т к этой статуе скорби... странно - вообще ни-
каких чувств. Стерто. Что-то было, но что - не знаю.
   - ...дальше... - От рта до уха только это и
долетело. Он оторвал прилипший к земле мешок и
пошел против дождя. Дождь был с примесью горькой
соли.
   Когда Демиру Иерону доложили о катастрофе на
море, он только прищурился и кивнул головой. Ему не
раз приходилось воевать без тылов и вырывать победу
у противника, уже решившего, что разделался с ним
лишь потому, что отрезал или захватил его, Иерона,
обозы.
   Здесь было, в сущности, все то же самое, разве что
чуть крупнее масштабом.
   На следующий после бури день он даже дал
войскам сутки отдыха. После соленых дождей многие
дороги и тропы, взмесенные сапогами, станут
непроходимыми, солдаты потратят силы, которых им
потом не хватит для боя...
   Лучше остановиться и подождать.
   Солнце сделает свою часть работы...
   Войска выстроились для парада в начале
одиннадцатого. Сильно парило, пот не высыхал на
лицах. Стояли, повернувшись на север, в сторону
врага, славы из отданных без большого боя северных
провинций: Паригории, Памфалоны, Серафионы,
Вианоры, Афинодоры, Феопрепии, а с ними
множество тех, кто сохранил род в одном, двух или
трех мужчинах, а с ними отроки, горящие желанием в
род войти и носить впредь фамилию не крестьянскую,
а акритскую; стояли славы кесарской службы:
Урбасианы, Юсты,. Анемподисты, Пактовии (двою-
родные братья и племянники Алексея), Таврионы и
Та-тионы, связанные враждой еще более давней, чем
вражда Вендимианов и Паригориев, но свято
держащих клятву верности кесарю Триандофилу;
стояли выделяющиеся из всех воронеными
жукоподобными латами и обтянутыми черной кожей
шлемами конкордийцы-южане; и южные семейства,
пестрые и неимоверно множественные: сами
Вендимианы, Арпилы, Бонифатии, Тимоны,
Сакердоны, Товии, Сабелы, Ревокаты, Присконы,
Павсикакии... Едва держа строй, стояли крестьянские
парни, взятые по повинности или пошедшие сами "на
срок"... но что значит "на срок", когда война?.. С
топорами и луками, в кожаных рубахах, на которые
нашиты были железные кольца и бляхи, и в таких же
шапках, они были обречены на самые страшные
потери в самый короткий срок. Но ничего этого не
видел в их лицах кесарь Светозар, старший брат
уснувшего Радимира, когда-то добровольно
покинувший мир, дабы избежать смуты.
   И вот - пришлось вернуться...
   Отрада ехала рядом с ним, отставая на голову
коня. А по другую сторону кесаря ехал Войдан, родной
брат...
   Она уже видела у людей такие лица: там, в
странном теневом Озерске, где не совсем люди
двигались наподобие заводных кукол и где она
взглянула в лицо себе самой...
   Это было так невозможно давно, что
вспоминалось с громадной затратой сил.
   В каком-то смысле этого вообще никогда не было.
   - Слава! - кричали воины, вздымая над головой
сжатые кулаки. - Слава! Слава!..
   Крик перекатывался, замирал, возвращался.
Отрада, нарушая ритуал, поворачивала к воинам
голову и чуть улыбалась. Длинные кольчужные
крылья ее шлема вздрагивали и шелестели, как сухой
тяжелый шелк. Она видела лица: бледные и смуглые,
круглые и худые, морщинистые и совсем детские - и
среди них не было ни одного некрасивого! Эти люди
были подлинно прекрасны - может быть, оттого, что
лучились счастьем.
   - Слава! Слава! Слава!!!
   Стояли азахи - в меховых безрукавках, черные от
солнца бугристые плечи лоснятся, бородатые лица за-
прокинуты вверх, рты распахнуты...
   - Слава! Слава кесарю! Слава кесаревичам!
Слава!!! Стояли стратиоты - высокие (низких не
брали, имелись у воинских начальников специальные
воротца с колокольчиком: задел теменем колокольчик
- можешь селиться на бесподатных землях...) и
жилистые, будто опутанные под кожей узловатыми
веревками, в любовно подогнанных полупанцирях, с
мечами, откованными из болотного железа тайными
мастерами и заговоренными тайными чародеями; у
стратиотов вообще было нарочито много тайн...
   - Слава кесарю! Слава кесаревне! Слава
кесаревичу! Слава!!!
   Стоял хор кесарских славов: зеркально блестящие
шлемы, прикрывающие большую часть лица, щиты
"птичья грудь", с которыми можно легко пройти
сквозь частокол копий, выставляемых обычно строем
конкордийской пехоты, и сблизиться с ними на удар
меча; и сами мечи воздеты в истовом приветствии:
   - Слава! Слава нашему кесарю! Победа или
смерть!
   Стояли отважники - в легких доспехах, часто про-
стоволосые. У многих лишь ленты, наброшенные на
плечо, выдавали принадлежность к воинскому кругу.
Отрада хотела повернуть голову, чтобы смотреть
только перед собой, но не смогла.
   Вот он...
   Они встретились взглядом. Нельзя было
останавливаться, кобыла все так и шла мерным
шагом... но мгновение этой встречи было столь долгим
и столь сильным был удар, что Отрада потеряла себя.
Теперь кто-то другой ехал на лошади вдоль
выстроившихся тысяч, и кому-то другому кричали:
"Слава!!!"
   Сама же она - вдруг вернулась в тот осажденный
чудовищами дом. Вкус сладкого вина на языке...
подавать слегка подогретым к десерту и сладостям...
любовь моя, безумие мое... о нас давно уже забыли, мы
никому не нужны, давай убежим... ты и я... я знаю путь,
это недалеко, это рядом... смерть была неизбежна, и
можно было все... Боже, подумала она, ведь можно все,
потому что смерть неизбежна...
   И она хотела оглянуться, но почему-то не смогла.
Развернуты были плечи ее, и голова смотрела гордо и
прямо.

   Глава четвертая

   Лучники Особой сотни, Авид и Драган, прибыли в
войска ранним вечером двадцать третьего мая.
   - Эй, мальцы, куда?
   - К Виолету Афанасию!
   - Ну вот, и Виолет туда же... Прямо езжайте,
будет три каменушки заброшенных, так от них
направо, там покажут...
   Оба брата, и Драган, и Авид, прилично трусили,
но, скрывая это друг от друга, вели себя нахально.
   - Эй, дядя!
   - Чего тебе?
   - Ус подбери, конь наступит!
   Или:
   - Он, дядечка, как же ты в этих штанах живешь?
Тут же три дня выход искать, чтоб хотя бы пописать...
   В конце концов, пережив по пути немало мелких
приключений, они добрались до сотни Афанасия Вио-
лета.
   Совсем рядом поднимались зеленоватые скалы. С
десяток шатров украшали собой пейзаж, и рыжая
глина, вынутая из рвов, резко оттеняла собой молодую
траву лугов. У оснований скал росли тонкие вьющиеся
розы, еще лишь набирающие цвет.
   Афанасий вышел навстречу им из белого шатра,
увенчанного вымпелом с изображением ласки. Сразу
бросилась в глаза необычайная его бледность,
бессловесно объясненная рукой его, подвешенной в
черной косынке.
   - Господин сотник, по предписанию
командующего прибыли в ваше полное распоряжение!
Лучники Авид Паригорий и Драган Паригорий!
   Маска лица Афанасия чуть дрогнула.
   - А... так это вас учили находить шпионских
зверей и птиц?
   - Да, господин сотник!
   - Вольно. Сползайте с коней.
   И, когда встали пеши, рядом, с улыбками на
лицах:
   - Научили?
   - Так точно, господин сотник!
   - Приступайте немедленно, ребята. Боюсь, что
прибыли вы поздно... но это лучше, чем вообще
никогда. Непосредственно подчиняться будете
десятнику Павлу Спиридону... Павел!
   - Тут я.
   - Парней обиходь, место в палатках и у костра и
вообще - отвечаешь передо мной.
   - Понял.
   - Пусть отдохнут с дороги, и ставь их на пост. Да
- и накорми, не забудь.
   - Да что ты, сотник, сдурел? Забыть накормить...
   - Давай, давай. Много разговоров.
   - Понял. Пошли, мальцы. Каша с салом и пиво.
Другого пока нет. К чему вы там привыкли?
   - Что, неужто и торта "Голубка" нет? Это
который делается из хлебных крошек и отрубей?
   - Ну да. А рагу "Мечта конокрада"?
   - Вот о таком, парни, я слыхал, но не едал
никогда. Это как?
    - Это берется кобыла, семь лет ходившая в
плуге...
   Шатер, в котором отвели места братьям, был очень
старый на вид, того цвета, который получается из
любого, очень долго бывшего под солнцем. I
   - Ночуете здесь. Один птицебой у нас уже был, да
вот сморила его змеиная боязнь. Про крылатых змей
слыхали небось?
   - Слыхали? - спросил Авид Драгана.
   - Только вручную, - сказал Драган.
   - Видели мы их, - скривился Авид.
   - Если разобраться, - сказал Драган, - голуби
куда противнее.
   В шатре было жарко и пахло застарелым потом.
   - По шесть? - спросил Драган. - Или сегодня по
четыре. Как ты?
   - Я нормально.
   - Тогда по шесть. Ты начинаешь?
   - Слово.
   - Слово. Иди, тогда я сплю.
   Он взбил солому у края шатра, набросил на нее
порожный плащ и улегся.
   Авид потоптался у входа, потом мысленно махнул
рукой, сдернул с плеча лук...
   Он застрелил голубя, двух ворон и хорька, от
которых просто смердело чужой волей. В час после
полуночи вид растолкал брата.
   - Давай.
   - Ух... это ты. А я уж... Слушай, мне такое сни-
лось...
   - Иди дежурь. Шпионов вокруг - море.
   - Авик, слушай. Что-то вокруг неладно,
понимаешь? таких снов сроду не видел...
   - Не знаю. Тихо все.
   - Вот я и говорю. Что-то не так.
   - Я все равно ничего не понимаю. Умираю, как
спать хочу.
   - Ложись... Ладно, я еще послушаю, что это такое
--вокруг...
   Ночь - звенела...
   Все бесстрашие Драгана скомкалось в первые
полчаса. Темь была пронизана чуждой человеку волей.
Невидимые и почти неощутимые, скользили летучие
тени. Темный жар спускался с небес. Драган вдруг
ощутил себя кем-то другим. Золотая цепь на шее
пригибала к земле, и утопала в той земле украшенная
красным кровавым шитьем атласная обувь. Исчезло
тощее, обвитое жилами тело. Медовое облако было
вместо него, укрытое исшитыми тканями, золотым
фартуком, драгоценной птичьей кожей. Но нечто иное,
высшее, способное вмиг испепелить и развеять,
распахивало пока что пространство, приглашая войти
и принять данность. А потом - вдруг рассыпалось
золото прахом, и вместо стежек драгоценных нитей
одежды соединялись червями, тонкими и белыми, и
запах тлена заместил собой запахи благовоний...
   Драган очнулся.
   Руки сжимали лук и стрелу, припосаженную на
тетиву. Хищная тень медленно взмывала впереди и
падала, взмывала и падала. Бесчувственной
деревянной рукой Драган натянул тетиву и отпустил
стрелу в полет. Казалось, она почти увязла в воздухе,
густом, как сахарный сироп, который уваривают
весной из кленового сока, а осенью разогревают в
больших медных чанах и бросают в него абрикосы...
   Страшно медленно стрела прочертила короткую
линию в пространстве и пронзила шею непонятной
птице, похожей на огромного ворона со слишком
длинной шеей. Птица издала скрежещущий вскрик и
рухнула.
   Драган будто проснулся еще раз.
   Он стоял, весь мокрый от пота, перед палаткой.
Пот стекал с бровей, норовя попасть в глаза. Руки
тряслись.
   Кто-то кричал и причитал впереди.
   Его не пустили смотреть на убитую птицу. Не в
обычае молодых людей таких лет, но он и сам не
рвался посмотреть на то, чей полет он прервал.
   Достаточно, что десятник потрепал его по плечу и
сказал:
   - Ну, парень... Был в самой красе рассвет, когда
его сменил Авид.
   Отрада откинула полог шатра. Воздух снаружи,
хоть и пах дымом множества костров, был все же
свежее спертого воздуха шелковой коробки,
подогретого к тому же не слишком чистым углем
жаровен.
   Дядюшка Светозар сильно мерз. Похоже, он
простудился дорогой, изо всех сил это скрывал,
мучился незаметно, - но если быть рядом с ним,
слышалось тяжелое, с похрипыванием, дыхание, и
доносился запах душного пота, каким потеют
температурящие люди.
   Ночь они провели в разговоре, таком
доверительном и чистом, что Отрада едва не созналась
в своей грешной и безнадежной (это становилось все
яснее и яснее) любви... ее просто отвлекло что-то
внешнее, а потом она потеряла решимость. Дядюшка
был мягок и мудр, но по каким-то признакам Отрада
уловила, что все происходящее ему ненужно, что роль
эту он играет по обязанности...
   Монастырь, в котором он прожил две трети своей
жизни, известен был как место сосредоточения знаний
о земле. Известно там было даже о землях, лежащих за
тридцать лет пути от Мелиоры. Ближними считались
страны, до которых было двадцать тысяч верст. Конти-
нент, кажущийся огромным, простирался всего на две-
надцать тысяч на запад и на жалких три-четыре на юг и
север. Западнее, в океане, была россыпь островов, где
жили невысокие светловолосые люди, признающие
передвижение только по водам. К северу, отделенная
узким проливом, лежала гористая и почти
необитаемая страна. Южный океан, сливающийся с
восточньм, казался бескрайним, и судам требовалось
более года, чтобы пересечь его, но зато по ту сторону
начинался прекрасный зеленый материк, населенный
темнокожими великанами, которым рослый мелиорец
был едва по плечо; великаны жили в необычных и
величественных городах и владели странной магией...
   Кроме рассказов о чужих землях, ей показались
интересными суждения дядюшки о взаимоотношениях
Кузни и реального мира. Так, он считал, что обитатели
Кузни в глубине сознания знают о том, что и сами они
не вполне материальны, и мир их призрачен, - и
именно поэтому изобрели принцип обязательной
чувственной перекрестной проверки всех умственных
построений; объекта, который невозможно потрогать
руками, для них не существует. Но призрачными
руками можно потрогать только призрачный объект -
тем самым они загоняют себя в порочный круг,
ежесекундно убеждая себя в том, что реально только
призрачное и что все прочее не заслуживает даже
серьезного обсуждения. При этом они, дядюшка
подчеркнул, знают, что есть что, - отсюда их
бесконечные терзания и поиски лучшего, запутанные и
наивные мифы о рае и аде, понятие Бога, которого
невозможно увидеть и постичь, бесконечные
взаимоотрицаемые религии... Размышлениями о своем
невидимом Боге они пытаются заставить себя забыть
то, что для них недоступно...
   Белее был неправ, когда творил эту свою Кузню,
говорил дядюшка, потому что призрачные люди
остаются людьми, и к ним нельзя относиться иначе,
чем к просто людям. Обрекать же их на вечное
изгнание просто потому, что им ни за что и никогда не
преодолеть стены, разделяющей собственно мир и мир,
существующий в воображении мира, - бесчеловечно, а
значит, наказуемо. И как иногда человек перестает
различать сон и явь, мир может перестать различать
явь плотную и явь призрачную... что, не исключено,
давно уже происходит...
   Да, подумала Отрада, там, где чудеса - это умение,
почти ремесло, там, где общение с мертвыми - повсе-
дневность, - там никак не додуматься до идеи
Высшего существа, всемогущего и всеведущего. Но в
этом-то и крылась не вполне для нее внятная
ущербность здешнего миропонимания.
   И вот Отрада стояла в проеме двери шатра, вдыхая
дым догорающих и погасших костров. В низине
стелился туман, редкий, как рыболовная сеть.
Маленькие отсюда шатры, белые и синие вперемешку,
проглядывали сквозь ячейки этой сети. Меж шатров
бегали и суетились совсем уж крошечные фигурки...
   Опасно смотреть на мир с высоты, подумалось ей.
   Взрытая красная земля вдоль реки казалась
подсохшей раной.
   А дальше, теряясь в синей тени, отброшенной
горами, курчавился мелкий лес, серела дорога, левее -
сияли тронутые солнцем вершины холмов, безумная
оранжево-зеленая смесь, а за ними стояло море, темное
до фиолета, до цвета старого свинца, - хотя небо над
водой было высоким, пронзительным и чистым. Не
могло море отойти после вчерашней ночной бури...
   Тень впереди буквально вздрагивала от таящейся
под нею силы. Будто единое существо напрягалось там
и устраивалось, выбирая ямку или кочку, чтобы
упереться надежно лапами - и броситься вперед.
   Сюда, на Отраду.
   Мелкие же фигурки внизу готовились ни много ни
мало - умереть за нее.
   Злодеяние этой ночи потрясло Порфир, а чуть
позже-и всю Конкордию. Мелиорские славы
проникли в огромный приют, где жили и
воспитывались сироты, и разрушили порохом
возведенную там недавно башню для наблюдений за
звездами и лунами. В бою и пламени погибли почти
две сотни воспитанников...
   Чуть позже стали шептаться, что башня была не
просто башня, а чародейская башня для удержания
штормов и что было изощр„нным коварством ставить
ее там, среди детей; что славы детей оберегали, а вот
охранники-степняки напротив - просто прорубались
сквозь толпы, надеясь спасти то, что они должны были
охранить - и не охранили. И что вина во всем лежит
на... и опасливо делали специфический знак пальцами.
   Но, конечно, эта трагедия еще не могла стать при-
чиной мятежа.
   Пока еще не могла.
   Будь это дети живых родителей... тогда -
массовые похороны, речи, внезапный взлет
бесстрашия... Здесь - даже мало кто знал, куда делись
тела. А тела увозили по окрестным селам, по
монастырям, зарывали на маленьких кладбищах
хуторов и поместий, пригрозив хозяевам плеткой. И
начало казаться, что все пройдет, что - растечется...
   Далеко на севере, на безлюдном берегу, царь
Авенезер, вынесенный в своем гробу на берег,
медленно растянул восковые губы в усмешке и жестом
велел собираться. Тут же упали шатры, скатались и
повисли на шестах ковры, вьюки оседлали серых
коней, люди в синем вскочили на гнедых. Гроб царя
поместили на носилках, закрепленных между двумя
вороными меринами. Качнулось и поплыло назад небо...

   Глава пятая

   С медлительностью каменного прилива армии
обеих сторон стягивались к тонкой черте - речке
Кипени. С каждой ночью все больше и больше костров
пылало и севернее ее, и южнее. В горах схватывались
отряды разведчиков, в море изредка показывались
далекие единичные паруса, маячили и исчезали. Иерон
не спешил, понимая, что в этой битве верх одержат не
столько искусство и маневр, сколько выдержка и доб-
лесть. И уж подавно не спешили Рогдай и Светозар...
   И все же такое наращивание давления не могло
продолжаться долго.
   ...На рассвете двадцать восьмого мая Авида
растолкал брат.
   - Началось!.. Началось!..
   - Что? - вскакивая и просыпаясь на ходу,
выдохнул Авид. - Что началось?
   Ему снился дом и пожар в доме.
   Вокруг громко и возбужденно разговаривали, где-
то выкрикивали команды; потом - ударили барабаны.
Звук этих мерных ударов, отбивающих ритм чуть
торопящегося сердца: ту-дум, ту-дум, ту-дум, - вдруг
вскинул все внутри; жар и холод одновременно, и та
быстрая торопящаяся дрожь, которая только и бывает
от утреннего озноба и барабанной дроби...
   Десятник на ходу хлопнул их по спинам:
   - На вышку, ребята!
   - Но мы...
   - Иссспол-нять!
   - Понял, - отозвался Драган, и Авид кивнул
вслед:
   - Понял...
   Трехногая вышка, сооруженная где-то в полутора
полетах стрелы от реки, представляла собой
сооружение высокое, но хлипкое, из связанных тонких
стволов сосен и вообще каких-то шестов, к которому
без необходимости старались не приближаться.
Наверху его, на высоте тринадцати саженей, была
плетеная площадка размером четыре шага на два.
Таких вышек в порядках мелиорской армии стояло
около сотни: для наблюдения за противником и
отстрела шпионских птиц. Но сейчас, по разумению
братьев, шпионить врагу уже не было смысла, а значит,
и торчать на вышке не было никакой необходимости -
тем более таким классным лучникам...
   Однако, ворча и оглядываясь, они все же добежали
до вышки и вскарабкались наверх.
   Там уже сидела Живана, деваха тринадцати лет из
их же Особой сотни, служившая у сотника Нила по
прозвищу "Хобот". Живана неплохо стреляла из
новомодного лука с крестообразно натянутой тетивой,
однако шпионских птиц чувствовала плохо, а потому
лупила во всех подряд. Но лук у нее был хорош, это
братья признали сразу, хотя и молча. Тетива этого
черного причудливо изогнутого лука вначале шла
очень туго, но потом с какого-то момента усилие
ослабевало во много раз, и натянутую ее удерживать у
плеча было очень легко. Поэтому целиться можно
было неторопливо и спокойно, рука не уставала и не
начинала дрожать даже после трех десятков
выпущенных стрел...
   Впрочем, свои - и легкие охотничьи, из которых
били птиц, и длинные прямые ясеневые - луки братья
все равн