ни опомниться и прийти в себя.
   Я постаралась унять дрожь в руках, медленно по  миллиметрам  вставила
ключ в замок и так же медленно  повернула  его.  Он  легко  поддался,  я
приоткрыла дверь и проскользнула в коридор. Усилие, которое я  совершила
над собой секунду назад,  исчерпало  мои  силы,  голова  опять  поплыла,
помутилась, может быть, от слабого запаха женских духов, долетевшего  до
меня. Я не видела ее лица, только изящное, чувственно  выгнутое  тело  с
плавными формами. Она сидела на полу у дивана, у ног Дино, и говорила, я
не могла разобрать слов, черный свитер отчетливо вырисовывал ее  высокую
грудь, во  всей  ее  позе  присутствовало  что-то  кошачье,  грациозное,
податливое. Дино сидел на диване, из коридора была видна только его рука
с листом бумаги, я слышала его голос, потом он сбился, возникла пауза, а
затем он начал говорить снова. Тихо, приглушенно.
   Наверное, мне следовало постоять, вслушаться в их разговор, и  ничего
бы не случилось. Я потом часто спрашивала себя: отчего я не выждала?  Но
это было после, потом. А тогда я  шагнула  вперед  в  приглушенный  свет
комнаты, он легко размыл все формы, этот неясный свет, я  видела  только
лихорадочное мелькание  предметов:  стол  с  двумя  зажженными  свечами,
бутылку вина, вазу с фруктами, деревянный поднос с  нарезанными  сырами,
между кусками лежал специальный сырный  нож,  короткий,  с  раздвоенным,
загнутым на конце лезвием. Я сама купила его когда-то.
   Потом проступили  обрывки  возгласов,  женский,  мужской,  .  осколки
неловких движений. Кто-то вскочил, я не различила кто,  все  слилось,  и
сделал несколько шагов ко мне, потом от меня, я поняла, назад к  дивану,
я видела  его  тяжелые  округлые  тени.  Наверное,  я  что-то  говорила,
кричала, иначе откуда взялись брызги, а потом  резануло  в  руке,  очень
сильно, и я тут же почувствовала, что правая ладонь тоже  стала  мокрой.
Очертания дивана надвигались, а тень, красивая мужская тень,  скользнула
за него, и на  секунду  мой  забитый  рваными  звуками  слух  разорвался
пронзительным сорванным криком. В нем был ужас, в этом крике.
   - Жаклин, - кричал мужской голос. - Что ты  делаешь,  Жаклин?!  Стой!
Стой!
   Он звучал только секунду, этот истошный крик, потому что  я  ринулась
вперед, колени уперлись в мягкое, оно поддалось, но лишь немного, и  мне
ничего не оставалось, как выгнуться и взмахнуть рукой, той, которая была
покрыта влагой. Что-то задержало ее, но только  на  мгновение,  а  потом
мягко,  послушно  пропустило  внутрь.  Я  опять  услышала  крик,  теперь
женский, и отдернула руку, и ударила ею снова в эту  податливую  мякоть,
еще сильнее, и она уже  не  сопротивлялась,  сразу  покорно  раздавшись.
Рука, инстинктивно устремившись назад, застыла на  полдороги,  все  подо
мной подломилось, подогнулось и на секунду поменялось местами,  и  разом
ушло в никуда.
   Потом сильная резь в голове, как будто я пытаюсь вернуться,  но  меня
не пускают, и надо пробиваться, и от этого больно, и  сразу  пронзающий,
неприятный запах, он проникал в самый  мозг,  тяжело  орудуя  там,  и  я
открыла  глаза.  Девушка  с  приятным  миловидным  лицом,   склонившись,
похлопывала меня по щекам, в  ее  движениях  не  было  агрессии,  скорее
забота.
   - Она очнулась, - крикнула девушка в сторону.
   Надо мной возникло другое лицо, незнакомое мне,  хотя  в  нем  смутно
проступало едва уловимое напоминание. Нечеткое,  издалека,  из  глубины.
Что-то забытое, невероятно  забытое.  Но  что?..  Я  попыталась  напрячь
взгляд, и черты  разгладились,  совсем  чуть-чуть,  но  этого  оказалось
достаточно. Я узнала Дино, его лицо, искаженное  от  страха,  смертельно
бледное, с расширенными, полными ужаса глазами.
   - Джеки, ты что, ты как... ты жива...?!!!
   Я молчала, я смотрела на него и пыталась понять,  что  же  произошло,
почему я здесь, почему я лежу, и кто эта милая девушка? Мне  показалось,
я ее видела прежде.
   - Позвони в больницу, отмени вызов, - сказала она Дино, и тот закивал
головой и даже проговорил "да, да", но  так  и  не  сдвинулся  с  места.
Вместо этого он снова спросил:
   - Ты как, Джеки?
   Я не знала, что ответить, и поднесла руку к глазам, отгораживаясь  от
навязчиво рассматривающих взглядов, но она была влажная, моя рука,  и  я
увидела кровь, много крови. И тут я все вспомнила. Я оперлась локтем  на
пол и приподняла голову. Я лежала рядом с диваном, его спинка  у  самого
верха была вспорота, из дырки выбивались лохмотья поролона, а рядом  был
воткнут нож, тот самый сырный нож, который я когда-то купила.
   - Ничего страшного, - Дино перехватил мой взгляд, -  это  всего  лишь
диван. Подумаешь, разрезан, ничего, починим или новый купим. Лучше новый
купим. - Он кивал головой, как будто это решение являлось самым  главным
сейчас, но мне казалось, что его трясет.
   - Я тебя поранила? - спросила я едва пробившимся голосом.
   - Нет, нет, только диван. До меня ты не достала, не дотянулась  через
диван. Так что все в порядке. Я в порядке. Ты как?
   Теперь я отчетливо видела, что Дино трясется.
   - Откуда тогда кровь? - спросила я, снова поднося руку к глазам.
   - Это ты поранила руку.. ножом... он острый, для сыра.
   - А, - сказала я понимающе.
   - Мы сейчас перевяжем, - спохватилась девушка. -  Где  у  тебя  бинт,
Дино? - Она произнесла его имя настолько по-свойски, что  тяжелая  волна
вновь всколыхнулась во мне. Но у меня больше не было сил.
   - Кто она? - спросила я, указывая кивком на девушку.
   - Джина? Ты же знаешь Джину, вы встречались, у нас в театре, ну...  -
Он развел руками, как бы помогая мне вспомнить. И я вспомнила.
   - Да, конечно. А что она здесь делает? - спросила я,  голова  немного
начала проясняться.
   - Мы репетировали. Новая постановка, ну, ты знаешь, новая  постановка
Альфреда, у меня там роль, я же тебе рассказывал, и у Джины тоже,  и  мы
репетировали.
   - А телефон? Почему ты не подходил к телефону, я  звонила,  никто  не
отвечал.
   - Я его отключил. Я всегда отключаю телефон, когда репетирую,  ты  же
знаешь.
   - Да, - я кивнула, я знала. - А почему она сидела у тебя в ногах?
   - Это в пьесе так. Там женщина сидит на полу, а  мужчина  на  диване,
они пара, ну понимаешь, они пьют вино и  выясняют  отношения.  Пьеса  об
этом, на, почитай.
   Дино протянул руку и взял с дивана несколько листов. Я посмотрела, на
них были напечатаны слова.
   - Да, - сказала я, садясь, на полу, - я знаю, ты говорил, я забыла.
   - Ну вот, они пьют вино, по пьесе так, и...
   - Да, вино, - перебила я его, посмотрев на бутылку,  она  была  почти
полная. - Я ведь могла тебя убить! - вдруг догадалась я.  -  Если  бы  я
дотянулась, я бы убила тебя! - Эта простая мысль  поразила  меня  и  мне
стало страшно, очень страшно. Теперь я поняла, почему Дино такой бледный
и почему его бьет дрожь.
   - Нет, - пробормотал он, - ты  всего  лишь  диван  разрезала.  Ничего
страшного, только диван.
   Утром я позвонила в университет и сказала, что заболела. Я  пролежала
у Дино три дня, приходя в себя, понимая, что  перешла  грань.  Мне  было
страшно  за  себя,  за  то,  что  я  потеряла  контроль,  что  впала   в
беспамятство,  как  это  называется,  состояние  аффекта,  что   ли.   Я
неожиданно поняла, что сама не знаю себя  до  конца,  не  знаю,  на  что
способна. Подумав, я решила, что нам надо съезжаться.  Я  сказала  Дино,
что, если мы не будем жить вместе, я сойду с ума. И мы съехались.
   Но все-таки это происшествие так до конца и не  отпустило  меня.  Оно
иногда возвращалось ко мне по ночам в диких снах, где Дино был  сразу  с
несколькими женщинами, моложе и лучше, чем я. Я  смотрю  со  стороны,  и
видела, что все пропитано извращениями, такими взвинченными, о которых я
и не подозревала. Я просыпалась от боли, от своего же стона, испуганная,
в испарине, не совсем понимая, где я. Я кричала, что он подонок, что  он
изменяет мне, я даже била его еще сонного, не понимающего, что я  просто
перепутала сон с жизнью. А потом, видя, что меня нельзя успокоить,  Дино
накатывался на меня, и я, чувствуя его везде, пыталась  вывернуться,  но
была так придавлена, что не получалось, и затихала, и приходила в себя.
   Это происшествие было единственным, о котором я  не  написала  Стиву.
Конечно, Дино не знал о переписке, как и вообще о  Стиве,  он  бы  точно
тронулся, как, наверное, сошла бы с ума я, узнав о его  прежних  связях.
Но он не знал, и мы были счастливы. Счастье ведь всегда принимается  как
должное, как естественное течение жизни, как то, что и  так  полагается.
Эта ошибка часто приводит к  потерям;  за  счастье  надо  держаться,  не
отпускать. Но этого я в то время не знала.
   Я вспоминаю нашу поездку на юг, в деревню, расположенную недалеко  от
Рима. Она  и  запомнилась  мне  потому,  что  я  была  тогда  абсолютно,
безоговорочно счастлива.  Их  театр  выступал  с  гастролями,  и  труппа
расположилась за городом,  на  вилле,  стоящей  на  холме.  Здание  было
старым, шестнад-цатого-семнадцатого века, настоящий замок с воротами, со
стенами в бойницах, конечно переделанный и обустроенный,  но  все  равно
почти не правдоподобный.
   Я давно не отпускала Дино одного, а тут поездка  на  несколько  дней.
Конечно, и речи не было,  чтобы  он  поехал  один.  Я  уже  больше  года
работала в университете, читала лекции первокурсникам, но все же  смогла
выкроить пару дней, сказав, что сделаю наброски средневековой гостиницы.
У Дино был небольшой спортивный "альфа-ромео" с откидным  верхом,  и  мы
ехали по извилистой, почти без обочин дороге, то  поднимаясь  вверх,  то
плавно опускаясь вниз.
   - Знаешь, - сказала я, жмурясь не то от солнца, не то от  радости,  -
знаешь, я не понимаю, почему вы, итальянцы, умираете.
   Дино посмотрел на меня, он привык к моим странным, как ему  казалось,
причудливым отступлениям. Поначалу он удивлялся, а потом привык.  Вот  и
сейчас он посмотрел, чтобы понять, серьезно ли  я,  но  я  сама  еще  не
знала.
   - Да, да, вы не должны стареть, вы должны жить вечно. - Я  помолчала,
мне было так хорошо, что даже лень было говорить. - Смотри, как  чудесно
вокруг. Видишь эти бутафорские, почти картинные холмы, если  вглядеться,
они ограничивают перспективу. Ведь кажется, что горизонта нет, нет дали,
нет пространства.  И  еще  нет  движения,  природа  недвижима.  Подожди,
остановись, я хочу почувствовать отсутствие движения.
   Он опять не понял, серьезно ли я. Я положила ему ладонь на запястье и
ласково провела, раздвигая почти бронзовые волосы на  сильной  загорелой
руке. Я смотрела на противоестественное несовпадение моей ладони  и  его
руки, и опять, в который раз жалела,  что  не  стала  художником.  Узкие
пальцы с чуть удлиненными  ногтями  так  откровенно  выделялись  на  его
широком запястье, как будто они принадлежали другой космической системе.
Но именно в этой разящей  несхожести  рождалась  гармония,  естественное
дополнение, создавалось единое целое. Они были красивы сами  по  себе  и
его рука, и мои пальцы, но только слившись, они стали красивы настолько,
что я пожалела, что не смогу  их  нарисовать.  Как  хотела  бы  и,  как,
наверное, могла бы прежде, так уже не нарисую.
   - Подожди, остановись, - повторила я. -  Давай  не  спешить.  Я  хочу
побыть с тобой, здесь так чудесно.
   Мы съехали  на  пыльную,  узкую,  только  в'ширину  машины,  обочину.
Понадобилось время, чтобы привыкнуть и к тишине выключенного мотора, и к
тишине сразу потерявшего выпуклость и упругость воздуха.  Казалось,  все
замерло вокруг, и я сказала:
   - Смотри, все замерло.
   Дино посмотрел на меня, я была в легком, беззвучном, как этот  воздух
платье, через которое, я знала, я вся как бы проступала наружу. Он хотел
меня.
   - Нет, ты посмотри вокруг. - Я  тоже  хотела  его,  но,  может  быть,
сейчас чуть меньше, чем всегда. - Неужели  ты  не  понимаешь,  здесь  не
только нет пространства, здесь нет и времени.
   - Не понимаю, - сказал он.
   Я вздохнула, я не знала, как объяснить то, что даже без слов было так
очевидно.
   - Ну как же. Здесь нет  движения.  У  вас  тут  особое  небо,  особый
воздух, вообще другая материя. - Я посмотрела на него, он по-прежнему не
понимал. - Здесь даже небо не голубое, здесь вообще  нет  неба,  вернее,
есть, но оно начинается прямо отсюда.
   Я провела рукой, определяя границу неба.
   - Как тебе объяснить? Везде, в других местах, небо  недостижимо,  оно
где-то наверху, там, где голубизна. Но здесь оно  идет  тонкими  слоями,
оно словно нарезано, и голубизна начинается прямо  здесь,  от  нас,  она
всего лишь добавляет тени с каждым слоем.
   - Ты необычно говоришь. Я никогда не замечал, - он снова посмотрел на
меня и виновато улыбнулся, - и никогда не думал об этом.
   - Конечно, ты видишь все это  с  детства,  ты  привык,  потому  и  не
замечаешь. А воздух? Всюду чувствуешь воздух: дуновением,  прохладой.  А
здесь его нет, он застыл, не докучает, его просто нет. Здесь вообще  нет
движения. В других местах полно движения, а здесь все замерло:  и  небо,
посмотри, даже облаков нет, и воздух, и природа застыла. Взгляни на  эти
эвкалипты. Ни один лист не шелохнется, они  застыли,  как  и  воздух.  И
холмы застыли, и  даже  вот  там,  видишь,  вдалеке,  река,  она  только
светится, только отражает, но не  движется,  не  шевелится  даже.  Здесь
ничего не движется, как  вон  та  крепость  на  холме,  она  тоже  часть
застывшей природы.
   Дино продолжал смотреть на меня, и я чувствовала теперь не только его
желание, но и восторг, поклонение. Я чувствовала его любовь, я могла  бы
ее сейчас материализовать, сублимировать  из  его  взгляда  в  маленькую
изумрудную капельку, а потом ходить и показывать всем и  говорить:  "Вот
это и есть любовь".
   - А застывшая природа означает остановившееся время. Понимаешь? Здесь
остановилось время и остановилось пространство.  -  Мне  захотелось  его
ударить, ну почему он не понимал? - Знаешь, как у Дали,  у  него  всегда
время объединено с пространством. Понимаешь?
   - Понимаю, -  сказал  он.  -  Ты  говоришь,  что  природа  определяет
пространство,  а  пространство  связано  со  временем,  и  если  застыла
природа, то и время остановилось. Правильно?
   - Ты умница. - Я удивилась, как легко он построил цепочку. - Все  так
и  есть,  время  здесь  остановилось.  Посмотри,  эти  холмы,  они  ведь
действительно не имеют перспективы, дальние так же хорошо различимы, как
и ближние. - Я запнулась. -  Я  в  детстве  прочла  где-то:  "По  холмам
рассыпались  легионы  Суллы"  или  не  Суллы,  а  кого-то  еще,  Помпея,
например. Видишь, в этих холмах ничего не изменилось, вообще  ничего,  и
потому и время  не  изменилось,  и  сейчас  из-за  них  могут  появиться
рассыпанные легионы. Понимаешь? Дино пожал плечами. Я  снова  посмотрела
на  свою  ладонь,  она   так   и   лежала   на   его   руке.   Они   так
скульптурно-рельефно выделялись одна на другой, что  я  не  выдержала  и
потянула к себе и приблизила его глаза, влажные, пропускающие внутрь.
   - Мы тоже часть этой природы, ты и я. Мы неотделимы друг от друга,  а
природа неотрывна от нас.  Мы  единое  целое.  Нас  нельзя  разъединять,
потому что тогда распадется красота и весь мир, который на ней держится.
Если мы потеряем друг  друга,  то  все  вокруг  рухнет  вместе  с  нами,
лишившись основы. Мы все погибнем.
   - Да, - произнес Дино совсем близкими губами.
   - Мы всегда должны быть вместе,  чтобы  спасти  красоту,  спасти  нас
самих. - И перед тем как встретить его губы, я успела прошептать:
   - Я люблю тебя.
   "Знаешь, - писала я Стиву, - Дино  понимает  меня  совсем  иначе,  не
умом, как все остальные, а, скорее, чутьем, желанием, он  впитывает  мой
голос  через  поры  и  распознает  не  мозгом,  а   венами,   подкожными
рецепторами. Помнишь, ты говорил мне об  энергии,  что  важно  уметь  ее
улавливать. Так  вот,  Дино  настроен  на  меня,  он  мой  приемник,  он
распознает меня, мне кажется, по молекулам, по ворсинкам чувств. Когда я
поцеловала его тогда, в машине, я почувствовала, как вместе с губами,  с
дыханием я передаю ему жизнь. Потому что я нужна  ему,  как  жизнь,  без
меня он умрет, я знаю это. Но я никогда не позволю ему умереть, ведь без
него я сама не смогу существовать".
   "Конечно, он же артист, - отвечал Стив,  -  он  живет  чувством,  оно
развито у него, как у спортсмена натренированы мышцы. Может быть,  ты  и
любишь его оттого, что он чувствует и впитывает тебя так, как другие  не
умеют.
   И как верна твоя догадка, что время в Италии  остановилось.  Странно,
что итальянцы сами не пришли к этому. Потому и  стареют.  Ведь  если  не
знать  секрета,  то  и  секрета  нет.  Только  у  тебя,  любимая,   есть
возможность задержаться вместе со временем, потому что только ты  смогла
разгадать эту загадку.  Может  быть,  мы  встретимся  в  будущем,  и  я,
поверженный временем, с измененными старческими чертами, буду  почти  не
узнан тобой, еще более молодой и красивой. Потому  что  время,  входя  и
оставаясь в тебе, только украсит тебя. Я тогда взмолюсь о любви, и ты не
сможешь мне отказать. Ведь правда, не сможешь?"
   Мы приехали на виллу к вечеру. Народ был уже тепленький и разморенный
от безделья, красоты и от вина, конечно, тоже. Человек двадцать сидели у
бассейна, вдоль каменной ограды, откуда простирался вид  на  проселочную
дорогу,  проходящую  между  крючковатыми  виноградными   посадками,   на
каменную деревушку с едва виднеющимися  булыжными  улицами,  вообще,  на
безмятежное и тоже слегка  разморенное  раздолье.  Вдоль  ограды  стояли
легкие летние столики с вазами, наполненными уже порядком  искромсанными
гроздьями винограда. Рядом, тоже изрядно изрезанные, лежали плашмя круги
сыров вперемешку с другой едой и,  конечно,  возвышались  бутылки  вина,
красного, белого, разного. Если  бы  не  полосатые  матерчатые  зонтики,
распустившиеся над столом, то к отделяющимся от нектарных фруктов  осам,
и как бы в раздумье:  "а  не'  вернуться  ли?",  замирающим  в  воздухе,
прибавились бы щупальца еще высокого, теплого солнца. Нет,  подумала  я,
"щупальца" не правильное слово, хищное, а здесь хищного быть  не  может.
Здесь даже осы не хищные, они тоже размякли и раздобрели в этой колыбели
нежности.
   Рядом со  столиками  стояло  несколько  плетеных  кресел,  на  многих
сидели, другие были разбросаны по лужайке. Она  была  заполнена  людьми,
часть расположилась прямо на траве, часть сидела на ограде, остужая себя
прохладой камня. Отовсюду раздавались шум, разговоры, смех.
   Когда мы появились, в позах женщин, я заметила, возникло  напряжение,
непроизвольное, конечно, скорее инстинкт. Я крепче сжала руку Дино, он и
здесь выделялся сильной, мужской красотой, но не  грубой,  а,  наоборот,
тонко очерченной. Впрочем, на меня смотрели не  меньше,  я  даже  спиной
чувствовала мужские в упор расстреливающие взгляды.
   Дино, кажется, не замечал ничего, мне даже стало  интересно,  вправду
ли  не  замечает,  и  я  тихонько  толкнула  его  локтем,  и,  когда  он
наклонился, обвила его шею рукой и прошептала, хотя  нас  никто  не  мог
услышать:
   - Посмотри, только незаметно. Нет, сейчас не оборачивайся,  посмотри,
как на тебя вон та блондинка смотрит, крашеная, в  короткой  юбке.  Вон,
сзади сидит.
   Дино обернулся, как бы  случайно  скользя  взглядом,  и  та,  хотя  и
говорила с кем-то, взгляд его поймала и ответила. Но  он  не  заметил  и
пожал плечами.
   - Нет, - сказал он, - тебе показалось. Я даже не знаю  ее.  Он  снова
пожал плечами, и я подумала, слава Богу, он настроен только на меня,  ни
на кого больше. И поверила ему.
   Мы подошли к столу, я, например, страшно проголодалась, и мы  немного
помародерствовали, но потом нас  окликнули  и  затянули  в  разговор.  Я
улыбнулась Альфреду, сидящему в кресле у ограды, и он тоже кивнул нам  в
ответ, даже помахал рукой. Потом у самого края лужайки, где уже не  было
ограждающего каменного забора, над почти  обрывным  спу