и
дым. Валится штукатурка с потолка. Бегом! Саня уже
на лестнице. Смрад гари. Катятся и дергаются
огненные клубки. Поворот. Рев огнемета и белое
пламя - как водяная струя из шланга. Оно дробится
на перилах, оно отлетает от пола, оно сметает в углы
прыгающих повсюду четвероногих.
   За входной дверью стоит плотный дым. Саня под-
жигает факелом фитиль еще одной бомбы и бросает ее
сквозь проем двери. Алексей жестом велит ей ото-
двинуться вбок и отходит сам. Удар. Что-то врезается
в косяк, отлетает к другому. Маленькая черная голова
с исполинскими зубами.
   Алексей встает на пороге. Дым - вспыхивает.
Силуэт в двери делается черным, очень широким.
Доносится знакомый смертельный вой и скрежет.
Саня идет вперед. Она не может идти, но все равно
идет.
   Опять какая-то лестница. Полукруглые ступени.
Пыль, камни и черные шевелящиеся ошметки.
   Саня поджигает следующий фитиль...
   Дым тает стремительно. Опадает вниз, будто
всасывается в поры земли. Она бросает бомбу вперед,
далеко-и видит, как шарахаются приземистые черные
твари.
   Взрыв. Бегом туда.
   Несколько обезьян возникают буквально под
ногами, Алексей встречает их огненной стру„й - в
упор. В белом пламени расцветают красно-желтые
цветы. Но еще одна, с веревкой, набрасывается на него
с другой стороны, Саня тычет факелом, потом
выхватывает револьвер и стреляет. Обезьяну
подкидывает вверх, она летит, растопырив ручки и
ножки, маленькая и беззащитная. У нее нежный
розовый животик.
   Они проходят мимо провала, где вечность назад
погибла их маленькая крепость на колесах. Здесь
открытое место, обезьянам не подобраться. Но чтобы
обойти провал, надо приблизиться к густым и
высоким, выше пояса, серым зарослям. Сане кажется
- там нет отдельных растений, все переплетено, как
волокна морской губки...
   Она бросает две бомбы: поближе к дороге и
подальше, чуть в глубину.
   Первый взрыв взметает вверх комья и клочья, что-
то горит, кто-то бежит - не видно и не понятно.
Второй - заметно глуше, и вверх взлетает нечто:
половина гигантского, с лошадь, рака или скорпиона -
коническая голова и две широко распахнутые клешни.
В зарослях бьется невидимый отсюда оторванный
хвост.
   Алексей кивает головой. Проводит стру„й белого
пламени по кромке зарослей. Треск и паническое
разбегание. Вопли и вонючий дым. Заросли не горят,
но и не спасают от огня.
   Они обходят провал - спина к спине. Алексей
оберегает со стороны зарослей, Саня - со стороны
провала. Черный остов машины. Несколько
чешуйчатых тел - будто огромные камбалы с
раскинутыми членистыми ножками и длинными
раздвоенными хвостами. Ничего не боясь, их
расклевывают серые птицы с голыми змеиными
шеями.
   Сзади, там, где остался дом, - множественное дви-
жение. Всегда только там, куда в этот миг не смот-
ришь. Обезьяны не намерены так запросто упускать
добычу.
   - Теперь вперед...
   Голос Алексея далекий-далекий, хотя сам он
рядом.
   Саня, не вполне доверяя памяти, озирается с
закрытыми глазами. Стены, стены... туда.
   Точно. Туда же ведет и дорога.
   Какое удивительное совпадение...
   Не переставая оглядываться, они медленно пошли
по самой середине асфальтовой ленты. В зарослях то
справа, то слева кто-то полз, бежал, ел другого или был
поедаем сам.
   Обезьяны вновь набросились на них минут через
десять.
   Поперек дороги здесь лежал столб. Нормальный
бетонный столб с фонарем на вершине. В теле столба
зияли дыры - выщербленный цемент и расплетенные
проволоки каркаса. Через это дыры и посыпались с
невозможной скоростью юркие черные твари.
   Но Алексей успел почувствовать - услышать -
их приближение и опустить ствол...
   Ревело все: и пламя, и звери. А потом рев стих, и
остался только жирный треск. Обезьяны корчились
молча - огонь сжег их гортани. Но справа и слева
бросились новые. Первые их движения были
преувеличенно плавные, медленные, потом все
быстрее и быстрее. Это уже было, было! - крикнула
про себя Саня, хотя что было и когда - она вряд ли
могла бы сказать. Обезьяны налетали одновременно с
обеих сторон, визжа и завывая, и Алексей успел
полить огнем лишь тех, которые набегали справа,
развернулся - Саня упала на четвереньки, освобождая
ему сектор обстрела, ранец больно ударил ее по
затылку - но и спас, потому что первая летящая, как
мяч, обезьяна впилась зубами не в ее шею, а в твердую
кожу. Обезьяну Алексей убил ударом нога - и на миг
застыл в нерешительности, опасаясь поджечь Саню.
Она тут же перекатилась на бок, под самые его ноги,
выставила перед собой все еще горящий факел. Потом
- дотянулась до револьвера...
   Будь обезьяны лишь чуть-чуть более напористы -
на какую-то сотую долю... но, видимо, и их не так уж
безоглядно тянуло в смерть, и их проняла огненная
участь сородичей - так что этой сотой доли сейчас им
не хватило. Они тормозили бег, обтекая людей, они
прижались к земле, готовясь прыгнуть разом... и Саня
трижды выстрелила в ближайших - крупные пули
"Шериффа" отбросили зверей, - а Алексей все же
успел, присев на корточки, повернуться и провести
стру„й пламени слева направо и тут же - струя
заметно ослабла - справа налево. Визг вновь стих:
раскаленные кляпы, безжалостно раздвинув или
выбив острые длинные зубы, навсегда заткнули
маленькие глотки, и горящие зверьки разбегались и
дергались молча... а у Сани вдруг потемнело в глазах, и
асфальтовая плоскость превратилась в море, она
смотрела на него с невысокого берега, а солнце давно
село... это продолжалось секунды две или три, но там, у
моря, время текло совсем по-другому.
   Потом она поднялась на колени и тут же на ноги,
ее качнуло вбок, факел выпал из рук и распластался
пламенем - красно-желтый на сером. Кольцо копоти
моментально окружило его. Все казалось плавным и
чересчур подробным, как в замедленном кино.
   А потом ее стало рвать. Желудок был совершенно
пуст, но рот наполнился немыслимой горечью, она
сплюнула - зеленый комок. И дальше были только
спазмы, обидные и болезненные, и муть в глазах, и
страстное желание вывернуть желудок наизнанку...
   И все это время ее наполнял дурацкий гул, ни на
что не похожий долгий меняющийся гул.
   Когда она чуть пришла в чувство: слишком
утрированно воспринимая себя: обвисшую, с
перекошенным ртом, с отвисшим подбородком,
испачканным дрянью, - она - опять же как-то со
стороны и сверху - увидела, как стоит криво,
поддерживаемая Алексеем, в другой руке он держит
дымящуюся - уже не горящую - трубу, а спереди к
ним медленно подкатывается огромная бочка, грохоча
и подпрыгивая, а за бочкой движется устрашающего
вида красный грузовик, и на кабине его, наверху, сидят
и скалятся два парня в черной одежде и с ружьями в
руках, и еще кто-то высовывается из кузова, и за
ветровым стеклом проступает круглая физиономия
водителя...
   Этого не могло быть, но вот - было, было... и
Саня, поняв вдруг, что это не грезы и не сон,
позволила себе потерять сознание.

   Глава восьмая

   Венедим не видел Рогдая около года и сейчас
никак не мог понять, что же изменилось в этом
невысоком коренастом человеке. Рогдай будто бы
одновременно и помолодел, и состарился - этак лет на
двадцать в ту и другую сторону. Он так же, как прежде,
юным петушком вышагивал по комнате, резко, по-пти-
чьи, поворачивая голову, и еще более задиристо, чем
всегда, торчал его меч в простых кожаных ножнах, а
животик, который он всегда выпячивал, уменьшился в
размерах до скромной тыковки - но при этом то ли в
прищуре глаз, в неподвижности век, то ли в уголках
рта - не столько опущенных, сколько запавших - та-
илось нечто тяжелое, вроде бы и невидимое, но уж
очень заметное, если смотреть не конкретно на глаза
или рот, а на лицо в целом. Поэтому когда Рогдай
удалялся в дальний от Венедима край сцены, он
казался тридцатилетним воином, а когда приближался
вплотную - семидесятилетним отставником,
нацепившим амуницию по случаю дня
тезоименитства...
   - ...Теперь ты знаешь об этом столько же, сколько
и я, - закончил Рогдай, останавливаясь перед
Венедимом и сверля его сердитым взглядом - да,
очень старых глаз. Чрезвычайно старых глаз. Будто
жил Рогдай четвертую жизнь подряд... - Я должен,
конечно, спросить тебя:
   хочешь ли ты сам туда идти. Потому что Кузня...
это Кузня. Случается, лучшие славы ломаются, не
выдерживают... хотя будто бы ничего не происходит. Я
сам чувствовал себя там скверно. Ты был там?
   - Только в меловых катакомбах, - сказал
Венедим. - Ниже не спускался.
   - И как себя чувствовал? Венедим пожал
плечами.
   - Словами, - потребовал Рогдай. - Со мной -
только словами. Перед девками будешь плечами
дрыгать.
   - Было очень тревожно, - сказал Венедим. -
Будто земля вот-вот пропадет из-под ног.
   - Х-ха... И все же, акрит, других мне не послать:
некого. Не потому, что нет смелых. А потому, что к
тебе у меня доверия больше. Хоть и не состоялся
сговор, а обещания того никто не отменял. Так что -
выводи кесаревну... Невесты у тебя все еще нет?
   - Нет.
   - Это хорошо... Выводи. Сколько тебе людей
нужно? Впрочем, откуда тебе знать... да и мне тоже.
Пактовий пошел с двумя... правда, он хотел все сделать
тихо, незаметно. Теперь, наверное, настала пора
пошуметь. Возьмешь конную сотню. "Золотых ос".
Якун говорит, что до кесаревны сейчас два конных
перехода. Почему они не движутся, он не знает.
Проводников он даст и амулеты даст, чтобы не
заплутать. Иди. И возвращайся поскорее.
   - Понял, стратиг.
   Венедим коротко кивнул, повернулся через плечо
- и вдруг поскользнулся на чем-то. Он глянул под
ноги. Мокрое пятно... слизняк.
   Дверь из кулис была распахнута прямо во двор.
Там под навесом стоял огромный стол, а на столе -
низкий ящик с песком. Трое адъютантов длинными
лопатками что-то там выравнивали и передвигали.
   За воротами Венедим принял поводья у тощего,
как подросток, большеухого и большеглазого
человечка. Подал ему медный пятак. От человечка
исходил сильный кисловатый запах, похожий на запах
старого теста. Так иногда пахнут лихорадящие
больные.
   Пятак упал на длинную сероватую ладонь - и
вдруг пропал. Человечек с удивлением уставился на
свою руку, повертел ею, потом перевел
вопросительный взгляд на Венедима.
   - Почтенный акрит... прошу великодушно
простить меня, недостойного...
   - Прощаю, - усмехнулся Венедим. - Ты артист?
   - Наверное, артист, - сказал человечек горько, -
но почему-то чаще держу поводья...
   Венедим, кривя рот, бросил ему еще серебряную
монету.
   - Поди и выпей, артист. Может быть, тогда ты
сможешь отпустить поводья.
   - Благодарю тебя, акрит. Скажи мне: наши дела
плохи?
   - Пока нет. Но могут стать плохи. Поэтому я и
говорю: поди и напейся. У тебя есть такая
возможность.
   - Жаль, - сказал артист. - Я хотел бы умереть в
бою, но могу таскать лишь свое тело, да и то не быстро
и не очень далеко. А поднять в силах разве что кружку
- до уровня рта. Это, знаешь ли, очень унизительно,
акрит.
   - Вот как, - сказал Венедим и посмотрел на
артиста более внимательно. - Тогда поищи Конрада
Астиона - говорят, ему нужны такие, как ты.
   - Конрада Астиона, - повторил артист,
запоминая. - Я попробую найти и уговорить его. А
если у меня это не получится, а ты вдруг захочешь,
чтобы твоих воинов повеселили два-три придурка да
горбунья с хвостиком, - напиши мне сюда, в Артемию.
Мое имя Руфин, из рода Асинкритов. Хотя, боюсь, род
мой меня не пожелает признать...
   - Асинкриты - знатные люди, - сказал Венедим.
- Как же ты попал в деревенский театр?
   - Жизнь, акрит, - это такой театр, с которым наш
не сравнится. Если свидимся еще и если будет у тебя
охота слушать - я без удовольствия, но честно прочту
тебе всю пьесу моей жизни. Пьесу для трех
придурковатых актеров и горбуньи с хвостиком...
Спасибо тебе, акрит, и пусть минет тебя и железо, и
кость, и дерево, и огонь.
   - Желаю и тебе найти свой путь, - откликнулся
Венедим. Вскочил на коня, не коснувшись руками сед-
ла, и движением колен послал его вперед легким на-
метом.
   Артист смотрел ему вслед со сложным
выражением лица. Потом - повернулся и пошел,
загребая пыль носками истертых сапог.
   - Не узнал... - пробормотал он себе под нос.
   День под стенами Бориополя прошел в равной
перестрелке. Степняки и конкордийцы выкатывали
катапульты на дистанцию стрельбы, выпускали
снаряды по городу и оттаскивали машины подальше,
за пределы досягаемости крепостных баллист и
аркбаллист. Все же несколько катапульт были
серьезно повреждены тяжелыми дротами и болтами -
настолько серьезно, что могли числиться в
безвозвратных потерях. Немало и людей из обслуги
машин пало под стрелами, падающими с высокого
неба хоть неприцельно, но густо. В самом городе
больших пожаров не отмечено было в тот день -
видимо, успевали погасить...
   Настала ночь, с ночью - неверная темнота и про-
хлада, звезды в небе, далекие зарницы. Тянулся час за
часом. В начале четвертого на востоке возникло
белесоватое пятно, как раз в месте соединения неба,
земли и воды. Пятно растекалось вправо и влево,
тянулось вверх, обретало цвет: синеватый по краям и
зеленоватый в центре. Пройдет еще полчаса, и оно
заполыхает всеми оттенками розового, алого,
оранжевого.
   Мир замер в предвкушении этой феерии. Шелест
и шорох кожистых крыльев не был услышан почти ни-
кем...
   Сотни уреев в стремительном волнообразном
полете перенеслись за высокие стены крепости. Кто-то
там успел вскрикнуть, кто-то - махнуть
бессмысленным мечом...
   Это была бойня. Защитники стен, те, кто не умер
от укусов в первые минуты, пытались найти спасение
в боевых галереях. Там, в тесноте и изломанности
ходов, крылатые змеи теряли свое главное
преимущество: скорость. Но упорство в достижении
цели они не теряли даже там: ползли, шипели,
кусали...
   Следующую волну летучих тварей было слышно
издалека. Исполинские птицы летели шумно,
возмущая воздух, клокоча зобами. Чудовищные
маховые мускулы, казалось, сокращаются с хаканьем,
жесткие перья скрежещут одно о другое.
   Небольшие и легкие люди сидели на спинах птиц.
На них были островерхие мягкие шапки с белыми
помпонами. За плечами топорщились кривые мечи без
гард.
   Они прыгали со спин птиц на лету, кувыркались
по земле, по крышам, с ловкостью древесных жителей
карабкались по стенам...
   В бою они были стремительны и жестоки. Когда
по штурмовым лестницам на стены ворвались
конкордийские легкие пехотинцы, бой шел уже в дво-
риках и казематах. Защитники поджигали дома,
смоляные бочки, вообще все, что могло гореть, -
нападающие даже пытались тушить. Темнота была на
их стороне.
   ...Стенного мастера Кифу Протолеона тревога
застала в объятиях молодой жены. Он вскочил, еще не
в силах сообразить, что к чему и где он вообще
находится. Квета поняла сразу. Природные
способности ее были немалыми, и при ином течении
жизни из нее получилась бы знаменитая ведима. Но в
семействе Трифиллиев ведим и чародеев не
жаловали...
   - Вот и все, - сказала она мертвым голосом. -
Как быстро...
   - Да ты что говоришь? - возмутился он
совершенно искренне. - Какая-то заморочь дурацкая...
сейчас мы их прогоним, и все будет нормально,
нормально... - Он торопливо одевался: кожаные
штаны, кожаная рубаха с широкими рукавами,
нагрудник из кованых стальных колец...
   Квета, неслышно ступая, подошла к окну. Отсвет
огня лег на ее лицо и грудь. Чувство, что все кончено
навсегда, безнадежно, бесповоротно, - было сильным,
чрезвычайно сильным: до глубокой внутренней дрожи.
   - Конечно, - сказала она. - Вы их прогоните...
Иди, я буду ждать. Придешь - и сразу в теплую
постель.
   Горло Кифы сдавило от нежности и любви, и
поэтому он ничего не смог сказать, подхватил с
оружейной стойки меч, неловко махнул рукой и
выбежал на лестницу. Его убили через три минуты на
извилистой уличке: пока он рубился с двумя
вывернувшимися из-за угла пехотинцами, кто-то
маленький и легкий прыгнул ему на спину с
водостока, рывком запрокинул голову и перерезал
глотку. Кифа утонул в чем-то горячем и черном, до
самой последней секунды не испытав ни тени страха, а
лишь безумную досаду оттого, что его обращенная в
ярость любовь так и не нашла своего пути...
   С рассветом доместик Арий Аристион, собрав в
два кулака все наличные силы, ударил по противнику
с двух сторон, отсекая его от стены. Кроме того, по
потайной галерее, проложенной в основании стены,
три десятка лучников и лучниц пробрались в тыл
вынужденного к обороне противника, по сигналу
командира выбили нарочито слабую кладку,
маскирующую бойницы, и начали беглую стрельбу по
всему, что движется. Стрелка весов качнулась в
противоположную сторону.
   Конкордийцы пребывали в смятении. Их было
уже более тысячи за стеной, но в узких проходах и
уличках сражаться одновременно могли разве что
несколько десятков. В незащищенные спины летели
стрелы - и как потом докажешь, что убит ты был не в
бегстве? Наконец, с наступлением света куда-то
исчезли маленькие пилоты птиц...
   Когда же вдоль стены мощно ударили закованные
в панцири славы, среди конкордийцев началась
паника.
   Нет, они еще отбивались, они пятились, а не
бежали (да и куда можно бежать в таком стеснении?)
- но это уже ничего не значило. Каждый бился за себя,
забывая помочь соседу. Их убивали очень быстро: так
тает льдина, брошенная в кипяток...
   Андроник Левкой выслушал гонца, потом
посмотрел на солнце. Солнце поднялось над лесом на
палец вытянутой руки.
   - Пора, - сказал он.
   Адъютант повернулся к флагштоку и потянул за
реп. Огненное легкое полотнище начало подниматься,
развертываясь под слабым утренним бризом.
   Тут же забили барабаны. И полки, подобравшиеся
по пепелищам пригородов почти вплотную к стене,
встали и пошли вперед - по штурмовой лестнице на
двадцатерых.
   В них летели горшки с порохом и смолой, камни,
редкие стрелы. Лился кипяток из котлов. Защитники
стен метались поверху, не успевая привести в действие
все подготовленные механизмы. Контратакой стены
были оголены...
   Уже первой волне нападающих удалось кое-где
зацепиться за гребень и даже ворваться в город.
   Клинья, вбитые в окруженную на рассвете группу,
почти сошлись - славы, наступающие с севера и юга,
уже друг друга видели, - когда прозвучал сигнал: "По
местам!" И они подчинились этому сигналу,
метнулись назад на стены, но там уже были чужие...
   И все же защитники продолжали сопротивляться.
   В восемь двадцать открылись ворота. Теперь
участь города была решена.
   Но почти до самого вечера славы и горожане
дрались за казематы, за кварталы, за отдельные дома и,
наконец, за подвалы. Город охвачен был пожарами,
местами просто нечем было дышать, гибли лошади и
пытались ползти люди; с неба падали головни,
горящие книги, мертвые голуби. Темнота так и не
наступила. А около полуночи чудовищный взрыв
встряхнул землю и стоящих на ней людей: взлетел на
воздух арсенал, имевший на полгода огневых и
взрывчатых припасов...
   Но и в этом огненном аду шел грабеж, и за
стенами вырастали горы вынесенных вещей. Пленных
же было немного. Говорили про подземный ход,
ведущий куда-то: то ли за море, то ли за горы.
Изумлялись: это сколько же идти...
   Плохо видимые на окраине освещенного пожаром
пространства, кружили в небе несколько исполинских
птиц. Не видно было, есть ли на их спинах всадник -
или же это осиротевшие твари пытаются отыскать
своих хозяев.
   Саня проснулась, готовая куда-то бежать, с кем-то
сражаться; кипела кровь, и стремительно кружилась
голова. Но сражаться было не с кем: сводчатый
коридор, уставленный койками, местами в два этажа;
звуки, обычные в таком скоплении спящих людей, -
скрип кроватей, похрапывание, бормотание... Саня не
могла бы сказать, что вновь теряла память, но
минувший сон казался куда важнее и плотнее яви.
Сердце все еще колотилось.
   Она спустила ноги с койки и встала. Это был
женский зал... она вообще очень спокойно вспомнила
все, что было после сражения с обезьянами: поездку на
грузовике, переправу по подводному мосту, баню,
медосмотр, утоми