мер с нашего бесстрашного вождя - Сьюзан Энтони...
     - Ну, это уж чересчур! - попытался остановить ее ван Хорн. - Предупреждаю: если вы сию же минуту не слезете с рояля - я вызываю полицию!
     Рейз все так же с улыбкой наблюдал за происходящим.
     Продолговатое лицо девушки не было уже больше нежно-молочным, как слоновая кость, оно пылало.
     - Женщины, - продолжала она, не обращая ни малейшего внимания на ван Хорна, - отчего это, стоит нам только выйти замуж, мы перестаем существовать в глазах закона? С этой минуты мужья становятся нашими собственниками. Они забирают наше имущество, лишают нас наших прав, могут наказать нас, побить - взбреди им только в голову такая блажь! Пока мы не замужем и сами владеем своим имуществом, мы вынуждены платить налоги, поддерживая правительство, но это почему-то не дает нам права голоса. Мы должны потребовать его у правительства. Я призываю вас всех - идите завтра на избирательные участки!
     - Рейз, сделайте что-нибудь! - отчаянно взывала Джо-селин. - О Боже, я не переживу этого! Я не вынесу! Поборница свободной любви, мужененавистница - и где! - в моем собственном доме!
     - Спускайтесь вниз, мадам, - пряча улыбку, вкрадчиво проговорил Рейз, протягивая руку и собираясь вскочить на табурет у рояля.
     Она нацелила "кольт" ему в грудь.
     - Стойте где стоите! Я не закончила. Я...
     Один из лакеев ван Хорна осторожно подкрадывался сзади. Джоселин делала ему отчаянные знаки. Девушка обернулась как раз вовремя. В ту же секунду револьвер выстрелил, - вероятно, по чистой случайности; виновница скандала от неожиданности подпрыгнула, а все собравшиеся отшатнулись.
     - Пошлите за полицией! - крикнул ван Хорн, ни к кому конкретно не обращаясь; его жена без сознания осела на пол. - Смотрите! Моя жена в обмороке! Я требую, чтобы эту ненормальную арестовали!
     Поборница прав женщин была вне себя от возбуждения. Пряди огненно-рыжих волос вырвались из-под берета, взметнувшись вокруг ее разгоряченного лица.
     - Завтра мы все должны пойти к избирательным урнам! Мы обязаны попытаться покончить с тиранией мужчин, этим затянувшимся господством, основанным на силе и власти, но не на справедливости!
     - Просто глазам своим не верю! - воскликнул Брэдфорд Эймс.
     - Она действительно ненормальная, - пробормотала Патриция.
     Голос девушки звучал теперь победно, торжествующе:
     - Дело не просто в голосовании! Мы должны освободиться от какого бы то ни было господства! Не позволяйте этим гнусным развратникам пользоваться вашим телом, удовлетворяя свою похоть! Стремитесь к полному, окончательному освобождению! Мы все равны!
     Она в неистовстве размахивала руками во все стороны, так что раздалось еще два выстрела, но пули, никого не задев, ушли в потолок.
     Рейз снова засмеялся.
     - Уж не снится ли нам все это? - спросил Таддеус Паркер.
     - Безобразие! - кричал ван Хорн. - Где полиция?
     - В жизни не видел ничего подобного. - Рейз улыбнулся Теду. - А я повидал немало, можете мне поверить.
     - Мы должны перейти в наступление! - кричала рыжеволосая. - Час настал!
     Все, кто был в гостиной, вздрогнули, когда револьвер выстрелил снова и пуля в очередной раз попала в потолок. Рейз покачал головой. Если она не поостережется, не миновать ей беды.
     - Кто-нибудь послал за полицией? - спросил Паркер.
     - Я только что отправил кучера, - ответил Эймс.
     - Мы не должны участвовать в этом постыдном сговоре! - вне себя от возбуждения кричала девушка. - Выходить замуж за мелких деспотов, рожать им детей, вести их хозяйство и согревать их постель - вот что означает этот сговор!
     У нее явно не в порядке с головой, подумал Рейз. Неужто она и в самом деле думает, что женщины отвергнут мужчин? Откажутся от брака? Он хмыкнул и шагнул вперед.
     Девушка резко обернулась, наставив на него "кольт".
     Он разглядел маленький, заостренный подбородок и полные, яркие, решительно сжатые губы.
     - Ну-ка спускайтесь, красавица!
     - Ни шагу больше! - предупредила она. - Развратник! Ловелас! Деспот!
     Рейз вскочил на рояль, уверенный, что у рыжеволосой не осталось зарядов. Позади нее стоял длинный стол красного дерева, уставленный фарфоровыми чашами, восточными вазами и всевозможными изящными безделушками. Она метнулась было туда. Рейз - за ней. Обхватив ее руками за талию, он притянул ее к себе. Тело ее было таким же теплым, нежным и женственным, как и у любой другой. Девушка отчаянно отбивалась. Он хмыкнул.
     - Вам следовало бы считать выстрелы, красавица, - сказал он, растягивая слова.
     - Свинья - взвизгнула девушка.
     Он вовремя упредил свирепый, совсем не женский удар коленом, нацеленный ему в пах. Рейз резко отклонился, и она перескочила с рояля на стол, ступая куда попало, так что драгоценные чаши и вазы со звоном посыпались на пол.
     Широкая улыбка озарила красивое лицо Рейза, и он бросился за ней, скользя по полированному дереву. Он что-то опрокинул, стекло звенело и хрустело под ногами. Рыжеволосая завизжала, схватила вазу, стоявшую на краю стола, и угрожающе занесла ее над головой. Рейз кое-как затормозил, высоко вскинув руки. Его синие глаза сверкнули.
     - Поставьте вазу, - сказал он вкрадчиво, стараясь говорить как можно мягче.
     - Тиран! - крикнула девушка и швырнула вазу.
     Он пригнулся. То же сделали ван Хорн и двое других гостей, оказавшиеся на линии огня. Никого не задев, ваза ударилась о стену. Рейз метнулся вперед. Девушка взвизгнула, когда он, приподняв, перекинул ее через плечо, точно она ничего не весила, затем аккуратно спустился на пол. Руки его бесцеремонно, словно лаская, обхватили ее хорошенький задик. Она соскользнула с его плеча и отчаянно рвалась и пиналась; вцепившись ему в волосы, потребовала:
     - Пустите меня, мерзавец, животное! Одной рукой перехватив ее запястья, он притянул их к своей груди.
     - Что мне с ней делать? - спросил Рейз хозяина дома.
     - Передайте ее полицейскому на улице, - распорядился ван Хорн.
     Рейз снова перекинул девушку через плечо, вышел из гостиной и двинулся по коридору под взволнованный гул голосов, а его пленница яростно шипела и фыркала:
     - Отпустите меня, негодяй!
     Он рассмеялся и шагнул на улицу, в ночную тьму.
     - А вы обещаете вести себя прилично?
     - Да, - выдохнула она. - Пустите.
     Он, не в силах удержаться, снова скользнул ладонью по ее крепким, округлым ягодицам. Несмотря на мешковатое платье, не было сомнений, что она великолепно сложена. Возмущенная феминистка замахнулась кулачком, но удар пришелся мимо уха, не задев его, и Рейз бережно, но не спеша, опустил ее на землю, ощущая, как ее тело скользит вдоль него. Рыжеволосая головка в берете оказалась на уровне его подбородка; для женщины она была высокого роста. Секунду они молча смотрели друг на друга.
     На улице было темно, но Рейз смутно различил нежное личико, высокие скулы и большие темные глаза. "Эге, да она хорошенькая!" - подумал он с удивлением.
     Девушка вгляделась в лицо "деспота", не затененное полями шляпы, заметила его необычайно правильные черты, полные, чувственные губы. Это было самое красивое мужское лицо, какое ей когда-либо доводилось видеть, и от этого она почему-то разозлилась еще больше.
     Он улыбнулся.
     Она вспыхнула.
     - Не беспокойтесь, - прошептал Рейз, крепко обнимая ее за плечи, - я не отдам вас полиции.
     Еще на мгновение их взгляды скрестились: его - горячий, ее - холодный как лед. Вдруг она изо всех сил ударила его ногой по голени, Рейз присел, охнув от боли; девушка в берете исчезла в ночи.

Глава 1

Миссисипи, 1875 год

     Грейс О'Рурк сидела очень прямо - спина застывшая, напряженная, руки в перчатках аккуратно сложены на коленях. Из-под полей своей маленькой серой шляпки она смотрела на проплывающий за окном вагона сельский пейзаж - сочный, зеленый, разомлевший от августовской жары. Они ехали мимо пологих, поросших лесом холмов и крошечных ухоженных участков земли, мимо громадных хлопковых полей, белесо поблескивающих на солнце, ветхих лачуг с покосившимися крышами и когда-то величественных, а теперь полуразрушенных особняков южан-плантаторов с темными глазницами разбитых окон - свидетельством недавней войны. Поезд, пыхтя, шел уже по землям штата Миссисипи. Еще несколько часов - и она на месте. Руки ее невольно сжались.
     В сером дорожном костюме Грейс выглядела весьма невзрачно. Легкая пыльца веснушек золотилась на ее обворожительно маленьком, немного вздернутом, типично ирландском носике. Очки в золотой оправе, чудом державшиеся на этом носике, не могли скрыть больших миндалевидных глаз удивительного фиалкового цвета. Губы у нее были полные, сочные, особенно когда она не поджимала их в задумчивости или в раздражении. Шляпка каким-то чудом прикрывала невероятно рыжие волосы; Грейс пришлось потрудиться, чтобы спрятать эту массу буйных, неукротимых кудрей. Брови, дугою выгнувшиеся над уродливыми очками, были рыжевато-золотистые, как и волосы, только чуть-чуть темнее.
     Грейс не могла унять тревоги. Она ужасно боялась, как бы что-нибудь не помешало ей и она не потеряла бы работу, ради которой ехала сейчас в Натчез. Благопристойный внешний вид должен был решить дело. Костюм, пусть унылого цвета и немодный, был у нее лучшим и в сочетании с очками, в которых ее глаза вовсе не нуждались, и шляпкой, скрывающей волосы, придавал ей, как она надеялась, приличествующую гувернантке степенность.
     - О Боже! - прошептала Грейс, не выдержав напряжения, копившегося в ней последние дни.
     Супруги, сидевшие напротив, посмотрели на нее.
     Грейс тут же улыбнулась. Багровое лицо мужчины, испещренный прожилками нос являли проницательному взору девушки признаки невоздержанности. Женщина была полная, с печальными глазами и явно нуждалась в помощи - Грейс это сразу почувствовала. Они сели в Нашвилле. Грейс ждала подходящей минуты, чтобы завязать разговор.
     - Какой стыд! - сказала она тихо, указывая на величественные руины еще одного поместья.
     - Да, вы правы, - ответила женщина.
     - Меня зовут Грейс О'Рурк, я из Нью-Йорка, - представилась девушка, улыбаясь и протягивая руку. Она почувствовала легкий укол беспокойства, называя свое настоящее имя, хотя вряд ли кто-нибудь мог бы узнать ее так далеко от дома.
     - Я - Марта Граймз, а это мой муж Чарльз. Чарльз глотнул из серебряной, тончайшей работы фляжки и проговорил:
     - Мое почтение, мэм.
     Грейс кивнула и тут же перевела взгляд на Марту:
     - Откуда вы, Марта?
     - Вы, наверное, не знаете - это такой маленький городок, Ту-Корнерс, в пятидесяти милях к югу от Нашвилла.
     - Нет, не знаю. А для чего вы с мужем едете на Юг?
     - Да вот хотим навестить дочку в Натчезе. У нее только-только родился первенец.
     - Чудесно. Я тоже еду в Натчез. Я учительница.
     - Надеюсь, вы не собираетесь учить черномазых? - спросил Чарльз.
     Грейс оцепенела, краска залила ей щеки. "Не отвечай, - приказала она себе. - Молчи". Она сделала вид, что не слышит.
     - Один добрый старый друг нашел мне работу в имении Мэлроуз. Место гувернантки.
     - Это замечательно! - одобрила Марта. - И сколько же у вас будет ребятишек?
     - Всего двое, - ответила Грейс и глубоко вздохнула. Ей просто необыкновенно повезло, что она получила эту работу. Жалованье более чем щедрое, да к нему еще жилье и питание. Она сможет посылать все деньги домой, чтобы помочь больной матери. И ей не придется искать случайных приработков, как это было в Нью-Йорке.
     Раньше она была учительницей в нью-йоркской средней школе, но вот уже десять месяцев, как она не работала - с тех самых пор, как ее арестовали.
     Грейс была дочерью аболиционистов. Ее отец, Сайэн О'Рурк, добродушный, веселый ирландец, врач по профессии, погиб на Гражданской войне от случайной пули, перевязывая раненого в разгар боя. Он и его жена Дайана были активными членами "Андеграунд рэйлроуд"  и "Ассоциации сторонников отмены рабства". Уже в сороковых годах мать Грейс начала задумываться о роли женщины в обществе. При полной поддержке Сайэна она присутствовала на первом съезде по правам женщин, который был созван в 1848 году и происходил в Сенека-Фолз, в Нью-Йорке. С тех пор она не оставляла пропагандистской и организаторской деятельности. После войны и смерти мужа Дайана О'Рурк посвятила себя борьбе женщин за избирательные права, вступив в "Ассоциацию борьбы за равноправие", а когда та разделилась на два лагеря, осталась в левой "Национальной ассоциации борьбы женщин за избирательное право".
     Естественно, Грейс уже с юности включилась в эту борьбу. Еще ребенком она иногда уютно устраивалась у отца на коленях, прижавшись к его груди, пока он покуривал трубку, а в кухне гремели яростные споры аболиционистов и женщин-агитаторов, горячо обсуждавших свои планы. Насколько спокоен и невозмутим был Сайэн, настолько же вспыльчива его жена. Отец вечно подшучивал над Грейс, уверяя, что свои волосы и характер она унаследовала явно не по его линии. Но когда Сайэн начинал говорить - тихо, никогда не повышая голоса, - все умолкали, обращаясь в слух. Это были чудесные времена.
     Они жили в маленькой нью-йоркской квартирке, где была всего одна спальня - для родителей. Грейс в своей кроватке спала на кухне. И Сайэн, и Дайана много занимались с ней, и с шести лет Грейс уже жадно читала все, что только попадало ей в руки. В доме всегда было полно брошюр. Сайэн гордился способностями дочери, и оба - и он, и мать - всегда находили время, чтобы ответить на ее вопросы.
     А вот деньги у Сайэна О'Рурка водились редко. Большинство его пациентов были слишком бедны и могли расплатиться с ним разве что парой яиц или домашним пирогом. Зато Дайана была прекрасной портнихой и этим ремеслом умудрялась зарабатывать им на жизнь. Грейс с малых лет научилась шить, хоть и ненавидела это занятие; больше всего она любила книги, но знала, что должна помогать матери, и не противилась.
     Она еще в юности поняла, что хочет быть учительницей. Отец поначалу удивился.
     - Ты это твердо решила, Грейс? - спросил он.
     - Па, вспомни, как ты и мама учили меня. Вообрази, что было бы, если б я выросла в одном из этих игрушечных особняков на набережной. Я стала бы какой-нибудь жеманной дурочкой, ведь правда?
     Сайэн улыбнулся.
     - Но вы научили меня думать, вы открыли мне глаза на мир со всеми его несправедливостями. Как же смогут рабы обрести свободу, как смогут женщины свергнуть тиранию мужчин, если с самого детства не научить их думать, размышлять о том, что они видят и слышат, о том, что им говорят.
     Сайэн горячо обнял ее:
     - Я горжусь тобой, Грейс.
     Ей было тогда двенадцать.
     Она хотела учить детей думать самостоятельно, ведь смогли же научить ее этому родители. У семьи была теперь одна цель - наскрести денег на ее учебу. Это оказалось непросто, особенно тяжело стало, когда началась война и отец погиб. В четырнадцать лет Грейс ради приработка устроилась приходящей горничной. После работы шла в класс, училась и еще находила время трудиться рядом с матерью в "Национальной ассоциации борьбы женщин за избирательное право".
     Когда ей было восемнадцать, Грейс вместе с матерью впервые побывала на Национальном конгрессе по правам женщин. Впечатление было ошеломляющее, и еще долго после этого голова ее кружилась от восторга. С тех пор она не раз бывала на таких собраниях. Грейс никогда не сомневалась, что пойдет по стопам родителей, организуя, агитируя и обучая других, чтобы победить существующую в этом мире несправедливость.
     Ей было двадцать три, когда она наконец получила так нелегко доставшееся ей учительское свидетельство.
     Теперь, сидя в поезде, Грейс рассеянно смотрела в окно. Десять месяцев назад она потеряла работу. По требованию владельца магазина мужской галантереи ее арестовали за нарушение порядка. Это был не первый арест. Два года назад она и пять других женщин были арестованы за попытку внести свои фамилии в список избирателей среди толпы потрясенных мужчин и перепуганных, сбитых с толку служащих избирательного участка. В те дни вся Америка следила за показательным судом над Сьюзан Энтони; ей предъявляли те же самые обвинения. Ее признали виновной в нарушении законов о голосовании и присудили к штрафу, но она наотрез отказалась платить и до сих пор ловко уклонялась от уплаты штрафа.
     Грейс все еще не могла успокоиться, вспоминая о своем последнем аресте. Это было несправедливо. Да, она ударила этого мужчину, но он хватал ее за самые недозволенные места, - и, будь у нее возможность, она не задумываясь ударила бы его снова! Ей удалось
     Выманить из магазина почти всех покупателей, а снаружи две женщины из "Национальной ассоциации..." раздавали листовки, приглашавшие мужчин посетить женское суфражистское собрание - исключительно ради их собственного образования и просвещения. По счастью, ее приговорили только к штрафу, и ей удалось одолжить деньги на уплату. Но слишком поздно - репутация была подорвана. Управление городскими школами уволило ее, и с карьерой учительницы в Нью-Йорке было покончено.
     В довершение всего в последние два года Грейс стала замечать, как бледнеет и худеет ее мать, как ради заработка она изнуряет себя непосильным трудом, совсем забывая о своем здоровье. Полгода назад грянул гром - у матери нашли туберкулез.
     Грейс просто необходимо было найти работу. Мать нуждалась в особом уходе, в лечении, которое могли предоставить только лучшие больницы города. А в Нью-Йорке Грейс была теперь известна как неукротимая активистка, помешанная на женских правах, и все из-за ее выходок в магазине, вызвавших последний арест. Она не только потеряла место в общественной школе, но, как вскоре обнаружилось, ни одна из частных школ тоже не хотела брать ее на работу. Ей не удалось получить место домашней учительницы. Никто не хотел принимать ее - даже секретаршей.
     - Вы замужем, милочка? - спросила Марта, отрывая ее от размышлений.
     Грейс подумала о своем добром друге, Аллене Кеннеди.
     - Нет.
     Она безошибочно прочитала мысли Марты, почувствовав ее жалость: "Бедняжка, так она старая дева!"
     Губы Грейс сжались в тоненькую ниточку. Она ненавидела эти слова - "старая дева". Это было самое несправедливое, самое унизительное понятие, яркий пример угнетения женщин мужчинами. И она могла бы быть замужем, если бы захотела. Аллен дважды предлагал ей свою руку.
     Аллен.
     Милый Аллен пришел ей на выручку, и Грейс крепче прижала к груди сумочку, где лежало его письмо. Аллен тоже был школьным учителем. Они встретились три года назад на общегородском собрании "Ассоциации...". Доклад делала Виктория Вудхел, и Грейс первая подняла руку, когда началось обсуждение. Она была в ярости, хотя и старалась сдерживаться. Сестры Вудхел - по глубокому убеждению Грейс - своей защитой свободной любви наносили непоправимый вред женскому движению. Это отпугивало слишком много потенциальных сторонников. Вместо того чтобы задать Виктории вопрос, Грейс, воспользовавшись случаем, призвала ее к ответу за внесение смуты в движение. Когда собрание закончилось, Аллен разыскал Грейс и познакомился с ней. Он не только соглашался с тем, что пропаганда свободной любви мешает движению, но был против и по нравственным соображениям. Они долго, откровенно беседовали и с тех пор крепко сдружились.
     Аллен уехал из Нью-Йорка в прошлом году, до ее последнего ареста; он получил место в одной из новых общественных школ в штате Миссисипи и обучал там детей бывших рабов, недавно получивших свободу. Перед самым отъездом он снова просил ее руки, но Грейс отказала. Аллен нравился ей, и она бесконечно его уважала, но не чувствовала желания выходить за него замуж, хоть он и был самым просвещенным мужчиной из всех, кого она знала. О таком муже могла только мечтать любая женщина. Аллен не понимал, почему она отказывает ему, да Грейс и сама этого не понимала. Она пыталась убедить его и себя, что ей просто не хочется выходить замуж.
     Грейс вздохнула и опять взглянула на Марту Граймз. "Зачем цепляться за прошлое, сказала она себе, - ко