сразу опознал местность. Горели
странного закатного света фонари, обманывающие
сильнее всех прочих. Водитель помялся и взял только
одну десятку из двух, протянутых ему. Кажется, он
готов был отказаться и от другой, но это было бы
совсем неприлично.
   Саня вдруг поняла, что еле передвигает ноги.
Площадь у темной громады вокзала была странно
пуста и светла, лишь вдали возле ярко освещенного
киоска стояла парочка и что-то неуверенно покупала.
Сане казалось, что они с Алексеем шли по голой, без
декораций, сцене - перед полным залом, замершим в
ожидании чего-то обещанного.
   Путь их лежал под аркой во двор и дальше - к
стоящему отдельно, за высокими деревьями,
четырехэтажному зданию. Первый этаж его был темен
- там, видимо, располагалось казенное учреждение.
На прочих этажах окна местами светились - но, по
впечатлению, освещенных окон было меньше, чем в
других домах.
   - Вот и пришли, - сказал Алексей. - Сейчас на
третий этаж... вон, окошко светится - наше...
   - А удобно? - вдруг засомневалась Саня. Устав,
она всегда начинала испытывать сомнения во всем,
знала за собой такую особенность - и все равно
предпочла переспросить.
   - Вполне...
   Подъезд был полутемен и грязен. Сане показалось,
что своим золотым пятном она заметила какое-то
волнообразное струение над самой лестницей - сверху
вниз, - но, как всегда, взглянув туда, она отвела пятно
в сторону и ничего странного больше не увидела.
   Путь на третий этаж отнял последние силы. На
площадке между третьим и четвертьм лежал, обняв
батарею, пьяный. Сильно воняло.
   - Знают сокола по полету, а добра молодца по
пер-дячей трубе, - проворчала Саня. - Так у нас
говорили...
   - Да-да... - отозвался Алексей отсутствующе. Он
нажал кнопку звонка - в недрах квартиры взревело
глухо. Подождал немного, нажал еще раз и не отпускал
долго. Потом стал искать в карманах ключи. Сане
показалось, что он растерян... ошеломлен... испуган...
хотя ни одно из этих слов относиться к Алексею не
могло.
   Наконец он нашел ключ и отпер дверь.
   - Жди здесь...
   Но Саня как бы не услышала. Жаркая вонь текла
из недр квартиры. Где-то в глубине ее горел свет, но
сразу за дверью было темно. Алексей нашарил
выключатель.
   Темное вздувшееся тело лежало в двух шагах от
порога. Лоснящаяся лужа натекла под ним. От лужи
разбегались тараканы.
   Саня громко икнула. Алексей быстро открыл
дверь ванной, втолкнул ее туда.
   - Побудь пока здесь. Слышишь меня? Саня
   судорожно кивнула. Глаза ее были огромные.
   Алексей пустил холодную воду, намочил край
полотенца, обтер ей лицо.
   - Сейчас мы уйдем отсюда. Подожди чуть-чуть...
   Она кивнула еще раз. Что же она обо мне думает,
мелькнуло у Алексея и тут же пропало. Он вышел из
ванной, сосредоточился и стал слушать.
   Отголоски давней - прошло не меньше пяти дней,
а то и недели - битвы въелись в стены. Здесь были
люди... три или четыре человека... и с ними -
громадная злоба. Даже обитатели недр Велесовой
кузни не могут быть такими злобными...
   От смрада слезились глаза.
   Алексей почувствовал, что дрожит, встряхнул
головой и осмотрелся. И вдруг понял, что обознался в
главном.
   На полу лежал не Апостол! Кто-то чужой.
Незнакомый. Возможно, местный житель. Апостол...
да, Апостола увели. Вот здесь он шел...
   Это было плохо. Очень плохо. Как ни
кощунственно звучит, но - хуже, чем если бы он умер.
Каким великим славом был хотя бы Гроздан... На миг
Алексей ощутил то, что чувствует, наверное, воин,
когда под ударом чужого меча голова его отделяется от
туловища: острейшее осознание происшедшего и -
полнейшая беспомощность, невозможность что-либо
изменить.
   Нет выхода...
   Тропу им заступили.
   Тем временем, пока сознание предавалось греху
паники, тело исполняло долг. Как ни странно. Апостол
не сдал тайник, и сейчас Алексей, вырвав крышку
стола, набивал карманы пачками денег. Аникит лежал
здесь же, упакованный в длинную картонную коробку
из-под спиннинга. В шкафу, к счастью, плотно
закрытом - запах не просочился, - нашлись два
толстых черных новых, еще с неоторванными бирками,
свитера, несколько пар теплых носков и маленькая
дамская кожаная куртка на меху:
   Апостол успел сделать часть необходимых
покупок.
   Саня сидела на краешке ванны - очень бледная,
даже синеватая.
   - Одевайся, - подал ей вещи Алексей. - Сейчас
пойдем.
   - Алешенька... что происходит? Господи, ведь...
   - Выйдем отсюда - расскажу. Надевай это, свое
можешь бросить.
   Сам он прошел на кухню. В холодильнике лежала
палка твердой венгерской колбасы и стояло три
баночки с плавлеными сырками. На подоконнике
распласталась пустая зеленая дорожная сумка. Он
бросил в нее продукты, второй свитер, носки, часть
денег, взял Аникит под мышку и осмотрелся в
последний раз. Ничто здесь больше никому не
понадобится...
   Саня ждала его. Они выскользнули на лестницу.
Дверь захлопнулась.
   Воздух в подъезде казался нежным, свежим,
арбузным. Но Алексей знал по опыту, что сладкий
запах недавней смерти еще долго будет преследовать
их, прорываясь из самых неожиданных мест.
   Мороз охватил их и принял в себя.
   Саня уже несколько раз щипала себя за руку,
чтобы убедиться в реальности происходящего, - хотя
каким-то слоем сознания отлично понимала, что
щипки могут быть такими же эпизодами сна, как и
сошедшие с ума собаки сегодня на кладбище, и самое
кладбище, и свирепая зимняя гроза... Ей приходилось
видеть сны с ощущениями побогаче и посложнее, чем
простые щипки. Скажем, вчера она купалась в синем
ледяном озере, и маленькие добрые рыбки, подплывая,
щекотали и клевали ее руки... было обжигающе
холодно, льдинки кололи плечи, от горного солнца
начинала гореть стянутая напряженная кожа...
   Из размеренной, предсказуемой, скучноватой,
бедной жизни она нырнула вдруг в темное, опасное,
неизвестное... Страх распирал ее, но при этом - трубы
звучали в ушах, далекие трубы, вызывая странную
дрожь. Это было примерно то же чувство, что и при
купании в том сотворенном сном озере:
пронзительный холод, бодрящий, согревающий,
обжигающий...
   Но пока что холод уверенно брал свое.
   И страх почти смыкался над лицом, отнимая
дыхание.
   На подгибающихся ногах она едва поспевала за
Алексеем, испытывая к нему что-то взрывное: то ли
доверие, то ли наоборот... то ли ужас.
   Ужас? Она не поверила.
   Большой, сильный, уверенный... растерянный,
что-то скрывающий... непонятный.
   Саня где-то потеряла себя.
   Она вынырнула из мути в неярко освещенном
помещении со стойкой. Алексей что-то тихо объяснял
пожилой женщине в строгом синем костюме,
показывал свой военный билет, паспорт и делал
успокаивающие жесты: мол, все будет в порядке...
Потом он подозвал Саню, взял у нее студенческий
билет - единственный уцелевший документ - и стал
заполнять какие-то листки. Саня догадалась, что он,
наверное, селится в гостиницу, но мысль эта была
поверхностная и вялая. "Я не могу спать с сестрой на
одной кровати..." - услышала она сквозь непонятный
шум. Она поняла, что еще пять минут, и все: она упадет
и уснет прямо на этом полу, застеленном серо-
коричневым ковром. А если кто-то попробует ей
помешать...
   Пошли, скомандовал Алексей, подвесил ее за руку
на свое плечо и отправился в долгое путешествие по
темным коридорам. Шаги были неслышны. Потом он
отпер дверь - задержался на пороге, прислушиваясь, -
и вошел. Зажег свет. Номер был двухкомнатный!
Быстро мойся, скомандовал Алексей, подталкивая ее к
двери в ванную комнату, и спать. Я не могу, я уже... Он
нагнул ее над раковиной, плеснул в лицо холодной
водой. Делай как я велю, сказал он тихо. Обязательно
вымой волосы - лучше в две воды. Что? - не поняла
она. Вымой два раза. Так надо. Хорошо, согласилась
она покорно.
   Странно: она действительно сумела вымыться.
Надевать после мытья старое белье вдруг показалось
противно. Алеша... дай простыню... Алексей просунул
ей в приоткрытую дверь розовое хлопчатобумажное
покрывало. Она завернулась в него и кое-как
выползла. Быстро под одеяло - и спать, приказал
Алексей. А ты? Успею...
   Саня нырнула под одеяло и будто умерла там.
Алексей постоял над нею. Потом прошел в ванную,
быстро выстирал брошенное белье и развесил на
горячем змеевике. Коротко вымылся сам. Вышел,
прислушался. Тишина. Вернулся в ванную, промыл
волосы. Опять прислушался. Да, по-прежнему тихо.
Голый по пояс, он сел на диван, привалился к стене.
Потом - протянул руку, ухватил коробку,
приставленную к стене. Открыл ее. Осторожно достал
Аникит и положил себе на колени. Погладил объятую
мягкой кожей рукоять. Теперь можно было
расслабиться. Он неподвижно сидел и смотрел в окно
- в промежуток между неплотно задернутыми
шторами. Небо над крышами некоторое время
оставалось черным, потом стало синеть. Больше
ничего не происходило.

   Глава пятая

   - Ты испугалась вчера?
   Саня ответила не сразу. Почему-то не хотелось
долго расписывать все свои переживания, но - нужно
было сказать сейчас одну полную и окончательную
правду. Коротко и точно.
   - Испугалась. Да я и сейчас боюсь. Только... Вот
здесь боюсь, - она поднесла руку к виску, - а здесь -
нет, - провела от горла вниз. - Это нормально?
   - Думаю, да. - Алексей развернул стул, сел на
него боком, опираясь на спинку подмышкой. - Видишь
ли... Мне нужно очень многое тебе рассказать, и я не
вполне представляю, с чего начать, чтобы ты не
подумала, что я свихнулся. Может быть, вчерашнее...
Как бы это...
   - Вправит мне мозги? - засмеялась Саня.
   - Заодно. Нет, я хотел сказать другое: что вчераш-
нее - только начало. Дальше может начаться такое...
   Саня помолчала, глядя куда-то в угол. Потом тихо
спросила:
   - У тебя бывало такое: что-то происходит, и ты
вдруг понимаешь, что уже видела это во сне... Может
быть, не в точности, но - по сути?..
   - Ты видишь сны? - спросил Алексей, чуть
наклоняясь вперед, - Расскажи - какие они?
   - Мои сны? Они... Иногда мне кажется, что я
больше живу во снах, чем наяву. Те люди - они такие...
Ну, более... Живые, яркие, разные... Но я не очень
хорошо понимаю, что происходит между ними. Будто
бы мне...
   - Шесть лет, - подсказал Алексей. Она
нахмурилась:
   - Да, пожалуй... А почему именно шесть?
   - Потому что одной девочке было шесть лет,
когда она бесследно пропала. Подожди минуту... - Он
взял блокнот и карандаш и стал ловко рисовать,
пристроив блокнот на колено. - Вот посмотри:
узнаешь?
   - Ух ты... - Саня замерла. Странный холодок и
трепетание возникли в груди. С листка, созданный
несколькими уверенными линиями, на нее смотрел
хмурый бородатый человек из снов. - Откуда ты?..
   И вдруг она вспомнила, что и Алексей был там, в
ее снах.
   - Ты узнала его? - Голос Алексея еле заметно
вздрогнул.
   - Да. Узнала. Там он... Такой... Главный. На нем
красный плащ...
   - Кесарь Радимир. Значит, ты его помнишь...
   - Что это значит?
   Холодок был уже не холодок, а - кубик звенящего
льда.
   ...Когда обрушились невзгоды на Мелиору? Кого
ни спросишь из ученых людей, все говорят разное.
Кто-то производит счет по звездам и полагает, что все
решило появление лишней звезды в Водолее. Недолго
просияла на небосклоне звезда, всего сто один день, но
бед наделала на тысячу лет вперед. Кто-то другой
возводит начало к правлению безумного Гердана
Деметрия, который, испугавшись подступающей тьмы,
лишил жизни тысячи чародеев, до того вольно живших
в Мелиоре, и вынудил оставшихся в живых искать
спасения за морем. С тех пор и возникли на дальнем
западе Конкордии, на самой ее границе со Степью,
тогда еще дикой, чародейские обители, где искажали
Закон и Завет. А кто-то третий уверен был и других
уверял, что всему виной любовное пламя, сжигавшее
изнутри прекрасную купеческую дочь Еликониду и
вдового престарелого кесаря Модеста Ге-ронтия,
вынудившего и Патриарха, и Сенат дать разрешение на
этот неравный во всех отношениях брак. Прошел
недолгий срок, и кесарь скончался, так и не оставив
сына, - и золотым венцом, по букве закона,
коронована была Еликонида. Одиночество ее было
кратким: юный красавец Орест Паригорий, побочный
сын бесореберного Модеста, завоевал сердце ее и место
на троне. У счастливых молодых родился сын
Селиний, после чего Орест прожил недолго:
Еликонида уступила бурному натиску слава Яромира
Вендимиана, и нежным апрельским утром Орест был
найден в собственной постели, задушенный во сне
подушкой (так писали те, кто поскромнее; грубый же
Василен Мудрый описал суть умертвления несчаст-
ного Ореста с солдафонской прямотой, вследствие
чего книга его так и лежала под многими замками на
протяжении двух веков). Спустя положенное время
Еликонида вышла замуж в третий раз, и с Яромиром
они очень быстро создали трех дочерей и сына Вельфа,
после чего Яромир скончался в страшных судорогах,
поскольку некий моряк Есен Парфений, сделавший
стремительную карьеру из простых кормщиков в
друнгарии, решил на этом не останавливаться. Но
здесь уж Сенат (изрядно к тому времени поредевший)
стал насмерть, поскольку все на свете знали, что Есен и
Еликонида суть двоюродные брат и сестра. То, что
произошло потом, можно назвать переворотом:
сенаторы взбунтовали чернь, два месяца в
Филитополе, старой столице, шло буйство, пока
Еликонида, обвиненная в тысяче преступлений, не
отреклась и не отдала себя на суд Сената. Но было
поздно: Сенат хотя и успел провозгласить новым
кесарем Юста Триандофила Справедливого, младшего
зятя Модеста Геронтия, человека по-настоящему
незаурядного, но загнать вино безумия в бочку закона
оказался уже бессилен: чернь увлеклась бунтом и
увлекла за собой знать.
   Началась первая Война Кабана и Медведя. Ибо на
гербе Вендимианов красовался черный кабан, а на
гербе Паригориев - золотой медведь. И те и другие
были равно правы в своих обидах и равно обойдены в
претензиях на трон Мелиоры... Война длилась
двадцать шесть лет и закончилась подписанием
мирного договора. На церемонии подписания
сторонники Вендимианов набросились с вертелами на
Паригориев и убили двоих детей...
   Долго шли войны, и получилось так, что югом
овладели Вендимианы, а севером и востоком -
Паригории. Кесарь формально сохранял свою власть,
но целиком зависел от семейств, ибо только при их
согласии указы его могли хоть как-то исполняться.
Сенат не избирался сто двадцать лет... Семейства
соперничали уже не столько за место на троне, сколько
за места возле трона. Здесь осиливали то одни, то
другие, но никогда победа не оказывалась полной.
Наконец влияние кесаря упало до самой земли, и
обедневший слав-однодворец имел куда больше власти
- хотя бы в пределах своих владений. Походы северян
на юг и южан на север привели к опустошению самой
плодородной области Мелиоры - долины Вердианы.
Там, где в начале смуты стояли три десятка городов,
сотни сел и многие тысячи хуторов, остались две
военные крепости и считанные поселения то ли
стратиотов, то ли азахов, которые даже косили и
пахали, имея мечи за спинами. Тысячи
мелкопоместных славов, потерявших свои имения и
сохранившие лишь свои гербы, мечи, руки и верность
клятве, бродили по дорогам, взимая дань с крестьян и
временами уподобляясь бандитам, а временами
вступая с бандитами в смертельные схватки... К этому
привыкли настолько, что не могли представить себе
иной жизни. Обычная междоусобица, ничего
особенного.
   Тем временем за морем дела шли своим чередом.
Свирепый император Акепсий Железноногий огнем и
мечом собрал множество мелких царств в единую Кон-
кордию и теперь занят был внедрением новой религии,
адепты которой, называвшие себя склавами, что на
древнем языке означало "рабы", пытались мутить воду
и в Мелиоре. Но здесь их встретили неприветливо -
настолько неприветливо, что даже провожать
оказалось некого...
   Одновременно с этим из сухой Степи стали
приходить в западные пределы Конкордии племена, в
тех краях невиданные. С трудом удавалось
растолмачить их рассказы. Вдали, то ли на севере и
западе Степи, то ли вообще за высокими
Аквилонскими горами, начиналось какое-то движение,
отголоски которого достигали земель, населенных
людьми, знающими Язык. И одновременно с
распространением веры склавов по Конкордии стало
известно, что там, за Аквилоном, возникла новая импе-
рия, так и называемая - Степь. Кочевники, до этого не
признававшие ни вождей, ни кесарей, ни императоров,
вдруг охотно признали над собой власть Верховного
Зрячего по имени Авенезер. Те, кто видел его, давали
разные описания властителя, и лет ему, по самым
скромным подсчетам, должно было быть в то время
около ста тридцати...
   Медленно, но верно наползала тень Степи на Кон-
кордию - и вот сорок четыре года назад начались
первые пограничные схватки. Может быть, останься
Акепсий жив, он и сумел бы организовать отпор - но
умер Акепсий не своей смертью, а наследники его
оказались слабы и нерешительны. Впрочем, Авенезер
проявил известную мудрость и осмотрительность: он
не стал ни разорять Конкордию, ни подводить под
свою руку, ни даже облагать данью; напротив, он
провозгласил самую тесную дружбу, какая только
может быть между странами... И все оставшиеся годы
его правления принцип этот не нарушался. Но потом
началась первая замять в Степи...
   Санечка слушала жадно, будто пила воду после
долгого бега. Она не понимала еще, почему ей так
невыносимо важно все это услышать, - но ощущала в
себе сладкую, пьянящую легкость и окрыленность. Так
чувствуют себя, уронив вдруг с плеч привычную, не
замечаемую уже ношу.
   Впервые высадиться в Мелиоре конкордийцы и
степняки попытались двадцать лет назад, в первые
годы Авенезера Третьего. Полторы тысячи кораблей,
несущих по полторы сотни пехотинцев или по три
десятка конников, достигли берега в устье реки
Вердианы. Но кормщики не знали мелей и течений,
местных ветров и топких мест. Объединившиеся перед
лицом врага славы-отважники обоих семейств
совместно с гвардией кесаря больше месяца вели
партизанские действия против десанта, с великим
трудом продвигавшегося в лабиринте болот и
непроходимых зарослей, а тем временем хороборцы
строили укрепления в дефиле между рекой и
отвесными Меловыми горами. И когда громоздкая
семидесятитысячная (то есть уже растерявшая где-то
половину состава), вымотавшаяся в ежедневных
мелких схватках армия вторжения выползла из болот
и изготовилась к наступлению в глубь страны, она
обнаружила перед собой семикратно меньшую, но
абсолютно железную армию славов. И биться с нею
нужно было на фронте в версту длиной, не имея
возможности ни обойти, ни перегруппироваться...
   Маршал Киндей, проявив редкую для степняка ос-
мотрительность и смелость, дал приказ возвращаться
на корабли. Отходящих отважники не били. Киндей
отплыл на верную смерть. Его посадили на кол прямо
на базарной площади Леопольдины, столицы
Конкордии.
   Сразу после победы в Мелиоре разразилась новая
война, на сегодняшний день - последняя из больших.
Началась она потому, что старший сын кесаря
Радимира, Карион, обрученный с детских лет с
Ириной Василидой, любимой племянницей генарха
Вандо Паригория, получил в схватке смертельную
рану стрелой в спину и умер через четыре недели. А
закончилась эта война буйным походом азаха Дедоя по
землям обоих семейств, невиданными казнями и
пожарами, изменами и предательствами такими, что и
вспомнить грешно, - и, наконец, захватом Дедоем
кесаря прямо во дворце в Столии, чудесным
исчезновением буквально из самых лап бандитов
маленькой кесаревны Отрады - и отчаянным ночным
боем крошечного отряда гвардейцев, прошедшего от
стен города до дворца, взявшего дворец и уничтожив-
шего мятежника Дедоя и всех его ближайших
клевретов...
   На какое-то время воцарился не то чтобы мир -
но ошеломление. Все же до сих пор на кесаря никто не
покушался. Это просто не могло прийти в голову
никому из владетельных славов.
   Поиски маленькой кесаревны не привели ни к
чему. Ее не оказалось ни среди живых, ни среди
многочисленных мертвых.
   Больше года чародеи и ведимы пытались отыска