осил Вейнер, чувствуя, что его все больше увлекает
этот рассказ.
   - Я ей звонил иногда, ну, где-то раз в две недели,  она  всегда  сама
подходила, то ли вообще дома по  вечерам  сидела,  то  ли  звонка  моего
ждала. Глупо, конечно, так думать, но очень уж  быстро  снимала  трубку.
Если честно, мне все равно было, но, знаешь, в привычку вошло,  что  она
где-то поблизости и всегда ждет и никогда не откажет мне Понятно, что  я
использовал ее, я и тогда это знал, но она не  возражала,  да  и  потом,
какая разница.
   А, да, помню, один раз заехал за ней, у нее как раз дома родителей не
было, она встретила меня в дверях, волосы распущены, у нее были  длинные
прямые волосы, обычно она их как-то завязывала, хвостик делала или косу,
а тут распущены. Она на цыпочки приподнялась, потянулась ко  мне,  чтобы
руками меня за шею обнять, я, конечно, склонился к ней и тут же утонул в
ее волосах. Знаешь, в буквальном смысле утонул, словно сознание потерял,
ну, не совсем, конечно, но помутился немного. А когда вернулся: я  в  ее
комнате на кровати и помню только, что мы любовью занимались, и что  так
хорошо еще никогда не было.  Она  приподнялась,  гибко  склонилась  надо
мной, волосы ее распущенные мне на лицо спустились, и тут я  все  понял.
Ее волосы были чем-то пропитаны, каким-то дурманным запахом, этот  запах
и увел меня. Я выделил прядь, прошел сквозь нее пальцами,  она  смотрела
на меня своим молчаливым, чудным взглядом,  и  я  спросил,  указывая  на
волосы: "Что это?"
   "Это я пытаюсь удержать тебя", - только и сказала она.
   И тут мне стало смешно, ее дурман соскочил с меня в  ту  же  секунду.
Правда ведь, это было занимательно, такого со мной еще не приключалось.
   "Ты ходила к ворожее, что ли, или сама ведьма? Ты пыталась заворожить
меня, - смеялся я, - околдовать".
   Она тоже засмеялась.
   "Я пыталась", - согласилась она через смех.
   - Тебе не надоело? - прервался Стоев.
   - Нет, нет, - ответил Вейнер, - продолжай, мне интересно.
   - В общем, ей не  помогло,  а  может,  даже  усугубило,  но  я  скоро
перестал ей звонить вообще. Потом на стажировку уехал сюда, в Берлин,  а
отсюда все другим казалось. Я забыл о ней, да  и  почему  я  должен  был
помнить? И не видел ее больше двух  лет.  -  Стоев  снова  отглотнул  из
бокала. - Ты точно не спешишь, потому что мне еще рассказывать? - Вейнер
только качнул головой. - Ладно, постараюсь  покороче,  а  то  я  слишком
подробно.
   Однажды я вернулся, у меня был отпуск,  длинный,  пару  месяцев.  Все
были мне рады, я уже был не "восходящей", а  "взошедшей"  звездой,  куча
друзей, женщины, каждый вечер пили. Как-то ночью я  ехал  на  такси,  не
пьяный, но в подпитии, и тут понял, что нахожусь недалеко  от  ее  дома.
Попросил остановить машину и вышел, была морозная ночь, хрустел снег под
ногами, я был в легкой дубленке, без шапки, в  руке  букет:  мне  каждый
вечер дарили цветы. Я вдруг остро почувствовал,  что  хочу  ее  увидеть,
именно сейчас, в эту же минуту. Наверное, я все же  был  пьяный,  потому
что она могла выйти замуж, переехать, да все, что угодно.  И  все  же  я
полез к ней в окно.
   Абсолютная дурость, я мог свалиться, сломать ногу,  что  означало  бы
конец карьеры, это был второй этаж, я тебе говорил, достаточно высоко, я
запросто мог свалиться. Но  в  стене  оказалось  много  выступов,  и  я,
конечно, отлично владел телом, я и сейчас неплохо с ним  управляюсь,  но
тогда я к тому же легкий был, в смысле веса.
   Форточка была приоткрыта, на окне висели занавески из  легкого  тюля,
тогда такие в моде были, и, приглядевшись, я мог различить  очертания  в
комнате. Я метнул в форточку  букет  и  чуть  не  сорвался,  едва  успел
схватиться за раму с внутренней  стороны.  Я  видел,  как  она  села  на
кровати, я сразу по движениям  понял,  что  это  она.  Ясное  дело,  она
спросонья ничего  не  понимала,  только  видела  чужой  силуэт  в  окне,
приятненькое такое ночное пробуждение. Хорошо  еще,  что  не  закричала,
вполне бы могла, хотя кричать было не в ее натуре. Она встала и  подошла
к окну, секунду пыталась разобраться, кто это там,  что  за  видение,  а
потом только преподнесла ладонь ко рту, как бы прикрывая  его,  и  стала
отпирать окно. Я ввалился в комнату, она поднесла палец  к  губам,  и  я
понял, что за стенкой родители.
   Знаешь, старик, какое это удивительное ощущение, когда ты  рождаешься
из ночи, с мороза, немного пьяный, веселый, полный желаний и перед тобой
маленькая, сонная девочка, которая ждала тебя,  прикрытая  лишь  длинной
ночной рубашечкой. И под рубашечкой этой  ничего  нет,  только  дрожащее
тепло тела, трепещущее тепло, которое в  немыслимом  контрасте  с  твоей
грубой зимней одеждой; и ты, даже не снимая перчатки,  кладешь  руку  на
упругую грудь, и это чудо, это ощущение, именно из-за контраста тепла  и
мороза, сна и бодрости, толстой одежды  и  такой  очевидной  доступности
хрупкого тела. В общем-то я знал, что пришел из ночи и туда же, в  конце
концов, уйду, в ночь. И она это знала, оттого и возникло это  мгновение,
очень выделенное, даже отрешенное мгновение, когда  ее  тепло  прямо  на
глазах растапливало внесенный мною в комнату холод.
   А потом я снял перчатки  и  провел  по  едва  просвечивающему  сквозь
рубашку и от этого почти призрачному телу,  отогревая  им  руки,  вдыхая
теплый  сладковатый  запах  прерванного  сна,  а  она  вжалась  в  меня,
маленькая, и так и стояла, приникнув.
   - Да, -  сказал  Вейнер,  он  чувствовал,  что  ему  пора  что-нибудь
сказать, к тому же так он мог незаметно сглотнуть. - Да, - повторил он и
сглотнул снова.
   - Часа через два, - продолжал Стоев, -• когда я уже одевался, она все
так же сидела на кровати, тихо смотря  на  меня,  только  без  ночнушки,
гибкая, тоненькая. И вдруг, я даже увидел,  как  она  набрала  воздух  в
грудь, видимо, ей непросто было решиться, сказала: "А я замуж выхожу".
   "Да, - удивился я радостно, - за кого?"
   "Ты не знаешь, - ответила она, как бы в раздумье". Я  пожал  плечами,
мол, какая разница, в конце концов.
   "Когда?" - спросил я.
   "Через три недели свадьба".
   Ты спросишь, старик, стало ли мне грустно? Нет, наоборот,  мне  стало
весело, все это придавало моему ночному приключению дополнительный вкус,
пикантность, понимаешь. К тому же я разом  облегчился,  с  меня  спадала
ответственность за нее, ну,  знаешь,  хочешь  не  хочешь,  а  все  равно
ощущаешь ответственность за женщину, которая тебя любит. А тут я  удачно
перекладывал эту ответственность на плечи ее  будущего  мужа.  Хотя  он,
конечно, не догадывался, что на него переложено.
   Так начался второй этап, на сей раз двухнедельный, потому  что  через
две недели я уезжал, а еще через четыре дня у нее была свадьба.
   Я снова закружил ее, мы встречались каждый день  и  проводили  вместе
каждую ночь. Я не знаю, что  она  придумывала  для  своего  жениха,  для
родителей, я не хотел  вдаваться  в  подробности.  Наверное,  что-нибудь
придумывала. Она была хороша, ты же понимаешь, у меня не было недостатка
в красивых женщинах, намного красивее ее, но она  всех  их  затмила,  во
всяком случае, на этот двухнедельный срок.
   Все же присутствовало в ней, я уже говорил, что-то почти  неуловимое,
но она завораживала меня походкой, взглядом, голосом, как она  обнимала,
как смотрела. Было в ней, было. К тому же тот факт, что у нас оставалось
всего две недели, а потом все, потом  ничего  -  тоже  добавляло.  Будто
проживаешь свои последние дни.
   Она провожала меня в аэропорту, народу было много, я  подошел  к  ней
только на минуту и сказал: "Ну, вот и все, возвращайся  в  свою  жизнь".
Она кивнула, она не плакала, такая же внимательная, как всегда, такой же
пристальный, молчаливый взгляд. "А ты в свою", - это  единственное,  что
она ответила, и улыбнулась.
   Я уехал и не видел ее около шести лет, даже больше, наверное.
   - Тебе точно не надоело? - спросил Стоев.
   -  Нет,  ты  хорошо  рассказываешь.  Странно,  порой  ты  такой,  как
сказать...
   - Вульгарный, - подсказал Стоев. Вейнер кивнул. - А порой?
   - А порой, - Вейнер задумался. - Порой тонкий и хорошо рассказываешь.
   - Я разный, - улыбнулся Стоев,  -  это  ты  всегда  одинаковый,  а  я
разный. Не понимаешь ты ни хрена в  людях.  Ты  только  стандарт  можешь
оценить.
   Вейнер не стал спорить, только пожал плечами.
   - Я не видел ее лет шесть. Ничего о ней не знал и не вспоминал,  если
честно. Иногда она мелькала в памяти, но я никогда не мучился вопросами:
что с ней, где она? Знаешь, не до того было, я блистал здесь, в Берлине,
да и постоянные разъезды, Европа, Америка, ну, что я тебе-то говорю,  ты
ведь помнишь. Несколько раз заезжал домой, в основном  проездом,  но  ее
даже не пытался найти, может  быть,  когда  ехал,  думал,  будет  время,
разыщу, но времени как раз и не находилось.
   А тогда, когда я в очередной раз приехал, стояла ранняя  весна,  март
или начало апреля, я шел по бульвару, везде были лужи и  грязь,  ботинки
перепачканы  мокрой  глиной,  но  мне  было  все  равно,  мне  так  даже
нравилось, плащ расстегнут, на шее болтался  шарф,  я  легко  чувствовал
себя, знаешь, такое состояние. Она сидела на лавочке и читала. Мне тогда
показалось, что это так естественно, что она сидит здесь и  читает,  мне
даже показалось, что я знал, что встречу ее сегодня. И тут  же  возникло
другое странное чувство: будто не существовало этих многих лет, будто  я
видел ее вчера, и мы договорились встретиться на  бульваре,  и  вот  она
сидит на лавочке и ждет, как всегда ждала.
   Я подошел и сел рядом, старался, чтобы  неслышно,  чтобы  неожиданно,
так и получилось - я уже сидел, когда она оторвалась взглядом от книги и
посмотрела на меня.  Ничего  не  изменилось  в  ее  лице,  только  глаза
увеличились, как бы расширились еще больше. Мы сидели и молчали,  долго,
я внимательно разглядывал ее лицо, и, знаешь, что я подумал тогда?  "Как
же она постарела!" Ей тогда было лет двадцать восемь,  ну,  может  быть,
двадцать девять,  максимум.  Понимаешь,  старик,  она  была  еще  совсем
девчонка, с высоты сегодняшнего. Смешно, да? Хотя  у  нее  действительно
несколько морщинок у глаз прорезалось, а, знаешь, именно первые морщинки
особенно заметны.
   Мне надо было что-то сказать, но я не знал, что именно. Я же  говорю,
странное, смешанное впечатление, будто вчера расстались и, вроде  бы,  и
так все понятно.  Потом  я  встал  и,  смотря  на  нее  сверху,  сказал:
"Пойдем?" Она кивнула, не спеша положила книгу в сумочку и тоже  встала.
"Пойдем", - согласилась она. Поздно вечером я спросил у нее, не надо  ли
ей домой, муж небось заждался. Я бы  не  спросил,  какое  мне,  в  конце
концов, дело, но, если честно, не хотелось влипнуть в скандал.
   "Нет, - сказала она, - не надо. Я в разводе".
   "Давно?" - поинтересовался я.
   "Не очень. С сегодняшнего дня".
   Это было сильно, старик. Очень сильно, даже  я  прибалдел  от  такого
крутого нестандарта.
   А потом все повторилось.  Мы  опять  были  вместе,  я  таскал  ее  по
вечеринкам, и снова испытывал странное ощущение, теперь новое, как будто
долго не существовал, не было меня, и только сейчас  вновь  появился.  К
тому же весело было, я прикупил ей кучу шмоток, она ведь  домой  так  ни
разу и не зашла. А потом я снова улетал, она приехала в аэропорт.
   "Ты будешь меня ждать? Следующие шесть лет?" -  спросил  я  скорее  в
шутку. Но напрасно, не стоило говорить. Она опустила  голову  и  сказала
куда-то  вниз:  "Посмотрим".  Так  сказала,  что  я  почувствовал   себя
скотиной.
   Но, что же делать, мне действительно надо было улетать.
   - И сколько вы после этого не виделись? - спросил Вей-нер.
   - Долго,  но  однажды,  наверное,  через  год,  я,  разбирая  бумаги,
случайно наткнулся на номер ее телефона и позвонил. Она взяла трубку,  я
назвал ее по имени, и она смутилась.  Я  сразу  понял,  что  не  вовремя
позвонил, кто-то находился с ней рядом. Конечно, это нормально, я пропал
на год, запросто мог вообще никогда не появиться. Я не мог ее винить,  у
меня у самого за этот год было несколько связей и случайных, и не очень.
Но, знаешь, вдруг обидно стало, глупо обидно. Как будто чашка упала,  не
разбилась, но треснула, пить из нее еще можно, но  она  уже  никогда  не
будет такой, как прежде.
   - Не понимаю, - перебил Вейнер.
   - Ну  да,  вы,  немцы,  никогда  образно  не  понимаете,  вам  только
конкретику подавай.
   - При чем тут немцы? - поморщился Вейнер.
   - Ладно. Видишь ли, у меня вошло в  привычку,  что  она  меня  всегда
ждет. Я привык к этому, а тут почувствовал, что  помешал,  что  оказался
лишним. А я не мог быть для нее лишним. Для нее не мог! И еще, ее  голос
звучал счастливым. И это было тоже обидно, она не могла быть  счастливой
без меня.
   "Ты как?" - спросил я, потому что надо было что-нибудь спросить.
   "Я?! Чудесно! - ответила она, и я понял, что это правда. -  Я  выхожу
замуж", - добавила она.
   "Опять? Ты же уже была замужем. Зачем тебе туда снова?" - Что  я  мог
еще сказать? Она засмеялась, весело так, будто ей понравилась моя шутка.
   "Ты не можешь говорить? - спросил я. - Он рядом, что ли, стоит?"
   "Да. Но он ничего не понимает".
   "Что значит не понимает?"
   "Он англичанин, - радостно ответила она, - мы переезжаем в Лондон".
   Я молчал.
   "Слышишь... - вдруг я понял, что она кричит, наверное, она меня плохо
слышала. - Я буду в Лондоне, - опять крикнула она,  -  мы  будем  рядом.
Слышишь!"
   "О'кеу, - сказал я, переходя на английский, - congra-tulations". - То
есть  поздравил,  значит,  не  без  очевидной   иронии,   конечно.   Мой
английский, может, ты догадываешься, сам по себе достаточно ироничный. И
повесил трубку. Я же говорю, чашка треснула. Или иначе, раз ты про чашку
не понимаешь, как там у Шекспира: "Мужниных сапог не разносила".
   - Не износила, - поправил его Вейнер.
   - Видишь, - ухмыльнулся Стоев, - про сапоги сразу понял. Я же говорю,
одно слово, немчура.
   На сей раз Вейнер улыбнулся, оценил удачную подначку, на которую  так
доверчиво попался.
   - Но ты с ней виделся еще раз? - спросил он.
   - Да, был еще один виток. Прошло много  лет,  мне  стукнуло  тридцать
пять. Из балета меня уже списали, денег я так  и  не  накопил  особенно.
Думал, чем заниматься дальше, где осесть? Поехал домой, пил с  друзьями,
долго. Однажды ночью очухался, понял, надо уматывать отсюда, а то совсем
засосет. Куда ехать? Денег почти не осталось.
   Позвонил в справочную Лондона, как-то удалось  выйти  на  справочную,
думал, все пустое, уверен был не найду, мало ли, фамилию по мужу  взяла.
Но телефон дали, опять думал, однофамилица,  бывает,  позвонил  и  сразу
узнал ее. Теперь все наоборот получалось:  раньше  я  был  за  границей,
теперь она.
   "Я хочу приехать", - сказал я ей.  Она  долго  молчала,  не  говорила
ничего. Так долго, что я  засомневался.  "Не  хочешь  -  не  приеду",  -
предложил. Она опять долго не отвечала, я даже  подумал:  сейчас  трубку
повесит, и еще подумал, зачем позвонил, глупо  получилось,  столько  лет
прошло.
   "Да нет, почему, приезжай", - наконец ответила она, но невнятно  так,
а может быть, с этого конца действительно было плохо слышно.
   "Ну, хорошо, - сказал я, - завтра закажу билет. Прилечу недели  через
три. Прилечу, позвоню".
   Опять молчание, как будто не расслышала.
   "Нет, - ответила она наконец, - приезжай завтра". Я даже присвистнул.
   "Куда это я полечу, - говорю, - да и где я билет на  завтра  достану?
Наверняка билетов нет, лето, самый сезон, заранее заказывать надо".
   Она опять молчала, а потом говорит:
   "Дай адрес, я пришлю телеграмму, по которой тебе билет дадут".
   Я ничего не понял, но адрес продиктовал.
   "Хорошо, - сказала она. Так ты завтра прилетишь?"
   "Ну, если билет достану, прилечу", - пообещал я.
   "Я буду тебя встречать в аэропорту", -  услышал  я,  и  она  повесила
трубку.
   Назавтра я пошел на телеграф и получил телеграмму. Я отошел в сторону
от окошка, распечатал, прочитал и не понял сразу, что за идиотская шутка
такая! Ты будешь смеяться, старик. Знаешь,  что  было  в  телеграмме?  -
Вейнер пожал плечами. - Там был такой текст: "Любовь трагически погибла.
Срочно прилетай!"
   Говорю тебе, я ни хрена не понял, при чем здесь "любовь".  Понимаешь,
до меня сразу не дошло, что "Любовь" - это еще и женское имя, и  вообще,
что телеграмма может восприниматься как извещение о смерти. А значит,  и
билет, возможно, дадут. И еще я не  понял,  какая  любовь  погибла,  та,
которая  ко  мне  или  которая  к  ее  лондонскому   мужу.   Билет   мне
действительно выдали, правда,  пришлось  скорчить  скорбное  лицо,  пока
стоял перед окошком кассы. Ну, в общем, крайне смешная история.
   Я  прилетел  в  Лондон  днем,  она  меня  встречала  и,  знаешь,  что
интересно, она совсем не изменилась. Я ожидал увидеть ее постаревшей,  а
оказалось наоборот, она стала  куда  как  лучше.  Спустя  семь  лет  она
выглядела моложе, чем тогда, когда ей было двадцать восемь.
   Она была хорошо  одета,  дорого  и  со  вкусом,  машину  водила  тоже
дорогую, вообще, в ней появилась деловитость, она и со  мной  вела  себя
так, как будто я являлся частью ее дела. Это все ваш меркантильный мир -
английский, немецкий, западный, короче, нагнетает так.
   "Куда мы едем?" - спросил я.
   "Я сняла номер в гостинице", - ответила  она  и  посмотрела  на  меня
своим долгим, молчаливым взглядом.
   "Смешная телеграмма, вернее, текст смешной, - вспомнил я. - Я  думал,
меня засмеют. Так кто трагически погиб? Чья любовь и к кому?"
   "Это мы скоро поймем", - она улыбнулась.
   Мы приехали в гостиницу, номер был двухкомнатный, но я,  как  ты  сам
понимаешь, особенно его не разглядывал.
   Что тебе сказать, старик, она стала лучше, значительно лучше, столько
страсти и изощренности, знаешь,  такой  самоотверженной  изощренности  я
давно не встречал. Конечно, это был полный кайф, но  подспудная  обидная
мысль не оставляла меня - она была наделена совсем  не  моим  опытом,  а
чьим-то чужим. Это было очевидно.
   "Конечно, - думал я, - она жила не одна все эти годы. Конечно,  я  не
могу от нее ничего требовать". - Но все равно, рассуждай не рассуждай, а
осадок накапливался.
   Было уже часов десять вечера, когда она  встала  с  постели  и  стала
одеваться. Я совершенно не ожидал, я думал она останется,  я  ничего  не
спрашивал про ее личную жизнь, про мужа, не до того было.  Но,  когда  я
понял, что она собирается уходить, я был ошарашен, честное  слово  -  не
мог поверить. "Я завтра приду днем, около часа, позавтракай без меня,  -
предупредила она, надевая туфли. -  Все  оплачено,  номер,  завтрак,  не
беспокойся".
   Я лежал, простыня прикрывала меня только по пояс,  я  приподнялся  на
локте, закурил. Я не знал, понимает ли она,  что  говорит.  Видишь,  все
поменялось: раньше я был с деньгами, раньше  я  приходил,  когда  хотел,
раньше она ждала, а сейчас все стало наоборот. Теперь я  должен  был  ее
ждать, фак, я курил и так хреново себя чувствовал,  альфонсом  каким-то.
Честное слово, это было унизительно.
   "Слушай, - сказал я, - а чего это ты уходишь? Ты как бы меня звала, я
как бы к тебе прилетел!"
   Она сидела ко мне спиной почти полностью одетая, но тут повернулась и
опять долго, тягуче посмотрела. Черт, все же было что-то в  ее  взгляде,
он правда вбирал в себя.
   "Ты ведь приехал на время, - сказала она наконец, - а я здесь живу, у
меня здесь жизнь, понимаешь. - Она встала,  она  была  готова  уйти,  ей
оставалось только взять свою сумочку. - Я уже оставалась один раз.  Один
раз я уже все поломала, а что я получила взамен? Две недели?! Ладно,  ни
к чему этот разговор,  -  сказала  она,  потом  подошла,  наклонилась  и
поцеловала в губы, на ходу так, по-деловому. - Я буду завтра в  час".  И
ушла.
   Зря она меня поцеловала, не нужно было. Я лежал и все  сопротивлялось
во мне.
   "Зачем я приехал сюда? - думал я. - Подумаешь, тридцать пя