тельную регистрацию, пресный
жирный ужин, расселение... Она ни на что не могла
реагировать, просто позволяла перемещать себя.
Говорят, у спасшихся от смерти обязательна вспышка
эйфории, бешеного безрассудного веселья... но она
как-то чересчур быстро проскочила эту стадию - да,
там, в грузовике, она смеялась и обнимала спасателей
и сбивчиво им что-то рассказывала, - но уже у реки
вдруг загрустила. Может быть, вид спасительного
берега был слишком уж мрачный: высокие колья,
переплетенные колючей проволокой, и решетчатые
башни с площадками наверху, и множество одина-
ковых длинных сооружений, похожих на врытые в
землю исполинские цистерны... и запахи хлорки,
креозота и угольной гари...
   И все же везли их туда, куда указывала
возникающая в небе - стоило лишь запрокинуть
голову и закрыть глаза - стрела. Стены подступали
здесь совсем вплотную, буквально рукой достать, а
впереди сходились, оставляя лишь узкую щель, - но
другого пути просто не было.
   Встретили их хорошо, хотя и немного
настороженно: этим людям приходилось уже
встречаться с опасными существами, на первый взгляд
похожими на людей. Тот мальчишка на бульваре был
из самых незамысловатых. Поэтому их очень
внимательно осмотрели, просветили рентгеном и
заставили что-то выпить, маслянистое и крайне
мерзкое, - как выяснилось потом, экстракт из лапок и
панцирей каких-то жуков "с той стороны". На людей
этот экстракт не действовал, вызывал лишь отрыжку, а
оборотни под его воздействием не могли удерживаться
в человеческой форме и превращались немедленно.
Тут с ними и кончали посредством огня... Этого Саня
и Алексей не знали, сидя рядом за запертой дверью в
каменной каморке с очень высоким потолком и
решетчатым полом. Пахло мокрой золой.
   В двери было застекленное окошечко. Все время
кто-то подходил и заглядывал в него.
   Алексей не отпускал ее руку, но почти молчал,
глубоко задумавшись о чем-то.
   Это было страшное молчание. Страшнее, чем
перед внезапной близостью или обещанной смертью. В
такие мгновения могли рушиться судьбы, и мы бы
только отмахивались: пустяк. Боги, живущие внутри
нас, что-то наконец решали, и мы, храня еще
ненужную память о свободе и воле, покорно
поворачивались и шли, куда велят, униженные
внезапным рабством и возвышенные приобщенностью
к делам богов...
   Может быть, он нарушил бы все же это молчание,
он уже был готов к тому, глаза его выражали отчаяние,
- но тут лязгнул засов, откатилась дверь, и двое на
пороге-в одинаковых синих комбинезонах с
одинаково подвернутыми рукавами, а потому и сами
как бы одинаковые - сказали: "Ну, выходите, что
ли..."
   Потом был душ, огромная душевая на три десятка
рожков без перегородок, и столовая, где женщины и
мужчины сидели за разными столами, а потом их
опять пригласили - велели - зайти к какому-то
начальству, и там вновь был долгий разговор, отвечал
в основном Алексей, Саня кивала или иногда
добавляла малосущественную деталь их не
настоящего, а подсказанного Картами путешествия.
Особенно заинтересовал начальство - в кабинете
вначале было четверо, потом число людей
увеличилось до семи - способ изготовления
взрывчатки. Пока что они не испытывали в ней
недостатка, на больших армейских складах ее
оказалось немало, но эти люди видели и перспективу.
В конце концов Алексей сказал, что готов -взять этот
род деятельности на себя, если ему дадут людей,
транспорт и горючее, чтобы обследовать в городе места
возможного хранения компонентов. Людей много не
пообещали, добровольцев на рысканья по городу
найти было нелегко, но транспорт имелся и горючего
хватало - пока что.
   Так Алексей приобрел какую-то неясную еще ему
самому должность в здешней иерархии.
   На этом берегу, защищенные от нечисти
неширокой рекой и наспех возведенными
укреплениями, укрылись тысяч двести беглецов.
Большинство их все еще пребывало в
посткатастрофном шоке, но были и те, у кого шок
прошел быстро; они и стали во главе нового общества.
В детали Саня не вникала, отупение от пережитого
сказывалось, казалось, что плохо здесь быть просто не
может.
   Уединения тут быть не могло - такие выводы
сделали эти люди после нескольких жестоких уроков
первых недель нового бытия. Всегда на глазах других,
особенно новенькие. Экстракт из тараканьих ножек
помогал не всегда...
   И вот она проснулась на чистой хрустящей
простыне, но в каком-то необязательном теле. Села.
Что-то происходило вокруг... воздух в блоке был
наэлектризован, как перед грозой. Перед жуткой сухой
грозой...
   Еще не вполне понимая, что делает, Саня
скользнула в джинсы и накинула на плечи
полученный здесь светло-серый халат из вафельной
ткани. Потом потянулась за ботинками. Ботинки вдруг
оказались страшно далеко. Она тянулась к ним и
тянулась, а рука, и попавшее в поле зрения колено, и
ботинки, и пол из неплотно сбитых реек - все вдруг
подернулось ртутной пленкой, и даже не вполне
ртутной, а из жидкого золота, такого же блестящего и
подвижного, как ртуть. Перехватило дыхание, и в
мышцах наступила мерзкая слабость.
   А потом она почувствовала чей-то пристальный
взгляд.
   Все кругом будто бы исчезло... то есть нет: оно
осталось, конечно, но утратило всякое значение и
всяческий смысл. Саня встала. Зажмурила глаза,
чтобы избавиться от лишних деталей. Теперь она
стояла на мосту, узком мосту без перил. Каменные
стены были рядом. А сверху, от черного неба в
пробоинах звезд, падали, широко расставив крылья,
огромные птицы. Их было без числа. Поверх птиц на
нее смотрел страшный глаз. У глаза не было ни век, ни
радужки, ни зрачка, ничего - но он был, существовал,
его образовывали туманности, звезды, чернота между
звезд... наверное, он был там всегда, но не каждый мог
его увидеть, зато тот, кто увидел, уже никогда не видел
на небе иного...
   Потом все прошло внезапно, как и началось. Саня
провела руками по лицу. Ладони оказались мокрыми.
Она вся была в поту и дрожала.
   Медленно, стараясь не шуметь, она добрела до туа-
летной комнаты. Тут тоже, как и в душевой, не было
никаких перегородок. На складных парусиновых
стульчиках там сидели две пожилые матроны.
Полагалось всегда быть на виду... Саня прошла к
самому дальнему унитазу, потом долго умывалась,
отгоняя кошмар. Над умывальником было зеркало,
Саня посмотрела на себя и испугалась. Тонкие впалые
щеки, круги вокруг глаз, от губ не осталось ничего...
Потом она поняла, что испугалась не этого.
   Просто она уже смотрелась в это зеркало раньше!
Да. Зеркало над умывальником было разбито; и хотя
тонкая косая трещина сама по себе не так уж и
бросалась в глаза, но в отражение лица она вносила
что-то зловещее. Верхний левый угол, откуда трещина
шла, был туманно-темен...
   Она огляделась - в страхе, почти в панике. Вот
здесь должно быть окно, закрашенное белой краской!
Почему нет окна?.. Зато под ногами был тот же самый
кафель, красные и желтые плитки в сбивчивом пьяном
шахматном порядке. Сдерживая себя изо всех сил,
Саня плеснула водой в лицо, еще раз и еще. Снова
посмотрела на зеркало - осторожно, будто чего-то
опасаясь.
   Зеркало было то же. То же самое.
   Но в нем отражалась она сама, здешняя, с широко
открытыми глазами, взъерошенная, и далекая стена
позади, и рядок унитазов с большими чугунными
бачками сверху. Шумела, лилась вода, внезапный
испуг уходил, уступая место безумию, а руки
закручивали краны и убирали с мокрого лба волосы...
   - Не спится? - спросила одна из матрон; вторая
вязала что-то широкое из коричневого клубка
размером с глобус.
   - Кошмары, - сказала Саня.
   - Ох, это, милочка, надолго. Все через это про-
шли, да. Это же ты сегодня мост перешла? С парнем
другим?
   - Я.
   - Ну вот. Там-то, на той стороне, - не снилось
ничего такого?
   - Там не снилось, - кивнула Саня. - Там спали -
как в омут: бульк.
   - Вот. Это из тебя страх так выходит. Нас, баб, это
меньше берет, а мужички, летами по сорока кому, те
часто ломаются. Сколько вон их на Клетошку отвезли
из лазарета...
   - Клетошка - это что?
   - А это где хоронят теперь. Кладбище - не клад-
бище... в общем, Клетошка. Садись, посиди с нами. Вон
у стенки стульчик бери... все легче будет, чем в
потолок пялиться.
   - Спасибо... а вот эта раздельность с мужчинами
- она для всех, и для семейных?
   - Пока велено для всех. Вроде карантина. Да и
куда селить-то семейных? Здесь же жилья было всего
ничего, полигон военный. Хорошо, эти ангары
оказались, без них - хоть под открытым небом... а
весна-то холодная была, неранняя.
   - Да уж... - подала голос вязальщица. - Весна
была как по особому заказу.
   - А парень, который с тобой, - муж твой? Ты по-
этому спрашиваешь?
   - Да, - сказала Саня и удивилась, как легко это
соскочило с языка. - Муж.
   - Недавно небось?
   - С февраля... - И это правда, подумала Саня, уже
тогда я была ему жена, просто мы не решались друг
другу в этом сознаться...
   - Э-эх, - сказала вязальщица. - Хоть повезло -
оба уцелели.
   - Повезло, - согласилась вторая. - Ну,
обратишься к коменданту, для семейных комнатку
выделяют - часа на два, что ли, в неделю.
   Саня кивнула. Потом хихикнула. В этой ситуации
заключался какой-то изощренный комизм.
   - Ничего, приспособитесь, - сказала вязальщица
и тоже хихикнула.
   - А чем вы здесь вообще занимаетесь? - спросила
Саня.
   - Кто чем, - охотно отозвалась вязальщица. - В
основном сейчас идет всяческая стройка. Ой, да завтра
сама узнаешь. Ну и на то, чтобы все это обеспечить, -
она показала подбородком на унитазы, - тоже сил по-
трачено о-„й сколько. Было же почти пустое место...
   - Кирилич молодец, - сказала вторая. - Если бы
не он, сидели бы сейчас в говне по уши.
   - Кирилич? - спросила Саня. - Он какой? Я его
видела?
   - Не могла ты его видеть, он сейчас на юге, с
земельной колонией разбирается. Полковник он,
помощником каким-то был у начальника здешнего
воинского. Когда все началось - сумел голову
сохранить...
   - Иван Мефидиевич, - с уважением произнесла
вязальщица. - Видный такой.

   Глава девятая

   Алексей обошел со всех сторон выделенную ему
машину, попинал колеса. Это был ободранный, но
вполне крепкий армейский вездеход с пулеметом
наверху и огнеметом сзади. Тяжелого катка перед
машиной не предусматривалось, а супротив тварей,
устраивающих на дорогах волчьи ямы, имелось другое
устройство: прикрученные к бортам длинные трубы,
выступающие впереди метров на пять и метра на
полтора сзади. Машине предоставлялась возможность
проваливаться под асфальт, но не до конца. Потом ее
следовало вытаскивать лебедкой...
   Он проверил и лебедку. Трос был новенький, в
смазке, без ржавчины и лопнувших проволочек.
Мотор тянул отлично.
   Помимо него и Сани в экспедицию вошли еще
двое:
   узколицый, с чуть косящими глазами и
беспричинно резкими движениями мужчина лет
сорока пяти по имени Любомир, и мрачный подросток
Витя, коренастый, большерукий, прыщавый. Оба
пришли и попросились сами, но если от Любомира
исходила какая-то вибрирующая жажда деятельности,
то Витя был непроницаем, и Алексей подумал, не
приставлен ли он к ним для близкого наблюдения. Что
ж, здешнее многобитое начальство можно было
понять...
   Имея дело с ежечасно грозящей всем смертью,
смертью не простой, а вычурной и изощренной, оно
быстро научилось постоянной необидной, не
унижающей подозрительности. Алексей успел
почувствовать уважение к тем людям, которые сумели
в состоянии крайнего смятения достаточно разумно и
прочно устроить эту временную жизнь, закрепиться -
и дать надежду многим, очень многим. Другое дело,
что из-за совсем других событий, происходящих не
здесь, все они оставались обреченными...
   Чудом было уже то, что ворвавшаяся в этот мир
(видимо, по возникшим в структуре Кузни трещинам)
полуразумная хищная живность не пошла дальше, а
остановилась на каком-то очень условном рубеже, то
ли чего-то выжидая, то ли переваривая уже
проглоченное. Алексей, помня, какой удар по мозгам
он получил, пытаясь проникнуть в мысли черной
обезьяны, предполагал, что все вторженцы
представляют собой некий единый интеллект, равно
как рой или муравейник. Ведя поиск в этом
направлении, можно будет подготовить и контрудар...
Он оборвал себя. Бесполезные мечтания. Все в руках
Астерия.
   Но почему я решил, что Астерий намерен
уничтожить Кузню? Конечно, это не цель его, а лишь
способ сотворения чего-то... скорее всего, новой Кузни
- или как она там будет называться?.. И более того -
почему я так уверен, что это у него получится? Кузня
уже не та, что была во времена Ираклемона, она стала
бесконечной и бесконечно запутанной. Не
поддающейся расчету. Здесь можно всю жизнь ходить
вокруг одного столба и открывать новые и новые
горизонты. Не случится ли так, что достижение
Астерием цели - башни Ираклемона - будет
одновременно и его концом? Астерий, средних
способностей чародей, замахнулся на то, что создано
Великим...
   Алексей встряхнул головой. Думать об этом
бесполезно. Все равно что лошади размышлять о
навигации.
   Но и не думать - невыносимо.
   Из-за прикрученных к бортам труб забраться в ма-
шину можно было только встав на капот и перешагнув
через ветровое стекло.
   Алексей сел за руль. Витя с Любомиром
разместились сзади, Саня - справа. Алексей
посмотрел на нее, чуть улыбнулся, закрыл и снова
открыл глаза. Ему вдруг почти неудержимо захотелось
уткнуться в ее колени.
   Я тебя никому не отдам, вдруг окончательно
понял он. Никому. Никогда.
   Пусть рушится мир.
   Пусть горит то, что поддается огню.
   Если мы погибнем, то так тому и быть. Но если мы
почему-то уцелеем...
   Он завел мотор.
   Сарвил чувствовал, что попал внутрь заката. Не
стало иных цветов, кроме оттенков красного. В
красной тьме струились красные тени.
   А потом возник Голос. Именно так, с большой
буквы. Он был один в мире.
   Голос обращался к кому-то третьему, Сарвилом не
слышимому. Он замолкал, выслушивая реплики,
потом возобновлялся - то сухой, то насмешливый, то
снисходительный и даже чуть презрительный. Язык
его был странен: Сарвил не понимал ни слова, и в то
же время ему казалось, что он знал этот язык, но забыл
начисто - и даже хуже: что это его родной язык,
который он не может теперь вспомнить...
   Потом ему стало казаться, что он начинает
понимать сказанное.
   Потом - что понимает все, но слышимое им недо-
ступно разуму...
   Наверное, прошло очень много времени.
   Вдруг как-то сдвинулись, как-то провернулись
тени и свет, линии и пятна - и Сарвил понял, где он
находится. Он стоял на аллее красного сада, даже крас-
но-черного, но черный, наверное, был просто очень
густым и темным красным; так видится черной
венозная кровь; деревья, фонтаны и статуи этого сада
были видимы и одновременно странно прозрачны,
будто стеклянные игрушки, опущенные в
подкрашенную кармином воду.
   Напротив него стоял обладатель Голоса, высокий
бритоголовый мужчина в просторном плаще,
скрывающем руки. Сарвил, оказывается, уже долго
разговаривал с ним, что-то рассказывал и о чем-то
заинтересованно расспрашивал, и тот - отвечал... И
сейчас, когда какая-то отлетевшая часть мозаики души
встала на место, Сарвил вздрогнул и сбился в
пространном рассуждении о путях перерождения
мышей в мелких птиц и обратно и увидел себя
отраженным то ли в глазах, то ли в мыслях
бритоголового: маленький, жалкий, почти мертвый
человечек, ничем не выше мелкой птицы или мыши...
   И, собравшись было продолжить реплику, он
неожиданно для себя замолчал.
   Бритоголовый улыбнулся.
   - Вот ты и весь в сборе, чародей, - сказал он. -
Теперь можно поговорить подобно взрослым людям.
   Сарвил почувствовал, как в нем поднимается
холодная волна, накрывает с головой, потом - спадает,
унося что-то... Волна... вода... снежное месиво - вот
что это было: жидкая каша из ледяных кристаллов... -
поэтому и остановилось сердце. Остановилось,
пропустило один... два... три... четыре удара. Бухнуло
вновь. Затрепетало, торопясь.
   - Бояться уже поздно, - продолжал
бритоголовый. - Бояться можно тогда, когда есть что
терять, - тебе же терять не осталось ничего.
   - Это я понял, - сказал Сарвил, не в силах
разжать губы.
   - Быстро, - с насмешливым уважением сказал
бритоголовый.
   Почему я его так называю про себя? - подумал
Сарвил, ведь я знаю его прозвание... он хотел
произнести его хотя бы в мыслях, но не смог в мозгу
что-то вспенилось на миг, как бы предупреждая: не
сметь...
   - Напрасно, - сказал бритоголовый. - Ни ты и
никто другой.
   - Но ты ведь чего-то хочешь от меня?
   - Не столько чего-то хочу, сколько чего-то - не
хочу. Не хочу еще одного раба. Хочу - помощника.
   - Для этого нужно было меня убить?
   - Извини. Ты знал, на что шел.
   - Да уж... Я слишком поздно понял, что это ло-
вушка.
   - Значит, она была сделана грамотно.
   - Грамотно... да. Где же настоящие погодные
башни?
   - Башни... Башни - это символ. В сущности, если
владеешь ремеслом, достаточно простой палки,
вкопанной где-то на вершине дюны... Все это не то,
чародей, не то. Неужели ты не чувствуешь, что сейчас
настал самый важный миг в твоем существовании?
Может быть, от твоего кивка зависят судьбы народов?
Мигание твоего глаза потомки будут расценивать как
вещий знак?..
   Сарвил чуть сдвинул брови. Он ощущал движение
своих мышц, ощущал возникающие на коже бугорки и
складки - но при этом и чудное, а может быть, и
жуткое чувство отгороженности от себя самого: кожа
была навощена, звуки долетали будто сквозь нежный
и коварньй шелковый занавес, глаза напрасно
пытались вспомнить иные цвета...
   - Ты что-то хочешь от меня, - повторил он.
   - Да, наверное... У меня не может быть друзей
среди живых; почему бы не постараться приобрести их
среди мертвых? Живые требовательны и капризны...
они то хотят от меня какого-нибудь чуда, то боятся.
Мертвые же...
   - ...неприхотливы, - закончил Сарвил. - Зачем
тебе понадобился друг?
   - По глупости. По тщеславию. Единственное,
чего нельзя получить чародейством, - долгая дружба.
   - И ты почему-то решил, что я стану твоим
другом?
   -Да.
   - Смешно.
   - Нет. Думаю, когда ты узнаешь меня поближе,
когда сможешь понять то, чего я добиваюсь...
   - Ты привел на мою родину врагов. Это пока все,
что я знаю о тебе.
   - Не все.
   - Это главное. Остальное - лепет.
   Молчание длилось недолго, но стало
невыносимым.
   - Я хотел бы обойтись без людской крови, -
сказал наконец бритоголовый. - Я хотел бы избежать
страданий. Но что я могу сделать, я, чародей, - если
люди сами вынуждают поступать с ними так, а не
иначе? Мне навсегда запрещено возвращаться в
пределы Мелиоры, и как я ни пытался...
   - И что же - ты, великий чародей, не мог обра-
титься птицей? Или принять невидимое обличие? Не
поверю...
   - Это так. Я не мог позволить себе рисковать, вот
в чем дело. Любое невидимое обличие расслабляет, я
уже не говорю о птичьем. Развеять же чары не так
трудно... да что я тебе, чародею, объясняю... ты бы и
развеивал, наверное. Ну-ка, скажи: если бы я метнулся
к Башне в образе лисицы - неужели бы не принял ты
участия в загоне?
   - Зачем тебе Башня? - выдохнул Сарвил.
   - Так уж устроен мир, - сказал бритоголовый. -
Не мною. И - скажи, чародей: он что, устроен как
надо? Без нареканий?
   - Как может быть мир без нареканий? -
рассмеялся Сарвил. - Помнишь же поговорку...
   - Помню, - перебил бритоголовый. - А - создать
самому - новый - без нареканий - не хотел никогда?
Сарвил задумался.
   - Хотел, - сказал он. - Мне было одиннадцать
лет, и я хорошо представлял себе, каким должен быть
мир на самом деле. Но потом, когда в размышлениях
своих дошел до кладки бревен...
   - Все на этом останавливались, - кивнул
бритоголовый. - Поначалу это казалось
непреодолимым. Но потом, когда начинаешь
понимать, что законы природы издаются, в сущности,
так же, как и законы судейские...
   - Это я слышал когда-то. Но даже и не начал по-
нимать. И не понимаю до сих пор.
   - И тем не менее все обстоит именно так. Хочешь