повлиять  на  него.  Он  молод  и  имеет
достаточное количество врагов. Теперь о  наших  непосредственных  проблемах.
Мне стало известно, что в экспедиции Пашина есть Витязь.
   Брови старухи сдвинулись, нос заострился, лицо на  миг  стало  молодым  и
грозным.
   - Как тебе удалось это узнать?! Клементьев усмехнулся.
   - Я заслал в группу шпиона.
   - Безыменя, что ли?
   - Нет, пришлось кое-кого заморочить, или, как  сейчас  принято  говорить,
запрограммировать. Теперь я буду знать все, что затевает этот авантюрист.
   - Это славно, - задумчиво проговорила Пелагея. - Кто же этот шпион?
   Вей-Клементьев засмеялся перхающим смехом, покачал  перед  лицом  толстым
пальцем.
   - Пусть это останется моей тайной, Хозяйка. Главное, что он есть.
   - Кто же Витязь?
   - Вероятнее всего, бывший зек Антон  Громов.  Он  появился  в  отряде  не
случайно, его вели волхвы. Кстати, возможно, и сам Пашин - Витязь, хотя  еще
не посвящен. Короче, позаботься, чтобы экспедиция не увидела  того,  что  не
имеет права видеть. Да придет Тот, чье имя будет произнесено!
   Видение головы Клементьева пропало. Крест перестал  светиться.  Верховная
жрица отпустила крест, подняла руку ладонью кверху и уставилась на нее, пока
в горсти не образовался белесый дымный шарик величиной с грецкий орех. Тогда
Пелагея с силой метнула этот шарик в стену кельи и тот с грохотом взорвался,
выплеснув языки ядовито-зеленого огня, проделав  в  стене  глубокую  дыру  в
форме шестилучевой звезды.
   Послушница
   Владислава сидела на корточках в траве и наблюдала,  как  на  приземистый
боровик  забирается  слизень.  Двигался  он  медленно,  с  достоинством,  но
целеустремленно и в  конце  концов  покорил  вершину  гриба,  чтобы  тут  же
спуститься под его шляпку с другой стороны.
   Потом привлекла ее внимание  оса,  поедавшая  спелую  ягодку  малины  над
головой. Работала она  долго,  пока  не  улетела,  отяжелевшая,  нагруженная
нектаром. Слегка зашуршали первые опавшие с клена листья справа от девушки -
это выглянула мышь, внимательно осмотрелась по сторонам бусинами глаз и,  не
обращая никакого внимания на Владиславу, побежала к норке под пнем.
   Владислава подняла голову и залюбовалась поляной  изумрудного  бархатного
мха, расцвеченной по краям зарослями брусники. Хрустнула  ветка,  на  перину
мха упали две птицы с фиолетово-сизо-черно-рыжим оперением - самец-глухарь и
молодой петух,  еще  не  научившийся  распознавать  опасность  в  неподвижно
сидящем человеке. Владислава могла бы легко поймать глухарей,  но  не  стала
этого делать, продолжая наблюдать за жизнью любимого уголка леса. Она не раз
сиживала так в кустах, неподвижно  и  тихо,  и  природа  вокруг  становилась
частью ее души, в то время как она сама  становилась  продолжением  природы.
Они дышали друг другом, улыбались и пели друг другу и не могли жить друг без
друга. Правда, в последнее время кое-что изменилось в жизни девушки, она уже
не могла всецело принадлежать ни себе, ни миру  вокруг,  и  думала  об  этом
непрестанно, понимая, что скоро он ей станет недоступен. По  рассказам  бабы
Марьи, послушницы Морока не имели права на личную жизнь, на ожидание счастья
и желание лучшей доли, не могли они рассчитывать и на выход в свет,  и  даже
мечтать о появлении сказочного принца, который унес бы их в дальние  страны.
Но Владислава мечтала. Образ высокого чернобрового мужчины с лицом  святого,
сильного и решительного, не побоявшегося вступить в  схватку  с  хранителями
храма, все еще стоял перед глазами девушки, а в ушах постоянно  звучали  его
слова: "Будешь ждать? Я приду!.."
   Владислава ждала. Верила и не верила, что он придет, грезила с  открытыми
глазами, постоянно видела сны, в которых он то прилетал птицей, то приплывал
рыбой, и каждый раз обращался в добра молодца, подхватывал на руки, прижимал
к груди и жадно целовал...
   И сердце замирало...
   - Илья... -  прошептала  она,  забывшись.  Глухари  сорвались  с  поляны,
захлопали крыльями, улетели. Послышался треск валежника, шелест шагов, и  на
краю поляны выросла фигура человека  в  серо-зеленом  зипуне  поверх  черной
рубахи, бородатого и усатого, с густой черной шевелюрой.
   - Иди домой, - сказал он скрипучим деревянным голосом.
   Это  был  дядька  Дормидонт,  которого  она  звала  Черномором,   сторож,
приставленный к Владиславе теткой Алевтиной. Он сопровождал  девушку  всюду,
как тень, таскался следом, и уйти от него  она  не  могла,  хотя  много  раз
пробовала это сделать, используя свои чары. Лишь однажды ей удалось  убежать
от него на берег озера, к  Стрекавину  Носу,  где  ей  повстречался  человек
другого мира по имени Илья, - помогла баба Марья, но с тех пор Дормидонт  не
отставал, бродил за спиной, как леший, и  смотреть  на  него  было  тошно  и
противно.
   - Иду, - с презрением бросила Владислава и понеслась во всю прыть  сквозь
кусты, расступавшиеся перед ней, траву и лесные заросли, по кочкам  болотца,
по тонким жердям, перекинутым через ручьи, стремительная, легкая и  светлая,
как ветер.
   Дормидонт  не  побежал  следом,  но  оказался  у  околицы  деревни  почти
одновременно с Владиславой, погрозил ей корявым пальцем, и  девушка  сбавила
бег, пошла шагом, перестав обращать на него внимание. Не все  сторожа  храма
владели легкоступом, то есть умением быстро  преодолевать  пространство,  но
Дормидонт умел. Ему было уже за шестьдесят, и ходили слухи,  что  он  учился
всяким колдовским премудростям  у  самой  Хозяйки,  поэтому  Владислава  его
побаивалась и не любила.
   Дом, где жила семья тетки Алевтины, больше похожий на длинный бревенчатый
барак, выходил огородами на берег озерца Нильского,  и  к  нему  можно  было
пройти тропинкой вдоль деревни, но Владислава  выбрала  другой  путь,  через
старую конюшню и скотный двор давно  умершего  колхозного  хозяйства,  возле
которого в небольшой избенке жила баба Марья, ведунья и знахарка,  известная
далеко за пределами Войцев, единственная женщина, которой Владислава  верила
больше, чем себе. Она  знала  ее  с  раннего  детства,  когда  осталась  без
родителей и была вынуждена жить в  семье  двоюродной  маминой  сестры  тетки
Алевтины. Не суровая и властная Алевтина, о которой говорили, что она  якобы
является родной сестрой Хозяйки, воспитывала  Владиславу,  не  ее  такой  же
угрюмый муж Спиридон, и не их многочисленная родня, а именно баба Марья.
   Для всех она находила доброе слово, никогда ничего не жалела,  заботилась
о больных, приходивших к ней из соседних  деревень,  лечила  их  травами  да
заговорами, кормила и поила, и редко кто из гостей уходил от  нее  обиженным
или неизлеченным. Во всяком случае такого на памяти Владиславы еще не было.
   Баба Марья копалась в городе, собирала  выкопанную  картошку  в  ведра  и
относила в голбец. Земля на ее огороде была как пух, об нее невозможно  было
вымазаться - стряхнул с колен и  с  рук,  и  все.  Владислава  очень  любила
возиться на огороде  своей  наставницы,  хотя  и  дома  всегда  было  работы
невпроворот. Тетка Алевтина никогда не бывала довольна приемной дочерью и не
давала ей ни одной свободной минуты. Владислава из-за нее и  учиться  дальше
не  стала,  закончив  местную  восьмилетку,  и  лишь  мечтала   когда-нибудь
вырваться за пределы деревни, закончить где-нибудь одиннадцатилетнюю школу и
поступить в институт. В последнее время ей дали  больше  свободы,  заставляя
лишь убираться в доме, но объяснялось это просто: приближался день  рождения
Владиславы, после которого ее должны были забрать в послушницы бога  Морока,
и девушку старались беречь и  даже  вовремя  кормить,  чтобы  она  выглядела
получше. Хотя она и так была красавицей, коих  не  так  уж  и  много  рожала
русская земля.
   Баба  Марья  была  маленькой,  седой  и  сухонькой  старушкой  с   добрым
морщинистым лицом и неожиданно молодыми, голубоватыми, ничуть не  выцветшими
озорными глазами. Про таких говорят  -  божий  одуванчик,  и  определить  их
возраст подчас очень трудно.  Владислава  тоже  не  знала,  сколько  лет  ее
ангелу-хранителю, а на вопросы о возрасте баба Марья всегда говорила одно  и
то же: мой век долог, доченька...
   -  Можно,  я  помогу,  бабушка?  -  кинулась  к   лопате   Владислава   и
обрадовалась, не услышав возражений. Было  видно,  что  сегодня  баба  Марья
какая-то не такая, без внутренней улыбки, и это  сразу  бросалось  в  глаза.
Владислава встревожилась.
   - Что случилось, бабушка?
   - Пока  ничего,  милая,  -  ответила  ведунья,  улыбнулась  тихо,  собрав
морщинки у глаз. - Умру я скоро.
   - Как это - умру?! Что ты  такое  говоришь?!  -  изумилась  и  испугалась
Владислава, вонзая лопату в землю и выпрямляясь. - Почему умрешь? Ты же... -
она хотела сказать "вечная" - но постеснялась.
   - Мешать я многим стала, - продолжала старушка, -  да  ты  не  переживай,
Слава, я и так пожила на белом свете больше  положенного.  А  ты  живи,  жди
своего суженого и иди за ним на край света, коли позовет.
   Владислава смутилась, легкая краска легла на ее щеки.
   - Ты думаешь, он придет?
   Баба Марья снова улыбнулась, кротко и мудро.
   - Знаю. Уже плывет сюда, не сегодня-завтра будет на острове.
   У Владиславы потемнело в глазах, перехватило дыхание.
   - Ой, правда?! Ой, прости... его же встретить надо... а меня не пустят...
что же делать? Как мне его встретить, подскажи?
   - Встретишь, доченька, не бойся, он сам объявится, жди его дома. Потерпи,
не выдавай себя раньше времени, не то  слуги  Морока  заберут  тебя  отсюда,
упрячут  в  застенки  храма,  не  выберешься.  Ведь  ты   не   хочешь   быть
послушницей?
   На глаза Владиславы навернулись слезы.
   - Не хочу, - прошептала она, заметила какое-то движение  за  спиной  бабы
Марьи и увидела мелькнувший зипун Дормидонта; сторож маялся  поблизости,  но
на огород бабы Марьи заходить не стал, прятался в соседнем саду.
   - Он подслушивает...
   - Не бойся, - усмехнулась старушка, бросая пронзительный взгляд на яблони
соседа, - ничего он не услышит.
   Из сада донеслось ворчание, залаяла  собака,  послышались  тяжелые  шаги,
потом все стихло. Дормидонт ушел.
   Владислава, возбужденная и обрадованная известием о скором  появлении  ее
принца и в то же время огорченная и напуганная намеками наставницы о  скорой
ее  смерти,  принялась  копать  картошку,  и  некоторое  время  женщины   не
разговаривали, думая о своем. Потом баба Марья искоса взглянула на  девушку,
улыбнулась, украдкой сделала рукой странный жест - будто  вытягивала  что-то
из воздуха, завивала в спираль и отбрасывала прочь. И тотчас  же  настроение
Владиславы изменилось, она повеселела, стала дышать спокойнее,  на  лицо  ее
легла печать задумчивости. Она посмотрела на бабу  Марью  и  вдруг  сказала,
вздохнув с какой-то завистью:
   - Какая же ты красивая, бабушка! Старуха засмеялась.
   - Красивая, как кобыла сивая.
   - Да нет, я не то хотела... ты внутри светишься - и так...  -  Владислава
сбилась, покраснела, беспомощно пожала плечами  и...  засмеялась  вместе  со
старушкой.
   - Была и я когда-то красавицей, - добавила баба Марья. - Прошли те  годы,
но не о том жалею: Терзают нашу землю черные силы, и все меньше  красивых  и
сильных людей она пестует, все больше  больные  и  равнодушные  плодятся.  И
Витязи почти перевелись.
   - А кто они такие, Витязи, бабушка? Воины?
   - Не только воины, а все  те,  кто  в  равной  мере  заботится  о  каждом
человеке, включая души, обретшие в нынешнем своем воплощении тела  животных,
птиц и растений. Витязь и должен беспокоиться, чтобы никто не  был  голоден,
чтобы каждый имел кров, крышу над  головой,  чтобы  никого  не  обижали,  не
притесняли или, Боже упаси, не убили! Наши русские Витязи всегда  отстаивали
свободу и справедливость, да мало их осталось, оттого и почернело вокруг.
   - Где же они сейчас? Почему не вмешаются во  власть,  чтобы  всем  хорошо
было жить? Почему допустили такое положение, что мы все бедствуем?
   - Непростые вопросы ты задаешь, девонька, - разогнулась баба Марья,  -  и
непростые ответы на них требуются. Витязи еще не перевелись окончательно  на
нашей земле, но их мало, и учителей их, волхвов, почти  не  осталось.  Я  на
своем веку с двоими встречалась, теперь вот один он остался в здешних краях,
да и тот связан по рукам и ногам.
   - Как связан? - округлила глаза Владислава.
   - Это я иносказательно. Здесь он живет, возле Ильмеры, в деревне Парфино,
а сделать ничего не может, опереться ему не на кого. Вот разве твой  суженый
поможет?
   - Он разве Витязь?
   - Он пока только хороший воин, но может стать  и  Витязем,  если  учиться
станет. Дед Евстигней поможет, ты тож, да и я, ежели успею. А там,  глядишь,
и другие Витязи услышат, прискачут на помощь. Да, вспомнила.  -  Баба  Марья
ловко высыпала ведро картошки в мешок. - Предупредить надо  деда  Евстигнея:
задумали недруги обитель его испоганить, дом заколдовать и  священные  книги
украсть. Пошли к нему своего Огнеглазого.
   Владислава недоверчиво посмотрела на старушку, на ее легкие  сухие  руки,
сноровисто подбиравшие клубни картофеля. Речь шла о ее волке.
   - Огнеглазый же не умеет разговаривать...
   - А ты нашепчи ему в ухо, что я тебе сказала, дед сам разберется,  как  с
волком-то побеседовать.
   - Хорошо, нынче же пошлю.
   - И суженому  своему  скажи:  есть  подземный  ход  к  храму  со  стороны
Боровского болота, у старого кладбища, ему тыща лет, почитай, исполнилось. А
храм в воде озера отражается. Сам-то он так простому  глазу  не  виден,  под
колдовским колпаком спрятан, а в воде отражается, увидеть можно.
   - Почему же  я  его  не  видела?  Все  озера  кругом  исходила,  везде  с
Огнеглазым была...
   - Это озеро ты не знаешь, оно от Стрекавина Носа  на  восток  начинается,
через протоку от Нильского. Но протока та заклята, да и охраняется, а вот  о
подземном ходе мало кто знает, может, хха и не сторожат его уже.
   - Кто-кто?
   - Хранители храма, главная жрица их называет коротко - хха.
   - Откуда ты все это знаешь, бабушка?
   - Я тоже когда-то послушницей была. - Старушка усмехнулась,  поднимая  на
девушку ясный взгляд. - Да убежала. Спрятали меня добрые  люди,  другое  имя
дали, обличье поменяли... - Баба Марья мелко засмеялась, заметив, как широко
раскрываются глаза Владиславы.
   - Так все и было, давно только, лет сто назад.
   - Сто лет?! Ой-ой-ой!.. Никогда б не поверила... прости, бабушка.
   - Ничего, я и сама уже не верю.
   - И как же тебя звали тогда?
   - Радой меня звали, дочка, только не говори об этом никому. Кто  мое  имя
узнает, тот враз может меня жизни лишить.
   Что-то прошумело в кустах  малины  у  соседей.  На  ветку  яблони  тяжело
взобрался черный ворон,  клюнул  яблоко,  посмотрел  на  замерших  женщин  и
взлетел. Хриплый его карк донесся с неба, и все стихло.
   - Иди-ка ты домой, милая,  -  заторопилась  баба  Марья,  покопалась  под
фуфаечкой на груди, достала что-то  и  протянула  Владиславе.  -  Держи  вот
оберег, он тебя оборонит от зла всяческого, не даст темным силам в душу твою
проникнуть.
   На ладошке ведуньи лежал тускло блеснувший золотой кружок  с  выбитой  на
нем девятилучевой звездой.
   - Это амулет Духа Святого, - добавила баба  Марья,  -  символ  чистоты  и
непорочности. Береги его, никому не показывай, в руки не  давай  и  всюду  с
собой носи. Мне его еще моя бабушка дала, а ей - ее.
   - Спасибо, - прошептала Владислава, бережно принимая тяжелый и  холодный,
но затем вдруг ставший  теплым  и  легким,  шелковистым  на  ощупь,  оберег.
Перевела удивленный взгляд на старушку. - Он... стал...
   - Он тебя принял, - улыбнулась баба Марья. - Понравилась ты ему. А теперь
беги. Бог даст, вечером свидимся.
   Владислава бросилась бежать, длинноногая,  легкая  и  стремительная,  как
лань, и внезапно вернулась, смущенная, с румянцем во всю щеку.
   - Бабушка, только не смейся... что такое любовь?
   Баба Марья без удивления, но с веселыми искрами в глазах,  посмотрела  на
девушку, прочла в ее душе затаенное желание быть счастливой, узнать жизнь  и
покачала головой.
   - Любо-овь,  говоришь,  девонька?  О,  это  душой  надо  почувствовать  и
загореться, и ничего потом не бояться. Любовь на земле нашей  всегда  только
попытка полета, всегда только взмах крыльев. - Голос  ведуньи  на  мгновение
пресекся, стал  грустным.  -  Любовь,  Славушка,  всегда  голос  будущего  в
настоящем. А еще  это  слияние  с  природой,  ожидание  счастья,  исполнение
неведомых  никому  предначертаний  Прави.   Любовь,   милая   моя,   глубоко
мистическое чувство, и подвластно оно не каждому смертному.
   - Значит, я люблю...  -  выдохнула  Владислава,  вспыхнула  от  какого-то
внутреннего порыва и убежала.
   Старая ведунья осталась стоять  в  огороде,  опираясь  обеими  руками  на
лопату, и лицо у нее стало старым и несчастным.
   - Беги, беги, звезда моя, - проговорила она едва слышно, - беги навстречу
своему счастью,  не  выпускай  его  из  рук,  может  быть,  ты  сумеешь  его
удержать...
   Стрекавин Нос
   Вопреки опасениям Ильи до южного мыса острова Войны экспедиция  добралась
быстро без каких-либо конфликтов и эксцессов, на веслах преодолев расстояние
в четыре с лишним километра  от  точки,  где  заглохли  моторы,  до  берега,
опередив на полчаса начавшуюся бурю.
   В камышах ни ветер, ни волны, поднявшиеся на озере, лодкам  были  уже  не
страшны,  и,  переждав  шквал,   путешественники   высадились   наконец   на
Стрекавином Носу, разве что не в том  месте,  где  приставал  Илья,  а  чуть
восточнее, где заканчивалась протока, соединявшая Ильмень с озером Нильским.
   Берег в открывшейся  взору  путешественников  бухточке  был  песчаный,  с
крутым откосом, и  поднимался  вверх  метров  на  пять,  переходя  в  ровную
площадку, заросшую травой, но почти  свободную  от  кустарника  и  деревьев.
Точно посреди поляны стояла сухая береза с обгоревшим внизу стволом, видимо,
под ней когда-то разжигали костер. Здесь же и  решили  разбить  свой  лагерь
начальники экспедиции в лице Ильи и Юрия Дмитриевича.
   Палатки ставили в спешке,  по  кругу,  центром  которого  стала  высохшая
береза. Ветер немного стих, зато начался дождь, поэтому с разведением костра
решили подождать, надеясь на скорый конец непогоды.  Однако  груз  в  лодках
решили  не  оставлять  даже  на  короткое   время,   поставили   специальную
хозяйственную  палатку  и  перенесли  в  нее  все  добро  экспедиции.  Затем
разместились в палатках по двое: женщины отдельно, Тымко с Гнедичем и  Антон
с Иль„й.
   Дежурным вызвался быть Юрий Дмитриевич, но топливо для костра должны были
заготавливать все, чем путешественники и занялись, когда дождь слегка  стих.
Вскоре они свалили две сухие елки, распилили двуручной пилой,  и  опытный  в
таких делах Пашин разжег, костер. Бивуак сразу приобрел законченный вид.
   - Поиски камня начнем завтра, - решил Илья;
   было видно, что он возбужден, хотя и пытается скрыть это.  -  Дежурить  у
костра будем по очереди. Юрий Дмитриевич - до  двенадцати  ночи,  в  полночь
поддерживать огонь будет Серафим, в  четыре  утра  его  сменю  я.  А  ты,  -
опередил вопрос Антона Илья,  -  начнешь  дежурство  через  сутки.  Мы  сюда
приехали не на один день.
   С этими словами Илья нырнул в свою палатку и вернулся  уже  переодетый  в
мягкую серебристую непромокаемую куртку и сапоги. Все молча смотрели, как он
укрепляет на ремне чехол с ножом.
   - Куда ты собрался? - спросил наконец Серафим.
   - За кудыкины горы, - усмехнулся Илья. - До  темноты  вернусь.  Отдыхайте
пока, рыбку половите.
   Антон и Валерия переглянулись, понимая чувства  Пашина.  Юрий  Дмитриевич
неодобрительно покачал головой.
   - Одному я бы тебе не советовал бродить по  здешним  болотам,  незнакомые
места - опасные места.
   - Я бродил один по джунглям Мадагаскара, - отмахнулся Илья, - а этот  лес
- не джунгли.
   -Тогда хоть карабин возьми, дашь сигнал в случае чего.
   - Ничего со мной не случится, и сюда я