голове и геммой  на  шее,  она  поспешила  за
Зайремом. Колдовская путеводная нить и любовь вели ее.
   Шагая  все  дальше  и  дальше,  девушка   вспоминала,   как   в   детстве
странствовала по земле. Вскоре она подошла к хижине пастуха. На кустах возле
дома сохли одежды, и Симму выбрала кое-что для себя.

***

   Зайрем спешил на юг. Он шел без цели, без определенного плана.  Откуда-то
у него появилась мысль, что ему нужно добраться до дальних южных пустынь. Он
выбрал дорогу наугад и теперь шел, слепой  и  глухой,  почти  онемевший,  не
подозревая, что Симму следует за  ним.  А  если  бы  он  знал  об  этом,  то
повернулся и проклял бы ее или его.
   Когда на востоке встало солнце, много миль  оказалось  между  Зайремом  и
храмом. Достаточно много, чтобы люди, встречавшие его, не слышали о  бегстве
монаха из заточения, хотя уже слышали о его прегрешениях и узнавали  его  по
темным волосам.
   - Вот тот монах, который забавляется с блудницами, а потом убивает их!
   - Ну, что я говорил? Монахи не стали его наказывать, они выгнали его.
   - Ага, вот и работай на них!
   Но, хотя селяне и называли Зайрема изгоем, он все еще оставался монахом и
носил поношенные одежды храма. У земледельцев не хватало смелости убить его,
а камни, которые они швыряли, лишь вскользь задевали беглеца, как будто боги
защищали монаха. Он не чувствовал боли, и люди удивлялись этому.
   Следом за одиноким монахом по дорогам  брела  девушка.  Все  видели,  как
вздымается девичья грудь под убогими одеждами.
   Симму, ловко притворяясь невинной нищенкой, обманывала людей, читая книгу
путешествия Зайрема по его следам. Смятые цветы означали, что  ноги  Зайрема
топтали их. Пыль хранила его запах, деревья, в которых отразилась его  тень,
многое могли рассказать Симму.
   В полдень черная птица, сидевшая на камне, на  безмолвный  вопрос  Симму:
"Не проходил ли здесь Зайрем? - - хрипло  человеческим  голосом  прокричала:
"Не  проходил  ли  здесь  Зайрем?"  Симму,  поколебавшись,  подозвал  птицу,
подержал ее возле своих губ, что-то нашептывая, а потом пошел дальше.
   Из всех прочих демонов эшвы были менее всего склонны к мстительности.  Их
жестокость рождалась и умирала мгновенно, все прошлое забывалось.  Но  Симму
был и женщиной, и мужчиной одновременно, и он не забыл Беяша.

Глава 10

   Наутро в храме узнали, что  их  посетил  чародей.  Поднялся  шум,  монахи
потребовали жертвы и молитвы. Во всех направлениях разослали группы  мужчин,
вооруженных ножами и отмеченных знаком храма, чтобы  те  поймали  и  привели
Зайрема обратно. Но эти люди боялись даже близко подходить к тем местам, где
мог оказаться Зайрем, ведь он, без сомнения, был чародеем и заключил союз  с
дьяволом... Его так и не выследили. В  конце  концов  храм,  устроив  пышную
церемонию, с  согласия  богов,  предал  обоих  отступников  вечной  анафеме.
Потихоньку все успокоились, стараясь  забыть  свою  неудачу  и  страх  перед
убийцей.
   А новые неприятности начались месяцем  позже.  Беяш  проснулся  на  заре,
потому что какой-то хриплый и нечеловеческий голос за окном кричал:
   -  Беяш  убил  блудницу!  Беяш,  и  никто  другой.   Монах,   совершивший
преступление, спал один в своей келье, как и все остальные монахи, и  никого
не было рядом. Когда же он проснулся и в ужасе огляделся, то заметил большую
черную птицу, скачущую по подоконнику. Птица снова закричала:
   - Беяш убил блудницу! Беяш, и никто другой.
   Беяш решил, что все монахи в храме услышали  этот  крик,  хотя  на  самом
деле, кроме него, его никто не слышал. Несчастный зарылся в подушки  и  стал
ждать, когда за ним придут. Но никто так не явился.  Тогда  монах  осторожно
выглянул из-под одеяла. Ужасная птица исчезла.
   "Плохой сон, - решил Беяш. - Я совершил мерзкое деяние и  поэтому  должен
задобрить всевидящих богов. Я должен их убедить, что поступил верно".
   Беяш встал непривычно рано для себя и, отказавшись от завтрака,  возложил
пищу на алтарь одного из богов. Он помолился и облобызал ноги вырезанных  из
слоновой кости изваяний. Но когда Беяш поднял взгляд, то снова увидел черную
птицу - и это уже не было сном, -  взгромоздившуюся  на  голову  серебряного
пророка. Птица опять заорала:
   - Беяш убил блудницу! Беяш, и никто другой. Убийца рухнул на пол, а потом
бросился  вон   из   храма.   Но,   выбегая,   он   столкнулся   со   своими
приятелями-монахами. Они решили расспросить приятеля, в чем дело. Пока  Беяш
бормотал что-то невнятное, птица вдруг подлетела и  уселась  ему  на  плечо.
Несчастный побелел, как мел, и в отчаянии ждал, когда она заговорит.  Но  на
этот раз птица почему-то молчала, только искоса поглядывала на убийцу  одним
глазом. Монах попытался согнать птицу, но та не улетала. Она вцепилась в его
плечо, как будто Беяш был для нее самым любимым существом на свете.
   - Беяш завел себе птичку, - засмеялись монахи. Птица так  и  не  улетела.
Весь день она сидела на плече Беяша. Во время  трапезы  она  клевала  с  его
тарелки и пила из его чашки.
   - Смотрите, эта птица просто обожает Беяша, - умилялись остальные монахи.
   На ночь она устроилась в его келье, усевшись на подушку, - монах так и не
смог ее прогнать. Несчастный лежал, словно окаменев,  стараясь  не  заснуть,
опасаясь ее когтей и клюва. Когда наконец измучившись,  он  задремал,  птица
заорала ему прямо в ухо:
   - Беяш убил блудницу! Беяш, и никто другой.
   Но при людях она всегда молчала.
   "Может, она и дальше будет молчать", - подумал Беяш.
   Но глаза птицы, похожие на бусины, пугали его.  "Может,  -  говорили  эти
глаза, - в один прекрасный день я не стану молчать". Беяш перестал есть.  Он
похудел. Кожа болталась на нем вторым  желтым  хитоном.  Монах  стремился  к
уединению, а когда  он  вынужден  был  находиться  в  обществе,  пот  градом
струился по его лицу.
   - Послушай, Беяш, сын мой, - мягко упрекнул его Настоятель, - не подобает
тебе таскать эту птицу перед ликами святых. Ты должен положить  конец  своим
дурачествам.
   - Я не могу, отец мой, - пробормотал Беяш.  За  эту  дерзость  Настоятель
лишил его яшмовой серьги.
   Десять раз солнце садилось и вставало,  а  птица  по-прежнему  сидела  на
плече Беяша. Когда же ему удавалось согнать ее, она ту