й,  как  мне  хочется.  Волосы  у  нее  завиты
маленькими локонами, и это просто очаровательно.  А  мои  волосы  вьются  от
природы, их совсем легко укладывать. Я чуть не подошла к ней и не  спросила,
где она это сделала, и...
   Она говорила все быстрее и начала садиться, захваченная своим проектом. Я
закрыл ей рот рукой:
   - Успокойся. Будто стрижка - самый неотложный вопрос!
   - Но я смогу постричься сегодня, а?
   - По-моему, тебе вообще не следует стричься. Твои волосы так прекрасны!
   - Да, но откуда ты знаешь, как будет, когда я постригусь?  Будет  гораздо
красивее!
   - Нет, красивее быть не может!
   - Это мои волосы, Боб Крейн, и я сделаю с ними  все,  что,  черт  побери,
захочу!
   Она отодвинулась от меня, закрывшись простыней до ушей и  глядя  на  меня
рассерженно. Взгляд ее казался упрямым, как у мула.
   - Делай, черт побери, что хочешь, - начал было я, но  вдруг  замолчал.  В
конце концов, это действительно ее волосы. И потом, Сэм Харли все  эти  годы
не разрешал ей постричься, запугивая ее.  Но  таким  способом  от  Анджелины
ничего нельзя добиться. Она нисколько не боится. Ее можно  заставить  силой,
но как много ты при этом потеряешь!
   - Прости. Мы сделаем это сегодня. Я не собирался  упираться.  Просто  мне
казалось, что они такие чудесные.
   - Прости и ты меня. Боб. Я не хочу упрямиться и не сделаю этого, если  ты
категорически против. Ноя знаю, что тебе понравится, когда я постригусь. Всю
мою жизнь мне внушали, что  я  должна  и  чего  не  должна  делать.  Мне  не
нравится, когда ты начинаешь говорить, как папа.
   Я рассмеялся:
   - Вопрос улажен. Ни за что не хотелось бы повторять твоего отца.
   Мы вышли из гостиницы только около семи тридцати  и  долго  гуляли  вдоль
берега. Анджелина взволнованно задавала вопросы о маленьких лодках у  берега
и удивлялась, почему около пирса нет больших судов. И звонко рассмеялась над
собой, когда я объяснил, что здесь глубина всего лишь  четыре  фута.  Потом,
спустившись на берег, мы поискали раковины. И только после этого поднялись и
взяли такси. Мы позавтракали в загородном  ресторане.  Она  ела  все,  кроме
нарезанных бананов, и все говорила  о  том,  как  мы  смотримся  в  зеркале,
висевшем на стене напротив нашего столика.
   Оставив Анджелину  в  парикмахерском  салоне,  я  отправился  в  банк  за
деньгами. Но перед расставанием она спросила:
   - Ради Бога, Боб, на что ты смотришь?
   - На твои волосы. Я вижу их в последний раз и очень хочу  запомнить.  Она
рассмеялась:
   - Ты вернешься через час, да? Мне не хочется, чтобы ты уходил.
   - Да, - ответил я, - но ты, возможно, пробудешь здесь часа два  или  даже
больше. Наверное, придется подождать, так как надо было записаться заранее.
   По дороге мне встретился старый приятель Майора, работавший  в  хлопковой
фирме. Он отправился со мной в свой банк, чтобы помочь мне получить по чеку.
Я купил дорожную сумку для Анджелины, попросил написать на ней ее инициалы и
отправить в отель. Затем зашел в цветочный магазин и заказал цветы. Покончив
с этим, я прошел через рынок к Двадцать четвертой улице. Машина  по-прежнему
стояла перед баром. Один из водителей такси,  стоявший  около  своей  машины
рядом с баром, улыбнулся мне:
   - Послушай, это не ты ли сцепился позавчера с Джеком?
   - Да, а что?
   - Он всем рассказывает, что сделает с тобой, если ты появишься здесь.  Он
говорит, что ты не забрал свою машину, потому что боишься прийти.
   Нетерпеливое желание таксиста увидеть драку мне не  слишком  понравилось.
Против бара я приостановился, но вовремя вспомнил, что должен встретиться  с
Анджелиной где-то через полчаса. Поэтому я перешел улицу и сел в "бьюик".  Я
отъехал от бара, испытывая некоторую гордость оттого, что я женатый  человек
и у меня есть чувство ответственности. Я немного даже удивлялся себе. Раньше
перспектива  новой  драки  с   большеротым   Джеком   была   бы   для   меня
соблазнительной приманкой.
   Я остановился напротив парикмахерской, на противоположной стороне  улицы,
и  стал  ждать.  Вскоре  появилась  Анджелина  и   стала   оглядываться.   Я
почувствовал, что, когда я гляжу на нее, по мне разливается тепло и ощущение
счастья. Я не сразу нажал на гудок и помахал ей рукой.
   Коротко постриженные волосы вызвали у меня, как  я  и  ожидал,  некоторый
шок. Однако, видя ее озаренную  солнцем  головку  с  рыжеватыми  кудрями,  я
понял, что с этим можно жить. И когда она захочет  переменить  прическу,  я,
вероятно, буду так же поражен, как сейчас.
   Я перешел через улицу. Она с нетерпением меня ждала.
   - Ну что?
   - Ты права. Я зря все это время был против. Это прелестно.
   - Потрогай! - сказала она.
   Я очень осторожно дотронулся до колечек на ее голове.
   - Пойдем скорее в гостиницу!
   - Нет, ты слишком  много  времени  потратил,  вырабатывая  свой  план,  -
улыбнулась она. - Давай останемся в центре, пока не сделаем  всего,  что  ты
наметил.
   В одном из магазинов мы выбрали купальный  костюм  и  махровый  купальный
халат канареечно-желтого цвета,  сандалии  и  купальную  шапочку.  Пока  она
возбужденно бегала между прилавками, ища еще какую-то одежду, я  купил  себе
плавки. Мы наполнили машину свертками и отправились в гостиницу.
   Когда мы вошли, цветы уже стояли в комнате. Она обхватила мою шею  руками
и потянула к себе, как утопающий  пловец.  Прижав  губы  к  моему  уху,  она
страстно прошептала:
   - Обними меня крепче, вот так, Боб! И никогда не выпускай!

Глава 19

   Следующие шесть дней прошли чудесно. Рано утром, иногда даже  до  восхода
солнца, мы плавали в полосе прибоя. Потом лежали на песке  и  разговаривали.
Возвращались в девять или позже в предвкушении завтрака. Казалось, Анджелина
никогда не устает бороться с прибоем и восхищаться им. То, что залив никогда
не был спокоен, служило источником постоянного удивления,  и  она  говорила,
что это - океан.
   Большинство девушек, приходивших на берег, обычно  были  склонны  немного
побарахтаться в воде, чтобы потом выйти и разлечься в привлекательных  позах
на песке. Но Анджелина хотела большего. Вода зачаровывала ее, и она получала
какое-то особое, странное удовольствие, борясь с волнами. Чем выше они были,
тем больше ей это нравилось. А ведь вначале она совсем не умела  плавать.  И
мне пришлось давать ей уроки в бассейне по вечерам.
   Когда она появлялась  на  берегу  в  своем  желтом  костюме,  все  головы
поворачивались в ее сторону. Прекрасно зная это, она все же валянию на песке
предпочитала плавание среди волн, вызывавших у нее трепет. Когда она наконец
уставала, мы ложились, распростершись на песке. И я, закурив,  не  отрываясь
смотрел, как она снимала белую купальную шапочку и встряхивала кудрями.
   - Почему ты всегда так на меня смотришь? - улыбнулась Анджелина.
   - Ну, это блестящий вопрос. Ты даже не представляешь себе, как  выглядишь
в этом костюме, да?
   - Тебе он нравится?
   - Только когда он надет на тебе. Или лучше сказать, когда ты  частично  в
нем.  У  меня  всегда  температура  повышается,  когда  я  смотрю  на  тебя.
Понимаешь, он очень сексуален, но в то же время очень хороший и  правильный.
Но может быть, эти симптомы ошибочны и мы любим друг друга платонически?
   - Что значит - платонически?  -  спросила  она,  и  я  объяснил  ей.  Она
рассмеялась. - Думаю,  что  до  сих  пор  мы  любили  друг  друга  не  очень
платонически. Но теперь мы можем начать, правда?
   - Немедленно.
   - Это забавно. Я всегда хотела сидеть на пьедестале. Я читала об  этом  в
книгах. Как долго, по-твоему, мы должны этим заниматься?
   - По крайней  мере,  пока  мы  здесь,  на  берегу.  Мы  должны  выдержать
испытание.
   Мы долго молчали, и наконец она бросила  на  мои  плечи  горсть  песка  и
спросила:
   - О чем ты думаешь? Ты так серьезен.
   - Анджелина! Твое имя звучит так музыкально, и в то же время в  нем  есть
какой-то журчащий звук. Почему тебя так назвали? Это не в честь реки?
   - Да. Я родилась в долине реки Анджелины, когда папа арендовал там ферму.
Тебе это кажется смешным?
   - Я считаю, что твое имя прекрасно. Я рад, что ты родилась там. Представь
себе, что ты появилась бы на свет севернее, в Пенобскоте или в Шулькил?
   - А тогда ты любил бы меня?
   - Я любил бы тебя, даже если бы  ты  родилась  на  северном  разветвлении
Янцзы-Цзяна.
   Однажды, когда мы лежали в темноте комнаты, а на  набережной  уже  утихли
всякие звуки, кроме шума прибоя, Анджелина внезапно обхватила меня за шею  и
прижалась к ней лицом.
   А я-то думал, что она спит.
   - Боб, - прошептала она, - давай никогда не  возвращаться!  Разве  мы  не
можем остаться здесь навсегда?
   - Да, правда, здесь чудесно.
   - О, не только это. Боб. Я всегда была так несчастна там, и все было так,
так... Я не знаю, как выразиться. Но я просто  содрогаюсь,  когда  думаю  об
этом и о тебе, и я боюсь возвращаться. Никак нельзя остаться здесь?
   - Нет, - ответил я. - Я должен вернуться к своей работе.
   - Но тебе ведь не обязательно работать там? Ты мог  бы  устроиться  здесь
или где-нибудь в другом месте.
   - Нет. Запомни: моя ферма там, и мы должны там жить.
   - Но тебе не обязательно вообще жить  на  ферме.  Ты  мог  бы  заниматься
множеством других дел. Чему-то же тебя учили в колледже!
   В темноте я ухмыльнулся. Прорывать линию и отбивать левый хук - вот  все,
чему я научился там. Это не слишком полезно для дальнейшей  жизни,  особенно
если ты малоперспективен в обоих отношениях.
   - Мне очень жаль, Анджелина, но мне нравится жить на ферме. Я научу  тебя
тоже любить это. Все будет иначе, чем раньше.
   Она вздохнула:
   - Я знаю это. Боб. С тобой мне везде будет  хорошо.  Я  больше  не  стану
говорить об  этом.  Просто  иногда  мне  делается  страшно,  когда  думаю  о
возвращении.
   Почти каждый вечер мы  отправлялись  танцевать.  Только  здесь  Анджелина
узнала, что такое танцы. Я тоже на паркете не Бог весть что и  очень  быстро
научил ее всему, что умел. С ее природной грацией и хорошим  чувством  ритма
она скоро могла уже танцевать с более профессиональными  танцорами,  чем  я.
Другой вопрос, что ей не представлялось такой возможности.
   Один скверный момент, который я пережил за это  время,  был  как  раз  во
время танцев. Оркестр  исполнял  "Звездную  пыль",  и  мы  танцевали,  тесно
прижавшись друг к другу, когда она подняла на меня глаза:
   - Боб, знаешь, я только что подумала, скольким вещам ты меня научил.  Как
плавать и как танцевать и, конечно, как  стать  счастливее  всех  на  свете.
Похоже, ты научил меня всему.
   Всему, кроме одного, подумал я, а этому ее научил Ли. Я сбился с ритма  и
споткнулся. Но тут же поправился и продолжал танцевать. Кажется, она  ничего
не заметила.
   Однако в этом был и положительный момент. Промелькнувшая мысль  о  Ли  не
вывела меня из равновесия, я не взорвался, как тогда  у  реки.  По-моему,  я
научился держать себя в руках. Да и мерзкий  шок,  вызываемый  этой  мыслью,
перестал быть таким сильным.
   Я подумал, что именно это Анджелина имела в  виду,  когда  говорила,  что
боится возвращаться. Но нет, я знал, что она не влюблена в Ли. И раз так, то
что бы ни сказал или ни сделал Ли, он ведь, в конце концов, был моим  братом
и нам не следовало его бояться. Единственное, чем я мог позже объяснить  эту
свою слепоту, было то, что я не понимал, насколько Ли изменился и  продолжал
меняться. Я редко думал о Ли и Мэри в эти шесть дней.  Было  слишком  трудно
думать вообще о  ком-нибудь.  Раз  или  два  мне  пришло  в  голову:  а  что
происходит дома и есть ли надежда, что Сэм Харли до  такой  степени  напугал
Ли, что тот остановился и задумался. Я боялся за  него.  Вдруг  он  потеряет
Мэри, а ведь это вполне возможно. Ли всегда был для нее  всем,  еще  с  того
времени, когда мы были детьми, но она  ведь  достаточно  гордая.  И  в  один
прекрасный день он может совершить такое, что ее самолюбие  не  позволит  ей
перенести.
   В последний вечер мы уехали далеко по длинной  пустынной  полосе  берега.
Там сразу после заката мы остановили машину и стали собирать сухие сучья для
костра. Когда костер  разгорелся  вовсю  и  от  него  в  сгущающийся  сумрак
полетели искры, мы переоделись в купальные костюмы, каждый по  свою  сторону
машины, и сбежали к воде. С юга дул сильный ветер,  высоко  поднимая  волны.
Они разбивались далеко о  первую  преграду  со  страшным  грохотом,  который
наполнял и перекрывал все вокруг в этом мире, принадлежавшем нам одним.
   Мы заплыли далеко и полностью ощутили силу прибоя и соленый вкус воды  во
рту. Я старался держаться к ней поближе, ни на миг не выпуская из виду белую
купальную шапочку на фоне белой пены волн в темноте.  Ее  прибивало  ко  мне
силой морских волн, и я ощущал теплую нежность ее  тела,  прижимавшегося  ко
мне на минуту. Потом ее  снова  отбрасывало  в  темноту  и  в  пучину  воды.
Казалось, что-то шелковое касалось меня и уплывало.  Я  бросался  за  ней  и
ловил ее вместе с набегающей волной. И мы, смеясь, стояли,  борясь  с  силой
отбегающих волн. И я целовал ее, чувствуя соль  на  ее  губах.  Потом  новая
волна захлестывала нас и разлучала, бросая в бурлящую белизну пены.
   Мы вернулись на берег к костру. Тот уже догорал. От  него  остались  лишь
раскаленные угли. Большое полено, положенное мной  посреди  костра,  сгорев,
развалилось на две половины. Я вбил их в тлеющие угли, и ветер раздул вокруг
них пламя.
   Мы достали булочки и шницели, а также проволочную вилку на длинной ручке,
купленную в магазине, где все стоило пять  или  десять  центов,  и  пожарили
шницели на углях. Потом мы лежали на спине на желтом халате и смотрели,  как
ветер выбрасывает искры, выискивая их среди тлеющих углей, в пустынные дюны.
Никого вокруг на мили и мили, и мы - единственные люди в этом черном,  диком
пространстве. Анджелина сняла купальную шапочку, и свет  догорающего  костра
озарил кудри и мягкие линии ее тела.
   - Интересно, приедем ли мы когда-нибудь опять в Галвестон, Боб?
   - Да, конечно.
   - Не знаю, хочу ли я этого, - медленно произнесла она. - Может  быть,  не
стоит. Ведь так, как сейчас, уже быть не может.  Лучше,  наверное,  если  мы
просто навсегда запомним все это.
   Я ничего не ответил, и мы перестали смотреть на огонь. Все было так,  как
в то утро, когда мы не могли наглядеться друг на друга, но  только  на  этот
раз Ли отсутствовал, так же как и мысль о нем. Далеко не сразу  я  поцеловал
Анджелину. В ней была страсть, как у моря, бушевавшего в темноте. Страсть  и
неистовое желание, каких я никогда не испытывал раньше. Шум  прибоя  мы  оба
будем помнить, пока живы Мы уехали на следующий день в полдень. Я вел машину
по мощеной дороге. Анджелина сидела рядом и молчала. Поймав мой взгляд,  она
повернулась и слегка улыбнулась. Но мы ничего друг другу не сказали.

Глава 20

   Мы вернулись в город около десяти часов. Встреча оказалась какой  угодно,
но только не сердечной. Когда мы подъехали к стоянке у  въезда  на  площадь,
мне помахал рукой Грэди Батлер - один из помощников шерифа.  Он  вскочил  на
подножку еще двигавшейся машины.
   - Боб, - сказал он, - я хотел бы, чтобы  ты  и  твой  сумасшедший  братец
как-нибудь договорились между собой об этой машине.
   - А в чем дело?
   - В чем дело? Ну, он  является  в  суд  около  трех  дней  тому  назад  и
заявляет, что его машина украдена. Мы поднимаем номер лицензии и все прочее,
даем повсюду объявления об этом. А затем я случайно узнаю, что машина  вовсе
не украдена, она у тебя. Я сообщаю об этом Ли, а он говорит, что  ничего  не
помнит, так как был, вероятно, пьян.
   - Он был пьян и на этот раз?
   - Пьян? Конечно. Он был пьян оба  раза.  Я  хотел  бы,  чтобы  вы  как-то
встретились. У нас достаточно головной боли и без  того,  а  Ли  все  только
усложняет.
   - О'кей, - кивнул я, - сейчас отведу ему машину и, может, приведу  его  в
порядок. Ты не видел его где-нибудь с час назад?
   - Нет. Слава Богу, нет.
   - А что, собственно, происходит?
   - Просто последние недели он в запое. Я  уже  устал  вытаскивать  его  из
разных неприятностей.
   Кто-то сзади нас начал нетерпеливо сигналить, поэтому Батлер  соскочил  с
подножки, и мы двинулись дальше.
   Я  почувствовал  некоторое  беспокойство,  когда  мы  выехали  на   улицу
Северного вяза, и мне не стало лучше, когда, наконец, мы остановились  перед
старым домом. Ни одного светящегося окна. Значит, никого нет дома. "А где же
Мэри?" - встревожился я.  Не  хотелось  бессмысленно  терять  время  сегодня
вечером, и мы отправились на ферму.
   В домике арендатора света не было. Я и  не  ждал  иного.  Джейк  и  Хелен
обычно в это время спали.  Мы  остановились  под  высокими  деревьями,  и  я
повернулся к Анджелине:
   - Ну вот, мы дома.
   Всю дорогу из города она сидела очень тихо. Мы поднялись на крыльцо, и я,
открыв дверь, перенес ее через порог на руках.
   - Я всю дорогу надеялась, что ты сделаешь так. Боб, - просто сказала она.
   Я прошел через холл, неся Анджелину на руках, на ощупь находя  дорогу,  и
вошел в спальню.
   В запертом доме было тепло и совершенно тихо. Темнота,  казалось,  давила
на нас.
   - Держи меня, Боб, - прошептала она. - Не отпускай. Я боюсь.
   Я чувствовал, что она дрожит.
   - Здесь нечего бояться, - успокоил я.
   - Я знаю. Я просто нервничаю, но все же что-то меня пугает.
   Сев на кровать, я продолжал держать ее в объятиях, пока она не  перестала
дрожать. Затем я встал, открыл заднюю дверь, поднял стекла  и  зажег  лампу.
Анджелина улыбнулась мне, чуть-чуть смущенно. Я показал ей все комнаты. Живя
всю жизнь напротив, за долиной Черного ручья, она  видела  этот  дом  только
снаружи.
   Дом ей понравился  и  мебель,  которую  я  сумел  собрать,  тоже.  Однако
Анджелина выглядела несколько подавленной. Потом мы все тщательно  осмотрели
в кухне, ознакомившись даже с посудой и шкафами для продуктов.
   - Не беспокойся о кухне, - сказал я, - утром придет  Хелен  и  приготовит
завтрак.
   Я, конечно, уже рассказал ей, как у нас заведено. Мне показалось, что она
смотрит на меня как-то подозрительно, но она ничего не сказала, и я забыл  о
своих словах. Как бы то ни было, я все думал о Мэри и Ли, мало  что  замечая
вокруг.
   Утром, когда я открыл глаза, только начинало рассветать. Было еще слишком
рано, чтобы подниматься, по крайней мере в  это  время  года,  когда  хлопок
отложен и дел не так уж много. Я стал снова засыпать,  но  вдруг  обнаружил,
что Анджелины нет рядом. И тут я услышал стук открывающейся дверцы  кухонной
печи. Я прошел босиком по линолеуму в столовой и заглянул на кухню.
   Анджелина, полностью одетая, разжигала огонь в плите. Лицо ее было  таким
невероятно серьезным и она казалась такой сосредоточенной,  что  я  невольно
рассмеялся. Она даже не слышала, как я вошел.
   - Чем это ты так занята? Пойдем в постель и успокойся. Скоро придет Хелен
и приготовит завтрак для нас всех.
   Анджелина повернулась ко мне, ощетинившись, как разозленная дикобразиха.
   -  Через  мой  труп  она  будет  готовить  здесь  завтрак!  -  выкрикнула
Анджелина, захлопнув дверцу плиты и стукнув по дровам, лежавшим в ящике.
   - Остановись, - сказал я, не задумываясь над происходящим. - Хелен хорошо
готовит, и она нас не отравит.
   - Боб Крейн, я и не сомневаюсь, что она хорошая повариха. Возможно,  даже
лучшая в мире, судя по тому, как ты о ней говоришь!
   Я не мог вспомнить, чтобы я упомянул имя Хелен более двух раз с тех  пор,
как мы поженились.
   - Может быть, я не очень хорошо готовлю и, может быть, я отравлю нас,  но
ни одна женщина не войдет больше в мою кухню! И  не  будет  здесь  готовить!
Раньше я сожгу дом!
   - Но Боже мой, - возразил я, начиная сердиться, - что  же,  ты  считаешь,
должны делать Джейк и Хелен? Ездить питаться в город? В их домике  нет  даже
плиты.
   - Ты просто сознательно хочешь извратить мои слова! Я  не  говорила,  что
они не могут есть  здесь  с  нами.  Я  сказала  только,