тежке? - Я кивнула. - Давайте  я
зайду к вам часика в четыре и чем-нибудь помогу.
   Мне не нужна была  ничья  помощь,  но  всегда  приятно  с  кем-нибудь
болтать, когда рисуешь или чертишь.
   - Пожалуйста, - сказала я безразлично.
   Когда Боб пришел, как и обещал, ровно в четыре,  я  уже  корпела  над
рисунком около часа. Конечно, я могла его уже закончить, но  у  меня  не
выходило. Вернее, все выглядело нормально и даже хорошо, симпатично,  но
как-то стандартно, как будто я срисовала типичное  парижское  здание.  Я
пыталась найти свою форму, что-то цепкое и живое, я  сделала  с  десяток
карандашных  набросков  и  теперь  разложила  их  перед  собой,  надеясь
выделить в каждом из них лучшее, чтобы затем свести в единое целое.
   Боб подошел и встал полуметре от меня, странно, как мало шума издавал
этот большой человек. Глаза его были сощурены, от чего к  вискам  бежали
пухлые  морщинки,  а  из  взгляда,  я  удивилась,  незаметно  испарилась
скользкая влага.
   - Хорошо, - одобрил он и снова, покачав головой, как бы соглашаясь  с
кем-то, повторил:
   - Правда, хорошо.
   - Нет, - возразила я, - не хорошо, стандартно как-то. Нет изюминки.
   Он  улыбнулся,  и  морщинки  с  глаз  перекатились  в   складочки   у
переносицы.
   - Изюминки? Какой изюминки?
   - Все это не мое.
   Я отступила на полшага назад, поравнявшись  с  ним,  и  снова  с  его
расстояния окинула взглядом наброски.
   - Нет, не мое. Где-то я это видела.
   Складочки на его переносице еще больше съехались в кучку.
   - Конечно. Все уже где-то когда-то было,  и  придумать  принципиально
новое, тем более в барокко, боюсь, невозможно.
   Мне стало обидно и даже скучно.
   - Даже обидно от ваших слов становится, - сказала я. - Но  я  считаю,
что  ничего  не  заполняется  полностью,   всегда   остается   свободное
пространство. Да и скучно к тому же без попытки.
   Он перевел взгляд с набросков на меня, и в его взгляде сразу, как  по
команде, проступила влажность.
   - Да? Не знаю. Может быть. - Он смотрел  на  меня,  не  отрываясь.  -
Жаклин, позвольте, я попробую.
   Я отступила, Боб снял пиджак и не спеша повесил его на спинку  стула.
Под пиджаком оказалась короткая жилетка, поверх рубашки;  она  шла  ему.
Все так же не спеша он взял  карандаш  и  подошел  к  кульману.  Как  ни
странно, карандаш цепко держался за его большие,  пухлые  пальцы,  почти
теряясь в них. Кисть руки  не  была  напряжена,  та  тигриная  ловкость,
которую я сразу заметила в нем,  сейчас  очертилась  особенно  четко.  Я
только  удивилась  неожиданной  грации  руки  и  еще,  как  ни  странно,
мужественности, что редко случается одновременно.
   Боб еще не закончил, когда  я  вдруг  поняла,  как  надо;  все  сразу
сложилось, красиво и отчетливо, и уже не могло распасться.  Я  не  могла
ждать, я дотронулась до его руки, и он вздрогнул, так, что я ощутила.
   - Подождите, Боб, - попросила я. - Я, кажется, знаю, как надо.
   Он неохотно сделал шаг в сторону, освободив мне место.  Я  сняла  его
рисунок, незаконченный, но мастерский, с отточенными,  легкими  формами,
он наверняка что-то навеял, подтолкнул меня, но сейчас только мешал.
   Я снова взяла карандаш и минут за десять набросала  совсем  непохожий
рисунок, очень отличающийся и от того, что получалось у меня  раньше,  и
от того, что рисовал Боб. И хотя это был всего лишь небрежный,  даже  не
очень аккуратный набросок, я поняла, что нашла. Вот так взяла и нашла!
   - Ну как? - спросила я.
   - Здорово. Очень здорово. Как это вам удалось?
   И хотя мне было все равно,  что  он  скажет,  я  и  сама  знала,  что
здорово, но все же было приятно. Он вон еще полчаса назад  твердил,  что
ничего создать нельзя, да и не нужно пытаться.  А  я  не  согласилась  и
придумала. И хотя ерунда, всего лишь одна из многих работ, но все  равно
приятно.
   - Ну что, пойдемте кофе  пить?  -  сама,  даже  не  понимая,  почему,
предложила я.
   Он надел пиджак еще одним плавным движением; я стала уже привыкать  к
ним.
   С тех пор мы стали встречаться. Не каждый день, может быть, раза  два
в неделю Боб ждал меня в удаленном кафе, которое я выбрала  сама,  зная,
что Стив в нем никогда не бывает. Я даже не понимаю, почему  я  боялась,
что Стив нас увидит, ведь ничего не  было,  даже  в  мыслях,  во  всяком
случае, с моей стороны. Мы сидели и разговаривали, Боб много знал, и мне
было интересно с ним. Говорили  о  художниках,  о  живописи  вообще,  об
архитектуре, и я видела, как он увлекается разговором. Я определяла  это
по его взгляду, который, как только  отвлекался  от  меня,  сразу  терял
влажность. Видимо, мне  не  хватало  дружеских,  не  пронизанных  целью,
отношений с мужчиной, хотя бы потому, что  с  мужчиной  у  меня  никогда
таких отношений не было.
   Я знала, конечно, что Бобу все видится по-другому и что для него цель
существует, вполне понятная и привычная. Но  это  даже  привносило:  мне
импонировало, что  этот  большой,  очень  взрослый  и  солидный  мужчина
преданно находится рядом и хочет меня,  но  не  решается  это  показать.
Запретность добавляла освежающий привкус, что-то затянутое,  вязкое,  от
нее в моей жизни появилась опасная тропинка,  на  которую  вроде  бы  не
стоило вступать. Но мне нравилось вступать на нее и вести по ней и себя,
и Боба,  и  наш  разговор  тоже,  иногда  позволяя  ему  соскользнуть  в
рискованное русло. Но когда  его  пухлые  пальцы  дотягивались  до  моей
ладони, я  всегда  была  начеку,  и  хотя  руку  сразу  не  убирала,  но
переводила разговор на нейтральную тему, и на этом все заканчивалось.
   Мне нравились именно такие отношения, я не хотела ничего другого. Для
любви у меня был мой Стив, и мне его было достаточно. Боб,  вообще,  как
мужчина не особенно меня привлекал, хотя он наверняка нравился женщинам.
Но он был не мой тип: слишком правильный и гладкий, ему не хватало того,
что проступало в Стиве, изощренного  напора,  наверное.  К  тому  же  он
отлично знал, что мы со Стивом живем вместе, они были если не  товарищи,
то, во всяком случае, приятели. Конечно, с его стороны ухаживать за мной
было скотством, если бы он относился ко мне хотя бы, как я к  нему,  без
всякой задней мысли, - тогда еще ладно. Но ведь  он  так  не  относился.
Пару раз он приглашал меня в места менее нейтральные, чем наше кафе,  но
я каждый раз находила причину и отказывалась. Мне нравилось именно такое
"согнутое" напряжение, не распрямленное, но и  не  сломанное,  а  именно
"согнутое".
   Стив, конечно же, ничего не замечал, да и  замечать  было  нечего.  К
тому же в его  природе  отсутствовала  подозрительная  чуткость,  он  не
проверял и не переспрашивал, а, как правило,  не  спрашивал  вообще.  Мы
часто занимались любовью, я все так же любила  его  руки,  глаза,  тело,
более того, чем дольше мы жили вместе, тем дальше я улетала от его ласк.
   А то, что я иногда сижу с кем-то в кафе и невинно беседую о  жизни  и
об искусстве, так что с того? К тому же меня все больше  раздражали  его
океанские поездки, то, что он так легко оставляет меня. Меня бесила  его
напыщенная уверенность, что он в абсолютной безопасности, и  хотя  я  не
собиралась изменять, но порой меня так и подмывало поставить под  вопрос
его пустую самоуверенность. Это вообще  было  нечестно  каждый  выходной
оставлять меня одну, ему, конечно, и в  голову  не  приходило,  что  мне
может быть скучно, одиноко, в  конце  концов.  Почему  я  всегда  должна
таскаться с ним? Он тоже мог бы сделать что-нибудь для меня.
   В тот день на меня и вправду что-то нашло.  Стив  уехал  рано  утром,
бросив меня в очередной раз, и то ли из-за погоды,  печально  моросящей,
то ли из-за явно проступившего одиночества, но мне  было  плохо,  как-то
муторно и на  душе,  и  в  теле.  Все  раздражало,  даже  в  квартире  я
чувствовала давяще тоскливо, но идти на  улицу  бесцельно  шататься  под
дождем тоже было глупо,  и  я  тупо  слонялась  по  комнате.  Попыталась
читать, но не смогла сконцентрироваться, потом включила телевизор и  тут
же выключила его, вспомнив, что Боб говорил о телевизоре, как о  символе
одиночества. Я физически ощущала давящее томление, мне казалось,  что  я
никому не нужна, никому нет до меня дела, и от этого становилось  совсем
паршиво.
   Мелькнула мысль пойти в бар, все же люди вокруг,  но  к  вечеру  небо
прорвало грозой, да и идти одной было уж признаком полного  отчаяния.  Я
позвонила подруге, но она оказалась не  одна,  и  голос  ее  звучал  так
беспечно  и  радостно,  что  я  поспешила  закончить  разговор.  От   ее
жизнерадостности хандра еще больше сковала меня, казалось, что только  я
одна маюсь между пустых, безразличных стен, и  я  плюхнулась  на  диван,
уставившись в стенку остановившимся взглядом.
   - Ну и что, если я ему позвоню, - сказала я вслух и спеша,  чтобы  не
успеть передумать, набрала номер.
   Голос  Боба  звучал,  как  всегда,  немного  тихо  и  ласкающе,  и  я
почувствовала, что волнуюсь,  и  сдержала  дыхание,  чтобы  успокоиться.
Конечно,  я  ничего  не  предложила  сама,  достаточно  было  того,  что
позвонила. Впрочем, догадаться о причине звонка было нетрудно, в субботу
вечером не звонят, чтобы только спросить "как дела".
   - Может быть, встретимся? - тут же предложил Боб.
   - Давайте, - согласилась я.
   Мне по-прежнему было муторно, хотя  от  его  голоса  все  же  немного
полегчало, важно было сознание, что в эту тусклую ночь кто-то,  хотя  бы
немного, существует и для меня.
   - Только ведь льет. - Я посмотрела в окно, но  в  темноте  ничего  не
разглядела. - Кажется, льет.
   - Хотите, я за вами заеду? - быстро сказал Боб, и я подумала, что все
складывается слишком уж просто. Но мне, если честно, было все равно.
   - Я не знаю. - Мне ничего не хотелось решать самой.
   - Так я заеду? - снова переспросил он и опять неуверенно.
   - Не знаю, - повторила я.
   Боб не спросил даже номера квартиры, и это было странно.  Я  пошла  в
ванную, я знала, что выгляжу не очень и что-то надо было делать.  Хорошо
не получилось все равно, но я сказала себе, что и так сойдет, для  него,
во всяком случае.
   Он позвонил, и я открыла. С большого и  длинного  зонта,  который  он
держал в руке, капала уличная вода.
   - Там действительно  ливень,  -  сказал  он,  заходя,  -  пойдем  или
переждем?
   Я пожала плечами и чуть отступила, пропуская его в квартиру.
   - Лучше переждем, - предложил он.
   Я молчала, и Боб снял куртку. Мы прошли в гостиную, я  спросила,  что
он будет пить, он ответил, и я налила ему виски.  С  рюмкой  в  руке  он
ходил  по  квартире,  разглядывая  причудливые  эстампы,  которые   Стив
развесил по стенам. Я ощутила сразу возникшее напряжение, но даже так  я
чувствовала куда как лучше, чем одной.
   - Почему вы не женаты, Роберт?  Вам  сколько  лет?  -  сама  не  зная
почему, спросила я.
   - Да уж за сорок, - ответил он и тут же поправился:
   - Впрочем, это не так много, как кажется вам. А почему не женат? - Он
усмехнулся, отвернулся от эстампа и посмотрел на меня. -  Я  был  женат,
давно, правда, я же  вам  говорил.  А  потом...  Знаете,  я  никогда  не
понимал, почему в детских  сказках  счастливый  конец  всегда  связан  с
женитьбой. То есть когда герой женится на принцессе или,  наоборот,  она
выходит  замуж  за  принца.  Мне  всегда  казалось,  что  это  как   раз
несчастливый конец. - Я улыбнулась. - Вернее,  не  так.  Это  вообще  не
конец, это только начало сказки, потому  что  все,  что  происходило  до
этого, все эти ведьмы, вурдалаки, злые гномы  на  кривых  ногах,  прочая
нечисть - это  ерунда,  семечки,  по  сравнению  с  тем,  что  предстоит
новобрачным. Именно со свадьбы и надо бы начинать сказку.
   Он помолчал, как бы размышляя, продолжать ли.
   - И вообще,  знаете,  ужасно  сложно,  особенно  с  возрастом,  найти
партнера, когда умеешь контролировать себя и  не  бросаешься  на  каждую
женщину, а становишься разборчивее, что ли. И не просто найти,  а  чтобы
вписаться друг в друга полностью, чтобы каждый стал частью другого.
   Напряжение, пробитое  его  голосом,  лопнуло,  рассматривать  эстампы
больше было ни к чему, и Боб сел в кресло,  совсем  близко  от  меня.  Я
видела, как привычно повлажнел его взгляд, но я  не  боялась,  мне  было
приятно.
   - Наверное, надо любить, - наивно предположила я.
   - Любить, конечно, не мешает, но этого мало. Любовь дело временное, -
я хотела возразить, но он заметил и не дал. - Вернее,  не  временное,  а
переменчивое, а вот ощущение причастности - постоянное. И если его  нет,
то никогда ничего не получится.
   - Вы умеете? Зачем я это спросила?
   - Не знаю. Иногда мне кажется, что мог бы, но если честно, то нет.  Я
могу стараться, но ведь долго стараться тяжело,  а  врожденного  умения,
боюсь, у меня нет.
   "У Стива тоже нет, - почему-то подумала я, - иначе он бы не  оставлял
меня одну". Я напрасно вспомнила сейчас про Стива, не стоило.
   - Но у женщин, которых я встречал, это умение тоже  отсутствовало.  А
хотя бы у одного из двоих оно должно быть. Потому что если каждый сам за
себя, то все разломается рано или поздно. Если не склеено.
   - Может быть, вам как раз нравятся именно те, которые не  хотят  быть
приклеенными?
   - Может быть. - Боб задумался перед тем, как согласиться. -  В  любом
случае сложно найти гармоничного, - он снова  задумался,  ища  слово,  -
партнера. У меня было много связей и длительных, и коротких. - Мы вместе
усмехнулись, я его откровению, он моей улыбке. - И вы, Жаклин,  даже  не
представляете, как трудно найти  гармонию  и  как  ее  отсутствие  может
раздражать. Причем порой ерунда какая-то, например, как она  дышит,  как
стонет, даже как она кончает. Знаете, ведь женщины  кончают  по-разному,
физиологически по-разному.
   - Все же кончают? - засмеялась я.
   Тема была более чем откровенная, особенно  для  ночной,  притемненной
квартиры, но мне нравилась и сама тема, и как он говорил.
   - Случается, - Боб подхватил мой тон. - У кого-то  тело  замирает,  у
кого-то  вздрагивает,  у  кого-то   начинает   конвуль-сировать.   Очень
по-разному может происходить. И если не так,  как  ты  ждешь,  то  может
раздражать. Да и многое другое, казалось бы, мелочи, нюансы, но ведь все
важно.
   - Например? - спросила я.
   - Например, голос может раздражать именно во время секса. Или то, как
она потеет, даже как ноги держит.
   - Правда? Может раздражать, как женщина держит ноги?  -  Он,  похоже,
был привередливым, мой гость.
   - Конечно, может. Да и много чего может быть неприятным. Например,  у
меня была женщина, милая, с хорошим телом... Ничего, что я так подробно?
- вдруг остановился он. Я только кивнула. - Но  во  время  секса  у  нее
выпячивались глаза, она их  не  закрывала,  а,  наоборот,  выпячивала  и
смотрела на меня, совершенно безучастно, без какого-либо выражения,  как
рыба, даже  страшно  становилось.  Однажды  я  спросил  ее,  почему  она
постоянно на меня смотрит, на что она ответила, что хочет видеть, хорошо
ли мне. И вроде бы правильно сказала, но...
   - Может быть,  ее  так  научили?  -  предположила  я  смеясь.  Что-то
происходило во мне от всех этих разговоров, но мне все равно не хотелось
его. - Может быть, кому-то так нравилось?
   - Возможно, хотя не думаю Вообще, принято считать, что мужчина должен
хотеть всех женщин, а если не хочет, то с ним что-то не так. Но  это  же
глупо, ведь женщина имеет право отказать, почему же мужчина лишен  такой
привилегии? В любом случае хотеть всех - невозможно.
   Конечно,  он  пытался  завести  меня,  и   разговор,   и   обстановка
располагали, но мне все равно не хотелось его.
   - Кстати, именно это непонимание приводит к проблемам, я имею в виду,
что у мужчины могут возникнуть проблемы, ну,  вы  понимаете...  полового
характера.
   - То есть когда не получается, это нормально? - Я  попыталась,  чтобы
прозвучало серьезно, но мне не удалось.
   - Ну, когда всегда не получается, это ненормально, конечно. Но  когда
избирательно, тогда ничего страшного. И если этого не понимаешь, тогда и
возникают проблемы. У меня есть приятель, умный, порядочный  парень.  По
молодости он был довольно активный,  я  имею  в  виду  сексуально,  -  я
кивнула, я поняла, - да и  женщинам  он  всегда  нравился.  А  потом  он
женился, к тому же по любви, к тому же на женщине с сильным  характером,
да к тому же не очень привлекательной внешне. Он очень уважал ее, она по
профессии журналистка, но насколько я понимаю, сексуального порыва она в
нем никогда не вызывала, любовь была скорее платоническая, не  любовь  к
женщине, а, как  говорят,  к  личности.  Поначалу  все  шло  более-менее
хорошо, но потом разладилось: нельзя долго хотеть  женщину,  которую  не
хочешь.
   Ему бы попытаться с другой, которая бы его возбуждала, но он не хотел
изменять жене, он ее любил,  боготворил  даже.  В  результате  его  заел
комплекс, он даже внешне изменился, как-то весь потух, сжался, да и  то,
под вечным бременем вины наверняка непросто. И жену его жалко,  ей,  как
здоровой женщине,  конечно  же,  хочется  нормального  секса.  В  общем,
печальная история.
   - Знаете, Боб, я никогда об этом не думала, - я  усмехнулась.  -  Мне
все казалось значительно проще: любишь, значит,  хочешь.  А  у  вас  так
усложнено, целые теории.
   - Может быть.
   Он наклонился ко мне, он никогда не находился так близко. У него были
яркие губы, большие и сочные, я раньше не замечала.
   - Может быть, вы и правы. Может быть, мне просто  не  везло.  Знаете,
после того как я увидел вас тогда, в первый раз, - "вот  оно",  подумала
я, - я не мог вас забыть, ваше лицо, вы мне даже снились.
   Он протянул руку своим  обычным  плавным  движением  и  накрыл  своей
ладонью мою, а заодно и колено, на котором она лежала. Я не  убрала  ее,
мне не хотелось, я даже подалась вперед, но лишь чуть-чуть, чтобы он  не
заметил.
   - Я люблю вас, Жаклин, люблю с того самого  первого  раза.  Наступила
пауза, я не знала, как ответить, да и не нужно
   Было. Мне были  приятны  его  слова  и  его  пожатие,  ставшее  сразу
напряженным и сильным.
   - Но вы же понимаете, что ничего не может быть? - все  же  произнесла
я.
   - Почему? -  Он  наклонился  ко  мне,  его  лицо  приблизилось  почти
вплотную, запах хороших духов окутал меня, и мне это тоже понравилось. -
Я ведь люблю тебя. - Его губы оказались слишком близко,  чтобы  избежать
их.
   Я давно не целовала никого,  кроме  Стива,  сейчас  мне  казалось,  я
чувствую мужской рот в первый раз, и отличие это ощущалось так  свежо  и
резко, что у меня закружилась голова. Я так и знала, что борода и усы не
будут колоться, они только приятно щекотали, наверное, благодаря им губы
особенно отчетливо выделялись и были чувственны особенным трепетом.
   Я и не заметила, когда он успел пересесть ко мне на диван,  я  только
почувствовала его вплотную приблизившуюся тяжесть, его длинные пальцы на
своей груди и еще приятное, упирающееся давление между ног,  хотя  через
толстую ткань джинсов не могли проникнуть ни тепло,  ни  нежность  кожи.
Боб отстранился на секунду, посмотрел на меня, но всего  на  секунду,  а
потом заскользил губами по лицу, оставляя всюду: на щеках, на  лбу,  шее
быстрые, мелкие, разрывающиеся поцелуи. Я слышала его шепот, но не могла
различить наверняка, что-то про любовь, про то, как он ждал меня, и я не
понимала, как его губы могут так быстро целовать, говорить  и  при  этом
оставаться сухими и горячими.
   Его тяжесть все нарастала, и я в результате не  выдержала,  не  желая
больше сопротивляться ей, и  откинулась  назад,  ощущая  спиной  упругую
мягкость дивана. Он уже был на мне, и  я  пожалела,  что  поддалась,  он
оказался  тяжелый,  очень  тяжелый,  настолько,  что  сдавило   дыхание.
Наверное, он почувствовал это и чуть отстранился, и я смогла  вздохнуть.
Потом его губы снова захватили мои, а рука очутилась под легкой  майкой,
и бретелька лифчика была почему-то спущена с плеча.  Грудь  стала  ле