знать, какие законы я собираюсь издать для мира? И
   каким должен быть мой мир, созданный заново -
и для всех?
   Сарвил помедлил почему-то.
   - Было бы странно отказываться, - сказал он. -
Особенно в моем положении. Ты ведь можешь
посадить меня здесь, на каменном пьедестале среди
кустов и букашек, дать мне в руки каменную книгу...
   Бритоголовый рассмеялся. Смех у него был
брякающий, старый.
   На базарной площади бедного северного городка
провинции Юсс (а можно сказать, и южного,
поскольку северным он был с точки зрения
конкордийцев, прежде им владевших; для степняков
же это был далекий юг) с гордым названием Пропонт
сидел слепой певец. Глаза его задернуты были синей
матерчатой шторкой, губы шевелились. Пальцы
медленно перебирали струны маленькой темной
китары. Люди проходили мимо, погруженные в свои
заботы, и редко кто бросал в перевернутую шляпу
зеленую нефритовую монетку.
   Базар выглядел уныло. На открытых деревянных
и каменных прилавках истомленные жарой торговцы
разложили вялый товар: овощи прошлого урожая,
сушеные яблоки и груши, переросшие побеги
папоротника и пучки дикого лука. Лишь в двух местах
люди явно приезжие торговали пшеницей и красным
рисом, орехами и медом. Чуть побогаче было там, где
продавали ткань, ковры и шкуры, нитки, ножи и иглы,
а кроме того, колесную мази и сами колеса. Колеса
многие трогали и поднимали, разглядывали обода и
всовывали пальцы в ступицы... Пахло горячими
пирогами с печенкой и яблочным чаем. Голоса звучали
не по-базарному приглушенно. Шлепали по мягкой
пыли босые ноги и ноги в стоптанных башмаках...
   И появление кованых сапог слепца насторожило.
Но виду он постарался не подать.
   Тронул струны, наклонил голову, запел:
   - Богатый и знатный генарх на войну собрался,
   к жене молодой приставляет он младшего брата,
   и так говорит он: "В обязанность, а не в награду
    тебе одному доверяю я ключ от заветных ворот!
   Надел я на пылкую женушку пояс стальной,
   чтоб меньше ей было соблазна в пути одиноком,
   однако война есть война, сеча будет жестокой.
   Коль я не вернусь, верным мужем ей быть
обещай"
   И преданный брат эту клятву торжественно дал
   Генарху, прощаясь в воротах, придерживал
стремя.
   Но видит генарх через самое малое время, что брат
нагоняет его на гнедом жеребце.
   "Едва не случилась беда, - говорит он, трясясь, -
   на грани я был нарушенья торжественной клятвы
   Пошарь по карманам и лучше проверь за
подкладкой.
   В заботах и сборах ты, кажется, ключ перепутал..."
   Сапоги насмешливо притопнули.
   - Славно поешь... - Голос был надтреснутый, с
горловой хрипотцей. - Держи вот. Выпей за мое здо-
ровье да за здравие законного царя нашего Авенезера
Третьего.
   - Выпью за любого, кто подаст...
   Сквозь прореженную ткань шторки "слепец"
видел, как стоящий перед ним человек кивнул
наискосок: и вроде бы "да", и вроде бы "нет" в одном
движении. Сронил с руки что-то. Звук был особый:
множественный мягкий звяк.
   - Так выпей, не забудь... - И адепт прежнего царя
повернулся и пошел куда-то направо - и моментально
затерялся между немногочисленными покупателями...
   Быстро и легко ступая, возник поводырь. Присел
на корточки.
   - Кто это был?
   - Не знаю...
   "Слепец", специально закрыв глаза, нашарил
шляпу, а в ней - тяжелый кожаный мешочек.
   - С какой бы стати у нас объявлялись друзья?.. -
побормотал он.
   Позже, в тесной чердачной каморке постоялого
двора "Веселый птицелов", в котором "слепец"
вечерами пел за эту самую крышу над головой и право
доедать недоеденные обеды гостей, он и поводырь
открыли мешочек. Оттуда высыпалось двадцать
крупных конкордийских золотых с безвольным
профилем Императора и два кусочка пергамента. На
одном кусочке тщательно изображен был с высоты
птичьего полета рог бухты Челн, самой северной и
самой маленькой бухты из семи, образующих порт
Порфир. Красный крестик отмечал некое строение
вблизи маяка... Второй же клочок был подписанным
Императором пропуском в порт Порфир, по случаю
войны и военных перевозок для посторонних
закрытый. Предъявители значились "Имеющими
Глаз", то есть внутренними шпионами.
   "Слепец" и поводырь обменялись значительными
взглядами. То, что произошло, не имело разумного
объяснения. С того момента, как они, отстав от отряда
(какой-то полусумасшедший деревенский легат
задержал их, обвинив в систематической краже кур, и
выпустил лишь поздним утром, когда ни один из
пострадавших не опознал преступников; деревенская
же тюрьма оказалась на диво крепкой...), не попали к
бою и лишь потом из окольных толков узнали о
нападении злодеев-разбойников на зачарованную
башню и поголовной гибели всех нападавших, - с того
момента цель перед ними была одна: скорейшее
возвращение с докладом. И вот теперь непонятно кто
непонятно почему предлагает задержаться...   И этот
непонятно кто явно знает, с кем имеет дело.   И он
весьма определенно сообщил, от чьего имени
действует сам...
   От имени того, кого считают страшнейшим
исчадием зла; кем до сих пор пугают непослушных
детей.
    - Надо идти петь, - сказал поводырь. "Слепец"
вернул на место шторку, взял китару, медленно
поднялся.
   - Веди, - выдохнул он.
   Этот товарный двор они нашли к исходу второго
дня поисков
   Ворота рухнули с грохотом и лязгом, Алексей
выключил лебедку и привстал, чтобы поверх клубов
пыли успеть увидеть то, что скрывалось за ними. Но
нет, никто не |метнулся им навстречу. Потом,
зажмурив глаза, он дождался, когда пыль осядет, и
тогда рассмотрел двор внимательнее.
   Прокаленное солнцем пространство в три
футбольных поля, а то и побольше. Вытянутые в
линейку грузовики, тупорылые, обкатистые, черно-
белые и сине-желтые. Справа - высокий деревянный
перрон и широкие ворота складов, слева и дальше -
гофрированная покатая стена какого-то хранилища,
чуть зеленоватый алюминий, надпись: "ЮВФ-Азот".
За нею - черные заросли, похоже, что вдоль полотна
железной дороги. Да, шлагбаум... будочка...
   - Давай, Витя, - кивнул Алексей.
   - Опять я... - Витя изобразил недовольство - но,
похоже, он все еще получает удовольствие от своей
важной роли.
   - Угу. Последний твой забег.
   - Последний...
   Он взял на плечо моток веревки, привязанной к
железной раме сиденья, в руки - лом. Легко перенес
ноги через борт машины и оказался на асфальте.
Постукивая ломом, пошел вперед, к концу
"антипровальных" труб. Потом сделал еще несколько
острожных шагов, дотянулся до поваленных ворот,
отцепил крюк. Вернулся к трубам. Там закрепился:
несколько оборотов веревки вокруг правого
предплечья. Алексей тронул машину - очень
медленно. Они переехали упавшие ворота и ступили
на неразведанную территорию. Витя, правой рукой
держась за одну из труб, шел, колотя по асфальту
ломом. Звук был глухой.
   Так они сегодня уже сумели избежать трех ям... В
черных зарослях что-то шевельнулось. Любомир,
стоящий за пулеметом, напрягся.
   - Спокойно, - сказал Алексей.
   - Есть "спокойно"...
   Когда вездеход въехал в ворота, Саня вздрогнула
- настолько это похоже было на прежние переходы из
мира в мир.
   Даже задергался левый глаз. Она прижала его
рукой - сквозь ладонь текло медовое пламя.
   Значит, на самом деле - что-то...
   - Стой, - сказала она, не сумев сдержать испуг.
Алексей послушно затормозил.
   - Опять?
   - Да... Подожди, сейчас...
   - Что-то случилось? - спросил сверху Любомир.
И Витя тоже повернулся - с недовольством, но и
любопытством.
   - Смотреть по сторонам, - сказал Алексей.
   Саня откинула голову назад, задышала глубоко,
прогоняя невольную дрожь. Потом, не открывая глаз,
стала осматриваться.
   Стена стояла совсем рядом, поднималась отвесно
и нависала над головою, давила собой, своей
невозможной массой и неприступностью. На
поверхности ее стали видны трещины и неровности.
Она была груба, потрясающе груба. Над самыми
крышами складов чья-то рука начертала: "Из грязи
вышли", - и полузнакомый знак: кольцо с четырьмя
широкими зубчатыми лучами, напоминающими
стилизованные короны, - в шахматных задачах так
рисуют ферзя. Впереди, довольно далеко, другая стена
преграждала путь, тянулась влево, влево - и
смыкалась наглухо с той, что огораживала мир с
противоположной стороны. Но Сане показалось, что
вот эта ближняя стена и та, что впереди, - не
стыкуются полностью, что между ними есть щель,
узкий проход, уходящий куда-то...
   Она открыла глаза. Алексей смотрел на нее
требовательно, и она чуть заметно кивнула.
   - Витя, продолжаем. - Алексей махнул рукой.
Шевеление в черных зарослях продолжалось, непри-
ятно медленное и протяженное - будто там лениво во-
рочалась сытая сорокаметровая змея.
   - Это не обезьяны, - сказал Любомир.
   - Пока не стреляй. - Алексей для верности
постучал ему по колену.
   - Не дурак, - ответил Любомир. Витя
приостановился. Звук из-под лома вроде бы стал
звонче. Он стукнул правее, левее - нет, показалось.
   - Куда теперь, начальник? - спросил он. Алексей
указал на алюминиевое хранилище. Со скоростью
ленивого пешехода они достигай его. Площадка перед
хранилищем была пуста, в порах и трещинах асфальта
виден был светло-серый налет.
   На сто шагов вокруг все было пусто и вроде бы
безопасно.
   Ворота были прикрыты, но не заперты -
виднелась щель.
   - Виктор, назад, - сказал Алексей, и тот с
видимым облегчением пошел к машине, на ходу
взмахивая рукой - наверное, затекла так долго сжатая
кисть. Протяжный скрип бросил его на колени. В
следующий миг он уже был у левой дверцы, бешено
дергая за ручку и забыв, не видя, что дверь не
откроется и что надо прыгать через борт. Алексей
повернулся и одним движением перебросил его в
салон.
   - Ничего нет, - напряженным голосом сказал Лю-
бомир.
   Витя хрипло дышал. Потом начал ругаться.
   - Без нервов, - сказал Любомир сверху, - Здесь
дамы.
   - Ничего, - сказала Саня.
   - Вы не правы, сударыня, - сказал Любомир.
Скрип повторился. Сейчас видно было, как створка
ворот качнулась внутрь. Щель стала совсем узкой.
   - Ветер, - сказал Алексей неуверенно.
   - Возможно, - согласился Любомир.
   - Я пойду зацеплю крюк, - сказал Алексей. -
Прикрывайте меня.
   Он поднял с пола Аникит, кивнул Сане и
неуловимо быстро оказался вне машины.
   - Я с тобой, - сказала Саня. Она перешагнула
через ветровое стекло, ушибла плечо о кольцо турели,
прошагала по капоту и спрыгнула на землю.
Подхватила крюк лебедки и посмотрела на Алексея с
вызовом.
   - Хорошо, - согласился он спокойно. - Иди за
мной.
   Ступать след в след было необязательно, но Саня
поймала себя именно на этом: след в след...
   После долгой езды ходьба казалась чем-то вроде
упражнений на бегущей дорожке: ворота
приближались чересчур медленно. Но все-таки
приближались...
   Алексей выстукивал путь частыми ударами
ножен. Так ходят слепые. И Саня, хотя и была уверена
в том, что под асфальтом никого нет, предпочла не
поддаваться этой уверенности.
   Из щели тянуло резким неприятным запахом.
Алексей долго стоял, прислушиваясь. Потом протянул
руку, и Саня отдала ему крюк. Алексей зацепил крюк
за какую-то скобу на створке ворот, и они стали мед-
ленно, пятясь, отступать к машине. Когда до нее
осталось шагов десять, Алексей остановился, махнул
рукой: тяните. Заурчала лебедка. Трос натянулся,
ворота заскрипели и стали открываться. За эти месяцы
хранилище, похоже, немного осело: нижний край
ворот жестко царапал асфальт.
   - Свет, - сказал Алексей.
   Вспыхнули фары и спаренный с пулеметом
прожектор. Внутреннее пространство хранилища
наполнилось призрачным клубящимся огнем.
   Ворота открылись на три четверти и застряли.
Трос опасно напрягся.
   - Достаточно...
   Они стояли и ждали. Прошла минута. После
скрежета железа все облепила страшная тишина.
Потом стало слышно, как потрескивает, остывая,
мотор.
   Любомир пошевелил турель. Луч качнулся.
Шелест подшипников показался грубым и нервным.
   - Может, пальнуть туда... - предложил, кашлянув
для порядка, Витя.
   - Взлетим, - ответил Алексей, не поворачивая го-
ловы. - Аки ангелы и прочие твари.
   Будто в ответ на его слова с нависающего над во-
ротами хранилища козырька посыпалась тонкая серая
струйка.
   - Ох, не нравится мне здесь, - сказал Любомир
тихо. - Давай не будем соваться, начальник. И потом
- если они сыпанут, а стрелять нельзя...
   - Там пусто, - сказал Алексей. - И это мне
кажется странным... Ладно, - принял он решение. - Я
иду внутрь, вы ждете. Если что, стреляйте. Но туда,
внутрь, старайтесь не попадать.
   - Возьми автомат, - сказал Любомир.
   - Это надежнее. - Алексей чуть подбросил
Аникит.
   - Я возьму, - сказала Саня.
   - Не вздумай стрелять внутри.
   - Только когда нас начнут жрать...
   Они медленно повторили свой путь к воротам - в
том же порядке. Алексей шел первьш, Саня за ним,
зачем-то ступая по следам. От едкого запаха, текущего
из створа ворот, ей захотелось чихнуть. Через минуту
она уже ничего не чувствовала, кроме разгорающегося
за переносьем белого пламени, и ни о чем не думала,
кроме как - сдержаться, сдержаться...
   И все же она не выдержала. Потом, когда все
наконец прошло и осталась только ломящая боль
между бровей да странное головокружение, делающее
их самих и все вокруг них очень легким, широким и
низким, когда она не сразу поняла, что Алексей опять
держит ее в объятиях, утопив лицо в ее волосах, и
когда, поняв это, она вцепилась в него судорожно и
тоскливо - вновь замерцало золотое пламя, и на
высокие стены рядом (опять проклятые стены, две
стены и прямая дорога между ними, не избавиться от
стен... и только со второго взгляда она поняла, что это
высокие штабели из набитых чем-то бумажных серых
мешков) лег скользкий отсвет, и будто мягкая рука
провела где-то позади глаз и убралась...
   Под крышей было сумрачно, жарко и смрадно. Де-
ревянный настил под ногами чуть пружинил. Даже
дыхание отдавалось эхом. Алексей вдруг, не отнимая
рук, скользнул вниз и оказался стоящим на коленях.
Запрокинутое лицо его было белым, и губы были
белыми, а в глазах горели черный огонь и отчаяние.
   - Отрада... Отрада моя... - шептал он, а эхо
возвращало шепот громом. - Любовь моя, безумие
мое... о нас давно уже забыли, мы никому не нужны,
давай убежим... ты и я... я знаю путь, это недалеко, это
рядом... там нет людей, а можно вернуться к
полувечкам или найти что-то еще. Кузня бесконечна...
   Он говорил и говорил, Саня уже была уже рядом с
ним, обняв за шею и прижимаясь щекой к щеке и
шепча:
   - Да, родной мой, да... и я тебя люблю, и никуда
не отпущу, и никому не отдам никогда... ты мой, как
кровь, ты ближе крови, ты весь во мне, и нас не
оторвать, не разлучить...
   - Бежим? Тогда - сейчас...
   - Да, мой единственный, бежим, бежим, бежим...
   Алексей встал, подхватил Саню. То, что
оставалось позади, уже не имело ни малейшего
значения.
   Скомканный и отброшенный бумажный листок-
Настил пружинил, удлиняя шаги.
   Ворота - и калитка в одной из створок. Шаг. Жес-
токий солнечный свет. Черные заросли...
   Вдоль них - направо.
   Саня вдруг закричала - еще ничего не увидев и не
поняв.
   Пулеметная очередь! Конское отчаянное ржание!
Выкрики команд и железный лязг. Снова очередь, чей-
то вопль, предсмертный стон бессилия и ужаса, тупые
звуки падения. Визг стартера, а потом - будто
ссыпают пригоршню стальных шариков на неровный
каменный пол...
   Золотое пламя вздымалось от земли и почти
достигало неба.
   Алексей прижимал ее к воротам, заслоняя собой, в
руке у него опасно поводил острием меч. Четверо всад-
ников в кожаных рубахах со стальными наплечниками
и нагрудниками гарцевали перед ними. Лук был у
одного и волосы до плеч, и Саня вдруг поняла, что это
девушка.
   - Кто такие?..
   - Паригорий Венедим!..
   - Не вижу!
   - Вот, вот он!..
   Выехал пятый. Саня вдруг обрела судорожно-
подробное зрение. На сером черногривом жеребце
восседал высокий сухой рыцарь лет тридцати. Волосы
его, перехваченные черным железным обручем, были
пеги, а прядь над левым ухом и вообще выделялась
мертвой белизной. Когда-то давно сломанный нос
горбил, придавая лицу выражение хищное,
безжалостное. Но светлые брови, чуть опущенные к
вискам, но темные, усталые в морщинках веки, но
глубокие зеленые глаза - выдавали в этом человеке
что-то настоящее...
   - Пактовий, - сказал он медленно на вдохе,
растягивая в улыбке сухие обметанные губы. -
Кесаревна... Господи, слава тебе. Наконец-то. Как мы
вас заждались.
   Он спрыгнул с коня и вдруг опустился на колени.
Саня должна была посмотреть на Алексея, но вдруг
оказалось, что она не может этого сделать.
   Стекались, собирались люди.
   - Ура... - тихо, на срыве голоса, прокричал кто-то.
И - подхватили:
   - Ура! Ура кесаревне! Ура!!!
   Немело, застывало лицо, как под зимним ветром.
Тряслись губы.


   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

   Глава первая

   К пятому дню месяца мая под руку Рогдая
собралось около тридцати тысяч славов различных
семейств и достоинств, пятьдесят тысяч отроков и
примерно столько же необученных горожан и
крестьян, пожелавших носить оружие либо же взятых
по повинности. Разведка доносила, что неприятеля
высадилось уже более шестидесяти тысяч и каждый
день число это увеличивается тысяч на пять-семь, в
зависимости от силы и направления ветра. Горячие го-
ловы требовали бросить немедленно всю армию в бой
и, пользуясь временным численньм превосходством и
боевым накалом, опрокинуть врага в море. Рогдай,
опытный и осторожный солдат, понимал всю
погибельную глупость таких, с позволения сказать,
планов. Это даже не требовало объяснений - но он
губил немало времени именно в объяснениях: почему
это он, имея такую армию и такие полномочия, не
несется вскачь на врага, занявшего уже добрую
половину Севера.
   Наконец, когда Вандо привел свои огромные
обозы и серьезно потрепанные в стычках даже не с
регулярными силами, а с разъездами тысячи и сдал все
это под команду Рогдая, а сам, не отдохнув ни минуты,
сменил коня и во главе неполной сотни личной
охраны поскакал обратно, требования немедленного
наступления как-то неуверенно прекратились. Обозы
полны были раненых; (мертвых, как оказалось, даже и
не пытались вывозить. Усталые, подавленные славы,
покачивая головами, рассказывали о неуязвимых
степных богатырях, о конных лучниках, караулящих в
засадах... черные стрелы не знали промаха, и не иначе
как чародейство было приложено в обучении тех
лучников их ремеслу.
   На треть дальше били степные луки, насколько же
точнее, учету не поддавалось... а ведь посмотреть - все
то же самое...
   Именно в этот день впервые начали замечать то, о
чем предупреждал Якун: нагнетаемая чарами тревога,
неуверенность, угнетенность, слабость. Это почувст-
вовали все: будто среди ровной погоды похолодало, со-
шлись над головами тучи и начал сеять мелкий лип-
кий дождь.
   Рогдай, сжав зубы и выпятив живот, быстро шел
по деревне. Охрана не поспевала, хотя обязана была
поспевать. В высокой уже, но еще свежей полыни,
выросшей между деревянным тротуаром и булыжной
мостовой, копались утки, переговариваясь скрипуче.
На звук шагов они даже не оборачивались. Сзади
донесся заполошный шум: охранник пнул одну под
задницу, и утка понеслась от него, растопырив крылья
и разинув похожий на рупор клюв. Хозяйка,
копавшаяся в огороде, распрямилась и стала смотреть
на проходящих, приложив руку ко лбу. На ней был
цветастый, когда-то яркий, а сейчас линялый сарафан
с подоткнутыми полами и темный платок до бровей.
Рогдай вдруг понял, что готов изрубить ее на месте,
если она, не дай бог, что-нибудь ляпнет дерзко. Но
хозяйка не ляпнула, наклонилась и продолжила свое
занятие. Наверное, это были не ее утки. Рабы, тут же
непоследовательно подумал он, их топчешь, а они
готовы целовать сапог...
   Деревня Артемия была не то чтобы большой, но
очень длинной, вытянутой в нитку вдоль старого
Фелитопольского тракта. Всаднику ровной рысью
требовалось полчаса, чтобы одолеть ее вдоль. Но
самому л