вырубленные из
камня - так они были тяжелы. Еще четыре - зарыли
поодаль, у болотца. А у самой деревни в наспех
вырытом рву похоронили сто девяносто шесть
новобранцев, принявших такой неравный и жуткий
бой. Они лежали вперемешку, и побежавшие, и
стоявшие насмерть, потому что подлинная смелость
познается только в третьей схватке, а в первой -
бывает всякое.
   Раненых отвезли к тракту и передали в
проходивший мимо госпитальный обоз. Хоть в этом
немного повезло... Всего же у Венедима осталось
меньше четверти бойцов.
   Хуже всего было то, что Венедим - до следующей
схватки - не мог быть уверен, что его бойцам не пере-
ломили хребет духа и что в новом бою они не ударятся
в панику в первую же секунду...
   Ему хотелось верить, что это не так, - но, глядя на
лица парней, которые, может быть, впервые в жизни
похоронили так много тех, с кем еще утром делили
хлеб и пили воду с вином, он пытался мучительно
вспомнить или представить себя в такой ситуации - и
это почему-то оказывалось невозможным, все время
невозможным...
   У старого черного коробчатого моста через
мутную речку, текущую где-то далеко внизу, на дне
глубокого оврага, их остановили. Два десятка конных
славов с кесарскими орлами на флажках стояли в
строю, а чуть поодаль заняли позицию за ровиком и
частоколом лучники. Там же Венедим разглядел и
треноги с рамочными луками. Минут десять такая
застава могла бы продержаться... впрочем, десять
минут и нужно, чтобы обложенный хворостом и
железным ломом мост превратился в огненную трубу,
а потом и в пепел.
   От строя конных отделился всадник в сером
плаще сотника. Венедим ждал, когда он приблизится.
Венедим с юности был несколько близорук, что не
мешало ему ставаться неплохим стрелком - однако
людей он начинал узнавать в лицо шагов с тридцати.
   Этого сотника он не узнал и тогда, когда тот
подъехал вплотную.
   - Акрит Камен Мартиан, - отрекомендовался
тот, - сотник конной стражи государя нашего кесаря.
Кто вы и откуда?
   - Акрит Венедим Паригорий, командир
милиционного отряда, направляюсь к месту сбора. Как
тут у вас, сотник?
   - Тревожно тут у нас. Саптахи ночами налетают...
   - Понятно. Мы дорогой в засаду угодили. Вон,
под рогожами в телегах лежат...
   Сотник кивнул серьезно, тронул коня. Потом -
наклонился над телегой, свесившись с седла, и
приподнял рогожу. Венедим видел, как сизые его щеки
стали серыми.
   - И где же это?..
   - Верст сорок к северу. Названия места не знаю.
   - 0-хо-хо... Да, если таких зверушек у них вдос-
таль...
   - Они боятся огня.
   - Да?
   - Деревня загорелась, и они ушли.
   - Огня... Ну, хоть что-то.
   - Да. Огня вот боятся. Больше ничего.
   - Ну, буду знать. Да и другим скажу.
   - Скажи, акрит. Обязательно скажи.
   - До сборного места как - провожатого дать или
по карте дойдешь?
   - Все равно.
   - Тогда провожатого. Эй, Гроза!
   Подъехал курносый и светловолосый отрок на
рыжей кобыле. Кобыла шла чуть боком, занося задние
ноги. Она была совсем молодая, двухлетка, и даже в
пересчете на лошадиный век все равно была моложе
всадника, а потому баловалась. Из-за плеча отрока
высовывался красный длинный лук непривычного
вида.
   - Вот, Гроза, проводишь акрита с его людьми.
Людей до Зеленого, акрита - до штаба доведешь.
Спросишь там Мухрома, есть ли что для нас, - и
назад. И скажешь ему, кстати, что стрелы у нас только
те, что с собой были, а воз обещанный по ею пору так и
не подъехал.
   - Ясно. - Отрок кивнул и улыбнулся Венедиму:
- Поехали, дядюшка. Не признал, вижу?
   - Нет. - Венедим присмотрелся: - Кто же ты?
   - Да Гроза я, дочь Семена Трифиллия. Венедим
почувствовал, как брови его ползут вверх, морща и
тревожа свежий, еще под корочкой, рубец наверху лба:
на вершок промахнулся невидимый стрелок. Семен
был мужем его двоюродной сестры, и дочерей их,
числом пять, Венедим буквально вчера еще видел
совершеннейшими котятами... А ведь Гроза даже не
старшая, вторая, а старшая у них Квета...
   - Господи, Гроза, - сказал он. - Сколько же тебе
лет?
   - Скоро шестнадцать.
   - Давно ж я вас не видел... Живы ли родители? И
как поживают сестры?
   - Все живы, дядюшка. Квету замуж выдали - вот,
весной. В Бориополе сейчас, муж ее - стенной
мастер...
   - Не Роман Селевкий? Того я знаю хорошо.
   - Нет, помощник его, Кифа Протолеон.
   - И Кифу знаю. Не близко, но знаю. Теперь,
получается, сродственник...
   Они въехали на мост. Здесь было сумрачно и
сильно пахло влагой. В старом, давно не
обновлявшемся навесе образовались щели, и в щелях
сияло неправдоподобное небо. В настиле щели были
оставлены нарочито, чтобы не задерживался дождь.
Зелень листвы и водный блеск проникали сквозь них
снизу.

   Глава шестая

   - Я, главное, хочу, чтоб ты знал: я ни о чем не
жалею. Ни о чем. Абсолютно. Понимаешь? Я ведь до...
до этого почти и не жила. Я сравниваю... пытаюсь... и -
не с чем. Несправедливо, наверное, так относиться... но
только так и есть. Я всю ту мою жизнь десять раз
отдала бы - за все это последнее... за наше
путешествие, за страх, за любовь... Когда мы в школе
учили "Мцыри" - а у нас была очень хорошая
учительница, - я все никак не могла понять - ну как
же так, таких две жизни за одну, но только полную
тревог... Две! Слабый мальчик! Но может быть, он
просто не сумел выразить все, что хотел...
   Она замолчала и откинулась будто в
изнеможении;
   глаза ее, ставшие почти черными, сияли. На
скулах горел румянец, выдающий лихорадку.
Распухшие, прикушенные губы оставались чуть
приоткрыты, пропуская неровное горячее дыхание.
Тонкая рука невесомо и неосознанно блуждала по
груди, словно бы в поисках чего-то недостающего.
   - Когда я поняла, что люблю тебя? Не знаю. Но
когда поняла, было уже поздно. Потому что -
началось... Ты не представляешь, не можешь
представить, но для меня все наше путешествие было
освещено вот этим светом... Ах, если бы ты хоть
протянул ко мне руку - чуть раньше, чуть раньше...
может быть, я не психанула бы тогда, в том дурацком
храме... и все пошло бы по-другому... Я же психанула
- не от страха, поверь. Oт... от невозможности. Я уже
просто не могла терпеть, а ты был такой великолепный
и холодный, и все время на дистанции, так вот
придерживал меня рукой на расстоянии... и я была вся
сама не своя... потому что - твоя, наверное... и я -
послушай, я сошла с ума, вот счастье-то! - я даже рада,
что мы никуда не пришли и уже не придем и что нам
предстоит скоро умереть, и я даже хочу умереть,
потому что никогда больше не будет так хорошо, не
может быть так хорошо, человеку просто не может
быть так хорошо, он к этому не приспособлен и от
этого сходит с ума, вот я же сошла...
   Кончался вечер. Видимые через окно, на
вершинах деревьев обустраивались большие черные
птицы с длинными шеями. Небо приобрело темный
грязновато-серый цвет: пепел с кровью. Боже, какие
здесь были закаты...
   - Я тебя тоже люблю, - шептал Алексей. - И
люблю еще больше потому, что любить тебя не имею
права, что все и вс„ против нас - и обычаи тоже
против нас, но только - люблю так, как не любил
никого, и не читал о таком и не слышал. У меня ревет в
ушах от этой любви, это музыка сфер, я чувствую себя
богом - потому что люблю. Бог - это не тот, кто
творит чудеса, а тот, кто способен испытать любовь
такой силы, что она разрывает оковы сознания... Я
тебя люблю. У нас маленький мир, в котором нет более
никого: ты и я. У нас маленькая вечность, которая
когда-то началась и когда-то кончится, но она -
вечность, потому что ничего не было до нее и ничего
не будет после... И это идеальный мир, потому что он
полон любовью, потому что в нем нет почти ничего,
кроме любви...
   Он дотянулся до бутылки, дал глотнуть Сане,
потом глотнул сам. Они договорились растягивать
бутылку на день. Будто это что-то решало.
   Ночь была у них впереди, их первая настоящая
ночь, и потратить ее хотелось так, чтобы ни мгновения
не пропало зря, не погасло и не забылось...
   Железан не пришел. А может быть, появился неза-
метно, понял, что он здесь лишний, и исчез.
   Три странствующих чиновника вошли в городок
Анет, спросили у стражников дорогу к городской
управе, но сами, проходя мимо Темного храма,
внезапно свернули в него. Двум служкам,
попытавшимся преградить им путь, они сломали шеи
- походя, как цыплятам. Потом убили жреца - и
заперлись изнутри в катакомбе. Буквально через
минуту оставшиеся снаружи жрецы начали корчиться
в жесточайших судорогах...
   В шестистах верстах к югу Астерий на миг
отвлекся от исчислений и удовлетворенно улыбнулся:
волки сами забрались в яму. Пусть посидят...
   Всякий обладающий чародейским взглядом мог
сейчас увидеть громадное чернильное пятно,
разливающееся над Анетом и окрестностями его,
ближними, а чуть позже и дальними.
   В Ущелье Синицы чародей Сарвил поднял голову
к небу. С запада, подобно грозовой туче, надвигалась
Битва Сил. Где-то в небольшом отдалении
схлестнулись чародеи... И, как перед настоящей
грозой, настало молчание в ущелье, многоголосые
птичьи разговоры оборвались придавленно, а легкий
ветер, шевеливший ветви, замер. Только речка
продолжала бежать к морю, омывая синие с желтыми
прожилками камни.
   Неслышно вылетел из зарослей махогон, увидел
людей, расширил и без того огромные глаза, перебрал
лапами и мгновенно исчез.
   - Что там, Сарвил? - спросил Валентий, сам
ощущая смутное беспокойство.
   - Кто-то нам помог, - сказал Сарвил. - Этим
стоит воспользоваться.
   - Не ждем?
   - Не ждем, командир.
   Девять человек не пришли в место сбора. Это
было больше того, на что рассчитывал Валентий.
Конечно, они могли просто опаздывать и быть сейчас
на подходе...
   - Андрей, Иона, Никита - вперед, - приказал Ва-
лентий.
   Три слава мгновенно и беззвучно, как только что
махогон, исчезли в зарослях. И лист не шелохнулся за
ними... Выждав сорок секунд, Валентий повел следом
основной отряд.
   Свадьбу справляли, по обычаю, до позднего утра.
Гости отходили от стола и возвращались к столу,
отдавая должное поварскому искусству и
содержимому погребов. Вне стола на свадьбе
позволялось многое... Неугасимо горел костер в кругу,
и дым, пахнущий смолой нездешних деревьев,
растекался по округе. Жрец по имени Анастазий
двигался вокруг костра медленно, но безостановочно,
и в этой нечеловеческой медленности движения было
что-то жуткое для живых.
   Когда солнце поднялось выше свежеошкуренного
столба, увенчанного рогами черного лося, покровителя
всех новобрачных, жрец прекратил медленный свой
ход - и, став сразу как-то меньше ростом, поплелся к
колоколу. Он ударил в него трижды. Гости сходились
к столу, кто-то вытирая лицо, кто-то - оправляя
одежду. Вот-вот должны были показаться молодые, но
что-то медлили, давая повод для соленью шуток.
Наконец ожидание стало тревожным.
   Печати на двери опочивальни - от злых людей и
недобрых духов - были на месте. Жрец осторожно
снял их, не повредив. Дверь не желала открываться.
Стали стучать, потом - ломать.
   Ломали недолго.
   Благина лежала в постели вниз лицом,
разметавшись - будто споткнулась и упала.
Несколько красных пятен выступали на ее плечах.
   Мечислав, голый, но с мечом в руках, сидел у
стены, уронив голову на грудь. Борода его была в
высохшей зеленоватой пене. Руки, ноги, грудь - все
покрывали красные пятна.
   Разрубленные в куски уреи валялись на полу и на
кровати. Трудно сказать, сколько их здесь было. Из
углов шипели еще живые, искалеченные: без крыла,
без челюстей...
   Вандо опустился на колени перед Мечиславом.
   - Брат, - позвал он мертвого. - Брат мой... Он
вдруг понял, как много всего ушло с этими смертями.
Может быть, больше, чем осталось...
   Потом Вандо встал. Подошел к кровати.
Наклонился и поцеловал мертвую сестру в восковую
щеку. Повернулся и вышел.
   - А что было у мускарей?
   - Там было... хорошо. Они очень приветливые...
теплые. Да, теплые. Ты же помнишь, я тебе
рассказывала, как первый раз попала к Диветоху.
Помнишь? Я ничего не соображала тогда, а Диветох
все понял, он уже знал к тому времени, кто я... Все
равно я не понимаю, почему он считал себя моим
должником...
   - Мускари вообще очень своеобразные существа,
а Диветох и среди них слыл большим оригиналом. Ты
поделилась с ним своей памятью - вот и все. Он... с
чем бы сравнить... бывают люди, которые страстно
влюблены в какие-то предметы. Они их собирают,
хранят...
   - Всего-то?
   - Представь себе, да. Ты подарила Диветоху что-
то такое, за что он был тебе страшно признателен.
Может быть, то горное озеро... Ну, а помимо всего
этого... он просто был замечательным человеком.
   - Человеком?
   - Конечно. Большим человеком, чем многие че-
ловекообразные. Много ли стоящих людей попалось
нам?
   - Много, - сказала Саня упрямо. - Мне - много.
   - А что там было еще?
   - Они все относились ко мне как бабушки и
дедушки к единственной внучке. Баловали... знаешь,
даже неловко до сих пор...
   - Даже передо мной?
   - Перед тобой особенно. Боже, какие они были
хорошие... А потом прилетели эти, на птицах...
   - И только тогда ты подула в дудочку.
   - Да. Я вдруг вспомнила о ней. Точнее - я вспом-
нила, для чего она. Я помню - она иногда начинала
играть как бы сама по себе...
   - Это я тебя звал. Ах, Ларисса! Все-таки
женщины, даже самые лучшие, - чуть-чуть ведьмы.
   - Даже не чуть-чуть. Расскажи мне о ней.
   - О Лариссе?
   - Конечно.
   - Что сказать... Она была очень красивая. Все
время, сколько я ее помню, - она просто светилась
красотой. Нас сговорили, когда мне было семь, а ей
четыре. Мы знали, что будем мужем и женой, и
старались заранее к этому подготовиться. Но очень
долго ничего друг к другу не испьгтавали - кроме
дружелюбия. А потом что-то случилось... это была
страсть. Недавно подавили мятеж Дедоя, все лежало в
руинах, но люди - выжившие - будто опьянели...
Почему-то в такие времена все теряют осторожность.
Потеряли и мы. И опекунши Лариссы - к тому
времени она была сирота, ее опекали две внучатые
тетушки, блюстительницы нравов... они узнали о
нашей связи. По обычаю это карается смертью
девушки.
   - Девушки? И только?
   - Да. Наши обычаи иногда трудно понять... Могу
я не рассказывать дальше?
   - Ох, ну конечно же... А почему ты вспомнил ее
сейчас?
   Алексей помолчал.
   - Тогда, у Оракула... когда нас разлучило...
   - Да...
   - ...она пришла ко мне. Как... хранительница
судьбы.
   - И что...
   - Ф-ф... Она пообещала, что поможет нам выйти.
Но для этого, как ни смешно, я должен был... как бы
сказать правильно... дать что-то вроде клятвы.
   - В чем?
   - Трудно объяснить.
   - Ты попробуй.
   - Хорошо, попробую. Примерно так: я выведу
тебя, а потом вернусь за нею и попробую ей помочь... -
Алексей неслышно выдохнул. Ему удалось почти не
солгать. - Ее ведь не просто убили тогда. Ее сделали
Частью.
   - Чем?
   - Частью. Я не настолько силен в некрономии,
чтобы даже самому понять как следует, что это такое.
Есть Пустота - мир живых. Есть Целое - туда уходят
те, кто просто умер. И есть Части - оставшиеся между
Пустотой и Целым. Некоторые - как Железан,
например, - до срока или до дела. А некоторые -
навсегда. Ларисса - навсегда. Если не помочь.
   - С нею так поступили... только за то, что она
любила тебя?
   - За то, что она была моей невестой и не соблюла
себя. С нею так поступили за то, что она изменила
мне...
   - Изменила тебе - с тобой же?!
   - Да. Если бы мы не были сговорены - то даже в
самом худшем случае отделались бы штрафом.
   - Какой бред...
   - Бред. Старый опасный бред.
   - А что ждет меня?
   - Но ведь ты не невеста. Тебя не успели
сговорить.
   - А должны были?
   - Да. Дедой помешал.
   - Как много успел наделать этот Дедой... А с кем
меня должны были сговорить, не знаешь?
   - Не помню. С кем-то из молодых Паригориев.
   - Значит, мы отделаемся штрафом?
   - В худшем случае.
   - А в лучшем?
   - В лучшем... В лучшем - ты выйдешь замуж, бы-
стро овдовеешь - твой муж падет на войне, или на
охоте, или на дуэли, - и тогда я буду иметь полное и
законное право просить твой руки.
   - У кого?
   - У твоего батюшки. К тому времени ты
разрушишь чары Астерия, вторгшиеся войска сложат
оружие, ты проедешь на белом коне по вражеским
знаменам - гордая, с поднятой головой, - а суровые
славы по обе стороны от тебя будут древками копий
оттеснять ликующую толпу, готовую на все, чтобы
только прикоснуться к тебе, дотронуться до подошвы
твоего сапога, - и даже удары тех копий будут
принимать за благословение...
   Саня закрыла глаза и стала смеяться. Она
смеялась, из-под век текли слезы, и Алексей, чувствуя,
что падает, рушится куда-то, гибнет в огне, -
повернулся к ней и начал целовать ее глаза и губы -
до тех пор, пока она не обмякла вдруг в его руках и не
стала отвечать на поцелуи...
   Когда над городком Анет ударил в небо столб
белого огня и одновременно перестали быть и три
чиновника, странствующие по делам государства, и
мертвый наместник провинции, по традиции
управлявший всем из катакомбы храма, и жрецы,
опекающие наместника, и многие жители городка,
которым не повезло, - в этот самый момент глазам
Валентия предстала Башня.
   Он вздрогнул от вспышки и посмотрел назад, на
быстро темнеющий огонь, - и, сразу потеряв к нему
интерес, вернулся взглядом к Башне. Никто не
поверил бы, что такое чудо можно возвести за какой-
то месяц...
   Башня была не высока, саженей двадцать пять,
много - тридцать. Кривоватые, но отнюдь не
карликовые сосны, растущие неподалеку, были ей в
четверть. Но она казалась исключительно высокой.
   Башня была не белая, а цвета старой кости.
Расширенная рупором у основания, она плавно
сужалась к вершине, напоминая поставленную на
землю фанфару. Внизу, у земли, основание прорезали
три арки, сквозь которые виден был кусочек берега.
Почти на самой вершине, подобно фонарю маяка,
блестел стеклянный шар - но в отличие от фонарей,
просто шар, без металлического переплета. И уже из
шара в небо тянулась, истончаясь до невидимости,
блестящая игла...
   Валентий заставил себя прекратить любование и
заняться делом.
   Итак: четыре сторожевые вышки. Частокол,
частокол, частокол - без тени просвета. Ров. За
частоколом, вероятно, тоже ров; по крайней мере, сам
Валентий сделал бы так. И, скорее всего, множество
ловушек в кустах на подходе - иначе почему они не
вырублены, эти кусты?
   Он двадцать минут изучал местность, потом
жестом послал две пары разведчиков по самым
непригодным маршрутам: по краю осыпи, лишь чуть
прикрытому жалким кустарником, и по гребню
длинной низкой горки, по самой границе терновника...
   Арий Аристион заканчивал завтрак, когда
прибежал отрок Вельф, один из адъютантов.
   - Доместик, - торопливо наклонил он голову и
дернул рукой в еще более торопливом приветствии, -
там - послы! Там - парламентеры!
   - Идут к воротам? - поинтересовался Арий,
стирая с усов остатки сметаны вышитым полотенцем.
   - Стоят у ворот.
   - В тени или на солнцепеке?
   - На солнцепеке, доместик.
   - Пусть их постоят. Как выглядят-то, на кого
похожи?
   - Степной тысячник и конкордийский тысячник,
а с ними по три адъютанта.
   - Значит, не людоеды. Ладно. В ворота их не
пускать, а ставить шатер у моста. Передай Бранимеру,
что я хочу его видеть.
   - Понял. Бранимер сейчас там, у ворот...
   - Пусть возвращается. Я его к воротам не
посылал.
   - Понял! - еще раз поклонился отрок и исчез.
Арий локтем отодвинул миску и потянулся к зеле-
новатому каменному кубку. И вдруг задумался. Ворох
неопределимых сомнений мягко обрушился на него... и
тут же запульсировало на безымянном пальце
железное кольцо.
   Вот как... вот, значит, как... Он тяжело поднялся.
Кольцо это только вчера вручил ему посланец Якуна,
тощий белобрысый человечек без возраста. Кольцо ни
от чего не защищало, но давало знать, когда на чело-
века оказывается направленное чародейство.
Переговоры, значит... хотели сделать из меня
предателя?