даль от дорог. Потом, когда поток горожан иссяк,
они тоже ушли на юг, схватываясь по дороге с
разъездчиками конкордийцев. И только после этого
северная группа десанта, не попавшая ни под один
удар, осторожно вошла в город и порт. Зрелище им
предстало чудовищное...
   Переход прошел легко - Саня помнила (помнила,
помнила!) чудовищные вспышки первых переходов,
когда голова надолго превращалась в гудящий котел, а
глаз дергал, как больной зуб. А сейчас - проскользнув
меж двух старых домов, они выкатились на такую же
примерно улочку, как та, с которой свернули... и
остановились. Глаз отреагировал на это слабой
желтоватой вспышкой - и даже не вспышкой, а
всплеском, накатом желтого и медленным его
отливом...
   В этих домах явно никто не жил. Стены стояли
облупившиеся, половины стекол недоставало. И все
было затянуто тусклой серой паутиной.
   Алексей повернул голову. Лицо его как-то сразу
осунулось.
   - Ни при каких обстоятельствах не выходи из ма-
шины, - сказал он. - Понимаешь?
   Она кивнула. В щелочку не до конца поднятого
стекла просачивался странный запах.
   - Окно можешь открыть. Возьми сзади бомбы,
положи в ноги. Фитиль поджигай прикуривателем.
   - Хорошо, - кивнула она.
   - Людей здесь не осталось. Даже те, кто на людей
похож, - не люди. Понимаешь?
   - Наверное...
   - Дорогу видишь?
   - Сейчас...
   Саня закрыла глаза и запрокинула голову.
Спокойно... спокойно... споко...
   Вот она, стена. Слева, потом впереди поперек пути
- далеко... и похоже, там надо свернуть направо...
   - Прямо и направо, - сказала она.
   Алексей кивнул и повел машину медленно, часто
притормаживая, почти останавливаясь. Сидел он
напряженно, очень прямо, вытянув шею и постоянно
поворачивая голову немного вправо и влево. Саня
поняла, что он пытается что-то услышать. Она, желая
ему хоть чем-то помочь, прикрыла глаза. Все вокруг
будто осветилось тусклым зеленым подземным
солнцем. Замусоренный асфальт стал чешуйчато-
прозрачным, как бывает прозрачной слюда. Остовы
домов, источенные какой-то древней болезнью,
готовились рухнуть от малейшего действия. И - будто
медленный прозрачный вихрь, будто дрожание
воздуха, лишь чуть-чуть преломляющее этот зеленый
свет, приближалось справа, проходя сквозь остовы
домов и еще более обгладывая ноздреватые каменные
кружева...
   - Бросай, - негромко сказал Алексей.
   Саня открыла глаза. Рука ее уже держала
маленькую бомбу, сделанную из пивной банки. Потом
она посмотрела на то, что было прозрачным
медленным вихрем...
   Сначала ей показалось, что это пена. Сероватая
пена выдавливается из окон и дверей домов и течет по
улице. Потом она - как-то сразу, будто от лица убрали
заслонку, или светофильтр, или что-то еще, - увидела,
что "пена" полностью состоит из больших, в руку
длиной, извивающихся многоножек с тусклыми
стрекозьими глазами и тонкими черными жалами на
гибких хвостах. Каждая из этих тварей могла
двигаться стремительно, но масса - масса
накатывалась со скоростью пешехода.
   Саня нашарила прикуриватель, не сразу сумела
вынуть его из гнезда. Поднесла тлеющую решеточку к
фитилю. Фитиль зашипел и стал плеваться искрами.
Саня неловко отбросила бомбу подальше от машины
- и на бомбу тут же накинулись твари. Алексей чуть
отъехал, остановился, зажал руками уши...
   Взрыв был глухой. В "пене" образовалась
горящая проплешина. Многоножки корчились в этом
дымном пламени, разбегались по сторонам, исчезали в
окнах. Саня бросила еще одну бомбу. От этой бомбы
твари бросились врассыпную.
   - Они умные, - сказал Алексей, болезненно мор-
щась. - Умнее собак... Впрочем, это все мелочь.
   - Но они бы нас съели?
   - В пять секунд. Сухопутные пираньи.
   - Здесь жили люди?
   - Да. Еще зимой. Когда мы пробирались к тебе...
застали нескольких живых. Теперь уже вряд ли...
   Он доехал до конца узкой улочки и повернул
направо. Саня вновь закрыла глаза. Узкое ущелье меж
стен дальше расширялось, открывая небо, полное лун...
   Туда вел когда-то широкий проспект - а может
быть, это был бульвар, потому что дорога разделена
была продольным широким газоном, на котором росли
громадные деревья. Сейчас деревья эти были затянуты
серой шевелящейся паутиной, и если присмотреться,
то видно было, как крупные, размером с птиц, пауки
перебираются с ветки на ветку. Их было великое
множество. Саня еще успела удивиться, что ничего не
чувствует, - и увидела мальчика.
   Голый, серый от грязи, лет восьми-девяти, он
ковылял наискось через полосу встречного движения
- если здесь вообще можно было говорить о каком-то
движении.
   - Алеша...
   - Вижу. Лучше отвернись.
   - Но - он же... живой!..
   - Нет. Это просто приманка. Нас заметили.
Закрой пока окно.
   Он опять притормозил, всмотрелся в дорогу - и
повел машину заметно быстрее, чем до сих пор.
Стрелка коснулась цифры "40". Мальчик теперь не
ковылял, а бежал. Вот он проскочил между
деревьями... и Саня поняла, что он догоняет машину.
Она видела его неподвижное туповатое лицо...
   Вот когда ей стало по-настоящему жутко.
   - Тише, - сказал Алексей.
   Она обхватила себя за шею обеими руками, давя
начавший вырываться крик.
   "50". Мальчик постепенно приближался. До него
было метров десять. Саня видела, что жилы на шее его
вздулись, под кожей бедер будто ходили поршни.
Маленькая пипка торчала вперед, как бушприт.
   - Он же дого... догонит... - вытолкнула она из
себя.
   - Нет. - Алексей бросил взгляд на зеркало, потом
поспешно перевел его на дорогу. - Не успеет.
   Но - чуть увеличил скорость.
   Мальчишка был уже рядом. Сане вдруг
показалось, что у него выпятилась нижняя челюсть.
   Да! Неподвижное лицо стало вдруг изменяться,
вытягиваясь и вздуваясь. Огромным чуть
закругленным сверху цилиндром сделался лоб;
челюсти раздались в стороны и вниз, губы уже не
могли скрыть под собой жуткие желтые клыки. Пена
слетала с них, зеленоватая густая пена... Пальцы
утолщились и вытянулись, а вдоль предплечий до
локтей, разрывая кожу, вылезли костяные шипы. И
такие же шипы полезли из-под колен.
   - Не стреляй, - сказал Алексей, боковым зрением
уловив ее невольное движение. - Он уже готов...
   Но чудовище, внезапно опустившись на
четвереньки, сделало еще несколько стремительных
прыжков - и зацепилось за бампер! Алексей резко
повернул руль, машину закружило и едва не
опрокинуло, раздался скрежет - чудовище отлетело к
деревьям, вскочило - и вдруг остановилось... Сейчас
оно походило на вставшего на дыбы голого медведя.
Кто-то - собака?.. не может быть... но - четвероногое
и мохнатое, - метнулся в траве наперерез ему, и
чудовище вдруг рухнуло - во весь рост... Несколько
"собак" набросились на него сверху. За ними тянулись
какие-то веревки, и этими веревками они
стремительно опутывали ревущего, отбивающегося
зверя...
   - Меня сейчас вырвет... - простонала Саня.
   - Крепись. Окошко можно открыть.
   - Никто не запрыгнет?
   - Тут только бегают... и ползают...
   От глотка свежего воздуха ей стало чуть легче.
   - Это был... настоящий человек? - спросила она
погодя. Они опять ехали очень медленно, и Алексей
внимательно всматривался в дорогу.
   - Не знаю, - сказал он. - Может, и был когда-
то...
   Далеко на севере, на пустынном берегу, так и
именуемом: Пустынный берег, - сейчас стояли восемь
темно-синих шатров в окружении повозок с высокими,
выше человека, колесами. Стороннему наблюдателю
долго пришлось бы ждать, чтобы увидеть хотя бы тень
движения в этом не слишком понятном лагере. Иногда
целыми днями никто не показывался из шатров.
   Темно-синий цвет бьш цветом проклятия...
   Но в утро двадцать первого дня месяца апреля
лагерь вдруг ожил. Маленькие служки забегали
стремительно, скатывая длинные кошмы и веревки,
которыми лагерь был обнесен от пауков, змей и духов,
забрасывая наверх полотнища шатров и запрягая в
повозки крупных медлительных лошадей, которые за
ночь пришли из степи, услышав зов. Разборка шла
стремительно и на первый взгляд бессистемно, но уже
через полчаса все тот же наблюдатель, которого не
было, заметил бы, что из ровного круга лагерь
превратился в подкову. Потом, не замечая служек,
вышли двое в таком же темно-синем до пят и в
багровых на головах тюрбанах. В руках у них были
тонкие деревянные флейты. Люди в синем встали у
концов "подковы" и заиграли.
   Такую музыку нельзя слушать долго Шелестящий
посвист и тихие, но невыразимо тоскливые вскрики...
Но люди в синем играли и играли.
   Настал полдень. С юго-востока пришел ветер.
Наверное, он не несся над волнами моря, а падал с
высоты, потому что был сухим, льдисто-холодным и
будто бы разряженным. Все, на что он попадал,
мгновенно становилось тоньше, легче, пустее.
   Люди играли.
   Туман начал подниматься от волн. Ветер срывал
его с низких гребней, выхватывал из впадин. Море
седело на глазах, покрывалось непрозрачной пеленой.
В прорывах ее волны казались черными.
   Тучи будто бы не наползали, а рождались здесь
же, рядом. Только что небо лучилось светом, и вот уже
оно в дымке, а вот - нет неба. Будто в зеркале
отразилось седое море: такие же бегущие под туманом
валы, такая же чернота в глубине...
   Волны выкатывались, ворочая камни, под ноги
людям в синем, но и рев волн, и рокот камней не могли
заглушить странную музыку. 'Ветер рвал их одежду,
ледяной коркой покрывал трепещущие полы - но это
не значило ничего. Музыка делалась все страшнее.
Крики замученных душ звучали в ней.
   Парус возник вдали, белый наклонный парус. За
ним еще и еще один.
   А потом из шатра, стоящего в глубине подковы, из
единственного, которому служки не завернули полог,
шестеро таких же в синем вынесли к волнам стоячий
паланкин. И когда они поравнялись с музыкантами, те
разом опустили флейты. Лица их были черны, как нес-
шаяся к ним вода в разрывах туманного войлока.
   Паруса скользили наискось к волнам. Искусные
моряки держали в них ветер, не позволяя волнам
догнать лодки. Берег был хотя и каменист, но полог...
   В версте к югу первая гаяна вылетела на берег,
проламывая борта. Рядом с нею легла почти целая вто-
рая.
   Третью отнесло чуть дальше, но и она
благополучно, 'пропахав собою песок и мелкую гальку,
выкатилась за линию прибоя.
   Не имели в этот раз моряки целью соблюсти
целостность своих судов...
   Двадцать семь отважников и девятнадцать
крестьянских парней, взятых носильщиками, и с ними
моряки вытаскивали из лодок тяжелый груз. Молодой
чародей по прозванию Сарвил, отбежав от прибоя,
воткнул в землю свой посох и стал лихорадочно-
быстро вычерчивать знак волчьего солнца. Туда, под
охрану знака, и тащили, торопясь успеть, борясь с
ветром, валящим с ног, и оскальзываясь на мокрых
заледенелых камнях, свою ношу славы, моряки и
носильщики.
   Человек в стоячем паланкине медленно повернул
голову. Музыка тут же изменилась, стала тревожной и
одновременно мягкой. Человек поднял руку. Рука
была коричневая, очень сухая: косточки, обтянутые
пергаментом. Ногти казались черными, хотя, если
присмотреться, цвет их был тоже коричневым, просто
более темным. Запястье охватывали бесчисленные
нитки бисера. Среди бисера почти незаметными
кажутся огромные, с фалангу большого пальца,
ограненные темно-фиолетовые камни. Рука так
привлекала внимание, что на лицо кто-то посторонний
(случись он здесь) посмотрел бы много позже...
   Лицо человека в паланкине было нарисовано на
куске кожи. Настоящими были только глаза,
теряющиеся где-то глубоко в прорезях маски.
Прикрытые медленными синеватыми веками, они
очень редко смотрели на свет, и не существовало на
свете человека, который мог бы сказать, что видел их
блеск. А те немногие, кто склонялся под этим
взглядом, могли бы поведать многое о своих
ощущениях, но вряд ли кто-то из них решится когда-
нибудь, даже на смертном ложе, разжать губы...
   Именем человека в паланкине пугали детей и на
материке, и в Мелиоре.
   Авенезер Третий.
   Море крови плескалось за его спиной...
   Сейчас, повинуясь его жесту - а это было целое
послание, понятное посвященным, - трое в синем бы-
стро повернулись и скрылись в шатре. Вскоре они
вышли оттуда, одетые как чиновники: в желтых
плащах до колен и маленьких шапочках,
прикрывающих темя. В руках они держали легкие
зонты и палки с железными наконечниками, которыми
им предписывалось отгонять собак... Холщовые сумки
через плечо казались пустыми и легкими, но это было
обманчивое впечатление.
   Ветер меж тем стих, хотя разогнанные им волны
все еще вылетали на берег. Откуда-то с севера
огромной широкой лентой потянулись серые вороны.
Миллионы .серых ворон. Они летели сосредоточенно
и молча - будто знали, куда и зачем...
   Три чиновника, странствующие по делам
государства, направились в ту же сторону.
   Чародей Сарвил закончил начертание знака и
теперь творил заклинание. Все мелиорцы окружали
его в два круга, держась за руки в сложном порядке.
Что-то холодное растекалось по их телам...
   Все пошли добровольно. Вел их Валентий
Урбасиан, старший сын этериарха стражи... Но не
было сейчас среди этих отчаянных людей человека,
который не испытывал бы самого подлого, липкого,
обезволивающего страха.

   Глава пятая

   Человек, которого все знали как Астерия (а
следовательно, это не могло быть его именем, и это
тоже все знали), медленно брел по бежевым керамиче-
ским плитам тенистой аллеи где-то в глубине царского
сада. Был прекрасный ранний день на переходе весны
в раннее лето, день вылета птенцов. Пышная, но еще
свежая, не истомленная солнцем зелень, и само
солнце: жаркое, но не веющее сушью и смертью.
Приторно-сладкий запах стекал к земле от гирлянд
белых и розовых вьюнов, обвивающих ветви
изысканно-тонких деревьев. Многим из этих деревьев
было по триста лет, и Астерий (в то время он звался
иначе) наверняка видел их саженцами. Он был тогда
учеником Полита Садовника, который, в свою очередь,
был учеником самого Ираклемона... и это было
действительно давно.
   Царский сад был не просто сад. Это был
инструмент для размышлений, и создавался он не для
царя - Степь в те времена начиналась далеко за
горами и считалась просто местом, где кочуют и
дерутся меж собою бородатые дикари в кожаных
юбках, - а для загородных отдохновений и
размышлений великих императоров. И что же?
Прошло едва ли триста лет, и вот уже древняя гордая
Леопольдина, центр Империи, город немеркнущей
славы и непомерного богатства, стала столицей двух
царств: правобережная часть так и осталась
Леопольдиной, Леопольдиной Конкордийской, а
левобережная именуется с некоторых пор Дороной и
являет собой столицу царства Степь. Три каменных
моста через реку Суя соединяют ныне два царства и
две столицы...
   Дорона, бывшая когда-то районом вилл,
преобразилась необыкновенно: прямые проспекты
лучами сбегались к пологому обширному холму с
плоской вершиной, на котором в неизменности стоял
скромный загородный дворец, окруженный садом для
размышлений. Да, только этот дворец и остался таким
же, каким был прежде, все прочее - изменилось.
Богатые дома с непременными фонтанами, дворцы
вельмож, парки с чудесными статуями, мостовые,
выложенные каменной мозаикой, разноцветные
тротуары из фигурных плиток, распахнутые настежь
двери гостиниц, магазинов и таверн, мирно сосед-
ствующие храмы разных богов - все это радовало взор
любого: и жителя города, и путника. Но что поражало
путников, будучи совершенно естественным для
жителя, так это полное отсутствие изгородей и
заборов. Даже вокруг царского дворца не было забора,
и нередко любопытные забредали в сад. Здесь их как
бы сама собой посещала мысль о некоторой
неловкости, которую они совершили, и потом еще
несколько дней они чувствовали себя не совсем в
своей тарелке: как будто им смотрели в спину. На
самом деле им никто, конечно, в спину не смотрел... Во
всех же прочих садах и парках гулять можно было
свободно и беспрепятственно, и даже более того:
свободно можно было зайти в любой дом - конечно, в
гостевую его часть. Таковы были обычаи Степи, и они
равно нравились и хозяевам, и гостям...
   За последние полгода Астерий чудовищно устал.
Это была не усталость тела и даже не усталость духа -
с такой легко справлялся любой начинающий чародей.
Усталость жила снаружи, облекала его, подобно
одежде, и подобно одежде все более сковывала. Он для
себя назвал это "усталостью цели", хотя понимал, что
и такое название условно настолько, что в сущности
ничего не означает.
   Астерий существовал сейчас в пяти телах: своем,
троих учеников, пошедших на это с великой радостью,
и пленного мелиорского слава, которого ему привели
из глубоких недр Кузни. Каждый из четверых ново-
Астериев контролировал еще нескольких человек,
живых или мертвецов, и таким образом знания
Астерия о мире постоянно обновлялись. Сам же он,
стараясь не отвлекаться на мелочи, продолжал
создавать и настраивать то, что профаны именуют
"механическим дивом" и что на самом-то деле
является первосутью чародейства, той основой, на
которой зиждятся все виртуозные приемы
позднейшего времени. Да, древнее чародейство грубо.
Да, в отличие от современного, оно не отщипывает
понемногу и незаметно от великого множества людей,
а полностью, до конца, поглощает те сотни или
тысячи, что согласились или принуждены были
участвовать в деянии. Да, требуется виртуозное
умение для того, чтобы направлять рвущуюся на волю
Силу - а это куда труднее, чем гарцевать на бешеном
быке. Да, наконец, это чародейство не прощает ни
малейшей ошибки: ничего нельзя поправить ни по
ходу деяния, ни тем более после. Что отлито, то
отлито. Но зато ничто не может сравниться с древней
Силой, не имеющей законного верхнего предела.
Ничем не помешать чародею, начавшему действо. А
главное - что отлито, то отлито...
   Сейчас он видел уже три тысячи собравшихся в
Долине Качающихся Камней человеческих душ:
портовых оборванцев из всех городов побережья,
портовых же шлюх, преступников с ближайших
каторг, солдат, бежавших из-под начала. Старый
придорожный замок давно уже не вмещал всех - да и
не нужно было теперь им жесткое вместилище: силы
притяжения стали куда сильнее всех стен мира.
Пройдет еще немного времени, и упорядоченная толпа
начнет притягивать к себе издалека всех, у кого на
этой земле не слишком крепкие корни. Тогда начнется
новая стадия, новый этап деяния.
   А пока - где-то за проливом тысячи тяжелой
пехоты продвигались вперед на юг и восток, не
встречая сопротивления, но при этом старательно не
зарываясь, не оголяя фланги. Конница и военные
машины только выгружались на расчищенных
наконец причалах порта Ирин, а мелиорские воины
заставляли себя уважать именно умением бить по
флангам...
   На захват даже не всей Мелиоры, а только севера
и кесарийской области Астерий отводил семь месяцев.
Юг... что ж, пусть юг остается югом. Поэтому не
следует торопить наступление.
   Медленным тяжелым шагом. Ничего не оставляя
в тылу.
   Впрочем, кое-что в тылу еще осталось...
   Что с девушкой? - задал он вопрос тому ново-
Астерию, который занимался именно оставшимся в
тылу.
   Где он был сейчас - его тело? Астерий не то чтобы
не знал - это его не интересовало.
   Ответа не было долго. Секунду или две. В
нормальном разговоре это была бы драматическая
пауза.
   Четыре птицы с длинными зелеными хвостами
пересекли аллею над головой. Звучные пощелкивания
сопровождали их.
   Мы упустили их во второй раз. Наши креатуры,
захватившие девушку, погибли. И мы не можем вновь
найти беглецов.
   Что? Как долго? И почему я не знаю?!
   Ничего страшного пока что не случилось. Прошло
два дня. Они еще очень глубоко в недрах. И им не
миновать на пути постов и засад.
   То же самое я слышал месяц назад. И чем все кон-
чилось?
   Ласковый ветер чуть приклонил кроны. Перебрал,
погладил листья. Один лист, до времени
пожелтевший, спустился, кружа, к ногам Астерия.
   У мускарей? Это просто случайность. Им
невероятно повезло.
   Возможно. Но везение до сих пор - только в их
пользу. Оно ведь оплачено, не так ли?