иком, подгибая ноги и схватившись руками за живот,  чтобы  сдержать
боль, чтобы она не разорвала меня. Но она не проходила, и  я  продолжала
лежать на диване, как зомби, без мыслей, без чувств,  только  освещенная
болью, и бормотать. Я даже не прислушивалась к слетавшим с губ звукам, и
только потом разобрала: я бормотала  итальянские  слова,  которыми  меня
называл Дино и которыми я называла его.
   Через какое-то время Рене  сменил  тактику.  Он  стал  говорить,  что
скорее всего я все  выдумала,  что  неизвестно  в  конечном  счете,  что
случилось, что надо бы проверить,  что  с  Дино  и  где  он,  подумаешь,
переехал, человека нетрудно разыскать, не иголка ведь. И еще он говорил,
что у него связи, и он легко может найти Дино, стоит только  сказать.  Я
не хотела его связей, я знала, что это за связи, но  мысль  проверить  и
разобраться в том, что произошло с Дино, постепенно заполнила меня.  Она
даже блеснула надеждой: может быть, действительно мне  все  привиделось.
Мне удалось встать, я в последнее время вставала, только чтобы добраться
до туалета, я даже по ночам не переходила в спальню, оставаясь лежать на
диване. Сначала Рене переносил меня на руках,  но  потом  я  взмолилась,
чтобы он меня не трогал, я чуть не плакала, не знаю от чего,  от  обиды,
от жалости к себе, от того, что он ко мне вот  так  бережно,  а  мне  не
нужно, и он перестал, оставил меня в покое.
   Но сейчас я почувствовала себя настолько лучше, что смогла  встать  и
подойти к телефону и, придав голосу деловой тон, попросила одну из своих
секретарш найти в Италии человека. Я назвала ей имя и фамилию,  сказала,
сколько лет. "Скорее всего он в Риме", - добавила я, и когда она,  дура,
спросила: "Как его найти?", меня прорвало, и я накричала на нее, что  не
мешает иногда самой  пошевелить  мозгами,  что  есть,  в  конце  концов,
компьютеры, не говоря уже о телефонных справочниках и  адресных  книгах.
Она перепугалась, я  слышала  потому,  как  она  отвечала:  "Да,  мадам,
конечно, мадам, я сделаю, мадам",  и  я  сказала:  "Да  уж,  будьте  так
любезны, сделайте", и повесила трубку.
   Оттого, что я хоть что-то, наконец, сделала, мне стало легче. Я  даже
пошла на кухню, Рене не было дома, открыла холодильник и извлекла оттуда
кусок холодной баранины и мягкого, пахучего сыра,  достала  из  шкафчика
бутылку вина.
   Сначала я ела с удовольствием, я смаковала мясо, запивая  его  вином,
но скоро меня стало тошнить, и я остановилась, понимая, что еще  немного
и меня вырвет. Я взяла с собой недопитую бутылку  и  снова  улеглась  на
диван, к приходу Рене я выпила ее всю  и  была  совершенно  пьяной,  как
очень давно не была. Мое опьянение, перемешавшись  со  слабостью,  ввело
меня в зыбкое, почти  невнятное  состояние,  и,  когда  пришел  Рене,  я
попросила его лечь рядом. Он видел, что я пьяна, но лег,  не  сказав  ни
слова, и мы занимались любовью, бурно, хотя и быстро: долго я не  могла.
Этот нервный, ирреальный акт любви был первым за последний месяц  и  для
меня, и для Рене, если, конечно, он  не  изменял  мне.  Потом  мы  спали
вместе, я сама добрела до кровати и ночью клала  на  него  руку,  и  мне
снилось, что я трогаю Дино, что он снова со мной, и я вздрагивала  и  не
хотела просыпаться от счастья, и первый раз за два  месяца  проспала  до
утра.
   Секретарша позвонила через день и  смиренным  голосом  сообщила,  что
нашла телефон и адрес и продиктовала их мне. Я и в этот день чувствовала
себя лучше, утром я даже пришла на кухню и вместе с Рене пила кофе и ела
джем, ощущая, что  едва  трепещущая  жизнь  вползает  в  меня,  пусть  и
боязливо, пусть и неловко Я спросила  Рене:  "Что  лучше,  написать  или
позвонить?" - и он посоветовал позвонить.
   - Ты думаешь? - спросила я, чувствуя, что у меня внутри все обмирает.
- А если он сам возьмет трубку? Я не смогу разговаривать, я умру,  я  не
говорила с ним много лет.
   - Можно написать, но представляешь, как долго ждать ответа? А если он
не ответит? Ты же сойдешь с ума, пока будешь ждать.
   "Он прав", - подумала я.
   - Лучше решить сразу. Разрубить. Подготовься к  разговору,  продумай,
что сказать. Может быть, Дино  подойдет  к  телефону  сам,  может  быть,
кто-то другой. Подготовся к разным вариантам. Не спеши.
   - Да, - согласилась я, - ты прав. Надо подготовиться, все продумать и
позвонить. - Я постаралась улыбнуться. - Ты мой милый.
   Я помню, я так и сказала тогда "ты мой милый" и нашла силы встать,  и
подошла, и обняла его сзади.
   Я готовилась к разговору несколько  дней.  Сначала  у  меня  замирало
сердце, когда я  думала,  что  услышу  его  голос,  и  я  конструировала
итальянские фразы и записывала их в тетрадку, я всегда знала, что  лучше
записывать. Потом я перечитывала,  зачеркивала,  изменяла  и  записывала
снова, и так много раз.
   А если, думала я, Дино скажет: "Давай будем вместе"  или  "приезжай",
что тогда? Хочу ли я приехать к нему? Я не была уверена. Тогда что же  я
хочу? - и все снова путалось.
   Постепенно я все же поняла, единственное, к  чему  я  стремлюсь,  это
узнать правду, какой бы она ни была. И не нужно, чтобы Дино прятался  от
меня, почему он должен прятаться? А если он  предложит  быть  вместе,  я
скажу, что это очень  сложно,  я  скажу,  что  надо  подождать  хотя  бы
полгода. Да, именно так и надо, выиграть время, а там  все  утрясется  и
уладится, и я что-нибудь придумаю, я ведь знаю себя.
   А если к телефону подойдет  не  он?  Мало  ли  кто  может  подойти  к
телефону? Но ты  должна  быть  готова  ко  всему,  говорила  я  себе.  Я
придумала целый сценарий, я представлюсь агентом страховой  компании,  я
была уверена, что мой в целом не такой уж сильный акцент не помешает.  Я
предложу выгодную страховку, но для этого надо  предварительно  получить
информацию   о   потенциальном   клиенте,   например,   какой   возраст,
образование, профессия, семейное положение. Ну  а  когда  задаешь  много
вопросов,  можно,  как  бы  случайно,   из   любопытства,   вставить   и
дополнительные.  Я  сидела  и   записывала   свои   вопросы,   а   потом
предполагаемые ответы  и  снова  свои  теперь  уже  тоже  предполагаемые
вопросы и опять ответы. Я как будто писала роли для живой пьесы.
   Наконец я  закончила  с  текстом  и  теперь  тренировалась  правильно
говорить, подыскивая подходящий голос, выбирая верные  интонации,  чтобы
мне поверили. А потом я выбирала день звонка  и  каждый  раз  отодвигала
его, каждое утро обещая себе, что позвоню сегодня, и  снова  отодвигала,
находя оправдания. То Рене был дома, а я не хотела говорить при нем,  то
погода плохая, то воскресенье, и не хорошо как-то в  воскресенье.  Месяц
отпуска заканчивался, и мне пора  было  собирать  себя,  по  частям,  но
собирать, а для этого я должна была позвонить. И я позвонила.
   Я сидела за столом, одетая в строгий  деловой  костюм,  я  специально
оделась, чтобы не чувствовать себя  больной,  а  наоборот,  собранной  и
нацеленной. Сначала я услышала гудки, а потом очень быстро сняли трубку,
так быстро, что я даже растерялась. Голос был женский,  я  предполагала,
что может быть женский, к женскому я тоже готовилась, но, видимо, все же
недостаточно: сердце соскользнуло вниз, мне  пришлось  сглотнуть,  чтобы
справиться с ним.
   - Меня зовут Сильвия Лакуро, - проговорила я.  -  Я  работаю...  -  и
назвала имя большой страховой компании.  Я  старалась  звучать  милой  и
доброжелательной, почти подружкой, чтобы ей было невдомек, что я  мечтаю
убить ее прямо сейчас, по телефону, только за то, что  она  оказалась  в
квартире моего Дино. Я попросила его к телефону.
   - А Дино нет дома, - ответила она. Голос у нее был звонкий и приятный
на слух, мне показалось, молодой. - Ему что-нибудь передать?
   - А когда он будет? - спросила я. Чем дольше я буду вести нейтральный
разговор, тем лучше.
   - Поздно вечером. У него сейчас  репетиция,  а  потом  спектакль.  Он
поздно вернется.
   Я вдруг поняла, что больше не волнуюсь, все же я не  зря  готовилась.
Моя цель теперь находилась рядом, звонкая и доверчивая, наивная цель,  и
глупо было ее отпугнуть волнением. Мне даже стало весело,  я,  наверное,
испытала  то  же,  что  Рене  в  своих   гонках:   отсутствие   жалости,
безразличие. Я вспомнила, как Стив сказал однажды, что  чужая  любовь  -
это минное  поле,  постороннему  лучше  туда  не  соваться,  подорваться
недолго. Вот и мне не было жаль эту девочку, она попала на минное  поле,
куда ей не стоило попадать, и не моя в этом вина.
   - Да, - сказала я, - жаль, а я хотела поговорить о  важном  для  него
деле. - Я сразу поняла, что подцепила ее.
   - Да? - сказала она. - А о чем именно?
   - К сожалению, - я решила дать ей заглотнуть крючок целиком, - я могу
поговорить только с ним или с членами его семьи. Но у меня записано, что
он не женат. - Если бы она сказала, что  он  женат,  я  бы  удивилась  и
сказала, что, значит, у меня устаревшая информация.
   - Да, - ответила она, - мы не женаты, мы только помолвлены, но у  нас
свадьба через месяц и четыре дня. -  У  меня  сковало  живот,  но  я  не
позволила себе распуститься.
   - Правда? - сказала я радостно. - Поздравляю. Это  чудесно.  Как  вас
зовут, кстати?
   - Софи, - ответила она и хотела что-то добавить,  но  я  перебила,  и
голоса наши наложились.
   - Что? - спросила она.
   - Я так рада за вас, Софи! Поздравляю  вас.  Знаете,  для  меня  день
свадьбы был самым счастливым в моей жизни. Бог ты  мой,  -  я  выдержала
паузу, у меня так было в тексте, "пауза", но я даже не смотрела, я знала
наизусть, - как это все давно было. Одиннадцать лет. Мы учились  вместе,
я и Лучи-ано, вместе сбегали с уроков, а потом целовались в парке. - Она
засмеялась. -• А потом я поступила в университет, а он пошел в армию,  и
я ждала его. Представляете, Софи, за все это время я ни разу ни с кем не
встретилась, даже в кино ходила только с подружками. Как это давно было!
   - Ой, - сказала она, - как красиво. У нас тоже так.
   - Да? - спросила я.
   - - Да. Дино даже переехал из-за меня в Рим. Он очень хороший артист.
   - А я думаю, откуда такая знакомая фамилия? Может быть, я видела  его
в кино?
   - Нет, он еще не снимался. Он  только  сейчас  получил  первую  роль,
небольшую, но очень хорошую. А так он в театре играет.
   Она стрекотала своим свежим  голоском,  мне  даже  не  надо  было  ее
подгонять.
   - Их театр приехал на гастроли, и мы познакомились, потом я ездила  к
нему, а он ко мне, целых семь месяцев,  перед  тем  как  он  сделал  мне
предложение.
   "Кретин, баран, - думала я, - променять меня на эту дуру".
   - Это так романтично, - сказала я.
   - Да, он вообще такой романтичный... - Она еще что-то хотела сказать.
   - Вы наверняка счастливы, Софи?
   - О, я без ума от Дино. Если бы вы  знали,  сколько  в  нем  красоты,
сколько чувств.
   Это было больно, очень больно, но я не позволила хватке, сдерживающей
меня, разжаться и отпустить. "И не  позволю",  я  даже  вся  ежалась  от
напряжения, удерживая ее. Сучка, если я попрошу, эта девчонка расскажет,
как трахается с ним. Со всеми подробностями.
   - Я знаю, - сказала я, придав голосу почти материнскую заботу,  -  со
мной точно так же. До сих пор.  Знаете,  Софи,  никто  не  верит,  мы  с
Лучиано одиннадцать лет женаты, но по-прежнему влюблены друг в друга.  Я
каждый день бегу с работы домой, как на первое свидание.
   Она снова перебила меня и заверещала, переполненная своим счастьем.
   - Я тоже не могу дождаться, когда он придет. Я так жду его, я даже не
могу передать, как жду.
   - Это потому что вы любите своего Дино,  Софи.  Я  даже  по  телефону
слышу, что любите.
   - О, да, - ответила она нараспев, как будто читала по книге.
   - И он вас наверняка тоже. - Это, собственно, было последнее,  что  я
хотела узнать.
   - Да, - сказала она, - мне кажется, да. Нет, я уверена.  Он,  знаете,
мне такие слова говорит. - "Молчи!", я чуть не закричала. -  А  потом  я
вижу по его глазам, у Дино такие  выразительные  глаза,  они  ничего  не
могут скрыть. Мне кажется, он без ума от меня.
   "Вы не знаете, Софи, как мне его убить?"  -  хотела  спросить  я,  но
этого не было в сценарии.
   - Ну что ж, счастья вам. Большого, сердечного счастья. "Что  за  чушь
такую я мелю? " - подумала я, но это не  имело  значения:  она  даже  не
спросила про акцент. Откуда у меня акцент, если мы с моим  мнимым  мужем
еще  в  школе  учились  вместе?  Конечно,  у  меня  был  ответ,  я   все
предусмотрела, но она даже не спросила, дура.
   - Да, спасибо.  -  Мне  показалось,  она  хочет  пригласить  меня  на
свадьбу.
   Мы говорили еще минут пять о том и о сем, совсем немного о страховке,
в основном о свадьбе. Я рассказывала, какое у меня было  платье,  а  она
про туфельки, которые купила, и о том, что приедут ее родители из Вероны
и брат из Милана, и как она счастлива. Она все повторяла, что счастлива,
и я подумала, что, наверное, я мазохистка: я давно  уже  могла  положить
трубку, все и так понятно,  но  ведь  не  клала,  слушала.  Она  бы  еще
говорила, но я, наконец, попрощалась, пообещала перезвонить, когда будет
Дино, еще раз пожелала счастья и повесила трубку.
   А потом с меня словно сошла заморозка,  разом,  в  мгновение.  Хорошо
еще, что я успела дойти до дивана и не упасть на пол.  Я  потерялась.  Я
помню только, что мое тело выворачивало, но не все сразу, а  как  бы  по
частям, отдельно, руки, живот, грудь, я билась, сейчас  я  понимаю,  это
были судороги. Я даже не плакала, из меня просто что-то выходило:  жижа,
слизь, изо рта, из носа,  вместе  с  криком,  с  ревом.  Боль,  которая,
казалось, утихла, словно затянутая пружина распрямилась  и  врезалась  в
меня, калеча своими острыми концами, и я подумала, что сейчас умру.
   Видимо, я действительно ужасно выглядела, потому что, когда  вернулся
Рене, я по выражению его лица поняла, что со  мной  неладно.  Он  только
взглянул на меня и стал на глазах бледнеть. Его и  без  того  бескровное
лицо как бы вышло за рамки белого цвета, оно  словно  поседело,  так  от
горя разом седеют волосы. Мне  стало  страшно.  Он  ничего  не  спросил,
видимо, и так все было ясно, только обнял меня.
   - Ну что ты, Джеки, - приговаривал он. - Так нельзя, девочка, я люблю
тебя. Нам ведь с тобой было хорошо. И увидишь, все опять  будет  хорошо.
Только возьми себя в руки.
   Он говорил со мной, как с ребенком, а мне по-прежнему казалось, что я
умираю. Я даже пробовала вырваться, я закричала: "Отпусти меня,  отпусти
меня немедленно". Но он не отпускал, а только сильнее прижимал к себе, и
у меня не было больше сил биться у него в руках, и я замерла.  Потом  он
заставил меня выпить лекарство, оно было горькое на вкус, и  я  сама  не
заметила, как уснула, или мне так только показалось, а на самом  деле  я
умерла. Мне очень хотелось перестать жить.
   Но я проснулась. Я не знала, вечер сейчас или  ночь,  было  темно,  я
ничего не могла различить, только взгляд Рене.  Он  смотрел  на  меня  и
молчал.
   - Я должна ехать, - сказала я совершенно спокойно.  Я  и  чувствовала
себя, спокойно и ясно, все стало абсолютно понятно. И  еще  -  ощущение,
будто внутри меня ничего не осталось, будто я пустая.  "Потому  что  без
боли, - подумала я, - и еще от слез. Это облегчение от слез".
   - Куда? - спросил он.
   - В Рим. - Он даже не спросил зачем.
   - Нет, тебе нельзя ехать.
   Он смотрел на меня в темноте, не мигая. Его взгляд, полный доходящего
до печали спокойствия, предохранял, предоставляя убежище и защиту.  Даже
сейчас, подумала я, когда я раскалываюсь на рваные, режущие куски, я все
равно чувствую себя под его надежной защитой.
   - Я должна.  -  Я  постаралась  улыбнуться,  и  получилось  виновато,
просяще. - Мне надо поговорить с ним, понимаешь, я сама должна  во  всем
убедиться. Может быть, эта девочка все  выдумала,  может  быть,  это  ей
кажется, а в действительности все абсолютно не так. - Я почти  молила  и
этой улыбкой, и теперь голосом, особенно голосом.
   - Вряд ли. - Рене все так же, не отрываясь, смотрел на  меня,  сейчас
особенно молчаливым, даже непривычным взглядом.
   "Грустный, - подумала я. - Я в первый раз вижу его грустным.  Это  он
за меня переживает".
   - Нет, - сказал он, - я знаю, ты пытаешься обмануть себя.  Что  может
быть не так? Они женятся.
   - Зачем ты мне делаешь больно? Специально? - взмолилась я.
   - Нет, - он покачал головой, не отводя взгляда,  -  я  помогаю  тебе.
Согласись и прими все как есть, и тебе станет легче. Не надо  обманывать
себя, иллюзия только растягивает.
   - Что растягивает?
   - Боль, обиду.
   - Откуда ты знаешь? Ты ведь ничего не чувствуешь. - Он  не  обиделся,
только улыбнулся. Опять грустно, заметила я.
   - Я знаю
   Он протянул руку и провел по моей щеке, вытирая ее от засохших  слез,
их соли, горечи. Его пальцы скользили медленно  и  плавно,  как  никогда
прежде. В их движениях скрывалась печаль.
   - Рене, - я снова взмолилась, - но  ведь  может  оказаться  все,  что
угодно Может быть, она богатая, и он  польстился  на  деньги.  Так  тоже
может быть.
   - Тогда зачем  ты  переживаешь?  Он  тогда  не  стоит.  Я  выдохнула,
разочарованно, бессильно.
   - Ты не понимаешь.
   - Я понимаю, - он снова улыбнулся. - Но тебе не следует  ехать.  -  Я
знала, что он скажет. - В таком состоянии, как  сейчас,  с  тобой  может
произойти все, что угодно. Ты же на грани срыва.
   Я хотела сказать: "Я уже сорвалась. Сорвалась и лечу". Но промолчала.
   - Представляешь, если все именно так, как она рассказала?  Ты  совсем
заболеешь. Тебе нельзя ехать...
   И  тут  он  неестественно  резко  осекся,   не   закрыв   предложение
интонацией, явно прервав его посередине. Мне  даже  почудилось,  что  он
скажет: "я не пущу тебя", но он не сказал.
   - Ты не понимаешь - снова сказала я, не зная,  что  сказать  еще.  Мы
молчали.
   - Хочешь, - наконец предложил он, - хочешь, я поеду? - Я не поняла.
   - Зачем?
   - Я могу все узнать. Если, как ты говоришь, Дино  движет  расчет,  то
это  заметно.  По  крайней  мере,  я  увижу.  Может  быть,  мне  удастся
поговорить с ним. Придумаю предлог, схожу в театр и  поговорю.  А  потом
позвоню тебе и  расскажу.  Мне  в  Рим  на  машине,  сама  знаешь,  одно
удовольствие. - Я пожала  плечами.  -  Только  тебя  одну  оставлять  не
хочется. Я снова пожала плечами.
   - Правильно, - сказал он после паузы, - так и надо  сделать.  Поездка
займет три дня, не больше. Во всяком случае, исчезнут сомнения, и мы все
потом решим.
   - Я не знаю, - промолвила я,  -  ты  мне  расскажешь  правду?  Ты  не
обманешь?
   - Что за глупости, - Рене усмехнулся.
   - Глупости, - повторила за ним я.
   У меня затекла рука, я слишком долго опиралась на нее. Я опустилась и
легла на спину. Над головой нависал потолок. Я ни о  чем  не  думала,  я
завороженно смотрела, как по нему ползали неровные  черно-белые,  иногда
желтые тени. Желтые ползли значительно быстрее, я догадалась:  это  свет
от  машин  залетает  в  окно.  Хотя  шума  моторов  слышно  не  было.  Я
прислушалась. Потом лицо Рене заслонило и потолок, и желтые  пятна,  оно
было лишено теней,  только  черно-белое,  вернее,  темно-белое,  вернее,
темное - белое исчезло.
   - Я люблю тебя, - сказал он, и я удивилась: к чему сейчас о любви?  -
Я хочу, чтобы ты знала. Конечно, так всегда говорят. Я знаю, тебе  много
раз признавались в любви, и мне бы не надо, но я скажу. - Я  попробовала
улыбнуться и, может быть, улыбнулась, не помню.  -  Я  люблю  тебя,  как
никто не любил и никто не будет. В свое время ты узнаешь и поймешь.
   Он и говорит грустно, подумала я, даже слова, даже  интонации  -  все
пронизано грустью. Я хотела заглянуть в глаза, но они так  приблизились,
что я не разглядела. Он поцеловал меня в губы,  коротко,  лишь  касаясь,
тоже непривычно грустно. Все грустно, грусть так и  барабанила  по  мне.
Отчего так грустно, грустно, грустно? Я чуть приоткрыла  губы,  но  Рене
уже не было ря