ть, мне еще
рано жить на содержании". Я встал, принял душ, вещей  у  меня  почти  не
было, так, дорожная сумка, и спустился вниз.
   "Сколько  с  меня  за  номер?"  -  спросил  я.  Девушка,   достаточно
симпатичная,  насколько  англичанки  вообще  могут  быть   симпатичными,
пощелкала компьютером и сказала, что номер оплачен.
   "Это неважно, - отрезал я, - я плачу за сегодняшний день.  Сколько  с
меня? А тому, кто уже заплатил, вы вернете  деньги.  Хорошо?"  Она  была
крайне удивлена, наверное, такого она еще не видывала в своем Английском
королевстве.  В  конце  концов  барышня  назвала  такую  цифру,  что   я
прибалдел, я  знал,  что,  факинг,  Лондон  город  дорогой  и  гостиница
дорогая, но не настолько же! Но я заплатил, оставшись почти без денег, и
ушел, знаешь, старик, в ночь, в никуда, так,  как  я  в  общем-то  люблю
уходить.
   Той же ночью я пересек канал, оказался во  Франции,  а  потом,  когда
пехом, когда автостопом пересек пол-Европы. Где только и с кем только не
жил; два месяца добирался. Вот такое приключение! Ну а потом  приехал  в
Берлин, здесь друзья, ты, например, да и помнят меня еще, как-никак. Вот
так и прижился в результате.
   - Так ты ее с тех пор ни разу не видел? - спросил Вейнер.
   - Не-а, - ответил Стоев. - Не видел, не слышал, ни  разу  не  звонил.
Совершенно забыл про нее, честно говоря. Вспомнил только,  когда  увидел
со сцены в Турции. По-моему, она была, я почти уверен.
   - Не жалко? - снова спросил Вейнер.
   - Чего? Ее?
   - Да, ее. Она ведь любила тебя.
   - Нет, - Стоев покачал головой,  как  бы  подтверждая,  -  не  жалко.
Впрочем, знаешь, что интересно во всей этой истории?  Она  прошла  через
меня пластами, знаешь, такими археологическими  срезами.  Видишь,  когда
нам было по восемнадцать - первый срез, второй - когда нам двадцать два,
потом двадцать восемь, тридцать пять. И каждый раз между  этими  срезами
солидный промежуток, и каждый раз это  была  другая,  новая  женщина.  В
постели другая, в поведении, в отношении ко мне, даже  интонации  голоса
менялись. Вот я тебе рассказывал, и всякий раз она следующая зачеркивала
себя предыдущую. И получается, как будто много женщин, а не одна, как на
самом деле. А все оттого, что она не плавно,  а  именно  срезами  передо
мной, одна, другая, третья, четвертая; а их уже никого нет,  ни  первой,
ни второй. Даже последней не существует, ведь много лет  прошло,  и  та,
сегодняшняя, наверняка совсем другая женщина. Она и сама о тех  прежних,
о которых я рассказывал, верно, не помнит. И получается, что  только  во
мне они и остались Я единственный их хранитель. Странно, да?
   Знаешь, вот это обидно, - Стоев наклонился вперед,  -  что  память  в
общем-то хреновый инструмент.  Несовершенный,  неудачный  инструмент,  а
только ведь она соединяет нас с прошлым. Вот если  бы  память  позволяла
чувствовать, если бы  она  была  наделена  осязанием,  слухом,  зрением,
обонянием, мы тогда могли бы все прожить заново. Понимаешь?
   Вейнер провел салфеткой по лбу, его вдруг пробила испарина. А еще  он
почувствовал сильное волнение.
   -  Правда  обидно,  -  вздохнул  Стоев,  -  вот  вспомнил  все   это,
рассказывая, и как теплой волной  окатило,  и  обидно,  что  нельзя  все
заново прожить. Ну да ладно, - он посмотрел на пустой коньячный бокал, -
будем жить будущим, ведь все только начинается, старик! - Стоев  подался
еще больше вперед и хлопнул Вейнера по плечу. - Ну чего,  созвонимся?  Я
еще месяц в городе, а потом отвалю со  своей  длинноногой  свитой  денег
подзаработать.
   Вейнер кивнул, ему было трудно говорить.
   На улице ему стало жарко, и он расстегнул плащ, он  шел,  смотря  под
ноги отрешенным взглядом.
   "Как же так, - думал Вейнер, - как могло получиться,  что  Стоев  так
легко догадался, экспромтом, на лету? А  он,  Вейнер,  ученый,  гордость
университета, думал, много думал и не нашел.  А  ведь  как  просто,  как
изумительно просто! Память, наделенная органами  чувств.  По  сути,  это
есть  создание  новой  реальности,  потому  что  -  и   это   простейшая
философcкая догма - объективная реальность определяется органами чувств.
Это, иными словами, машина времени, уводящая нас в прошлое. Не  провода,
не микросхемы, как писали фантасты, а, допустим, таблетка; проглотил - и
все, о чем вспоминаешь, происходит заново, словно наяву. Ты все  видишь,
слышишь,  осязаешь,  обоняешь,  ты  все  чувствуешь,  а  значит,  заново
проживаешь свое прошлое. Как же все  просто,  изумительно  просто,  и  в
общем-то вполне реализуемо. - Он кивнул головой.  -  Да,  да,  наверняка
возможно. Это будет настоящий прорыв  -  заново  проживать  свою  жизнь,
детство, сидеть у мамы на коленях, видеть ее улыбку,  чувствовать  руки.
Да, мама", - подумал Вейнер, и  ему  показалось,  что  он  услышал  свой
голос.
   Стоев и Вейнер не встречались месяцев шесть, а то и более. Стоев  был
в нескончаемых разъездах, концерты на курортах Средиземноморья оказались
крайне плодотворными, в материальном смысле, конечно. Вейнер звонил  ему
пару  раз,  но  натыкался  на  автоответчик,  и  когда   Стоев   наконец
перезвонил, голос Вейнера звучал немного взволнованно.
   - Ты можешь приехать ко мне в лабораторию? - спросил он с ходу и,  не
дожидаясь ответа, тут же добавил:
   - Сегодня, сейчас, да, да, прямо сейчас.
   - А что случилось? - поинтересовался Стоев.  Он  проснулся  поздно  и
сейчас стоял на кухне у окна, смотря на улицу, на идущих из школы детей.
Он попивал молоко из длинного, узкого фужера и с удовольствием  наблюдал
за резвящимися школьниками; у многих за плечами висели ранцы, и  поэтому
они бегали со строго выпрямленными спинами, по-балетному изящно.
   - Случилось, - торопливо ответил Вейнер, - приезжай, случилось.
   - Хорошее хотя бы? - снова спросил Стоев, не скрывая ленцы в голосе.
   В ответ он услышал короткий смешок Вейнера:
   - Он еще спрашивает? Еще какое! Ты даже не поверишь, что произошло!
   -  Ты  что,  жене  изменил,  что  ли?  -  предположил   Стоев   самое
невозможное. - Ладно, сейчас приеду, расскажешь. - И он повесил трубку.
   Вейнер поджидал Стоева в холле и тут же повел в свой кабинет.  Не  то
чтобы он  выглядел  возбужденным,  нет  -  просто  не  свойственная  ему
неловкая торопливость проскальзывала в его движениях.
   - Ну что приключилось? - спросил Стоев, когда они вошли, но Вейнер не
спешил и сначала усадил Стоева, а потом и сам уселся  с  другой  стороны
массивного кабинетного стола.
   - Приключилась одна очень даже существенная вещь, к  которой  мы  оба
имеем весьма непосредственное отношение, - начал он,  стараясь  говорить
размеренно.
   - Я знаю, - перебил его Стоев, - ты записался в мою детскую  балетную
студию. Не волнуйся, тебе обязательно выдадут пелерину. Ты будешь в  ней
очаровательным.
   Вейнер пропустил шутку мимо ушей.
   - Помнишь, - продолжил он, - когда мы  встречались  прошлый  раз,  ты
высказал мысль, ну, как  сказать,  что  можно  использовать  память  как
аналог машины времени,  если  наделить  ее,  то  бишь  память,  органами
чувств.
   - Ну, может быть, - бросил Стоев. - Мало ли что я говорю порой.
   - Так вот, я долго думал над этим потом, после нашего разговора.  Ну,
действительно, что такое реальность, как не то, что мы  ощущаем:  видим,
слышим, осязаем, обоняем, пробуем на вкус? И если научить  память  всему
этому, то, естественно, можно будет возвращаться в свое прошлое и как бы
заново жить в нем. В общем, я последние месяцы занимался этой проблемой.
   - Какой проблемой? - не до конца понял Стоев.
   - Как какой? Созданием препарата, который  наделяет  память  органами
чувств. Я не знаю, в курсе ли ты,  но  последние  годы  я  участвовал  в
разработке антидепрессионных лекарств, и  этот  препарат  мог  бы  также
найти применение и в этой сфере. Видишь ли, люди, страдающие депрессией,
могли бы заново переживать свое  детство,  молодость,  а  психоаналитики
могли бы подправлять что-то. Ну, в  общем,  это  сейчас  не  важно...  -
Вейнер замялся, не зная, как продолжить,  -...  важно,  что  в  итоге  я
создал препарат. Последний месяц мы стали тестировать его на  пациентах.
И знаешь, каков результат? Он действует.
   Вейнер встал и обошел стол, присел на краешек.
   - Я не знаю, осознаешь ли  ты  все  последствия  этого  открытия,  но
поверь мне - они грандиозны. Все,  что  угодно,  вплоть  до  Нобелевской
премии. Это переворот, в науке, в медицине, вообще в повседневной  жизни
человечества. Я даже боюсь произносить слова, которые хочу произносить.
   Стоев слушал молча, но с интересом. Он и  предположить  не  мог,  что
случайно оброненная им мысль приведет к такому результату.
   - Ну и последнее, самое важное, для тебя и  для  нас...  -  продолжил
Вейнер. - Я сделал тебя моим соавтором. Я знаю, это  покажется  странным
для некоторых  моих  коллег,  ты  ведь  к  науке  отношения  не  имеешь,
формально говоря, но мне плевать, пусть удивляются. Твоя мысль дала  мне
толчок, и так будет честно. Ты должен быть соавтором.
   - Спасибо, - согласился Стоев, он хотел бы пошутить, но не знал  как.
- Спасибо, - вместо этого повторил он, - это благородно, старик, я  тебя
всегда уважал за это, за благородство.
   Они помолчали, потом Стоев спросил:
   - Ну и как выглядит твой препарат?
   - Это простая таблетка, время действия около двух часов,  хотя  можно
создавать различные дозировки. Вот и все.
   - И что пациенты? - снова спросил Стоев.
   - Препарат работает весьма  эффективно.  Пациенты  проживают  отрезок
своего прошлого - один, например, все время ест пирог, который  готовила
бабушка. Бабушка давно умерла, конечно.
   - Он не толстеет, от пирога-то? - бросил Стоев, и Вейнер засмеялся.
   - Это мне в голову не приходило, надо проверить. Ну а если  серьезно,
все это вызывает у пациентов массу положительных эмоций,  что  позитивно
сказывается на здоровье. - Вейнер на мгновение замешкался. - У меня  все
же есть небольшое  опасение.  Я  боюсь,  что  у  части  пациентов  может
развиться зависимость от препарата типа  наркотической.  Я  предполагаю,
что не у многих, у процентов  шести-восьми.  В  любом  случае  мы  будем
проверять, испытания только начались.
   Вейнер замолчал, он поймал на себе взгляд Стоева. В  нем  был  хитрый
прищур, в этом взгляде.
   - Дай таблетку-то, - сказал  Стоев  интонацией,  далекой  от  простой
просьбы.
   Вейнер не понял перехода и потому сразу не ответил. Когда  же  понял,
отрицательно покачал головой.
   - Ладно тебе, старик, - повторил Стоев. - Кончай, давай  таблетку,  я
тебе потом все свои ощущения перескажу, для науки ничего не жалко.
   - Нет, я не могу, - начал было Вейнер.  -  Я  не  имею  права  давать
препарат посторонним.
   Стоев улыбнулся.
   - Какой же я посторонний? Я ведь соавтор, правильно?
   - Да, да конечно, - тут же поправился Вейнер. Ему  стало  неловко  за
"постороннего". Он снял очки, протер, снова надел.
   - Ну, да, - сказал он, - наверное, я могу ввести тебя в исследование,
что-нибудь типа одноразового тестирования. Хорошо, но  потом  ты  должен
будешь  заполнить   все   анкеты   и   поговорить   с   психоаналитиком.
Договорились?
   - Валяй, валяй, - согласился Стоев, глядя, как Вейнер отпирает  сейф,
- конечно, поговорю.
   - Я тебе даю одну таблетку. Вот тебе формы, не забудь  заполнить  их.
На следующий день, как примешь таблетку, позвони, я  назначу  встречу  с
психоаналитиком. Ну и расскажешь, что ты там видел. - Вейнер улыбнулся.
   - Спасибо, старик. - Стоев поднялся с кресла, - искренне признателен.
Конечно, все поведаю, ничего не утаю. Я, правда, должен  завтра  уехать,
так что подожду с таблеткой до возвращения, чтобы кайфа себе не  ломать.
Но, как вернусь, тут же испытаю и сразу  тебя  извещу.  Лады?  -  Вейнер
кивнул. - Ну, давай, Вейнерчик, лапуля, долби этот, как его. А  я  тебе,
глядишь, еще идеек подкину. - Стоев направился к выходу, но задержался у
самой двери.
   - Слушай, - сказал он, - а ты сам принимал свой препарат?
   - Я? Зачем мне? - Вейнер опешил от такого вопроса.
   - Ну, как же, интересно ведь. И открытие свое испробовать и,  вообще,
интересно, как там, в прошлом.
   - Не знаю, - Вейнер задумался, - ты прав, наверное, интересно, но  не
уверен, надо ли мне...
   - Вечно ты не знаешь, - перебил его Стоев.  -  Скучный  ты  какой-то,
стариканище. Про женщин - "не знаю", про выпить тоже всегда  "не  знаю",
даже траву небось никогда не пробовал. Чего ты в жизни-то своей  знаешь?
Даже сейчас. Изобрел, сам говоришь, революционное, эмоции положительные,
людей уже пичкаешь, а все - "не знаю". Не уверен я в тебе как в ученом и
как в мужчине тоже не  уверен,  -  заключил  Стоев  с  улыбкой,  хлопнул
Вейнера  по  плечу  и,  сказав:  "Ну,  давай,  старик,  я  позвоню,  как
договорились", вышел из кабинета.
   - А может быть, он прав? - проговорил вслух  Вейнер,  -  может  быть,
было бы правильно попробовать, хотя бы с научной точки зрения.  Да  и  в
прошлом интересно оказаться, маму увидеть...  -  уже  неслышно  выдохнул
Вейнер, подходя к сейфу.
   Стоев вернулся в Берлин через две недели и на следующий день отключил
телефон, лег на диван и принял таблетку, запив ее минеральной водой.  Он
не провалился, а, скорее, ушел из одной реальности в  другую,  известную
только ему одному, а потом, очнувшись, так и  пролежал  остаток  дня  на
диване с открытыми глазами, думая  о  чем-то,  невнимательно  отслеживая
взглядом расплывчато шевелящиеся тени на сером от сумерок потолке.
   На следующий день он проснулся  рано,  не  спеша  выпил  по  утренней
привычке стакан молока, принял  душ,  побрился  и  позвонил  Вейнеру  на
работу. Однако секретарша сообщила, что герр доктор больше недели  болен
и на работу не ходит. Удивленный Стоев позвонил  Вейнеру  домой,  трубку
взяла жена, она тут же узнала Стоева и попросила его срочно приехать.
   "С мужем неладно, - проговорила  она  взволнованным  голосом,  -  уже
несколько дней. Он заперся у себя в кабинете и  не  выходит  оттуда.  Мы
оставляем еду перед дверью, ночью он ее забирает. Один раз, правда,  три
дня назад, он сказал, чтобы я связалась с вами и попросила  приехать.  У
него был странный голос... Я вам звонила, - она как бы извинялась, -  но
вас не оказалось  дома.  Приезжайте,  я  не  знаю,  что  делать.  -  Она
помолчала, а потом взмолилась:
   - Мне страшно!"
   Стоев ответил, что он выезжает прямо сейчас.
   Он постучал в дверь Вейнерова  кабинета,  назвал  свое  имя  и  снова
сказал: "Старик, это я, открой". Дверь  приоткрылась,  Стоев  зашел,  он
намеревался  произнести  заранее  приготовленную  шутку  про  наконец-то
познавшего  онанизм  старикана  Вейнера,  но  увидев   того,   судорожно
запирающего дверь на ключ, решил промолчать. "Да, - подумал он про себя,
- выглядит доктор херово".
   - Во что это ты, старик, влетел? - сказал он сочувственно.
   Вейнер не ответил, он подошел к Стоеву так  близко,  что  слышен  был
дурной запах, исходящий от  его  немытого  тела.  Болезненно  сузившиеся
воспаленные глаза пристально смотрели на Стоева, хотя тот был не уверен,
что Вейнер на самом деле видит его.
   - Мамочка, - вдруг проговорил Вейнер деланным, плаксивым голосом, - а
вот  и  Стоев.  Ты  ведь  помнишь  Стоева?  -  Он  замолчал,  как  будто
прислушиваясь, а потом радостно закивал головой. - Да, да, он недавно  в
Берлине, правильно, его пригласили в Дойче Оперу.  Помнишь,  я  говорил,
что он позвал нас на  балет,  в  театр,  он  там  будет  танцевать.  Ну,
конечно, пойдем.
   Он замолчал, потом снова заговорил, теперь в голосе звучали капризные
нотки.
   - Ну ладно, я сам решу, что мне надеть. Я отлично знаю, как одеваются
для театра, мама. Я уже не ребенок, мама, тебе  пора  привыкнуть,  я  на
втором курсе, и мне не нужна твоя опека.
   Потом он замолчал, а затем снова заговорил, как бы отвечая кому-то.
   - Ну, не надо, мама, неудобно все же при  Стоеве...  ну,  конечно,  я
знаю, что ты меня любишь... конечно, я тоже люблю тебя... только тебя...
ну, пожалуйста, не обижайся. Вот и чудно. Давай лучше,  мамочка,  Стоева
чаем поить. Угостим его тем вишневым вареньем, которое  мы  ели  сегодня
утром.
   Стоев стоял у двери и кусал ноготь на большом пальце,  не  зная,  что
делать. Затем он, так и не отрывая  руки  ото  рта,  проговорил  немного
хрипло:
   - Вейнер, мне нужны три таблетки.
   Лицо Вейнера напряглось, покраснело, глаза хаотично забегали.
   - Нет, -  заговорил  он  скороговоркой.  -  Мамочка,  я  ему  не  дам
таблеток.
   - Дай мне три  таблетки,  Вейнер,  -  проговорил  Стоев,  он  сам  не
поверил: неужели в его голосе угроза?
   - Но я не могу. Слышишь, мама, не проси  за  него,  благодаря  им  мы
снова вместе. А у  меня  их  всего  семь  осталось.  Я  не  могу  отдать
таблетки, потому что не могу без тебя.  Я  пытался  жить  без  тебя,  но
больше не могу, это невыносимо! Мамочка, не проси.  Ну  и  что,  что  он
милый, ну и что, что он пригласил нас в театр! Ну, не обижайся на  меня,
да, я знаю, что надо делиться, я ведь не маленький, мама, но таблетки...
Хочешь, я дам ему мой новый пиджак.  У  него  ведь  нет  пиджака,  мама,
хочешь, я подарю ему свой пиджак?
   - Мне нужны три таблетки, - сухо повторил Стоев.
   - Ты действительно так считаешь, мама? Да? Что я должен дать ему  эти
таблетки?  Ты  думаешь,  так  будет  правильно?  Хорошо,  если  ты   так
считаешь... - Вейнер подошел  к  секретеру  и,  едва  не  плача,  достал
маленькую коробочку.  -  Здесь  как  раз  три  таблетки,  -  сказал  он,
протягивая коробочку Стоеву. - Мама сказала, что я должен их тебе дать.
   - Спасибо, - сказал Стоев. - Чай я попью в следующий раз, сейчас  мне
надо идти. - Он повернул ключ в двери и, уже выходя, услышал  за  спиной
голос Вейнера:
   - Мамочка, ну и пускай он уходит, мы вдвоем посидим, попьем чай,  кто
нам еще нужен? - И Стоев захлопнул за собой дверь.
   - Что с ним? Как он? - схватила его за руку жена Вейнера.
   - Он придет в себя, не волнуйтесь, часов через восемь, десять, может,
чуть позже. А дальше я не знаю. Я  думаю,  он  стал  зависим  от  нового
лекарства. Он попал в  шесть  процентов.  В  общем-то,  это  можно  было
предвидеть.
   - Какие проценты? - спросила жена, она еще что-то хотела сказать,  но
Стоев спешил.
   - Я позвоню вашему мужу через два дня, когда  он  придет  в  себя,  -
бросил он у самого выхода.
   "А все же странно, - подумал он уже на улице, садясь в машину, -  как
причудливо в сознании Вейнера настоящее наложилось на прошлое. Он слышал
меня, понимал, о чем я  прошу,  но  слова  и  действия,  происходящие  в
настоящем, процеживались через его прошлое, смешиваясь с ним.  Надо  над
этим подумать, благо есть четыре часа".
   Стоев приехал в  аэропорт,  взял  билет  на  Лондон  и  через  два  с
половиной часа ловил такси уже с британскими  номерами.  Он  знал,  куда
ехать, адрес он узнал еще в Берлине, по телефону, пока ждал  посадку  на
ближайший рейс.
   Еще через сорок минут он позвонил в дверь.  Долго  не  открывали,  он
позвонил снова, уже не ожидая удачи, думая, что напрасно отпустил такси,
когда дверь открылась,  и  невысокая,  хрупкая  женщина  с  внимательным
взглядом, ничего не сказав,  посторонилась,  пропуская  его  внутрь.  Он
зашел в квартиру, огляделся,  оценил  уют  и  вкус  обстановки,  женщина
закрыла дверь, но так и осталась стоять, не двигаясь.
   - Ты одна? - спросил Стоев.
   - Да, - ответила женщина.
   - Где твой муж?
   - Его нет, я развелась.
   - Да, - удивился Стоев, - я не знал, давно?
   - Достаточно. Зачем ты здесь? - спросила она, не спуская с него своих
больших темных глаз.
   - Я бы мог сказать, что хотел увидеть тебя, но  это  было  бы  частью
правды.
   Он заметил, что глаза ее застыли на мгновение, рука поднялась к  шее,
а потом в совсем беспомощном движении  скользнула  вниз.  Он  знал,  как
продолжить, он все продумал заранее, но от этого ее  неловкого  движения
все, что он намеревался сказать, стало значить