м Домнин? Сомни-
тельно, чтобы - девочку, ребенка... И в то же время -
вот он, факт. Разве что - Еванфия по поручению Дом-
нина?.. Но тогда кесаревна должна знать многое, по-
скольку у Еванфии было время для обучения.
   Возможно, что и - знает. Есть способы прятать
знания так глубоко, что никто и никак их не найдет -
пока не настанет час, или не прозвучит нужное Слово,
или не сойдутся звезды... Мало кто владеет этим
умением - прятать - в совершенстве, вот
многомудрый Филадельф владел, это точно, да и
Домнин тоже - похуже, но владел.
   Но чтобы простая нянька-ведима...
   Что я знаю про Еванфию? Ведь ничего. Может
быть, не так уж и проста она была.
   Никогда и ни в чем нельзя быть уверенным, имея
дело с чародеями. Ни в чем и никогда. Взять того же
Филадельфа...
   Кланяясь и приседая, вошла служанка Аврелия и
доложила, что староста Кириак просит принять его
для разговора. Алексей покосился на Саню. Саня
спала, подложив ладони под щеку.
   - Для разговора только со мной, - сказал
Алексей. - Люциферида отдыхает.
   Служанка поклонилась и попятилась, приглашая
Алексея следовать за нею. Староста ждал под
лестницей: крепкий лысый мужчина с хорошими
умными глазами и будто бы надрезанным ртом.
   - Да пребудет вечная благодать на этом доме, -
прижал руку к сердцу староста. - Не оскудеют сусеки
его и не преломятся столпы, и будет прочной крыша и
неколебимым основание. О спутник Светлоликой!
Благодарю тебя за согласие побеседовать с грязным
землепашцем...
   - Не нужно так говорить, уважаемый Кириак. -
Алексей попытался улыбнуться и вдруг понял, что
ему трудно улыбаться. - Труд ваш любезен Тому, Кто
Видит Все. А я понимаю, что у тебя есть веская
причина торопиться с разговором.
   - Да, о спутник, - и староста наклонил голову. -
И причина эта страшна. Ты знаешь, о чем я говорю.
   - Знаю, - сказал Алексей. - Дети.
   - Да. Их уже понесли наверх. Они уже не здесь -
и никогда здесь не будут. Тем более что они не
настоящие люди, а ублюдки, еще до зачатия
предназначенные Ему. Им не станет здесь жизни, даже
если мы их и примем.
   - Понятно, - сказал Алексей. - А мать их...
Милена?.. что она делает?
   - Она... кормит их, о спутник. Она их кормит.
Она же мать...
   - Я хочу ее видеть. Потом, потом... - Он жестом
остановил старосту. - Я полагаю, мы справимся с этой
трудностью, уважаемый Кириак. Теперь скажи мне
вот что: те, кто встретился нам на тропе, - откуда они
приходят? Ведь среди них деревенских не было?
   - Да, о спутник Светлоликой. Деревенских среди
них нет. Нас они называют рабами и относятся как к
бессловесным рабам. Хотя... - он понизил голос, - мне
кажется, что они сами-то и есть настоящие рабы...
   - Мне тоже так показалось, - согласился
Алексей. - Во всяком случае, старуха с такой
готовностью отреклась от своего ложного божества,
что мне даже стало неловко. Будто она всю жизнь
только об этом и мечтала.
   - Анимаида? Может быть, это и так, о спутник,
может быть, и так... Живут они в обители, стоящей
слишком близко от нас, и нет нам от них покоя. А
стоит она аккурат под Преддверием, под отвесной ска-
лой. Говорят, что Он мочится и испражняется прямо в
их двор... и что они пьют ту мочу и лижут те испраж-
нения...
   - Так стало не слишком давно, верно? - спросил
Алексей.
   - Да... уже на моей памяти. Мне было лет восемь,
когда пришли люди с мечами, убили нашего колдуна и
велели поклоняться Ему. Сначала они забирали
только овес и свеклу...
   - А куда же тогда делись старые Боги? Неужели
они уступили так легко каким-то самозванцам?
   - Я не знаю, уступили они или нет... Старик
Самон - он умер прошлым летом, года не дожив до
своей девятой девятины, - так он говорил, что по
крайней мере трое бывших Богов ушли по дороге на
Голубой Свет. Они... обиделись на людей. Потому что
люди их предали. Они сделали людям так много
хорошего...
   - А люди стали поклоняться тому, кто может
сделать много плохого - и не делает только из
милости, - подхватил Алексей. - Ах, какая обычная
история!
   - Что? Неужели... Люциферида?..
   Алексей чуть развел руками - и промолчал.
   - Не смею больше докучать тебе, о спутник. -
Староста приподнялся, чтобы уйти, но Алексей
жестом попросил его задержаться. Однако перед тем,
как начать свой разговор, он выдержал хорошую
паузу.
   - Уважаемьй Кириак, ты знаешь, наверное, что
колдуны владели умением узнавать о мире и о
человеке все, не прибегая к прямым расспросам. И
человек рассказывал им все, сам того не замечая, - и о
себе, и о том, что знает, и даже о том, чего не знает и о
чем не догадывается. Я считаю это достаточно
бесчестным делом и стараюсь к этому умению не
прибегать - по крайней мере без ведома того, с кем я
беседую. Не позволишь ли ты мне порасспросить
себя? Я даю слово, что не буду пытаться узнать о тебе
и твоей деревне ничего, что ты сам бы не хотел
сказать. Меня беспокоят люди, живущие в обители
под скалой.
   - Но я ничего не знаю о них... почти ничего. И
все, что я знал, я сказал тебе.
   - Тебе только кажется, что ты не знаешь. Ты
всего лишь не отдаешь себе отчета в своих познаниях.
И я вижу, что ты по-настоящему боишься узнать что-
то еще... Если хочешь, я сделаю так, что ты даже и не
поймешь, узнал я что-либо из нашей беседы или нет.
   Староста задумался, однако ненадолго.
   - Хорошо, о спутник. - Вздох его был еле
слышен. - Но я действительно хотел бы остаться в
неведении...
   За полтора часа беседы знания Алексея об этом
замкнутом мирке существенно пополнились. Велика
была странность его, именуемого Дворок. По
преданию, каменный свод воздвигся сам собой над
головами людей девять поколений назад, и нынешнее
новорожденное должно оказаться последним, кто этот
свод видит, - но как именно состоится конец мира,
предание умалчивало. Интересно, что и после
воздвижения свода продолжалась смена времен года,
росли деревья и злаки, шли дожди и прилетали ветра и
птицы, но многие, отправлявшиеся искать выходы,
возвращались ни с чем - если, конечно, возвращались.
Дважды разражались религиозные войны, в первой из
которых победили колдуны (победили так, что от их
противников не осталось даже воспоминаний, и никто
не может сказать, с кем сражались тогда колдуны), а во
второй колдуны затеяли драку между собой и,
очевидно, перестарались. Потому что в мире вдруг
завелась нечисть, которой тут не было сроду и о
которой никто и не слыхал прежде...
   Голубой же свет, рассеивающийся по своду и
создающий сумерки днем, вытекает из-за высоких
скал на юге; туда ведет мощеная дорога, по которой
никто не ходит, потому что ушедшие не
возвращаются. Говорят, что этой же дорогой отбывают
души умерших.
   По дороге этой ходу верст семьдесят известных -
и никто не знает, сколько дальше, за скалами.
   Всего Дворок имеет верст сто поперек - в самом
широком месте - и верст триста вдоль. Говорят, в
дальнем конце его есть две дыры, из одной вытекает
черная река, в другую она проваливается. Людей, по
разному счету, то ли девятерная девятина девятерных
девятин, то ли чуток побольше... А еще там, где
кончается известная часть мощеной дороги, живет
Мантик, который знает будто бы все - но который
требует от людей невозможного за свои ответы...
   Староста наконец откланялся и ушел,
вымотанный напряженной беседой, а Алексей как
сидел, так и продолжал сидеть на низкой резной
скамеечке, привалясь к стенной циновке. На ней
плетельщик то ли намеренно, то ли случайно сплел
узор из длинного ряда рун "отилия", "йера" и
"ингус". Что ж, устало подумал Алексей, возможно,
именно эта циновка принесла в дом достаток... Сам он
в силу рун не верил - Аникит одинаково легко
перерубал клинки и рунические, и простые, - но знал
при этом, что всяческие знаки и амулеты сильны не
столько сами по себе, сколько устроением и
гармонизацией сил своего обладателя.
   Он вспомнил об Аниките и загрустил...
   Саня проснулась будто от удара, вскочила. Было
полутемно. Откуда-то доносились негромкие
возбужденные голоса: будто то ли ругались, то ли
ликовали шепотом. Тут же зашелестели легкие шаги, и
вбежала, согнувшись и касаясь руками пола,
темноволосая бледнокожая девушка. Саня вспомнила
ее, потом место, где находилась, потом все остальное.
   Тоска, подлетев незаметно, вдруг накрыла ее с го-
ловой.
   Это из-за сна, попыталась доказать она себе, это
все сон... она видела очень плохой сон, забыла его
начисто, вспомнила на секунду и опять забыла. Но
глаза ее были мокрые, и подушка тоже была мокрая.
Она оплакивала кого-то из тех, кто дорог...
   Дозорные на маяке Красный Камень заметили
корабли сразу после восхода и сначала не поверили
своим глазам - так их было много, темных
низкосидящих кораблей, что сливались они в
сплошную полосу. Но уже полчаса спустя в
зрительные трубы различимы стали идущие впереди
гаяны, узкие и длинные, которые и с одним рядом
весел способны обогнать ветер, и следующие за ними
на расстоянии более тяжелые хеланды, а дальше
дромоны и огромные неповоротливые барги - всего
числом около трехсот...
   На маяке зажгли условленный тревожный сигнал,
и по цепочке постов сигнал этот понесся в Столию,
дорогой попав и в северный Бориополь к Вандо
Паригорию, и продолжил от Столии путь на юг, в
Петронеллу к Вендимианам. Это мало что значило:
северная оконечность Мелиоры, полуостров Дол, был
слишком неудобен для обороны. Голый, каменисто-
песчаный, он почти не имел населения - только на
восточном побережье его в рудниках добывали
медную руду и тут же плавили в большой и одной из
самых старых кузниц. Высаживаться на Дол можно
было в любой точке побережья: здесь не существовало
ни мелей, ни рифов. Но и для вторгающихся этот
участок суши имел ценность, скорее, символическую:
от прочей Мелиоры его отделял перешеек в четыре
версты шириной, скалистый и труднопроходимый;
единственную пробитую в скалах дорогу, ведущую к
рудникам, перекрыть можно было силами нескольких
сот бойцов. И как плацдарм для накопления сил
полуостров не слишком годился: на нем почти не было
источников воды - только в районе все тех же
рудников; но как поступают с ручьями и колодцами
перед лицом наступающего врага, полководцы
Конкордии хорошо знали...
   Тем не менее корабли шли к Долу.
   Высадка началась в час пополудни. Первые гаяны
ткнулись носами в песок, из них просто через борта
посыпались в мелкую воду саптахи и крайны, в легких
доспехах и с легким оружием. Им никто не
противостоял.
   Гаяны стремительно отхлынули от берега,
освобождая место для тяжелых кораблей. Те
подходили медленно, останавливались в отдалении,
спускали в воду сходни. По сходням сводили лошадей,
завязав им глаза. Панцирная пехота грузилась в лодки;
панцири, впрочем, солдаты не надевали - понимая,
что боя не предстоит. Высадка длилась долго, до
вечера. К вечеру по всему побережью горели костры.
Дрова для них тоже привезли корабли...
   Лишь одна попытка сопротивления была оказана.
Шестеро стражей маяка отказались сдаться, заперлись
в башне и продержались полтора часа, посылая через
бойницы арбалетные стрелы в конкордийских воинов.
А когда те выжгли наконец толстую дверь из мореного
дуба и ворвались внутрь, их ожидал еще рукопашный
бой на винтовой лестнице... Поняв, что нахрапом маяк
не взять, хитроумные крайны набили нижнюю
площадку хворостом, облили каменным маслом и
подожгли.
   Загудело пламя...
   Трое уцелевших стражей засели на верхней
площадке и стреляли до тех пор, пока не вспыхнул
медный переплет фонаря... Тогда они бросились вниз.
   Зеленый огонь полыхающей меди был виден
далеко...
   Вечером этого дня умерла августа. Впав в
нерешительность сразу после нападения мертвого
Гроздана Мильтиада, она стала медленно угасать, и
все же смерти ее не ждали так скоро. Она присела
отдохнуть после ужина, прикрыла глаза и незаметно
перестала дышать...

   Глава двенадцатая

   Теперь у них была повозка, запряженная двумя
осликами, маленькая, но удобная, устроенная так
славно, что на отдыхе за пять минут преображалась в
домик, хороший запас еды, две теплые попонки для
осликов и еще тючок всякого теплого тряпья для
пассажиров. Милена, то ли от природы такая угрюмая
и молчаливая, то ли пришибленная упавшим на нее и
счастьем, и несчастьем одновременно, не замечала
ничего, не отпускала детей с рук и шепотом напевала
им что-то, испуганно поглядывая в спины таких
добрых и таких бессильных богов...
   Не удалось жителей деревни ни уговорить, ни
подкупить, хотя Саня и благословила все фонари,
пошептала над ними, поводила руками... познакомила
их заново с владельцами - и теперь фонари не только
у нее в руках источали легкий солнечный свет, но и в
руках жителей деревни... не было предела их радости.
Они готовы были на все, хоть самим бросить все и
идти с Люциферидой, но - но только не оставлять в
деревне детей, которых уже понесли наверх.
   Страх был сильнее людей.
   Уютное цоканье маленьких копыт, легкий ход
колес, облитых цельной резиной - чуть
подкопченным млечным соком рыхлого кустарника,
растущего в изобилии повсюду, - теплый сухой
ветерок в лицо... фосфоресцирующие светлые леса,
более светлые, чем свод над головой, и луга,
источающие легкий запах свежеиспеченных булочек с
маком... На них цвели россыпями белые цветы и
паслись вдалеке смутные козы... Умиротворение,
нашла слово Саня.
   У-миро-творение...
   Миро-творение, достигшее финала. Финишной
черты.
   Завершения.
   В какой-то момент она будто бы посмотрела на
себя с большой высоты - при этом оставаясь собою,
не покидая тела. Маленький человечек в ненужном
пути...
   И все же... все же ей хотелось вперед. Не только
назад. Но и вперед.
   Они почти не разговаривали в дороге. Алексей
был задумчив, и Саня щекой ощущала его
непривычную растерянность.
   - День сегодня среда... - сказал он однажды вслух
и сам этого не заметил.
   Весть о их проезде бежала далеко впереди них, и
от всех придорожных деревень к ним шли люди и
просили благословить фонари и домашние
светильники, а однажды мальчик принес просто банку
со светляками, и Саня благословила банку. Только
потом она задумалась: банка была слишком обычной,
стандартная литровая банка... Здесь знали стекло и
делали из него вещи, но это было дутое стекло. Она
сказала про банку Алексею, он кивнул, ничуть не
удивившись: да, конечно...
   Начала того, что называлось мощеной дорогой,
они достигли к исходу первого дня пути.
   Здесь была когда-то деревня - большая деревня.
Может быть, она даже называлась городом. Видны
были остовы высоких домов - в три, а то и в четыре
этажа. Огромные высохшие деревья с обломанными
сучьями стояли в два ровных ряда, обозначая,
наверное, то, что было главной улицей, или
бульваром, иди парком. Полуразрушенный мост вел
через сухое ложе неширокой речки.
   От моста влево, в сторону от развалин, шла
пробитая в кустарнике колея. Там светились
несколько огней - лиловых, или синеватых, или
вообще непонятно каких: трудно подобрать в языке
людей определение нелюдского света.
   Это оказался постоялый двор, предназначенный
вообще непонятно для кого: здесь был такой
очевидный тупик, такой дальний угол, что содержание
постоялого двора никак не могло оправдаться - но вот
оправдывалось, видимо...
   Ох, подумала Саня, это уже не парность, это
тройственность какая-то... точно так же они въезжали
в профилакторий (давным-давно, в тумане) и в
трактир в городке Лиль... и ей пришло в голову, что
вообще ничто не изменилось, что вообще нет и не
бывает никаких вторых и третьих разов, а происходит
одно и то же событие, просто она видит его с разных
точек. Интересно, понимает ли это Алексей?..
   Алексей это понимал. Их крутило в воронке,
заканчивался третий оборот, и совершенно неясно, где
дно и чем вообще все кончится. Никто не знал Кузню
досконально... и Алексей подозревал, что и сам Велес
не знал ее.
   А если знал, то держал знания при себе.
   Из водоворота же следует выбираться так:
набрать в грудь воздуха и нырнуть поглубже... и куда-
нибудь выбросит. Выбросит-выбросит, грех
сомневаться.
   Забор постоялого двора был глинобитный, а сам
дом представлял собой совершенно фантастическое
сооружение из каменных брусьев и сложнейшего
деревянного каркаса, предназначенного словно бы для
того, чтобы накидывать сверху то ли маскировочную
сеть, то ли шатер.
   Изнутри огромный дом казался совсем
маленьким. Всего лишь два массивных стола с
лавками стояли в комнате, а за буфетной стойкой
пространства хватало лишь на то, чтобы повернуться.
Низенькая приоткрытая дверь из того пространства
вела, кажется, вниз. Вдоль комнаты над входной
дверью проходила галерея - так низко, что при входе
Алексей зацепился теменем о балку.
   - Эй, хозяева! - позвал он.
   Не сразу в ответ зашаркали шаги, заскрипели
ступени, и из дверцы показалась высокая костистая
старуха. Алексей вздрогнул: так похожа она была на
ту, встреченную на тропе...
   - С прибытием, гости, - сказала старуха
спокойно.
   - Здравствуйте, тетушка, - поклонился Алексей.
- Переночевать и поужинать. То есть сначала
поужинать...
   - И ослики, - сказала Саня.
   - Осликам проще всего, - сказала старуха. - Есть
и отруби, и сено. Ужин... холодное мясо, хлеб, пиво.
Ночлег... что-нибудь придумаю.
   На светящуюся плошку, над которой Саня
провела рукой - и полился чистый теплый свет, -
старуха посмотрела равнодушно. Кинула взгляд и тут
же забыла.
   - Неужели заняты все комнаты? - чуть
притворно удивился Алексей. - Мне показалось...
   - Комнаты свободны, - сказала старуха. -
Просто много лет здесь не останавливается никто.
   Робко, бочком, вошла Милена с детьми. Встала
так, чтобы занимать поменьше места.
   - Ваша рабыня? - кивнула на нее старуха. -
Может спать на галерее. Смешно - у меня осталось
немного кислого молока. Как раз поесть этим детям.
   - Сколько с нас? - спросил Алексей.
   - Шесть с половиной. Заплатите утром. Сразу за
все. Сейчас принесу еду. Подождите.
   Она медленно спустилась вниз. Алексею вдруг
показалось, что там, внизу, зашептались. Он
попытался прислушаться, но вдруг хором завопили до
того молчавшие дети. Испуганная Милена забилась в
угол, суетясь, расстегнула стеганую фуфайку,
стеганый же халат, стала прикладывать детей к груди;
дети грудь не брали, им нужно было что-то другое...
   Наконец они все-таки замолчали и зачмокали, но
до того слаженно и громко, что Алексей не стал
обострять слух. Уже потом он подумал, что зря
остерегся, но тут как раз старуха возникла вновь,
ловко неся большой деревянный поднос с глиняными
мисками и большим стеклянным кувшином, полным
темного пива с толстым пластом пены под горлышком.
   Милена подошла к столу не сразу. На нее
пришлось посмотреть, нахмурясь.
   Разварное мясо было обернуто какими-то
большими пряными листьями, не похожими на
капустные, и обвязано толстыми белыми нитками.
Лепешки, поданные к нему, были очень тонкие,
местами почти прозрачные. Это было вкусно - а вот
пиво немного перестояло, выдохлось. И все же
Алексей выпил две полные кружки.
   - Тетушка, - обратился он к старухе, - а почему,
собственно, у вас так редки постояльцы? Пообедать
люди заходят, а спят где-то в других местах?
   - Люди глупы, - сказала старуха. - И
легковерны. Она повернулась и направилась к
лестнице, ведущей на галерею.
   - А как вы управляетесь с хозяйством в
одиночку? - спросил Алексей вдогонку.
   Старуха оглянулась на него, поджала губы, но
ничего не ответила.
   Среди ночи Алексей неслышно поднялся,
медленно, по миллиметру, открыл дверь и стал
слушать. Приглушенные звуки наполняли этот дом,
бродили по нему - непонятные, но вроде бы
безопасные.
   Алексей с годами уверился: число опасностей в
мире велико, но все же ограниченно.
   Сначала он выделил и забыл звуки обычные:
сонное посапывание Сани, тихое - тишайшее,
настороже - дыхание Милены, возню двойни... Потом
он стал искать старуху. Долго не было ничего, зато под
полом будто бы волокли по неровному что-то мягкое и
тяжелое.