а
почти девочкой и вот, наконец, возвращаюсь. Мы  приземлились.  Все  было
непривычно, тихо, без суеты, даже воздух внутри  аэропорта  был  другой,
мне  хотелось  растягивать  дыхание  и  смаковать  его,  хотелось   идти
короткими шагами, сдерживая себя, но я спешила.
   На таможенном контроле серьезный, угрюмый чиновник долго  крутил  мой
паспорт, всматривался, выспрашивал, почему меня  так  долго  не  было  в
стране, и я объясняла, что училась и работала. Он пристально глядел  мне
в глаза, не обманываю ли, но я  взгляд  не  отводила,  и  он  так  и  не
догадался, что это я убила Дино; я ему, конечно, ничего не сказала, а он
не догадался. Я прошла в зал и стала ждать  свою  сумку,  и,  когда  "на
приехала, одна из первых, я взяла ее и вышла на улицу.
   Здесь властвовал особый воздух, океанский, я давно таким не дышала, в
Европе воздух тоже бывает сырой и влажный, но там он морской. А здесь он
был пропитан тиной, илом, водорослями, выброшенными на берег  ракушками,
плавающей в глубине живой рыбой, ползающими по дну  лангустами.  Он  был
океанский, этот воздух, и как океан - глубокий, емкий,  безбрежный.  Мне
нравилось им дышать, мне захотелось сесть, просто посидеть, подышать, но
я не могла, я спешила.
   Я быстро получила машину, юркий вежливый паренек подвез ее  прямо  ко
входу, я уже давно не видела таких вежливых мальчиков. Я  сунула  ему  в
руку пару купюр, не разбирая, он долго  вертел,  видимо,  в  первый  раз
видел европейские деньги. Мне все пришлось по  вкусу,  абсолютно  все  -
дома, машины, и то, какие они большие,  и  как  они  едут,  плавно,  без
рывков, пропуская друг друга, я отвыкла от этого, и мне нравилось.
   Я остановилась в центре Бостона и зашла в кафе,  л  проголодалась,  к
тому же не  хотела  так  быстро  уезжать.  Кофе  был  слабый,  следовало
заказать эспрессо, но зато люди  вокруг  говорили  по-английски,  и  это
звучало непривычно мило, и еще, все они улыбались. И вдруг  моя  прошлая
жизнь отшатнулась, и я осталась одна, разом оголенная, как будто  заново
родилась. Где я была? Зачем? Что я делала, почему не возвращалась? Здесь
все родное, понятное, без чванливости,  без  сложностей:  люди,  заботы,
желания. Почему меня так долго не было? Голова опять закружилась,  может
быть, из-за разницы во времени.
   Надо ехать, сказала я себе, если я хочу добраться,  а  не  уснуть  за
рулем.
   Я купила на всякий случай карту, я не чувствовала уверенности в себе.
Мне надо было проехать миль пятьдесят, я сразу перевела в километры,  то
ли семьдесят, то ли восемьдесят, я не могла сообразить точно. Всю дорогу
я пыталась представить, как встречусь со  Стивом.  Узнает  ли  он  меня?
Наверняка. Я не так уж изменилась, если бы  не  последние  месяцы.  А  я
узнаю его? Не знаю, я растеряла его  образ.  Возможно,  он  затерялся  в
письмах, вернее, подменился ими.  Я  попыталась  представить  его  лицо,
фигуру. Но не смогла. Впрочем, какое это имеет  значение?  Я  люблю  его
любого, он единственный родной для меня человек.
   Карта мне не потребовалась,  я  сразу  вспомнила,  где  поворачивать,
конечно, вот здесь, у этого магазина, я всегда  покупала  в  нем  всякую
мелочь, он для того и предназначен, для мелочи. Я почувствовала остроту,
подступающую к горлу. Ну вот, не хватает  еще  сейчас  расчувствоваться,
сказала я вслух.
   Я въехала прямо на центральную площадь, ничего не изменилось: все  та
же деревянная, устремленная узким шпилем ввысь  церквушка,  все  так  же
студенты в длинных до колен шортах сидят на подстриженной свежей травке.
Все такая же леность и неспешность  на  тротуарах,  на  дороге,  даже  в
воздухе.
   Неужели я тоже когда-то, как они,  подумала  я,  ничего  не  боялась,
никуда не спешила, ни от кого не убегала, никого не страшилась потерять?
Куда все ушло, почему я все растеряла? А может быть, и не я, может быть,
так со всеми случается со временем, и нет никакой моей вины.
   Я вспомнила из письма Стива: "Наша жизнь не про счастье",  -  написал
он. Тогда я не приняла эту мысль, а сейчас она стала для меня  очевидна.
Стив, скоро я увижу тебя. Мы снова будем счастливы, вот увидишь. Я вышла
из машины и заспешила в здание, где, как я помнила,  находилась  кафедра
лингвистики.
   Девочка секретарша смотрела на меня удивленно и улыбалась. Здесь  все
улыбаются, подумала я. Конечно, неискренне, но все равно приятно, лучше,
чем недовольные рожи. Она  проверила,  фамилии  Стива  в  компьютере  не
оказалось.
   - Он работал здесь, - я подумала, - лет двенадцать назад.
   - Не знаю, - сказала она, - я здесь всего полтора года. Я  посмотрела
на нее, все еще улыбающуюся, что я хочу от
   Нее? Двенадцать лет назад она, наверное, в первый класс пошла.
   - Хотите, я попробую узнать? - спросила она.
   Я кивнула, я тоже  пыталась  улыбаться,  но  у  меня  не  получалось,
пропала привычка. Я села на стул и Сидела все время, пока она беседовала
по телефону. Я не могла догадаться, что ей говорят в  ответ,  она  долго
слушала, а потом сделала мне знак глазами, но я не поняла.
   - Я разговаривала с профессором Голдман, - фамилия была  знакомая.  -
Она сказала, что тот, кого вы ищите, давно здесь не работает.
   - Как давно? - спросила я.
   Она пожала плечами, так и не прерывая улыбки.
   - А где он сейчас? Вы не спросили?
   - Я спросила, но она не знает.
   Пальцы мои барабанили по столу, звук был неприятный.
   - Как же его найти?
   Улыбка ее стала виноватой, в  этот  момент  позвонили,  и  она  взяла
трубку.
   - Спасибо, - сказала я.
   Она мне кивнула, улыбаясь уже кому-то другому.
   Я сидела на лужайке перед зданием, прямо на траве, подставив лицо под
лучи мягкого, приятного солнца. Было два варианта:  я  могла  поехать  в
город, где жил Стив, и попытаться найти его  там,  либо,  раз  я  уже  в
университете, постараться найти Роберта.  Я  взвесила:  не  то  чтобы  я
хотела встречаться с Бобом, но это казалось наиболее простым. Поднявшись
с земли, я пошла на кафедру изобразительного искусства.
   В комнате толпились студенты и несколько людей  постарше,  стоял  гул
голосов и неразбериха. Я подошла к немолодой женщине, стоящей у окна,  и
сказала, что ищу Роберта. Я думала,  что  забыла  его  фамилию,  но  тут
вспомнила и назвала.
   - Да вот он сидит за столом, - указала она.
   Я взглянула и не поверила: Боба трудно  было  узнать.  Он  облысел  и
обрюзг, не то чтобы стал толстым, но потерялась  слаженность  в  фигуре,
ушли  мягкость  и  вкрадчивость.  Его  скомканное,  одутловатое  лицо  с
нависшими щеками было разделено на части глубокими морщинами. Но главную
перемену  создавало  отсутствие  бороды,   впалый,   вдавленный   внутрь
подбородок скучно  сглаживал  лицо,  награждая  его  безвольностью.  Боб
разговаривал с плечистым юношей, смотря на  стоящего  собеседника  снизу
вверх, он почти не говорил, лишь кивая в ответ и, когда  я  подошла,  не
заметил меня.
   - Роберт, - позвала я, но он, видимо, не расслышал, и я повторила:
   - Боб.
   Он обернулся, и я увидела, как изменилось  выражение  его  лица,  как
маска в древнегреческом театре. Он сразу узнал меня.
   - Жаклин!
   Вот голос не изменился, голос всегда обманчив,  такой  же  тягучий  и
мягкий, он всегда меняется последним. И я подумала, что если бы услышала
Боба по телефону, то решила бы, что его не затронуло время.
   - Понятно, - сказал он, обращаясь к говорящему. - Ко  мне  пришли,  я
должен идти. - И повернулся ко мне. - Ты! - Я кивнула, конечно, я, а кто
еще? - Здесь шумно, может быть, выйдем в коридор? - предложил он.
   В коридоре было тихо и прохладно, мы встали у окна.
   - Столько лет! - Я знала, что Боб именно так и  скажет.  Он  протянул
руки, чтобы обнять меня, я не противилась и подалась вперед.  Он  прижал
меня к своему телу, все-таки он стал толстым.
   - Какими судьбами? - Я и это знала,  слово  в  слово.  Я  оперлась  о
подоконник.
   - Да вот, - сказала я, стараясь  улыбнуться.  Я  теперь  должна  была
привыкнуть улыбаться. - В родные пенаты потянуло. - Вот так, шаблоном на
шаблон, чтобы не отставать.
   Боб качал головой, выдерживая паузу, как бы соглашаясь,  а  на  самом
деле разглядывая меня. Он хотел  спрятать  взгляд,  но  не  мог,  и  тот
беззастенчиво скользил по мне.
   - Ты хорошо выглядишь. Совсем не изменилась.  Я  улыбнулась,  у  меня
стало получаться.
   - Спасибо. Я не выгляжу хорошо.
   - Нет, ты грандиозно выглядишь. Правда. Где ты была все это время?
   - В Европе. - Я не хотела вдаваться в подробности.
   - Да, да, - я слышал. - Какой-то большой проект. Откуда же я  слышал?
- Он наморщил лоб, и складки наехали на  нос.  Он  все  еще  складчатый,
решила я, но это ему уже не идет. - Точно, я ведь  читал  несколько  лет
назад. Грандиозный проект, где-то во Франции,  по-моему,  и  там  стояла
твоя фамилия. Я не был уверен, что это ты.
   - Это я, - согласилась я.
   - Я всегда считал, что ты... - он сложил ладони полукругом, не  зная,
как продолжить, - что у тебя все будет хорошо. Ты способная и  красивая,
и все при тебе.
   Я даже не сказала спасибо, я только кивала и улыбалась.
   - Ты-то как? -  спросила  я,  чтобы  переменить  разговор.  Он  пожал
плечами.
   - Да вот, видишь, все по-старому: учу, читаю лекции.
   - Женился? - спросила я, и тут же спохватилась, черт его  знает,  как
он поймет.
   - Да, - он вздохнул. Я была уверена, что, если  он  скажет  "да",  то
обязательно вздохнет. Они всегда вздыхают. - Женился. Двое детей.
   - Хорошо. - Я продолжала улыбаться. - Я рада за тебя.  -  Я  соврала,
мне было все равно.
   - Да вот. Женился, двое детей, - повторил он и развел руками, он  все
еще оправдывался. - Живу такой обывательской жизнью.  Знаешь,  маленькие
радости. Вожу старшего на бейсбол, по воскресеньям ходим есть пиццу. Да,
- он загорелся, - два года назад был в Испании  на  конференции.  Думал,
может, тебя встречу. - Я покачала головой. - Там чудесно.  Знаешь,  весь
этот европейский шарм. Там представляли новый... - Я не  хотела  слушать
про конференцию.
   - Знаешь... -  сказала  я.  Видимо,  он  понял  по  голосу,  что  мне
неинтересно, а может быть, у меня сползла улыбка.
   - Да, да, - сказал он торопливо. - Мне  тоже  надо  спешить,  у  меня
лекция через пятнадцать минут, к тому же  не  хочется  комкать.  У  тебя
какие планы на вечер?
   Я пожала плечами.
   - Никаких.
   - Может, поужинаем вместе?
   - А семья? - Я не хотела, но все равно получилось с иронией.
   - Да, конечно. Мы можем поужинать втроем. Я позвоню  жене,  ее  зовут
Карен. Бы познакомитесь, я ей рассказывал про тебя.
   Я хотела сдержаться, но само нечаянно вырвалось:
   - Интересно что?
   Он покраснел, и оттого что я заметила это, покраснел еще сильнее.
   - Просто так. - Он прервался. - Ну так что? Как насчет ужина?
   - Конечно, - сказала я, - с удовольствием.
   - Ну и отлично. - Он уже почти повернулся, чтобы уйти.
   - Роберт, ты знаешь что-нибудь о Стиве? - быстро произнесла  я,  пока
он еще не ушел.
   - Да! Как я мог забыть?  Хорошо,  что  ты  напомнила.  -  Он  покачал
головой. - Он тут письмо прислал для тебя. Даже не понимаю,  как  я  мог
забыть?
   - Где оно? - Я сглотнула, но это не помогло. Вот откуда предчувствие,
успела сообразить я, это плохое предчувствие.
   - Оно у меня здесь, на работе, в столе.
   - Ты можешь его найти? - Я даже взяла его за рукав.
   - Тебе срочно? Может быть, я принесу вечером.
   - Лучше сейчас, - сказала я.
   - Конечно. -  Хорошо,  что  он  сразу  согласился,  иначе  бы  я  его
уничтожила. Теперь, когда я умела убивать, я бы убила его прямо здесь, в
коридоре, - Подожди, я сейчас вернусь.
   Я кивнула.
   Он вышел из кабинета через две минуты и протянул мне письмо  в  мятом
конверте.
   - Я получил его, - он прикинул, - месяца два назад.
   Большой такой конверт, в нем лежали это письмо и записка,  в  которой
Стив просил, чтобы я передал  письмо  тебе,  если  увижу.  Я  еще  тогда
удивился. Хорошо, что ты напомнила. Так все неожиданно, совсем выскочило
из головы, ты...
   - Когда ты видел его последний раз? - спросила я.
   - Не помню, давно. Стив ушел из университета приблизительно через год
после того, как ты уехала. Он вообще стал какой-то странный,  изменился,
отпустил бороду. - Боб взялся за подбородок. - Я-то как раз свою  сбрил,
знаешь, седая борода... - Он усмехнулся.
   - И что? - перебила я.
   - Да, собственно, все. Ушел или его ушли, у  него  возникли  какие-то
проблемы с начальством, он ведь никогда не любил преподавать. Хотя я  не
знаю, - спохватился он. - Выглядел он  странно.  Весь  в  себе,  мрачный
такой, неразговорчивый, с этой щетиной, у него и борода как  следует  не
росла. В общем, странный. Ну и все.
   - Что все? - спросила я.
   - Да все. - Он улыбнулся, как это я, мол, не понимаю. - Я его  больше
не видел, он переехал, вроде бы в школе преподавал, но я не знаю  точно.
Может быть, путаю. Но мы ведь вечером еще поговорим? - Я кивнула.  -  Ну
что, в семь у выхода?
   - Да, - сказала я.
   - Так я позвоню жене? Я кивнула.
   Я чувствовала, как он смотрел на меня, пока  я  шла  по  коридору,  я
свернула на лестницу и с облегчением  выдохнула  застоявшийся  в  легких
воздух.
   Я снова села на траву, у меня дрожали руки, я попыталась унять дрожь,
это ведь так просто - контролировать  свои  руки,  я  всегда  умела.  Но
сейчас они не поддавались. Я открыла  конверт  и  развернула  страничку,
всего одну страничку. Пальцы тряслись. Еще  раздражало  солнце,  слишком
много света, я не понимала, зачем так много света, надо бы уйти в  тень,
зачем я села на самом солнцепеке? Но было поздно.
   А сейчас солнца нет и давно темна Я  по-прежнему  стою  у  окна,  уже
долго, немного затекла нога, но-это ничего, это не страшно. Так удобнее,
без движений, а когда ходишь, движения  отвлекают,  да  еще  скрип  пола
сбивает, и я боюсь, что пропущу, что не вспомню всего.
   Я запомнила содержание письма наизусть, я перечитала  его  раз  пять,
так как сначала не смогла понять, не могла выделить смысл  из  коротких,
падающих слов. Это была рука Стива, но почерк  казался  измененным,  как
будто он зажимал ручку другим пальцем,  слишком  убористый,  поджарый  и
неровный, оттого и падающий. Он писал, что не знает,  получу  ли  я  его
послание, и поэтому он размножил его и разослал копии разным людям. Если
я встречу кого-нибудь из них, то мне передадут.
   "Любимая, - писал он, - я пишу на всякий  случай,  я  даже  спрашивал
себя "зачем?", и отвечал - "на  всякий  случай".  Это  странно,  столько
писем написано, а я почти ничего не сообщал о  своей  жизни,  по  разным
причинам, но еще и потому, что сложилась она не очень удачно. Я и сейчас
не собираюсь жаловаться, я просто хочу, чтобы ты поняла.
   Когда ты  уехала,  я  потерял  все.  Я  не  сразу  это  понял,  я  не
предполагал, что так случится, иначе бы не отпустил. А когда понял, было
поздно, в твоей жизни уже появился Дино и не осталось  места  для  меня:
для моих писем место оставалось, а для меня - нет. Я не сразу сдался,  я
вообще не сдавался, я пытался, менял женщин, я даже отпустил  бороду,  я
думал, пройдет. И порой проходило, становилось  легче,  но  потом  тоска
возвращалась, и я понимал, что мне никуда от тебя не деться.
   Знаешь, я пытался разобраться, почему жизнь развалилась без  тебя,  я
говорил, что мне не хватает тебя, как рук, как глаз, как... Но без глаз,
рук можно жить, хоть калекой, но можно, а здесь нельзя, и я  понял,  что
мне не хватает тебя  -  как  самого  себя.  Ощущение  подтверждалось.  Я
заметил, что, занимаясь любовью с другой  женщиной,  я  всегда  чувствую
тяжесть ее тела. Но у твоего тела не было тяжести, и  я  догадался,  что
это критерий: ты являлась частью меня, так как только  свою  собственную
тяжесть  нельзя  почувствовать.  Ты  была  естественной  в  моей  жизни,
неотделимой от нее, и я не смог перенести твоего отторжения.
   Понимаешь, я только со временем понял, что жизнь трагедийна, в  самой
ее сути заложена печаль, так как человек движется от лучшего к  худшему,
от молодости к старости, от обретения к потерям, от рождения  к  смерти.
Просто это осознаешь не сразу, а когда осознаешь, не хочешь соглашаться.
Вот и у меня из  всего,  что  я  имел  когда-то,  осталась  только  наша
переписка.
   Я знаю, что уже давно сошел с ума, одни лишь твои  письма  удерживали
меня  в  реальном  мире,  связывая  с  ним.  Ты  не  представляешь,  как
нетерпеливо я их ожидал, в  них  единственных  заключался  остаток  моей
жизни.
   Это письмо тоже сумасшедшее, но те, прежние письма, которые  я  писал
тебе, - нет - они светлые. Потому что они рождались в часы просветления,
когда я, наконец, получив твое письмо, приходил в себя и тут же  садился
за ответ. А потом, пользуясь временной поблажкой болезни, уходил в океан
на своей лодке,  только  тогда,  потому  что  боялся  быть  в  океане  в
помешательстве. По возвращении  я  еще  держался  пару  дней,  но  потом
захлестывало снова, и я в основном лежал, не вставая, даже не выходя  на
улицу, чтобы меня никто не видел. Я только  мог  читать  книги  и  ждать
твоего нового письма, и больше не ждал ничего.
   Это, наверное, последнее  письмо  к  тебе.  Когда  ты  перестала  мне
отвечать, я подумал - дела, у тебя нет времени. А потом ты сообщила, что
больше писать не будешь, и я понял, что  это  конец.  Я  понял,  что  ты
растворилась в своем Рене, что он поглотил тебя, и для меня не  осталось
места. И это, собственно, последняя моя мысль.
   Я не могу тебе писать, ты запретила мне, и поэтому я обращаюсь к тебе
вот таким странным образом, с надеждой, что ты когда-нибудь получишь это
письмо, хотя я и не уверен. Но может быть.
   Я не знаю, что будет дальше, я постараюсь  выздороветь,  возможно,  я
пойду к врачу. Может быть, мне надо больше океана, больше  риска,  чтобы
попытаться начать заново. И если я больше не увижу тебя, то знай, что  я
люблю  тебя,  единственную  тебя,  всю  свою   странную,   так   неловко
развалившуюся жизнь".
   Я плакала, видимо, истерика затаилась  где-то  поблизости,  поджидая,
когда я стану особенно беззащитной. "Милый мой, - шептала я, - почему ты
мне ничего не сказал раньше?  Если  бы  я  только  знала,  все  было  бы
по-другому. Мы бы что-нибудь придумали. Наверняка. Я просто не знала".
   Я  вытирала  слезы  ладонью,  на  меня  смотрели,  кто-то  подошел  и
предложил помощь. Я не ответила и встала с земли, меня качало.
   Я не зря спешила, подумала я. Я чувствовала, что  мне  надо  спешить,
что мне надо успеть. Но теперь все будет по-другому, мы оба больны, и мы
нужны друг другу, хотя бы для того, чтобы выздороветь. Милый, мы вылечим
друг друга, лишь бы не опоздать, я люблю тебя,  я  всегда  любила  тебя,
если бы я знала, лишь бы не опоздать.
   Я плохо видела, не слезы, матовая пелена мешала зрению, я терла глаза
и вглядывалась в дорогу, но не проходило. Пару раз я чуть не  врезалась,
один раз на выезде из города, второй - уже  на  трассе.  Я  очень  резко
взяла влево, обгоняя, и не заметила  машины,  идущей  вровень  со  мной,
только услышала сигнал и тут же резко, не смотря, ушла назад вправо.
   Я вела машину часа полтора, и, когда въехала в  маленький,  по  всему
было видно, бедный городок, я была в помутнении,  я  по  сути  не  спала
ночь, да и разница во времени, да и нервы.
   Я не знала адреса Стива, но я не могла не найти его в таком маленьком
городке, я решила, что буду спрашивать людей, пойду в полицию,  в  конце
концов, они-то должны знать. Я зашла в небольшую аптеку  на  центральной
улице, в которой, помимо лекарств, продавалась всякая  всячина,  у  меня
пересохло во рту, и я, купив воды, подошла к кассе расплатиться. Высокий
и толстый мужчина в зеленом не  то  халате,  не  то  переднике  отсчитал
сдачу. Я спросила, не знает ли он Стива, я  назвала  фамилию.  Он  долго
думал и в конце концов покачал головой, нет, не знает. Я  повернулась  к
выходу и замерла. Я увидела лицо Стива, молодое, совсем не