нду, - сказала  я,  -  у  меня  что-то  с  головой.  Я,
кажется, разучилась ходить.
   Я вновь почувствовала его губы и скорее разобрала по их движению, чем
по звуку:
   - Тебе не надо ходить. - Это была правда, одной  рукой  он  подхватил
меня, и я оказалась сидящей на ней, высоко оторванная от земли.
   Теперь я находилась значительно выше его, и сверху, чтобы не  упасть,
обняла его за голову  двумя  руками;  его  кудри  были  так  воздушны  и
невесомы на ощупь, но так при этом плотно густы, что я  зарылась  в  них
сначала руками, а потом и лицом, щекоча себе нос, лоб, щеки, вдыхая  их,
задыхаясь от их густоты.
   Он так легко, совсем без усилия нес меня,  как  будто  едва  касаясь,
всего одной рукой, так что я сама не чувствовала своего веса,  а  другой
раскрывал какие-то двери, пробивая замурованный ими проход к воздуху.  Я
чувствовала себя ребенком, маленьким и беззащитным, я  вдруг  ощутила  в
Дино что-то безумно родное, что-то из детства, а может быть, из  другой,
предыдущей жизни, что-то, что обережет, защитит и пожалеет, но в  то  же
время что так животно хочет меня, и что  я  тоже  так  раздирающе  хочу.
Наверное, я слишком долго оставалась одна и одинока, но  теперь  я  была
вознаграждена за все  свое  терпение,  я  знала,  я  не  обманулась,  он
существовал для меня, и он был мой, безо всякого сомнения мой.
   Лишь на улице я соскользнула с его руки, и мы  продолжали  целоваться
без остановки, сначала ожидая такси, потом внутри него. Шофер поглядывал
на нас через заднее стекло, но и мне, и Дино было все равно. Мое длинное
платье, хоть и задралось до колен, все  же  стесняло  его  движения,  он
дотягивался  лишь  кончиками  пальцев,  и  я  пожалела,  что  не  надела
что-нибудь покороче.
   - Куда мы едем? - спросила я наконец, когда  мои  начинающие  опухать
губы на секунду получили свободу.
   - Ко мне, - ответил он. Я кивнула, я хотела сказать "конечно", но уже
не могла.
   Я не заметила, куда мы ехали, как  поднимались  на  лифте,  как  Дино
открыл дверь, не помню его квартиры, ничего, кроме  него  самого,  кроме
его рук, сочных, мягких губ. Потом я, видимо, была  в  обмороке,  потому
что единственное, что осталось в памяти, это коридор, и еще, что  платье
мое сразу превратилось в обрывчатое  подобие  тряпки,  полурасстегнутое,
полусдернутое, полузадранное оно не было больше цельным, да и  не  могло
быть. Туфли были сброшены, видимо, он пытался снять с меня белье, но  не
успел, слишком это оказалось сложно и  долго,  я  и  так  уже  была  вся
раскрыта, раздвинута, распорота  -  делай  что  хочешь.  Трусики  так  и
болтались где-то внизу,  в  ногах,  я  помню,  что  боялась  оступиться,
связанная их обручем.
   Мы не сумели  преодолеть  коридор,  я  осталась  стоять,  прижатая  к
стенке, а Дино ходил по мне руками, телом, губами. Я не могла разобрать,
что именно он делал, я так долго ждала его, только его, что,  когда  он,
наконец, пришел, я так ничего и не смогла запомнить. У  меня  больше  не
существовало эрогенных зон, все тело стало единой  похотливой,  жаждущей
тканью, которая уже не просила любви, а  требовала  ее.  По-моему,  Дино
даже не успел раздеться, это я выволокла наружу  его  рубашку  и  руками
обсасывала его тело, меня трясло, било, как в шоке, как, наверное,  бьет
от приступа падучей, я ходила, извиваясь грудью и бедрами, и,  казалось,
мои движения нагоняют и опережают друг друга.
   Я так сильно чувствовала его,  что  от  каждого  прикосновения  немел
мозг, и я, чтобы выжить, вбирала ртом  воздух  и  тут  же  отдавала  его
назад, выдохом  и  стоном.  Я  знала,  что  истекаю,  я  ощущала  влагу,
сочившуюся из меня, но и он знал об этом тоже. Его рука захватывала  мои
ноги у самого основания и скользила, раздвигая, ненадолго  погружаясь  и
лишь задержанная липкой вязкостью продолжала двигаться  вдоль,  пока  не
упиралась, надавливая на живот.
   А потом мне стало мало его тела, и я вытянула руку из под  рубашки  и
скользнула вниз, пытаясь  протиснуть  ладонь  между  плотным  животом  и
сдавливающими  джинсами,  но  отвоевала  лишь  сантиметры.  Я   вытащила
бесполезную  руку  и  через  брюки  надавила  на  выпирающую  упругость,
обжигающую так горячо, что даже материя нагрелась; я и не  догадывалась,
что так может быть. Тепло сразу проникло в руку, всасывалось  в  меня  и
растекалось;  я  уже  ничего  не  могла  поделать,  я   скользила   вниз
подгибающимися коленями, будто в замедленной съемке, сползая по нему,  и
моей выпихнутой наружу беззащитной груди, наверное, было больно, но я не
заметила.
   Дино не пытался удержать меня,  лишь  слегка  придержи  вал,  как  бы
направляя, и мне нужна была  эта  забота,  я  подняла  голову  и  так  и
смотрела на него, опускаясь снизу вверх. Мои руки обручем сдавливали его
тело, они тоже, как и вся я, скользили по нему, провожая  каждую  линию,
каждый сантиметр, колени искали опору в этом затянувшемся падении и  все
же наконец нашли.
   Меня била дрожь, и руки не в  силах  были  в  одиночку  справиться  с
ремнем  и  пуговицами,  я  судорожно  пыталась  оторвать  их,   раз   не
расстегиваются, но они не поддавались. Я постаралась сосредоточиться, и,
наконец, пуговицы  одна  за  другой  сдались  и  с  отпускающим  напором
раскрылись, и, когда я двумя руками спустила брюки к коленям,  он  сразу
выстрелил в меня  всей  своей  заждавшейся  мощью.  Я  даже  испугалась,
настолько неожиданно он оказался в  миллиметрах  от  моего  лица,  обдав
мгновенно загустевшим в воздухе теплом.
   Я  не  ошиблась,  он  был  действительно  красив,  как  и  все  тело,
напряженный,  чуть  загибающийся  от   напряжения   вверх.   Он   слегка
подрагивал, видимо, чувствуя близость моего лица, он тоже  пытался  хотя
бы прикоснуться,  и  я  от  собственной  горячности  провела  языком  по
потерявшим влагу губам, даже не понимая, что могу ошибиться в  движении.
Но я не хотела всего сразу, я сначала обхватила пальцами и  прошлась  по
всей легко сдвигающейся поверхности, мне показалось, что Дино  застонал,
и только, дойдя до неимоверно раздавшегося окончания,  я  почувствовала,
что больше не могу терпеть.
   Я прильнула пылающей щекой,  и  он,  еще  более  раскаленный,  теперь
пульсировал между щекой и ладонью, и я потерлась о него, пока не  пуская
внутрь, а он, ждущий, ошеломленно и неумело бился в сдерживающей руке  и
тыкался, совсем как маленький щенок, в  нос,  в  лоб,  в  губы.  Он  был
открытый и беззащитный от почти бескожности, и доверчивый,  и  в  то  же
время напряженно  мощный,  невмещающийся,  протягивающийся  вдоль  лица,
пересекая его насквозь. И от этого сочетания  силы  и  беззащитности  он
сразу стал настолько любимым, что я закрыла глаза, лишь слегка приоткрыв
губы.
   Я не хотела спешить, я лишь медленно водила губами, как бы  сравнивая
их  нежность  и  ласку  с   его   лаской   и   нежностью,   не   пытаясь
противопоставить, а лишь соединить. Потом я прошлась кончиком  языка  по
краешку, по самому жгучему, и уже хотела обхватить его всего, вобрать  в
себя, но в этот момент он отчаянно забился у меня в руке, так что и  без
того натянутое напряжение стало неестественным, но только на  мгновение,
потому что он тут же разорвался, и в меня хлестнуло влажным и еще  более
горячим, и от этого очень живым, и я не успела отстраниться.
   Щеки, лоб, губы и даже закрытые глаза были уже  залиты,  но  рукой  я
по-прежнему ощущала почти вулканические  содрогания,  до  меня  все  еще
долетали выплеснувшиеся тяжелые,  я  почувствовала,  соленые  брызги,  и
теперь уже все лицо погрузилось в них, и я  слышала  доносящиеся  сверху
крик и хрип, и он бился у меня в руке, не замирая. Я почувствовала,  как
Дино схватил мою кисть и сдавил ее без жалости, но я  не  отпустила,  я,
наоборот, еще сильнее ходила рукой вдоль, сама без пощады давя на  него,
и, наконец, он ослаб и стал затихать, и замер, как замер  звук  наверху,
последним длинным вздохом.
   Я еще продолжала сидеть, хотя мне сразу стало неудобно и от  позы,  и
особенно от тягучей, скользящей по лицу жидкости. Ее запах, сам  тяжелый
и вязкий, сразу же разнесся вокруг, в нем были тепло и еще  не  умершая,
еще вздрагивающая, пульсирующая сила. Мне нравился этот запах, он собрал
в себя животную, звериную жизнь и, как  ни  странно,  нежность,  если  в
запахе может быть нежность. Но мне было неудобно, я попыталась встать  и
пошатнулась, бессильные сейчас руки Дино даже не пытались удержать меня,
но я не упала.
   - Где у тебя ванная? - спросила я насколько могла спокойным  голосом,
хоть как-то разбираясь в запутавшемся в  ногах  белье,  но  Дино  только
неопределенно махнул.
   Я несколько раз умыла лицо теплой водой; отяжелевшую влагу не  так-то
легко  было  смыть,  она  не  хотела  умирать  во  враждебной   воде   и
сопротивлялась, но я справилась. Щеки  у  меня  все  еще  горели,  и  я,
переключив воду на холодную, долго остужала лицо в надежде хоть  немного
прийти в себя. Я намочила полотенце, положила  его  на  лицо,  и  так  и
стояла, замерев, пока не вернулось дыхание, а затем,  выдавив  на  палец
зубную  пасту,  растерла  ее  по  зубам,  изгоняя  солоноватый,  тягучий
привкус, а потом долго полоскала  горло,  стараясь,  чтобы  он  там,  за
дверью, не услышал: я не хотела его обижать.
   Я все еще стояла перед зеркалом,  оценивая  ситуацию.  Безусловно,  я
была разочарована, я испытывала тянущую боль по всему  телу,  напряжение
так до конца и не покинуло меня, наоборот, оно вносило скованность, даже
тяжесть. Конечно, я понимала, что такое может  произойти,  тем  более  в
Италии, но я не была  готова  и  тем  более  не  ждала  этого  от  Дино,
возможно,  потому,  что  он  казался  таким  сильным,  в  нем  ощущались
уверенность и умение, а получилось так  неожиданно  быстро.  Сейчас  мне
больше всего хотелось уйти, выскользнуть незамеченной, оказаться  одной.
Но я знала, что это  невозможно,  мне  нужно  было  побыть  с  ним  хоть
какое-то время, и от этого я чувствовала досаду и раздражение.
   Я решилась наконец и вышла. Дино успел  набросить  халат,  длинный  и
синий, я видела,  что  он  ждет  меня,  и  глаза  у  него  не  выглядели
пресыщенными, как я  ожидала,  а  по-прежнему  полными  желания,  теперь
только с крапинками смущения. Мое раздражение сразу улеглось,  такой  он
был милый, опять беззащитный,  опять  в  моей  власти.  Я  почувствовала
нежность, вспомнив, каким эмоциональным и обильным  он  был  еще  десять
минут назад, и подошла, как и была, босиком, и обняла,  и,  склонившись,
положила голову ему на грудь, как бы утешая, и он понял.
   - Извини, - проговорил он, и  его  голос,  опять  плавный,  мне  тоже
понравился, - у меня долго не было женщины. А потом, я уже знала, что он
скажет, - все это безумие, в машине, в лифте и вообще. Я сам не понимаю,
как это случилось.
   Я отстранилась от его груди и заглянула в лицо. Все  же  он  нравился
мне.
   - Конечно, - сказала я, - я сама  улетела,  помешательство  какое-то.
Все это ерунда.
   Я улыбнулась. Я уже сама так думала.
   - Пойдем на кухню, выпьем что-нибудь, - предложил он.
   - Мне не хочется, - ответила я, но  стоять  посередине  комнаты  тоже
было глупо. - Разве что чай?
   - Конечно, чай, - согласился Дино.
   На кухне было лучше, чем в комнате. Круглый терракотовый столик стоял
у окна, окруженный четырьмя плетеными стульями,  здесь  было  светлее  и
больше воздуха. В  движениях  Дино  сразу  появилась  неспешность,  даже
нелепый халат, здесь, на кухне, приобрел домашний,  уютный  смысл.  Дино
разлил чай, свежий и ароматный, я  давно  не  пила  чай.  Мы  сели,  нас
разделял стол, иногда я опускала глаза  на  прорезь  чуть  разошедшегося
халата, я могла разглядеть каждый спутанный волосок  на  груди  и  снова
подумала: как жаль, что все так быстро закончилось.
   - Знаешь, - сказал Дино без перехода, - у меня действительно давно не
было женщины.
   - Почему? - спросила я. - Ты ведь, - я покачала  головой,  подыскивая
слово, - ты симпатичный. К тому же в  театре  наверняка  много  красивых
женщин.
   Он пожал плечами:
   - Не знаю, наверное, ждал тебя, не хотел размениваться.  Я  внутренне
поморщилась, фраза казалась избитой. Но
   Дино, будто прочитав мои мысли, протянул  руку  и  накрыл  мою,  и  я
снова, как дура, вздрогнула.
   - Глупо звучит, но я действительно ждал  тебя.  Я  это  понял  сразу,
когда увидел тебя, мгновенно, не знаю как.  -  Он  пожал  плечами,  и  я
поверила. - Я не знаю, как объяснить, слова  все  упрощают,  но  в  тебе
есть... я не  знаю,  я  не  могу  назвать...  что-то  только  для  меня.
Понимаешь?
   - Энергия? - вдруг вспомнила я.
   - Наверное, - кивнул он и улыбнулся. - Ты ведь привлекаешь  внимание,
но не в этом дело, привлекательных вон сколько вокруг. А в тебе есть,  -
он даже прищелкнул пальцами, он снова жестикулировал, -  отступление  от
красоты. Точно, именно отступление, которое  тоже  создает  красоту,  но
другую, нестандартную. Так однажды Альфред на репетиции, - я  не  поняла
сразу, о ком он, и Дино догадался, - Альфред, режиссер,  ты  видела  его
сегодня, седой, с костылем. Так вот, он сказал, что  красота  шаблон-на.
Он одной актрисе объяснял, которая  играла  красавицу.  Актриса  и  сама
хорошенькая, но Альфреду не нравилось, как она играет, и он сказал,  что
та пытается быть шаблонно  красива,  в  то  время  как  важен  отход  от
красоты. Он смешно ей объяснял. Сказал, что  стандарт  сам  по  себе  не
красив и не интересен. "Например, ни  метр,  ни  килограмм  не  красивы,
поскольку они стандарт. Вот и ты старайся, - посоветовал он ей,  -  уйти
от стандарта, старайся не быть метром  или  килограммом,  стремись  быть
чем-то неизмеримым". Правда, хорошо сказал?
   - Он убедил ее?
   - Да, она хорошо сыграла. Все дело именно в том, чтобы нащупать нить,
- он перебрал пальцами, как бы растирая что-то, - найти изюминку.
   Я отхлебнула чай, он остыл и утратил аромат, но по-прежнему бодрил.
   - Так и с тобой, ты не красива красотой манекенщицы, в  тебе  другое,
неизмеримое, заоблачное. Но ты именно в моих облаках.
   - Откуда ты знаешь? - спросила я.
   - Ты ведь сама сказала, энергия. А потом я чувствую, я  ведь  артист,
это моя работа - чувствовать.
   - Тебе сколько лет? - спросила я почему-то.
   - Тридцать один.
   Он был на три года старше меня. Мы молчали, Дино смотрел на меня, мне
стало неудобно, столько страсти вмещал его взгляд.
   - Знаешь, ведь даже Джоконда некрасива.
   Я сначала не поняла, при чем тут Джоконда? Но потом до-гадалась.
   -  Она  некрасива,  более  того,  зла.  Если  смотреть   внимательно,
замечаешь, как она высокомерна, как недобро усмехается.  Она  страшна  в
своей некрасивости. Но она тоже улет в запредельное...
   Он опять жестикулировал, мне  нравились  его  руки,  халат  задрался,
освободив их до локтя, хотя про Джоконду  и  про  заоблачное  больше  не
хотелось.
   - Я поняла, - улыбнулась я и снова опустила голову. Мне было неловко,
так он смотрел на меня.
   - У тебя пронзительный взгляд, - сказала я, - как будто ты раздеваешь
меня.
   - Я раздеваю тебя, - согласился Дино.
   - Зачем? - Я не хотела ехидства, но все же не смогла  удержаться.  Но
он не заметил.
   - Потому что я хочу тебя, - сказал он как само собой разумеющееся.
   Дино встал, и как бы  в  подтверждение  его  слов  я  увидела  сильно
оттопыренную полу халата. Он взял меня за руку и потянул к себе.
   - Нет, нет, - сказала я, отстраняясь, - я тебя больше не трогаю.
   - Можешь трогать, - улыбнулся он, - ничего не бойся.
   - Вообще ничего? - Я подняла глаза и заглянула в его лицо.
   Он кивнул.
   Я давно уже стою,  не  двигаясь,  прислонившись  к  стволу  большого,
где-то наверху разбросанного в разные стороны дерева. Но  здесь,  внизу,
оно стройное и прямое, хотя  совсем  не  молодое,  если  судить  по  его
толстой, непробиваемой коже. Я, наверное, остановилась  оттого,  что  не
смогла совместить свой шаг с шагом воспоминаний, видимо, движения мешали
и потому должны были отступить.
   Я  не  понимаю,  где  я  нахожусь,  куда  я  забрела,  меня  окружает
совершенно незнакомый лес. Я вообще не могу долго  воспринимать  лес  по
его составляющим, по всем этим веточкам, листикам, корешкам, его слишком
много для моего зрения, и потому он быстро сливается для меня  в  единую
неразборчивую  массу.  Я  не  различаю   ни   отдельных   деревьев,   ни
кустарников, ни хвои, а  только  все  в  целом,  шумящее  и  возбужденно
волнующееся где-то там наверху.
   Я  оглядываюсь  вокруг,  становится  прохладно,  да  и  вообще   пора
выбираться. Я прищуриваю глаза, чтобы разделить зеленые,  бурые,  желтые
наплывы и расставить их  по  местам.  Потихонечку  определяются  корявые
переплетения, я могу уже различить выпуклые наросты на  стволах,  траву,
ягоды, даже паутину.  Под  ногами  оказывается  тропинка,  зыбкая,  едва
различимая примятость, теперь остается решить,  в  какую  сторону  идти.
Собственно, мне все равно, тропинки, как правило, куда-нибудь  приводят.
Как правило, усмехаюсь  я  и  направляюсь  туда,  где  чуть  светлее  от
разряженности деревенеющих тел.
   Разряженность не обманывает, и сначала прорывается  свет,  как  яркое
белое на белом тусклом, цвет на цвете,  свет  на  свете.  Я  люблю  этот
прием, особенно у Ван Гога в  подсолнухах,  желтое  на  желтом,  грязное
желтое на желтом чистом, только и всего. Так и здесь. Деревья разжались,
и вместе с ними отошла окутывающая неразбериха леса, и  свет  ринулся  в
это  освобожденное  пространство  яркостью   незащищенного,   раскрытого
настежь неба.
   Конечно, я знаю это место, я была  уверена,  что  не  потеряюсь,  как
можно заблудиться в дружественном царстве? Ну  да,  вот  за  тем  лесным
выступом будет дом,  а  потом  небольшой  луг,  а  потом  поле,  на  нем
постоянно что-то растет, а  дальше  я  не  знаю:  я  дальше  никогда  не
заходила. Это странно,  думаю  я,  ноги  сами  вели  меня  сюда,  так  в
ковбойских романах усталый всадник отпускает поводья  и  лошадь  выводит
его к жилью. Мои ноги - моя лошадь, усмехаюсь я, они и  привели  меня  к
ферме, которая как раз и запасает меня скудным, но свежим рационом.
   Я иду к  дому,  во  дворе  вихрастый  мальчуган  лет  тринадцати,  он
подбрасывает вверх бейсбольный мячик и при этом еще ухитряется взмахнуть
битой, пытаясь настигнуть ускользающий вниз комочек. Но  это  трудно,  и
шарик падает к ногам на землю. Мальчик поднимает мячик,  подбрасывает  и
снова замахивается битой. В  его  настойчивости  мне  видится  одинокое,
тщетное упорство. Тщетность проступает отовсюду: и от хрупкой фигуры,  и
от нелепых, не находящих ничего, кроме воздуха,  взмахов,  и  от  самого
двора, и даже от леса, даже неба,  все  пронизано  нескончаемым,  жалким
одиночеством.
   - Давай, я тебе брошу, -  говорю  я,  и  он  от  неожиданности  резко
поворачивается, он,  видимо,  не  сразу  понимает,  откуда  взялось  это
нелепое женское чудо в неуклюжей одежде.
   Мальчишка ничего не отвечает, а только молча протягивает  мне  шарик,
гладкий и твердый, приятный в руке. Потом он отбегает и встает  в  позу,
развернувшись корпусом и поводя в замахе битой. Почему-то только сейчас,
не вблизи, а именно на  расстоянии,  я  замечаю,  что  все  его  лицо  в
веснушках, и это придает его  натужной,  выученной  по  телевизору  позе
милую, детскую беззащитность. Я кладу книгу на  крыльцо,  давно,  еще  в
школе я неплохо умела бросать бейсбольный мячик, делаю два быстрых  шага
вперед и бросаю. Шарик крутится в воздухе и уже ныряет под  биту,  но  в
это время я вижу, как край ее растворяется в воздухе, тут  же  раздается
всплеск столкновения, и мячик взвивается по дуге вверх. Я бегу  за  ним,
но жухлость травы путается под ногами, и я успеваю пробежать лишь  треть
расстояния, когда он шлепается в легко вмявшуюся траву.
   - Давай еще, - кричу я, и мальчик опять ничего не говорит,  а  только
снова встает в позу. Снова  его  бита,  заведенная  за  плечо,  медленн