еницей. Кроме того,  она  полюбила
горы, полюбила азарт охоты, и, разумеется, ей нравилось быть с отцом.
     Это были счастливые дни, полные смехом отца и  свободой.  В  те  дни,
когда он отправлялся в свои странные путешествия в  Таррагон,  мать  долго
плакала и смотрела ему вслед до тех пор,  пока  он  не  исчезал  из  виду,
спустившись вниз по склону горы, испуганная тем, что ее муж уходит  далеко
навстречу разным соблазнам и искушениям, а Норисса провожала его взглядом,
снедаемая желанием отправиться  вместе  с  ним  навстречу  приключениям  и
опасностям.
     А потом пришла болезнь. Сначала она старалась быть незаметной, и отец
вставал по утрам с легкой болью в спине, и ноги его  плохо  сгибались,  но
очень скоро болезнь набрала силу, и руки отца распухли  и  превратились  в
шишковатые культи, скрюченные в суставах, и точно  так  же  скрючился  его
некогда несгибаемый характер, и отец стал каким-то маленьким  и  постоянно
чем-то испуганным.
     На протяжении четырех лет с начала болезни он  ни  разу  не  ездил  в
Таррагон. Он проводил день за днем, ссутулившись перед очагом,  неподвижно
глядя в огонь. Он умер в начале прошедшей зимы, его смерть пришла вместе с
первым снегопадом. Не прошло и месяца,  как  умерла  и  мать  Нориссы,  не
столько от  приступов  своей  сопровождающейся  жестоким  кашлем  болезни,
сколько от горя.
     Сидя на скамейке перед очагом,  Норисса  покачала  головой,  стараясь
отогнать печальные мысли. "Грустные воспоминания - это совсем не  то,  что
мне нужно для того, чтобы самой отправиться в путь, - решила  она,  высоко
подняв голову, чтобы противостоять ноющей боли. - Мои родители умерли, и я
стала взрослой женщиной.  Я  должна  начать  жить  своей  жизнью!"  И  она
откинулась на спинку скамьи и вытянула ноги к огню. Постепенно ей  удалось
изгнать из головы все мысли, и в конце концов она задремала и спала до тех
пор, пока ей не приснился полузабытый детский кошмар...
     Она  медленно  шагала  по  равнине,  укрытой   туманом,   спотыкаясь,
прислушиваясь к далекому нежному голосу, который звал ее. Этот голос  звал
и манил ее, обещая ей убежище и защиту от того ужаса, который с  ворчанием
рыскал по пустоши позади нее. Ничего не видя перед собой, Норисса боролась
с мраком, напрягая мозг в тщетной попытке вспомнить  имя  того,  кому  мог
принадлежать этот волшебный голос. Но за мгновение до того, как ей удалось
вспомнить это, что-то настигло  ее  сзади.  Над  головой  пронеслась  тень
страха и ненависти, пронеслась и вдруг повисла на плечах и  прижала  ее  к
земле. Всеобъемлющая, она грызла и терзала ее тело до  тех  пор,  пока  не
поглотила все, кроме ее отчаянья...
     Нориссу разбудил ее собственный крик. Словно дитя,  она  пробудилась,
надеясь оказаться в надежных объятиях отца,  но  сегодня  ночью  она  была
одна, и больше не было сильных рук, которые могли защитить и успокоить ее.
     "Ты сдался слишком легко, отец, ты еще нужен мне!" - тихий шепот эхом
вернулся к ней, когда Норисса  выпрямилась,  пытаясь  успокоить  неистовый
стук сердца. Легкая, она вскочила на ноги и быстро прошлась туда и обратно
перед очагом.
     Этот сон странным образом усиливал ее нужду уйти отсюда. Таинственный
голос и необъяснимая тоска, охватившая  Нориссу  после  смерти  матери,  в
значительной степени овладели ее разумом. И  снова  она  подавила  в  себе
импульс распахнуть двери и вслепую кинуться в ночной мрак.
     Здравый смысл помог ей справиться с  собой.  Стоит  ли  сломя  голову
мчаться в темноте, чтобы свалиться с первого же  обрыва?  Может  быть,  ей
стоило заплакать и обратиться за сочувствием к Долаесу? Но она представила
себе наглую самоуверенность, которой только польстит такой поступок, и  ее
волнение превратилось в гнев, лишь только  она  припомнила  этого  наглого
юнца.
     Всего лишь через два дня после похорон матери он явился к ней домой с
предложением выйти за него замуж. Он сообщил ей это с  видом  собственного
превосходства и дал ей понять, что крестьянская девушка  двадцати  лет  от
роду,  которая  до  сих  пор  не  замужем,  должна  быть   благодарна   за
предоставленную ей возможность сочетаться браком со старшим сыном судьи.
     Обрадованный написанным на ее лице удивлением, он также разъяснил ей,
что с удовольствием помог бы ей избавиться от статуса "тилберн". При мысли
о том, что она, равно как и любая  другая  девушка,  станет  женщиной  при
посредстве и в результате усилий Долаеса, Норисса почувствовала сильнейшее
отвращение и прогнала его из дома прочь. Несмотря на  это,  она  понимала,
что он был прав - если она останется,  то  Долаес  будет  для  нее  лучшей
партией. Именно тогда она решила уехать в конце зимы.
     Легкий стук в дверь прервал ее размышления. Норисса  взяла  со  стола
длинный охотничий нож и пошла открывать.
     - Кто там? - спросила она. - Что вам нужно?
     - У меня известие для Нориссы, дочери Рольфа-охотника, -  отвечал  ей
голос пожилой женщины. Норисса заколебалась, но потом тихо  выругала  саму
себя. Только воспоминание о кошмарном сне заставило ее быть осторожной.
     Она отодвинула засов и открыла дверь.
     Свет пролился на порог и осветил старую женщину, которая  куталась  в
тонкий платок. Ее залатанное платье также вряд ли служило  ей  достаточной
защитой от ночного холода. Женщина стояла, зябко потирая  костлявые  руки,
неспокойно оглядываясь через плечо. Норисса тоже внимательно посмотрела  в
темноту, но не увидела  ничего,  кроме  темной  стены  деревьев,  растущих
вокруг дома.
     - Это я Норисса, матушка, - сказала она. -  Какие  у  тебя  для  меня
известия?
     Женщина невпопад кивнула и подалась вперед.
     - Проходи, согрейся, - пригласила Норисса.
     - Благодарю тебя, дитя мое, благодарю... - женщина вошла  внутрь,  но
задержалась в дверях, ожидая, пока Норисса снова запрет дверь за засов,  и
только потом бросилась к огню.  С  виноватой  улыбкой  она  повернулась  к
Нориссе, которая с удивлением наблюдала за ней.
     - Весна пришла, но в костях стариков уже  навсегда  поселилась  зима,
доченька.
     Норисса улыбнулась и указала женщине садиться к столу.
     - Садись сюда, матушка, я принесу тебе чаю.
     Норисса налила в кружку горячего чаю  и  принесла  из  комнат  теплую
шаль. Поставив чай на стол, она укутала шалью плечи женщины. Та благодарно
улыбнулась и показала рукой на приготовленные в дорогу вещи.
     - Ты собираешься уезжать?
     - Да. На рассвете.
     - Благодарение высшим силам, я сумел застать тебя!
     Норисса  попыталась  отбросить  в  сторону  внезапное   беспокойство,
охватившее ее. Какое зло могла причинить ей эта  старая  женщина?  Норисса
присела за стол напротив гостьи.
     - Я раньше не встречала тебя здесь,  матушка.  Какие  же  новости  ты
можешь рассказать мне?
     Женщина  плотно  прижала  обе  ладони  к  горячей  кружке  с  чаем  и
оглянулась по сторонам, словно затем, чтобы убедиться в том, что их  никто
не подслушивает.
     - Меня зовут Эдель, и я живу  в  деревне  Ательвейт.  Несколько  дней
назад, как раз когда шел сильный дождь, в  дверь  моего  дома  постучалась
одна  женщина,  которая  попросилась  переночевать.  Ласковыми  словами  и
золотой монетой она убедила меня пустить ее на одну ночь. Я и  не  думала,
что она может оказаться колдуньей, до тех пор пока не было поздно.
     При этих словах гостьи Норисса поежилась и пожалела  о  том,  что  не
отправилась в путь  вчера.  Ей  вовсе  не  хотелось  в  преддверии  своего
путешествия влезать в какие-то дела, связанные с колдовством, равно как  и
с  выдумками  выжившей  из  ума  старухи.  Единственное,  что  ее  немного
интересовало, так это  то,  каким  образом  Эдель  собиралась  перейти  от
колдуньи к тем известиям, которые привели ее к порогу дома Нориссы.
     Эдель помолчала, покосилась в сторону запертой двери и глотнула  чаю,
прежде чем продолжить.
     - Когда на следующий день я проснулась, то  оказалось,  что  колдунья
подхватила лихорадку и не может идти дальше. Я лечила ее как могла, и  она
немного поправилась, но следующий приступ опять свалил ее с ног...
     И снова взгляд женщины метнулся по стенам  комнаты,  и  беспокойство,
которое испытывала Норисса, возросло. Придерживая  на  груди  шаль  тонкой
рукой, оплетенной синеватыми венами, Эдель встала  из-за  стола  и  обошла
окна, проверив, надежно ли прикрыты ставни.
     - Ты словно бы ждешь чего-то, матушка.
     Эдель снова уселась на свое место и заговорила тихим голосом,  сильно
подавшись вперед:
     - Я уже сказала тебе, что она оказалась колдуньей. Когда она  поняла,
что умирает, она велела мне доставить ее послание по адресу. Она  прокляла
меня, но так, что проклятие свершилось бы  только  тогда,  если  бы  я  не
выполнила ее поручения. Она пригрозила мне, что я не буду знать  покоя  до
тех пор, пока не доставлю ее послания по адресу. Поверь мне,  дочка,  все,
что я хочу - это доставить адресату известия и вернуться к себе.
     Эдель закрыла глаза и старательно повторила,  по-видимому,  заученную
наизусть фразу:
     - "На перекрестке трех дорог, на рынке Таррагона, сухое дерево  найди
и Знак достань Дракона. По знаку, где Дракон изображен, тебя узнает Он". -
Эдель открыла глаза и пристально поглядела в лицо Нориссы:  -  И  еще  она
сказала, что ты должна идти на голос твоих снов.
     Норисса сидела неподвижно,  а  Эдель  порылась  в  кармане  платья  и
вытащила небольшой грязный узелок. Подтолкнув его по поверхности  стола  в
сторону Нориссы, она с видимым облегчением  откинулась  на  спинку  стула,
словно сбросив с плеч тяжкое бремя.
     Норисса развязала узелок. Ветхая ткань раскрылась под ее пальцами,  и
Норисса удивленно уставилась на оказавшуюся у нее в  руках  драгоценность.
Небольшой золотой медальон на тонкой серебряной цепочке тускло  блеснул  в
свете очага. По внешнему ободу  медальона  вытянулась  фигурка  дракона  с
плотно  прижатыми  крыльями  и  парой  рогов.  Фигурка  была  выполнена  с
необычайным  мастерством  и  изяществом,  так   что   Норисса   разглядела
скрюченные когтистые лапы под брюхом дракона и каждую чешуйку его брони. В
самой  середине  медальона  блистала  крошечная  кроваво-красная  капелька
драгоценного камня. Норисса дотронулась до этой капельки кончиком пальца и
почувствовала, как в нее хлынула какая-то неведомая  сила.  В  испуге  она
отдернула руку и уронила украшение на стол.
     Норисса боролась с овладевающей ею паникой. Энергия,  к  которой  она
невзначай  прикоснулась,  снова  оживила  в  ней  ужас  ночного   кошмара,
пробудила воспоминания о беспокойстве, которое терзало  ее  на  протяжении
всей зимы, и в голове ее зашевелилось недоброе предчувствие. Она осторожно
положила медальон обратно на клочок ткани  и  подтолкнула  его  в  сторону
Эдель.
     - Ты приняла меня за кого-то другого, - сказала она. - Я не та,  кого
ты искала.
     Эдель покачала головой в знак того, что не хочет  больше  прикасаться
ни к ткани, ни к медальону.
     - Я искала именно тебя. Колдунья искала сероглазую девушку с волосами
цвета безлунной ночи, которая живет в домике на горе над деревней Моаак. Я
искала Нориссу, дочь Рольфа-охотника, а ты сказала, что это  твое  имя.  -
Эдель снова покачала  головой,  когда  Норисса  попыталась  спорить.  -  Я
исполнила это поручение  и  теперь  свободна  от  него.  Теперь  это  твоя
обязанность.
     Норисса проглотила сердитое замечание, вертевшееся у нее на языке.
     - Очень хорошо, матушка. Ты оказала мне услугу. Теперь проси  у  меня
все, что тебе хочется, и, если я смогу, я дам тебе то, что ты попросишь.
     Взгляд Эдель снова обежал комнату и остановился на высоком шкафу, где
хранились продукты.
     - Для меня, старухи, это было долгое и нелегкое путешествие. У меня с
собой было немного еды, и она была не слишком хорошей.
     "Конечно, - подумала Норисса про себя, - а что  же  стало  с  золотой
монетой, которую ты получила? И куда девалось все то, что  осталось  после
смерти колдуньи?"
     Ужин  тем  не  менее  был  недостаточной   платой   даже   за   такие
неутешительные новости.  В  наступившей  тишине  Норисса  выставила  перед
гостьей остатки своего собственного ужина - сыр, хлеб, отвар листьев тхаги
и кусок жареного мяса ярьи. Все это  исчезло  очень  быстро.  Пока  Эдель,
торопясь, глотала пищу, Норисса расспрашивала старую женщину.
     - Можешь ли ты рассказать мне что-нибудь еще об этой колдунье? Как ее
звали и откуда она пришла к тебе?
     Эдель покачала головой и вытерла губы грязным рукавом  платья.  Допив
остатки своего остывшего чая, она ответила, пока Норисса наливала ей новую
порцию напитка.
     - Я мало что могу рассказать тебе, дочка. Звали ее  Сэлет.  Это  все,
что мне известно. Еще, когда она бредила в лихорадке, она что-то бормотала
о младенцах, о войнах и других странных вещах.
     У  Нориссы  было   еще   много   вопросов,   но   Эдель   не   смогла
удовлетворительно ответить ни на один из них. Когда с едой было покончено,
Норисса отвела старую женщину в свою крошечную спальню.
     При  виде  высокой  кровати,  высоко  застеленной  толстыми   теплыми
одеялами  и  простынями,  с  толстой   подушкой,   глаза   Эдель   заметно
округлились.  Она  осторожно  ступила   на   цветастый   тканый   половик,
закрывающий почти весь земляной пол комнаты. Довольно  долгое  время  она,
широко раскрыв рот, рассматривала яркий гобелен на стене, на котором  была
изображена Даймла - Леди Луны, возлежащая на серебряной кушетке.
     - Для дочери охотника ты живешь неплохо! - заметила она.
     Норисса не ответила ей сразу, однако уже  уходя,  она  задержалась  в
дверях и сказала:
     -  Завтра  утром  я  навсегда  уйду  отсюда.  У  меня   нет   никаких
родственников и нет семьи, и этот дом будет стоять  пустым.  Можешь  взять
себе все, что останется здесь после меня.  Хочешь  -  уходи,  а  хочешь  -
оставайся здесь.
     С этими словами Норисса опустила занавеску и оставила Эдель стоять  с
разинутым ртом посреди своего новообретенного богатства.
     Большую часть ночи Норисса шагала по дому из стороны в сторону, часто
останавливаясь возле стола, чтобы  бросить  взгляд  на  медальон  и  снова
восхититься красотой тонкой и изящной работы. Однако ей больше не хотелось
испытать на себе его силу. И медальон так и лежал нетронутым на  столе,  в
то время как в голове Нориссы один вопрос сменялся другим.
     Что это была за странная сила, которой обладал  таинственный  символ?
Почему умершая колдунья была так уверена в том, что Норисса  отправится  в
путешествие вместо нее? Почему именно в Таррагон?
     Последнее название снова напомнило Нориссе об одиночестве, с  которым
она так долго и безуспешно  боролась.  На  память  снова  пришли  рассказы
матери,  которые  она  слушала  долгими  зимними   вечерами,   когда   они
усаживались расчесывать  длинную  шерсть  сирре  для  прядения  или  когда
раскладывали на летнем солнцепеке корни шаабы для просушки.
     Она  вспоминала  и  рассеянный,  устремленный  вдаль  взгляд  матери,
который появлялся всякий раз, когда она начинала рассказывать  о  суете  и
суматохе,  царивших  на  оживленных  базарах  портового  городка.  Нориссе
нравились эти рассказы, и сам город тоже нравился. Еще  бы!  Ведь  он  мог
похвастаться сразу тремя оживленными рынками: рынком Клер, рынком  Стен  и
рынком Лонт, называвшимися так в соответствии с названием дороги,  которая
подходила к городу в этих местах.  Нориссе  хотелось  также  увидеть,  как
входят в гавань  гордые  колеассы  из  Молевии,  их  борта,  разрисованные
странными разноцветными символами, чтобы отогнать злых морских демонов, их
трюмы, набитые диковинным иноземным товаром. Но больше всего  интересовали
маленькую Нориссу равнины Бада-ши. Живя в окружении высоких  гор,  Норисса
не могла себе даже представить ничего похожего на бесконечные травостойные
луга, где родилась и выросла ее мать.
     - Между Таррагоном и горами, - рассказывала мать, -  куда  бы  ты  ни
взглянула, везде - до самого горизонта  -  ты  увидишь  безграничное  море
волнующейся травы.
     А если случалось так, что ее рассказ слышал и отец, то мать улыбалась
и прибавляла:
     - Совершенно не на что  было  там  поглядеть,  разве  что  на  редкое
деревцо сайма или на приезжего охотника, весьма самодовольного при том.
     И тогда оба улыбались друг другу, вспоминая старую историю о том, как
молоденькая Рина три года  кряду  смотрела,  как  красавец-охотник  с  гор
проезжает равнинами в Таррагон, чтобы принять там  участие  в  состязаниях
лучников. На третий год она уехала с ним в качестве его жены.
     Норисса  смахнула  с  глаз   выступившие   слезы,   вызванные   этими
воспоминаниями. "Ты больше не ребенок, и слезы никак не изменят прошлого",
- выбранила  она  себя,  но  ее  храбрые  слова  странно  и  неубедительно
прозвучали в пустой комнате.
     Она пыталась убедить себя в том, что, быть может, поездка в  Таррагон
может служить каким-то оправданием ее поспешного отъезда.  Она  надеялась,
что увидев хотя бы этот небольшой кусочек огромного  мира,  она  сможет  в
конце концов решить, в каком направлении должна  протекать  ее  дальнейшая
жизнь. "Я не знаю, где в этой жизни найдется место для дочери охотника,  -
подумала она, - я найду его или сама выстрою это место".
     Кроме того, она  продолжала  чувствовать  неясное  влечение,  которое
звало ее на восток. Таррагон также располагался к востоку от  гор,  и  она
надеялась, что, доставив амулет кому-то неведомому  на  базарной  площади,
она заодно узнает что-нибудь о голосе, который звал ее по ночам.
     Норисса продолжала спорить сама с собой чуть ли не  до  самого  утра,
пока сон не сморил ее на скамеечке перед  очагом.  Когда  она  проснулась,
серый рассвет надвигался с  востока  и  ночное  небо  посветлело.  Норисса
встала  со  скамьи  и  потянулась,  чтобы  размять  затекшие  в  неудобном
положении ноги. Взгляд ее снова упал на украшение на  столе.  На  какой-то
миг ей показалось, что  крошечный  дракон  пошевелился.  Норисса  затрясла
головой, пристально вглядываясь в золотую  фигурку,  но  дракон  оставался
неподвижен, а  алый  камень  в  центре  круга  тускло  блестел,  ничем  не
напоминая вчерашнюю живую капельку.
     Норисса протерла глаза, изгоняя с ресниц последние остатки  налипшего
сна, и снова раздула в очаге огонь, часто и с беспокойством оглядываясь на
медальон. Она как раз заваривала свежий  чай,  когда  Эдель  появилась  из
спальни, завернувшись в одеяло. Поколебавшись, она  несмело  улыбнулась  и
села у огня рядом с Нориссой. Помолчав, она спросила:
     - Ты правду сказала вчера вечером, когда говорила, что я могу владеть
всем этим?
     - Конечно, матушка, мое предложение было искренним.  Если  ты  решила
остаться здесь, то я схожу добуду ярья, чтобы у тебя было мясо  на  первое
время.
     Эдель отвернулась к огню, чтобы скрыть слезы радости:
     - Я остаюсь.
     Норисса надела  свой  охотничий  плащ,  захватила  лук  и  колчан  со
стрелами и выскользнула из домика. Небо быстро светлело,  но  в  лесу  под
деревьями еще лежала густая тень, и Норисса в мгновение ока растворилась в
этом таинственном полумраке.
     Поднявшись невысоко в  гору,  Норисса  натолкнулась  на  стаю  дакви,
терзающих  тушу  ярья.  Белесая  жесткая  щетина,  обычно  незаметная   на
казавшихся  голыми  спинах  этих  животных,  теперь  свирепо  топорщилась.
Короткие и толстые тела дакви напрягались и изгибались в усилии, когда  то
одно, то другое животное  отрывало  своими  клыками  куски  мяса  от  туши
убитого ярья.
     Норисса  вздрогнула.  Запах  свежей,  еще  теплой  крови  и   влажные
неподвижные глаза жертвы подсказали ей, что  это  свежая  добыча,  которую
дакви загнали и убили, и поэтому она с опаской обогнула  место  пиршества.
Обычно робкие трупоеды теперь опьянели от крови, и ей  вовсе  не  хотелось
привлечь к себе их внимание.
     Еще выше Норисса напала на