л,  я
представлял, как просто и пошло ты предала меня, и часть меня отмирала с
муками, в судорогах, вывороченная насильственно наружу.
   Сейчас я почти ничего не чувствую, так, только  слабое  эхо,  я  даже
умиляюсь от воспоминания, от того, как  умел  переживать  когда-то.  Для
меня это теперь самые любимые, святые минуты моей жизни, я думаю  о  них
как о наиболее полно прожитых; вот в какое извращение нас вводит время.
   Но тогда я умирал, я понимал,  что  уже  не  выкарабкаться,  что  все
потеряно и необходимо что-нибудь предпринять. Я позвонил старым знакомым
во Францию, и твой переезд оказался предрешен. Я знал, что  я  вновь  не
удержал тебя, что ты опять переросла меня, планка снова была поднята,  и
теперь уже Дино  не  смог  дотянуться  до  нее.  Единственное,  что  мне
оставалось, это постараться скрыть свою боль, спрятать ее  и  дать  тебе
скорее уйти.
   Ты не думай, я не вмешивался  больше  в  твою  карьеру.  То,  что  ты
талантлива, было очевидно всем, и твой успех - он только твой.
   Я был уверен, что я больше тебя не увижу, может быть, раза два ты еще
встретишься со мной, но и все. Более того, мне нравилось  быть  Дино,  я
все еще надеялся добиться успеха, я даже собирался поехать  в  Голливуд.
Пойми, мне хотелось освободиться от тебя, это так книжно просто: я любил
тебя, но ты предала меня, и я не мог тебе этого простить, и знал, что не
прощу. Мне казалось, что со временем с помощью успеха, с помощью  других
женщин я смогу вычеркнуть тебя, мне так казалось, но только потому,  что
я был Дино, а он не умел предопределять время. Ты уехала,  и  я  испытал
облегчение.
   Потом я пытался вытравить тебя из себя. Нет смысла сейчас вдаваться в
подробности, но я встречал других женщин, не менее красивых, чем ты,  не
менее неясных, и уж точно некоторые из  них  хотели  и  могли  дать  мне
больше, чем хотела  и  могла  ты.  Но  что-то  не  складывалось.  Сейчас
бессмысленно  разбираться,  что  именно,  каждый  раз  -  разное,  порой
несущественное, но не  складывалось,  и  мы  расставались.  И  тут  я  с
удивительной легкостью понял, что для моей жизни достаточно всего  одной
женщины. Это явилось как откровение - всего одной! Я сам поразился,  как
это просто, и почему я всегда считал по-другому?
   Я сел за новую книгу. Дино отступил  в  тот  момент,  когда  я  начал
писать. Конечно, я ушел из театра, он стал бесполезным, как и  актерский
успех, как и многое другое стало теперь ненужным и  бесполезным.  Дальше
мне сложно определить самому, что я придумал сначала:  сюжет  книги  или
план, как вернуть тебя. А возможно, идея книги и  желание  вернуть  тебя
родились одновременно и даже подпитывали друг друга в развитии. Ведь мне
вновь казалось, что я в силах все повторить.
   Все равно Дино больше не  существует,  думал  я.  К  тому  же  теперь
очевидно, что у него не было шансов удержать тебя,  что  в  принципе  он
оказался смешон в своем распущенном чувстве, да и наделал много  ошибок.
Но сейчас, имея опыт, все поняв, я могу все тщательно рассчитать и стать
тем, от кого ты не сможешь отказаться. Мог ли я? Да! Потому что теперь я
знал про тебя все.
   Я перенес действие новой книги во Францию, понимая, что  когда-нибудь
там окажусь. Я создавал гонщика Марселя, думая  о  тебе,  Джеки,  и  чем
дольше он вел меня по книге, тем лучше я понимал, каким должен  стать  я
сам в новой своей жизни, когда вернусь за тобой. Круг замыкался.
   Я написал книгу и поехал в Штаты. Мой пластический хирург посоветовал
мне обратиться к психиатру, но это  был  лишь  первый  порыв,  скоро  он
согласился, все,  как  всегда,  решили  деньги.  Понятно,  что  возникли
сложности: во-первых, я плохо говорил по-французски, я  жил  во  Франции
всего три года, да и то давно, еще школьником. Во-вторых, для того чтобы
гонять  машину,  нужны  не  только  навык,  но  и  талант,  определенный
характер, врожденная острота. Но не это являлось главным.
   Главным было то, что я не был  уверен,  смогу  ли  прожить  еще  одну
жизнь, совершенно отличную, даже противоположную предыдущим.
   Понимаешь,   Джеки,   одно   дело   стать   Дино,   создать   нервную
обостренность, развить чувствительность,  в  кансдом,  в  конце  концов,
существуют зачатки актера. Другое дело - уничтожить и подавить в себе по
сути все чувства, не только страх, но  и  жалость,  сочувствие,  любовь,
нежность, даже совесть.
   Ведь это тот необычный случай, думал я, когда разрушать труднее,  чем
создавать. Возможно ли уничтожить часть себя только потому, что  желаешь
уничтожить? Я не знал ответа.
   Конечно, я встречал примеры. Я был знаком с интеллигентным,  приятным
человеком, которого упекли в тюрьму за какую-то ерунду. Он вышел  оттуда
сухой и  жесткий,  с  отчетливыми  уголовными  наклонностями.  Хотя  его
ситуация отличалась от  моей:  его  вынудила  среда,  мне  же  следовало
измениться добровольно.
   Я знал и другой случай.  Мой  приятель  по  колледжу,  застенчивый  и
деликатный человек, посвящавший себя в основном стихам,  после  женитьбы
бросил поэзию и пошел в бизнес. Я встретил его через несколько лет и  не
узнал, настолько  он  выглядел  жестким,  холодным  и,  я  почувствовал,
непрощающим.
   Возможно, думал я, в некоторых  людях  заложено  несколько  начал,  и
разные из них могут доминировать в зависимости от ситуации, надо  только
создать ее, ситуацию. Но смогу ли я? Я решил попробовать.
   Я долго работал над новой внешностью, красота  больше  не  привлекала
меня, ты оказалась сложнее красоты, я это теперь знал.  В  результате  я
создал именно то, что хотел, ничего  более  несоответствующего  из  лица
было сделать нельзя. Мой французский, как я и ожидал, улучшился, я  стал
учиться быстро ездить, скоро я переехал во Францию и только и делал, что
гонял, постоянно убегая от полиции, что и  являлось  основным  критерием
квалификации. Пару раз я попадал в аварии, и мне накладывали швы на лицо
и на тело, но это даже добавляло правдивости.
   Больше года  я  гонял  по  горным  дорогам,  выбирая  самые  трудные,
предпочитая ночь, дождь, туман. Я честно готовил  себя,  отдавая  всего,
как  давно  уже  привык.  А  потом  выступил  на  местных  соревнованиях
любителей и победил. Во мне открылась неожиданная резкость, о которой  я
не подозревал прежде. И еще, меня не страшила  смерть,  не  пугал  риск,
даже, наоборот,  волновал,  и,  когда  другие  сбавляли  скорость,  я  с
легкостью переходил черту. Именно это безразличие  и  приводило  меня  к
победам.
   Потом я победил снова, уже на более крупных  соревнованиях,  но  тоже
любительских, а затем еще раз, и меня подписал местный  профессиональный
клуб на запасную позицию. Но и это было удачей, и для этого мне пришлось
скостить десяток лет, что, впрочем, не представляло особой трудности:  я
был в отличной форме, постоянное напряжение отточило  тело,  сделав  его
тугим, как жила, а пластические операции омолодили лицо.
   Впрочем, мне потребовался еще год. Я карабкался  по  мелкой  иерархии
гоночного клуба, я разрывал ее зубами,  каждую  ночь  распластывая  свою
машину на горных дорогах, а днем тренируясь на треке.  Однажды  на  меня
обратил внимание хозяин. Он  даже  написал  мне  письмо,  после  чего  я
прозвал его  "Писатель",  так  к  нему  и  прицепилось,  и  пошло.  Меня
поставили на заезд, и я не победил, но  пришел  третьим,  я  победил  во
втором заезде. Потом я снова побеждал, не часто, но  иногда,  хотя,  как
правило, попадал в первую тройку или в пятерку.
   Однажды я подумал о тебе, как о близкой и достижимой цели. Ты все это
время находилась где-то рядом,  но  я  не  спешил  к  тебе.  Я  старался
избежать ошибки, я знал, что это последний мой шанс, и я не хотел терять
его в поспешности.
   Но в этот раз я стоял перед зеркалом и вдруг понял,  что  во  мне  не
осталось даже намека на себя прежнего. Одна мысль, что между мной, Рене,
гонщиком-профессионалом, и слюнтяем Дино или неврастеником Стивом  может
быть  что-либо  общее,  выглядела  кощунственной.  Из  меня   проступали
резкость и холод, жестокость и безразличие к себе, к жизни, ко всем, кто
рядом со мной. Я даже подумал в этот момент: "Как все  же  легко  менять
себя". Впрочем, мысль тут же затухла, Рене не любил мыслить обобщениями.
Но именно тогда в первый раз я подумал о тебе, как о реальности.
   Ты должна понять,  в  гонках  я  привык  все  рассчитывать,  выбирать
тактику заранее. В этом и состояла моя сила - в расчете и продуманности.
Случаю нельзя доверяться, на него надо успеть среагировать, он  так  или
иначе возникнет, непредвиденный случай. С тобой я  тоже  все  рассчитал,
еще задолго до того, как в первый раз подошел к тебе в кафе. Конечно, ты
не  узнала  меня,  и,  конечно,  я  был   прав,   ты   откликнулась   на
неординарность моего лица, голоса.  Я  оказался  непривычен  для  твоего
мягкого,  сглаженного,  интеллигентного  мира,  но  я  и  не   напоминал
приблатненного  пижона,  процветающего  на  уличных  знакомствах.  Я  не
подходил под стандарт и именно поэтому был интересен тебе.
   Ты стала только лучше  с  годами,  есть  такой  тип  женщин,  который
становится еще красивее, подбираясь к сорока. Я смотрел на тебя и думал,
что я, конечно, люблю тебя, но я не чувствую любви. Как  и  не  чувствую
волнения, страха, только спокойную, знающую свою силу  уверенность,  что
моя любовь будет принята и разделена. Главное, я оставался  собой,  тем,
кем и был последние два с половиной года: гонщиком от  природы,  который
не мог позволить себе ошибиться.
   Я  не  планировал  тебя  изнасиловать,  это  был  случай,   рожденный
обстоятельствами, узкой улицей, вином, поцелуями,  тупиковыми  воротами.
Такое нельзя рассчитать, это как на трассе, когда не успеваешь  увидеть,
понять, только почувствовать интуицией, мгновением, миллиметрами. Так  и
здесь, я знал, что ты не отстранишься, что, более того, проявленная мной
сила притянет тебя.
   А потом мы опять были счастливы, опять  долго,  много  месяцев,  так,
как, наверное, не были счастливы никогда  прежде.  Я  это  понял  сразу,
когда ты отказалась рассказывать Стиву, как мы занимаемся любовью,  хотя
Стив настаивал, упрашивал, даже угрожал. Но  ты  отказалась.  Я  подумал
тогда: "Все, мы навсегда вместе". Потому что, понимаешь, Джеки, измена и
начинается с раскрытия тайны, тайны, в которую  посвящены  только  двое.
Помнишь, я говорил тебе, любимая, что мы с тобой в заговоре против всего
мира, а заговор обычно предается, когда о нем рассказывают постороннему.
Так произошло с Дино. Твое первое письмо Стиву с описанием сцены любви и
было началом твоей измены. Но сейчас ты отказалась, и я поверил  в  свою
победу. Я думал, что победил тебя  и  себя  тоже,  того,  из  предыдущих
жизней, я думал, ты будешь теперь только моей, пока у меня  хватит  сил,
злости и жизни.
   Сейчас я понимаю, что немало  странности  присутствовало  во  мне,  в
тебе, в нашей  любви.  Не  той  болезненной  патологической  странности,
которую  надо  подавлять  таблетками,  а  едва  намеченной,  неуловимой,
тонкой, легко прорывающейся, которую и  различить-то  почти  невозможно.
Меня, например, волновало, как ты, не отрываясь  от  меня,  рассказывала
без утайки, как занималась любовью со Стивом и с Дино.  Твои  откровения
так резко возбуждали меня еще  и  потому,  что  являлись  дополнительным
доказательством: они, эти два исполина твоей жизни, оказались  повержены
мной, Рене. К тому же твои  рассказы  наслаивались  на  мои  собственные
воспоминания, которые только в такие минуты я спускал с жесткой привязи.
Понимаешь, любимая, все, абсолютно все, говорило о том, что я  правильно
рассчитал,  что  мы  будем  вместе,  ты  наконец  сделала  выбор,  и  он
окончателен.
   А потом я попал в аварию. Конечно, я специально  подставился.  Ты  не
раз потом спрашивала меня, ради чего я  это  сделал.  Тогда  я  тебе  не
ответил. Конечно, я не собирался рисковать собой ради денег, деньги меня
мало интересовали. Да и не ради гонки. Ты не  поверишь,  но  я  попал  в
аварию из-за тебя.
   Я знаю, это выглядит безумием, неумной кинематографией, но пойми, мне
надо было узнать, насколько сильна твоя любовь. Я  был  знаком  с  твоим
предательством прежде, видимо, в глубине оно так и не отпустило меня,  и
мне необходимо было убедиться, что  любовь  и  надежность  на  этот  раз
проникли и закрепились в тебе.
   Мне следовало хоть на время оказаться беспомощным и недвижимым, стать
слабее тебя, перестать  быть  всегда  удобным,  готовым  доставить  тебе
радость. Я хотел стать немощным, чтобы убедиться, что в следующем письме
Стиву ты не начнешь сетовать на то, что Рене болен и что тебе приходится
лишь вспоминать, как в прошлый раз он сделал так-то и  так...  И  дальше
следовал бы твой подробный рассказ, который бы нарушил, сломал печать.
   Я ожидал твоих  признаний,  настроил  себя  на  них,  но  ошибся.  Мы
по-прежнему  находились  в  заговоре,  и  печать  сломана  не  была.   Я
чувствовал себя счастливым, ты даже вписалась в смертельный риск трассы,
в ее вяжущий привкус последнего дня, преследующий, настигающий, но так и
не настигнувший.
   А потом я понял, что проиграл. Я даже сам  не  заметил,  когда  начал
проигрывать, когда ты перехватила. А когда заметил, было уже поздно -  я
проиграл. Теперь-то я знаю, почему так случилось и в  чем  ты  оказалась
сильнее. В любви! Ты всегда побеждала меня в любви: я всегда любил  тебя
больше, чем ты меня. Вот и сейчас моя любовь оказалась единственной моей
слабостью, моей ахиллесовой пятой, и ты умело, далее не целясь, попала в
нее.
   Каждый раз с помощью любви, следуя своему инстинкту, ты так или иначе
подавляла меня, овладевала мной и сама тем  самым  избавлялась  от  моей
власти.  Так  происходило  каждый  раз,  так  произошло  и   сейчас.   Я
чувствовал, что опять стал зависим от тебя, и знал, что  и  ты  заметила
это.
   И еще я понял, что никогда не смогу сравняться с тобой  Так  было  со
Стивом, когда ты была маленькой, наивной, ничего не умеющей девочкой. Но
ты догнала его, а потом поднялась выше  и  ускользнула,  и  он  отпустил
тебя. Так было и с Дино. Сначала его планка находилась выше, но ты опять
приноровилась-ты ведь способная, ты обучаемая - и вновь перегнала его  и
поднялась над ним, и теперь уже он упустил тебя. Так произошло и с Рене.
Мне казалось, что я сломал все ограничения, разрушил все рамки, я думал,
что это предел, что планку нельзя поднять выше, потому что  и  планки-то
уже нет. Но оказался не прав.
   Тогда, когда ты захотела, чтобы  я  позвал  своего  товарища,  именно
тогда я понял, что проиграл. Я знал наверняка, что ты этого хотела и  не
шутила, это потом ты выдала все за шутку. На самом деле  ты  прощупывала
почву, как зондом, и если бы я откликнулся, ты бы согласилась.
   И тут я понял, дело не во мне. Дело в тебе. Я не смогу  достичь  тебя
никогда, потому что ты недостижима, у тебя нет предела. Ты как наркоман,
который, привыкнув к дозе, требует следующей, еще более сильной. Он и не
успокоится, пока не умрет от передозировки. Какая передозировка в любви,
в сексе? Не знаю, но я и не желал узнавать, во всяком случае, с тобой.
   Я не мог проводить этот эксперимент на тебе, Джеки, на нашей любви. А
для тебя знание было важнее, и я понял, что ты не остановишься, пока  не
узнаешь. Пускай  не  сейчас,  но  ты  уже  определила  цель,  замыслила,
затаила, и ты обязательно совершишь затаенное, это только вопрос времени
и обстоятельств. Ты опять предашь меня. И я бессилен. Я опять ничего  не
смогу сделать.
   У  меня  оставалась  единственная  возможность,  не  дожидаясь  твоей
измены, предвосхитить ее  и  уйти  из  твоей  жизни  полностью,  совсем,
навсегда. У меня не было выхода, Джеки, ты должна понять, ты не оставила
мне выхода. Я любил тебя, я умирал от любви,  но,  если  бы  я  затянул,
упустил время, тогда стало бы поздно, я бы умер на самом деле. Но  и  ты
тоже. Я знал это, и боялся, и стремился избежать. Ты должна понять.
   Я стал думать, ситуация складывалась не такой уж однозначной: если бы
я исчез, у тебя оставались бы Стив и Дино, во всяком случае, ты  бы  так
полагала. Я же должен был исчезнуть полностью, не оставляя ни  тебе,  ни
себе шанса. Как ни странно, это смерть Альфреда подсказала мне  решение.
Мне было жаль его, он был забавный старик, и я не держал на него зла.  А
тут он мне даже помог.
   Я знал, что ты испытываешь к Дино патологическую ревность,  вспомнить
хотя бы, как ты вспорола диван в его квартире. Конечно, она основалась и
развилась на твоем чувстве доминантности над Дино, на убеждении, что  он
принадлежал и всегда будет принадлежать только тебе. Впрочем, я не  хочу
пытаться анализировать твою болезненную одержимость к нему,  главное,  я
знал, что его потеря будет для тебя ударом, потрясением, и ты не сможешь
смириться с ней. Ты не сможешь его отпустить.
   Как ты понимаешь, мне было несложно сделать так, чтобы Дино  перестал
тебе писать. Затем я поселил в квартире, снятую на  имя  Дино,  девушку,
актрису из театра, ты не знала ее, я познакомился  с  ней  после  твоего
отъезда из Италии. Я все рассчитал правильно.  Ты  позвонила,  она  тебе
наивно ответила. Не обошлось, конечно, без  промашек,  но  мелких,  она,
например, не спросила у  тебя  про  акцент,  но  ты  не  заметила  и  не
спохватилась. Потом я уговорил тебя, что мне следует  самому  поехать  в
Италию, посмотреть, проверить. Это было не сложно, учитывая состояние, в
котором ты находилась. Я приехал в Рим, подготовил все к твоему  приезду
и позвонил тебе.
   Я колебался, когда набирал твой номер.  Со  мной  произошла  странная
метаморфоза, может быть, в этом оказалась повинна Италия, а может  быть,
из-за прикосновения к жизни Дино, но к тому моменту я потерял что-то  от
Рене. Я уже не был так тверд, я уже немного сомневался  в  необходимости
своего плана. Помнишь, я спросил тебя, хочешь ли ты, чтобы Дино исчез из
твоей жизни навсегда? Я решил, что, если ты скажешь, "нет",  я  все  еще
смогу остановить. Но ты промолчала, ты  знала,  о  чем  я  спрашиваю,  я
дважды спросил, но ты дважды промолчала. Ты дала разрешение его убить, и
на  какое-то  мгновение  я  перестал  тебя  жалеть.  И  убил   Дино   со
спокойствием и чистой совестью.
   Ты понимаешь, конечно, что неопознанный покойник,  заимствованный  из
морга и одетый в костюм Дино, как и похороны на кладбище,  были  хоть  и
неприятной, но тривиальностью, я даже не хочу писать об этом. Конечно, я
страховался, где  мог,  дерево  моего  плана  содержало  много  веточек,
например, ты могла начать расспрашивать  знакомых,  могла  позвонить  во
Флоренцию, пойти по соседям.
   Я постарался учесть все варианты, но моя  предосторожность  оказалось
излишней, ты прямо из аэропорта помчалась  на  квартиру  к  Дино.  Я  не
боялся, что ты  обратишься  в  полицию  и  расскажешь  про  Рене  и  про
убийство, ты ведь сама являлась  его  частью.  К  тому  же  не  в  твоем
характере бежать в полицию, даже в том болезненном состоянии, в  котором
ты пребывала. Но мне надо было спешить, я предвидел твой следующий шаг и
должен был обогнать тебя на несколько дней. Я полетел в Штаты.
   Моя лодка стояла на приколе в порту, и домик, в котором якобы жил все
это время Стив, действительно существовал, жалкий дешевый домик, на краю
забытой деревни. Я писал  в  нем  когда-то  свой  роман  об  актере,  и,
небритый, не совсем осознающий действительность, с отчужденным взглядом,
я надолго запомнился обитателям соседних, таких же жалких домов.
   Еще тогда, когда я  только  разработал  план  и  Дино  перестал  тебе
писать, я разослал нашим общим знакомым письмо от имени Стива с просьбой
при встрече передать его тебе. Я  вообще  подготовился  основательно,  я
ведь не предполагал, что ты сразу наткнешься на  бедолагу  Боба  (правда
ведь он ужасно сдал?), а потом увидишь местную газету. Я  не  знал,  что
все произойдет так удивительно просто.
   Кстати, больше всего пришлось потрудиться в океане, когда